Статья

7501. Татиан
Культура и искусство

Оно содержится преимущественно в гл. 45 "Речи". Что касается собственно "теологии" Татиана, то она немногим отличается от учения о Боге св. Иустина и других ранних отцов. Для Татиана само собой разумеющимся является то, что Бога "нельзя видеть [чувственными] очами и постигать с помощью [какого-либо] искусства"; Бог не мог возникнуть во времени, поскольку только Он один является безначальны и есть Начало всего. Сущность Божию Татиан, ссылаясь на Ин. 4, 24, называет "Духом", причем этот "Дух", по его словам, "не проникает в материю", будучи Сам "Устроителем материальных духов и форм". Сочетание апофатики и катафатики также прослеживается у Татиана: Сам по Себе Бог непостижим, но, будучи "Отцом чувственных и зримых вещей", познается через деяния и творения Свои. Учение Татиана о втором Лице Святой Троицы, правда, вызывает некоторые сомнения. Развитие мыслей апологета в этом плане происходит следующим образом: фразу о том, что Бог "был в начале" (Ин. 1, 1), он понимает в таком смысле, что под "началом" следует подразумевать "силу Слова". Ибо Бог, являясь Владыкой всего, а также "Основанием всего", до творения мира "был один"; а поэтому все бытие зримых и незримых вещей потенциально пребывало в Нем. Он содержал в Себе это бытие посредством "Разумной Силы", т. е. Логоса (Разума), который также был в Боге. Затем "по воле Простоты Божией" Логос (уже как Слово) как бы "выступил" из Бога и стал "первородным Делом" Отца или "Началом мира". Данное исхождение Логоса от Бога Отца, согласно Татиану, было "по сопричастию", а "не по отсечению", ибо "отсеченное" отделяется от своего начала, а "происшедшее по причастию" не умаляет своего источника, даже когда оно усваивает "домостроительное разделение". Чтобы иллюстрировать данный тезис, Татиан приводит образ зажжения многих факелов от одного горящего. Эти размышления апологета оставляют впечатление, что мысль его бьется в поисках адекватных выражений для объяснения таинства домирного происхождения Слова от Отца, однако найти вполне удачные выражения Татиану удается сравнительно редко. В целом можно констатировать, что Татиан, как и св. Иустин, старается придерживаться идеи "единосущия", или "единства по сущности", двух Лиц Святой Троицы. Тем не менее, наблюдается и достаточно существенное отличие Татиана от своего учителя: Татиан довольно четко разграничивает два этапа бытия Логоса мысль, не характерная для св. Иустина. Татиан предполагает, что первоначально Слово Божие было как бы "имманентным" Отцу, являясь Его потенциальной "Разумной Силой"; затем Оно ради творения мира "выступило", обретя формы самостоятельного Божественного Лица. Эта мысль, как и некорректное выражение "первородное Дело", придает триадологии Татиана не совсем православный оттенок. Данный оттенок заметно "сгущается" вследствие того факта, что в "Речи" Татиана нигде не упоминается о Христе, а поэтому христология, в собственном смысле слова, здесь практически отсутствует. Это даже дало повод некоторым исследователям называть богословие Татиана "христианством без Христа". Впрочем, следует признать, что такая характеристика вряд ли справедлива, ибо она не учитывает апологетический жанр произведения. Кроме того, косвенные намеки на христологию в произведении Татиана все же существуют, ибо он говорит о "пострадавшем Боге" ( Речь 13) и о том, что "Бог родился в образе человека" (Речь 21).
7502. Татуировки: Хризантемы, драконы и молитвы
Культура и искусство

Это сказано о XIX веке, когда татуировки были распространены достаточно широко. Но заходя в японскую баню теперь, часто можно увидеть грозное предупреждение: «Лицам с татуировкой вход воспрещен». Оно и понятно сейчас основными «носителями» разрисованного тела являются мафиози (якудза). Есть еще и вкрутую захиповавшая молодежь, но она-то как раз пользуется чаще всего не настоящими татуировками, которые на всю оставшуюся жизнь, а их бледным подобием «переводными картинками», которые в той же бане и смыть можно. Как и всюду в мире, татуировка в нынешней Японии воспринимается как нечто ненормальное, чего стоит только остерегаться. Но так было не всегда. Китайская «Хроника трех царств» (конец III века н. э.) повествует о том, что обитатели Японского архипелага использовали татуировку, которая покрывала все их тело, для того чтобы избежать проклятия бога моря. То есть считали, что рисунок, покрывающий кожу, может охранить от беды. Получалось нечто вроде неснимаемого амулета. На лицах древнеяпонских глиняных статуэток тоже виден некий рисунок, который можно принять и за татуировку.
7503. Твори на англійській мові
Разное

Albert Einstein, a well-known German physicist and mathematician, was born in Germany on March 14, 1879. His unusual ability to mathematics and physics began to show itself at a technical school in Zurich. At the age of 21, after four years of university study, Albert Einstein got a job as a clerk in an office. But already in 1905 he made revolutionary discoveries in science. He published three papers in the field of physics and mathematics. In the first he explained the photoelectric effect by means of Planck's quantum theory. The second paper developed a mathematical theory of Brownian motion. He presented his third paper on "Special Theory of Relativity" to a physical journal. Einstein expressed his theory in the equation E = mc2, roughly that energy equals mass times the square of the speed of light.
7504. Творческая биография Ф.М. Достоевского
Литература

На Семеновском плацу состоялась экзекуция. Свидетель ее, Александр Врангель, вспоминал, что площадь была оцеплена войсками. Позади черных рядов солдатского каре толпился случайный народ-мужики, торговки. На средине площади был сооружен деревянный эшафот со ступенями и врытыми в землю столбами. С осужденных сняли верхнюю одежду, и они стояли на двадцатиградусном морозе в одних рубашках. Аудитор зачитал приговор: "Достоевский Федор Михайлович... за участие в преступных замыслах и распространение письма литератора Белинского, наполненного дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти, и за покушение, вместе с прочими, к распространению сочинений против правительства посредством домашней литографии, лишен всех прав состояния... к смертной казни расстрелянием". Священник с крестом сменил на эшафоте аудитора и предложил исповедываться. Один из осужденных пошел на исповедь, остальные приложились к серебряному кресту, который священник быстро и молча подставлял к губам. Затем на Петрашевского, Момбелли и Григорьева надели саваны; этих трех, с повязкой на глазах, привязали к столбам. Достоевский стоял в следующей группе, ожидая своей очереди. Взвод с офицером во главе выстроился перед столбами, солдаты вскинули ружья и взяли на прицел. Но в тот момент, когда, должна была раздаться команда "пли", один из высших военных чинов взмахнул белым платком, казнь была остановлена, и осуждённых отвязали от столбов. Григорьев сошел с ума за эти несколько минут ожидания конца. У Момбелли вмиг поседели волосы. Был объявлен новый приговор - монаршая милость. Достоевскому назначалась каторга на четыре года и потом служба рядовым в Сибири еще четыре года.
7505. Творческий процесс: методика креативности из пяти шагов
Менеджмент

Вам надо учесть это сопротивление. Даже если вас уполномочили решить конкретную проблему, вам потребуется еще много энергии на то, чтобы протолкнуть именно ваше решение. Вам нужно проделать работу по убеждению. Чаще всего для этого требуется большое упорство и настойчивость. В любом случае перед тем как представить свою идею на общий суд, вам следует определить для себя все возможные возражения. Хорошенько продумайте, как вам обезвредить эту критику. Особенно обстоятельно вы должны подготовить контраргументы по существенным вопросам. Как это сделать лучше всего, зависит от конкретной ситуации. Однако приготовьтесь и к таким стандартным возражениям, не относящимся к существу дела.
7506. Творческий союз Чехова и Левитана
Культура и искусство

Именно благодаря этим штрихам один цвет заходил на другой, стирались резкие границы между фоном и изображаемыми предметами. Эти приемы в еще более развитом виде мы находим в натюрмортах «Васильки» (собрание Т. Гельцер, 1894) и «Колеус» (Художественный музей им. М.Нестерова, Уфа, 1894) и в особенности в натюрморте «Белая сирень» (Омский государственный музей изобразительных искусств, 1895). Конечно, не пастельная техника сама по себе определила такое решение, но она как бы наталкивала на него художника. Именно поэтому, вероятно, Левитан так усиленно использует эту технику при создании натюрмортов, а также повторяет или варьирует в пастели этюды пейзажей, ранее написанные маслом . В работе «Осень. Вблизи бора» Левитан использует бархатистость и воздушность пастели, ее фактур для того, чтобы лучше передать своеобразную «пушистость» листвы мелколесья на первом плане, контрастирующую со сплошной темной массой соснового бора вдали. Противопоставление первого плана кар воздушно-пространственного дальнему, очевидно, интересовало в это время Левитана. Этюд маслом «Хмурый день» сохранился, и мы можем сопоставить его с замечательной пастелью, что позволяет с наглядностью увидеть специфически пастельные приемы Левитана для выявления характера пейзажа и его настроения. Но и сама пастель говорит нам многое в этом отношении. В её основе лежит прокладка пастелью основных серых цветов на больших плоскостях неба и воды. В небе по голубой основе Левитан прокладывает облака теплыми серыми и светло-коричневыми тонами и, наконец, белым, в наиболее выпуклой части клубящегося облака. Вода, вдали серо-голубая, ближе теплеет. Рябь изображается теми же серыми и коричневыми тонами, что и облака. Между этими сходными большими пространствами неба и воды мы видим полосу берега, темно-зеленого справа и освещенного прорвавшимся сквозь облака солнечным светом слева. Цвет берега находит отклик в зеленом тростнике. Разнородные сами по себе небо и вода вместе с тем оказываются близкими в живописно-цветовом решении. В ряби воды и в тростнике мы наглядно видим, как используется техника пастели для выразительности детали, выразительности, которая усиливается от самого метода «наложения» штрихов одного цвета на большие плоскости другого цвета.
7507. Творческий традиционализм и власть
История

Начнем со славянофилов. Бытует мнение, что правление Александра III имело ярко выраженную славянофильскую окраску. Например, А.Л. Янов считает, что славянофильство, вполне к 90-м годам выродившееся и адаптированное к нуждам поднявшей голову реакции, стало в последний период царствования Александра III идеологией господствующей, официозной (1). Это утверждение показывает полную неосведомленность его автора в истории позднего славянофильства. Как раз существенное воздействие на политику славянофилы оказывали только в начальный период правления императора-миротворца, а конкретнее, с мая 1881 г. по май 1882 г., т.е. в то время, когда министерство внутренних дел возглавлял граф Н.П. Игнатьев, при котором, по свидетельству А.А. Киреева, сильное влияние оказывал [И.С.]Аксаков <…> (2). Иван Сергеевич воспринимал первые шаги нового государя в целом положительно и относился к нему с симпатией. 6 апреля 1881 г. он писал Н.С. Соханской (Кохановской): Молодой царь чист душой и жизнью, честен, мыслью, - тверд и строг. <…> Помоги ему Бог стать в уровень с высотой и трудностью своего положения (3). Он вполне одобрил казнь первомартовцев: Я не считаю Государя даже в праве прощать; его правосудие не личная месть, не личные счеты. Россия не позволяет ему прощать. Я о судьбе этих животных никогда и не задумывался (А.С. Суворину, 31 марта 1881 г.). Вообще настоящее царствование ему казалось честнее прошлого (4). Но, конечно, для издателя Руси репрессии не являлись общественной панацеей, в августе 1881 г. он жалуется Д.Ф. Самарину: По правде сказать, только на запрещении газет и сказывается энергия власти. Бодрой, крупной умственной силы не чувствуется, не слышится (5). Он полагал, что нужно <…> внутреннее обновление духа, которое может быть дано лишь каким-нибудь переворотом в роде перенесения столицы, или созвания земского собора, волею государя, в Москве, не в виде постоянного учреждения, или же нужно, чтобы возникла и закипела жизнь местная, областная, чтоб там произошло первое единение государства с землей (6) (Д.В. Аверкиеву, 22 августа 1881 г.). С назначением Н.П. Игнатьева (имевшего репутацию человека славянофильских убеждений) на ключевой пост в государстве, мечты Аксакова стали принимать более осязаемый характер. Здесь не место давать оценку Игнатьеву, но большинство современников в один голос отмечало необычайную противоречивость натуры этого незаурядного политического деятеля. Так Е.М. Феоктистов, начальник Главного управления по делам печати в 1883-1896 гг., говорил в своих воспоминаниях о его родственности Ноздреву: Кому в России неизвестна была печальная черта его характера, а именно необузданная, какая-то ненасытная наклонность ко лжи? Он лгал вследствие потребности своей природы, лгал как птица поет, собака лает, лгал на каждом шагу, без малейшей нужды и расчета, даже во вред самому себе. <…> Никакой программы у него не было и ничего близко не принимал он к сердцу. <…> Людям, известным своим консервативным образом мыслей, он толковал, что надо раз навсегда положить конец всяким поползновениям к правовому порядку, а либералам делал достаточно ясные намеки на свою готовность идти по следам Лорис-Меликова. <…> В одно прекрасное утро пришла ему мысль причислить себя к славянофилам, то есть он нашел где-то на полу славянофильский ярлык и приклеил его себе ко лбу <…> (7). Можно было бы посчитать эту характеристику пристрастной, но А.А. Киреев, симпатизировавший Игнатьеву (он <…> очень умный, очень русский человек) тоже вынужден был признать страсть Игнатьева врать (иногда бесшабашно) (8). Близкая к славянофильским кругам Е.Ф. Тютчева (дочь поэта) также отзывалась о нем далеко не лестно: <…> Игнатьев, только и имел достоинства - что он русский человек - впрочем ничего в нем нет - ложь он с головы до ног (9). Не лишним здесь будет и отзыв о Николае Павловиче К.Н. Леонтьева, долгие годы служившего под непосредственным началом графа: В этом человеке какое-то непостижимое сочетание ума и пустоты, искреннего патриотизма и самой бессовестной подлости, достоинства и шутовства, малодушия и отваги, любезности, доходящей до доброты, и зловредности самой несносной! Я всегда говорил, что его можно изобразить, описать, но объяснить невозможно (10). Косвенным подтверждением вышеприведенных суждений является то, что Игнатьев в своих мемуарах приписывает инициативу созыва Земского Собора исключительно себе: <…> посыпавшиеся в Министерство Внутренних Дел заявления разных Земств и сообщаемые мне либеральные проекты некоторых Земцев разочаровали меня на счет практической Государственной пользы прибегнуть к сотрудничеству Земцев современного состава, а потому я пришел к убеждению, что влить живую струю в бюрократическое управление надо другим путем, вернувшись к прежней основе Русского Самодержавия - к Земскому Собору <…> Я считал, что единственным средством сблизить Царя с народом, узнать действительное настроение <…> последнего вне теоретических увлечений интеллигенции, дать народный отпор крамольникам и прекратить нигилистическую пропаганду в народе, а главное, поставить непреодолимую препону конституционным вожделениям либералов и Европейничанью высшего Петербургского Общества, указав, что существует самобытная Русская конституция и что мы не нуждаемся в подражании формам управления, выработанным в чужой нам среде, при совершенно ином историческом прошлом; при других нравах и привычках общественных (11). Однако мы располагаем совершенно неопровержимыми доказательствами того, что идея созыва Земского Собора была внушена славянофильствующему министру непосредственно Аксаковым. Вот строки из его письма Игнатьеву от 10 января 1882 г.: Есть выход из положения, способный посрамить все конституции в мире, нечто шире и либеральнее их и в то же время удерживающее Россию на ее исторической, политической и вместе национальной основе. Этот выход - Земский Собор с прямыми выборами от сословий: крестьян, землевладельцев, купцов, духовенства. Теперь представляется к этому и повод: коронация. Присутствие тысячи выборных от крестьян заставит, без всякого иного понуждения, смолкнуть всякие конституционные вожделения и послужит лишь к всенародному, пред всем светом, утверждению самодержавной власти - в настоящем, народном историческом смысле. Как воск от лица огня, растают от лица народного все иностранные, либеральные, аристократические, нигилистические и тому подобные замышления. <…> Тогда и печать стеснять не нужно: ибо ни у кого не хватит духа пойти явно против народа <…> Но что такое Земский Собор? Как его устроить?.. Вот для этого и послан к Вам П.Д. Голохвастов, уже 15 лет лелеющий в себе эту мысль и разработавший ее во всех подробностях <…> Граф! Вам дается в руки оружие: не пренебрегайте им. На Вас лежит нравственная ответственность, если Вы им не воспользуетесь, другого спасения для Царя и для России я не вижу (12). Как видим, Аксаков вдохновляет, убеждает и даже инструктирует Игнатьева, направляет к нему знатока истории Земских Соборов П.Д. Голохвастова, который и составил проект, известный под названием проекта Игнатьева. Сохранилась (и опубликована) переписка Аксакова и Голохвастова, показывающая разочарование последнего в министре внутренних дел (<…> цель Игнатьева - премьерство (13)), передавшееся и Ивану Сергеевичу: Думаю, что ничего не выйдет, и может быть к лучшему на сей раз: нельзя пьесы Шекспира разыгрывать на театре марионеток, а Игн[атьев] не более как директор кукольного театра (14) (Д.Ф. Самарину). Тем не менее провал замысла Земского Собора был воспринят издателем Руси крайне болезненно: Победоносцев и Катков погубят Россию. У меня руки опускаются. <…> В России распоряжается Катков с сумасшедшим Победоносцевым; Победоносцев с Катковым торжествуют и ополчаются на Русь (15). Мы не будем останавливаться на перипетиях неудачной попытки осуществления игнатьевского (а на самом деле аксаковско-голохвастовского) проекта, благо они подробнейшим образом проанализированы в специальной работе П.А. Зайончковского (16). Для нас важно другое: отставка Игнатьева (а также произошедшая месяцем позже смерть еще одного идейного подопечного Аксакова - М.Д. Скобелева) кардинально подорвала позиции славянофилов в правительственных сферах, и восстановить их им уже никогда не удастся. По верному замечанию Ивана Сергеевича вдохновителями нового правительственного курса, проводимого графом Д.А. Толстым, были Победоносцев и Катков. Именно их построения и стали официозной идеологией правления Александра III, и только в той степени, в какой в последние были инкорпорированы идеи славянофилов, можно ее считать славянофильской, не более. А степень эта не являлась уж очень большой: сходясь со славянофилами в критике либеральной цивилизации и в формуле Православие, Самодержавие, Народность, и Катков, и Победоносцев резко отвергали их политическую теорию, считая ее либеральной, по сути. Победоносцев в одном из писем осуждал Аксакова как бессмысленного мечтателя: <…> сам он кто же, как не либерал по тому же западному типу, которого только в своем либерализме не узнает, потому что одел его по своей фантазии в русское платье (17). Общественное положение Ивана Сергеевича совсем не напоминало статус официозного публициста. В декабре 1885 г. над Русью нависала реальная угроза запрещения (18), причем газету обвиняли в недостатке патриотизма. Так что не приходится сомневаться в искренности Аксакова, когда он пишет, что славянофилы не в авантаже <…> обретаются (А.С. Суворину, 17 февраля 1884 г.) (19).
7508. Творческий традиционализм как направление русской общественной мысли 1880-1890 гг.
История

Расширительный подход к консерватизму имеет под собой определенные основания, свою логику и некоторые плюсы. Действительно, консерватизм как структура сознания или тип мышления имеет много общего во все века и у всех народов. Но при такой его интерпретации мы теряем возможность продуктивного исследования консерватизма как особой идеологии, противостоящей и либерализму, и социализму (коммунизму), имеющей свою систему ценностей, свою историю, своих классиков (Э. Берка - в Англии, Ж. де Местра и Л. де Бональда - во Франции, А. Мюллера - в Германии, Х. Доносо-Кортеса - в Испании, Н.М. Карамзина и К.Н. Леонтьева в России…). Естественно, что понимая консерватизм расширительно, возможно говорить не только о консервативных либералах, но и о консервативных коммунистах и даже и о консервативных нигилистах. Мы нисколько не утрируем: современный шведский философ Т. Топше совершенно серьезно доказывает, что любой устоявшийся порядок традиционен и защита его и есть консерватизм, приводя в качестве примера коммунистов-ортодоксов из СССР (14). А вот мнение российского философа В.И. Толстых: Консерваторы есть и среди либералов, и среди социалистов, и среди националистов, образуя фундаментальное крыло любой из существующих идеологий (15). Следуя этой логике, нетрудно обнаружить либеральных, социалистических и … консервативных консерваторов. А если мы еще вспомним, что некоторые мыслители находят социализм уже в Древнем Египте и в империи инков, а слово либерал давно стало синонимом бытового и административного демократизма, то легко вообще ликвидировать всю устоявшуюся идеологическую триаду конца XIX - начала ХХ вв.: консерватизм, либерализм, социализм (коммунизм). Мы не консерваторы в области научных методологий, но нам кажется, что, если в культурологии или психологии понимание консерватизма как структуры сознания не только уместно, но и перспективно, то в социально-политической истории оно только запутывает проблему. Нет сомнения, что упомянутая выше триада не объемлет всей полноты исторической конкретики, что она являет собой схему… Но, возможна ли вообще гуманитарная наука без таких схем, как неких идеальных типов (М. Вебер) (16)? Думается, что нет. Рассмотрение К.П. Победоносцева, П.Н. Милюкова и М.А. Суслова как звеньев цепи защитных реакций на вызовы революционных и радикальных движений нам не представляется слишком многообещающим делом для историка общественной мысли. Если мы обратимся к фактам, то сразу же увидим неудобство расширительной трактовки консерватизма. Например, когда в 1797 г. Жозеф де Местр полемизировал с известным либеральным идеологом Б. Констаном (автором брошюры с характерным названием О мощи нынешнего правительства Франции и о необходимости принять его сторону) (17), то, кто из них был консерватором, кто отстаивал существующие социальные отношения и государственное устройство? Республиканец Констан, а не монархист де Местр. В 1880-1890-е гг. консерваторами выглядят совсем не К.Н. Леонтьев или Л.А. Тихомиров, а публицисты либерального Вестника Европы типа Л.З. Слонимского, защищающие от вызовов радикальных движений старый порядок, сложившийся в результате Великих реформ. Конечно, Ж. де Местра и К.Н. Леонтьева можно назвать реакционерами, но вряд ли это будет вполне корректно: первый прямо говорил, что проект возврата к дореволюционному состоянию Франции подобен разлитию Женевского озера по бутылкам (18), а второй недвусмысленно утверждал, что возвратиться вполне к прежнему и нельзя, и не нужно <…> (19) (курсив здесь и в других цитатах, кроме особо оговоренных случаев - их авторов). Нередко, не только в публицистике, но и в научной и научно-популярной литературе (например, у А.Н. Медушевского, О.В. Кишенковой, А.М. Руткевича (20)) мы встречаем смешение консерватизма славянофилов и К.Н. Леонтьева с консерватизмом либералов вроде Б.Н. Чичерина и религиозных философов начала ХХ в. вроде Н.А. Бердяева или С.Л. Франка. Но между этими консерватизмами различий больше, чем сходства…
7509. Творческий традиционализм Л.А. Тихомирова
История

Гораздо более существенной была связь мыслителя со славянофильством, которое им определялось как первая попытка «русской мысли формулировать что такое русский человек» (23). Во-первых, он находился в дружеских отношениях с семейством Киреевых-Новиковых. О.А. Новикова, заочная восприемница при крещении старшего сына Тихомирова - Александра, сыграла большую роль в возвращении Льва Александровича в Россию и в его судьбе после приезда на родину. Во многом благодаря обширным связям и энергии этой незаурядной женщины бывший идеолог «Народной воли» сумел получить Высочайшее прощение, право на проживание в Москве, постоянный заработок в «Московских ведомостях». Немалую помощь ему оказывал и А.А. Киреев, благодаря его протекции Тихомиров начал печататься в «Русском обозрении». Киреев безуспешно пытался пристроить своего протеже на государственную службу, чтобы избавить его от газетной поденщины. В частности, он просил в этом содействия товарища министра внутренних дел В.К. Плеве: «Неужели нельзя утилизировать эту, мне кажется, большую консервативную силу? (консервативную и православную). Пером, конечно, можно прокормиться, но для этого должно или быть исключительно сильным и авторитетным человеком и иметь свой орган <…> или писать сенсационные и, если можно, скабрезные фельетоны. Поэтому вот Тихомиров и желал бы иметь бесконечную корку хлеба для своего семейства в виде службы (хотя бы самой скромной), дабы иметь возможность писать. Тем более, что Тихомиров пишет не скоро и не плодовит. Так вот, уважаемый Вячеслав Константинович, нельзя ли подумать о помощи Тихомирову» (24). (Хлопоты Александра Алексеевича, впрочем, последствий не имели). Во-вторых, автор «Монархической государственности» тщательно изучал труды классиков славянофильства, несомненно, имевшие на него немалое воздействие. Еще находясь в эмиграции, он писал Новиковой (26 октября 1888 г.), что у него «давно явилось убеждение в безусловной справедливости некоторых основ славянофильства», правда, при этом оговариваясь, что хотя и «без сомнения близок к славянофильству», но не может «себя зачислить совершенно ни в какое отделение», ибо «есть вещи на которые [И.С.]Аксаков не обращал внимания (тем более Хомяков) и которые очень важны…» (25) Это высказывание очень четко формулирует суть тихомировского отношения к славянофильству, почти не изменившегося затем с течением времени. Лев Александрович - наследник классического славянофильства, но - не славянофил в узкопартийном смысле слова. Особенно большой интерес вызывали у него труды И.С. Аксакова: «В практическом отношении есть вещи, которые только можно повторять за Аксаковым (как его организация уезда) <…>» (26); читая Аксакова, «я часто встречаюсь с мыслями, которые считаю своими, очевидно даже позабыв их происхождение», «я прямо таки учусь» у Аксакова (27). Славянофильскую составляющую мировоззрения Тихомирова заметить не трудно - это идея сочетания самодержавия и местного самоуправления. Но, повторяем еще раз, славянофилом в духе того же Киреева мыслитель не был. Его почти совсем не занимал славянский вопрос («в <…> славянофильстве наиболее типична <…> русская идея, а не славянская, пристегнутая к ней довольно искусственно. Судьбы этой русской идеи только и могут интересовать нас в славянофильстве» (28)), Православие им понималось скорее в леонтьевской, чем в хомяковско-аксаковской интерпретации, политическая программа «московских славян» казалась ему расплывчатой. В своих воспоминаниях о Кирееве он характеризовал взгляды последнего довольно иронически: «<…> Его политические идеалы сводились к самым общим формулам: должен быть Царь, должен быть и народ; народу принадлежит мнение и совет, Царю - решение; для их соединения должен быть Земский собор. Как это организовать конкретно? Он не думал. О том, что в народе существуют очень разнообразные интересы и мнения, он тоже мало думал. <…> У него было такое убеждение: если будут судить по совести, то столкуются. Ну, а если будут судить не по совести? Тогда все равно ничего не выйдет, как ни устраивай» (29). Так или иначе, Тихомиров видел в славянофильстве некий фундамент, на котором только и можно строить здание традиционалистской идеологии: «славянофильство, в основной идее своей (самобытность исторического пути России. - С.С.) <…> не умирало и не умерло», но «национальное самоопределение не застыло на славянофилах. Многое, что у них было смутно, осложнено западническими влияниями, уясняется после них» (30). Он никогда не стремился называться славянофилом, противопоставляя «старому славянофильству» Киреева «направление русско-национальное и православное», к коему причислял себя (31). Также никогда Лев Александрович не печатался в позднеславянофильских изданиях вроде «Русского труда» или «Благовеста», о последнем он, кстати, отзывался весьма скептически: « <…> Благовест ни с какой стороны не есть компетентный орган, а просто сумбурный» (32). Впрочем, и большинство поздних славянофилов его «своим» не считало и вело с ним, порой, довольно резкую полемику. Так, Н.П. Аксаков, споря с тихомировской статьей «Духовенство и общество в современном религиозном движении», высказывался в таком нелицеприятном тоне: «Не рано ли учительствовать и обличать г. Тихомирову?.. Кающиеся грешники шли в пустыни, замаливали грехи свои в монастырях, приносили покаяние перед народом или годами выстаивали у преддверия храмов, ..а не начинали тотчас же торжествующего проповедничества в предположении, что вся прежняя жизнь, все прежние заблуждения сбегают с них, как с гуся вода» (33). Славянофил - полонофил С.Ф. Шарапов отозвался на антипольскую статью Тихомирова «Варшава и Вильна в 1863 г.» прямо-таки доносительской передовицей в «Русском труде» (1897, № 44), что вызвало крайне болезненную реакцию мыслителя, записавшего в дневнике (2 ноября 1897 г.): «Шарапов <…> написал обо мне <…> статью такой бессовестной подлости, как я еще и не слыхивал. Очень грубо передергивая <…> он заявляет, что я - революционер, втершийся в среду консерваторов, чтобы подрывать государственную власть. <…> Я пишу 10 лет за монархию, во всей русской литературе, могу сказать без ложной скромности, нет ничего лучше и полезнее в защиту монархии - и я теперь должен говорить, что я не Валленрод? И перед кем же я должен объясняться? Перед фигляром и шарлатаном - Шараповым?» (34)
7510. Творческое самосознание в реальном бытии (интеллигентское и антиинтеллигентское начало в русском сознании
Культура и искусство

Причины такого отталкивания Кузмина от интеллигенции могут быть возведены. конечно, и к раннему детству, к тому духу культуры, который господствовал в его родном доме, но это будут соображения чисто гипотетические. Первые же прямые свидетельства мы находим и это чрезвычайно характерно в описаниях своего пребывания в имении Б. Н. Чичерина Караул летом 1891 года: «Жизнь в Карауле делается все более и более несносною: каждую минуту слышишь самое легкомысленное надругание над всем, что я боготворю, исключительно потому, что они имели несчастие не понравиться Бор[ису] Николаевичу], который считает себя не только первым историком (выше Тэна и Момзена, по его словам), но и безапелляционным судьей по всем отраслям науки и искусства. Все слушают его афоризмы и благоговеют. Нетерпимость ужасная, уважения к чужому мнению никакого. <...> Приехал вчера учитель Капнист, московский учитель латинского языка. В тот же вечер схватился спорить с Б. Н. Какая вульгарность, запальчивость, пошлость, глупость, ни одной дельной мысли, придирка к словам, просто руготня. И подумать, что это маститый философ обменивается мыслями с представителем молодежи!?»30 Именно эта догматичность и нетерпимость к чужим мнениям сильнейшим образом раздражала Кузмина не только в дяде, но и в племяннике. Чуть раньше он сообщал тому же своему гимназическому приятелю: «Мне тяжело, потому что я остаюсь совершенно чужд здешней природе и не могу говорить, как Юша <Г. В. Чичерин>, что „я видел Италию, Францию, Германию, но ничто мне не переворачивает внутренности, как караульский выгон!", а у^меня внутренности переворачиваются только после обеда. Во-вторых, мне тяжело, так как все-таки я живу в чужом семействе, которое совершенно мне не знакомо и смотрит на меня чуть ли как не на приживальца. <...> Его дядя и тетя очень умны и образованны, но односторонни и довольно нетерпимы, так что части приходится уходить, чтобы не слышать глумления над тем, что дорого и свято для меня. Юша очень подпадает под их влияние и часто высказывает взгляды, совершенно отличные от прежних. Вообще я более и более замечаю, что все то, что он так логично, убедительно и даже красноречиво иногда доказывает, не составляет для него сердечных, субъективных убеждений, а он сам их себе привязывает, считая это удобным. Я не знаю, что действительно составляет его убеждения, разве то, что за отсутствием убеждений нужно говорить фразы, сообразуясь с обстоятельствами. Он „все признает, все понимает, всем может восторгаться, все допускает". А в сущности он ничего не признает, ничего не понимает, ничем не может восторгаться, а его терпимость имеет целью <с> помощью пустых фраз привести всех к его нетерпимости. Ядро этого составляет пустое фразерство и педантизм. И так во всем, во всем!»31 Нам, естественно, невозможно проверить, насколько нарисованный в минуту некоторого разочарования (Чичерин останется его близком другом примерно до 1906 года) облик приятеля соответствует действительности, но чрезвычайно характерно, что в нем отвергаются те черты, которые могут быть определены как типично интеллигентские.
7511. Творчество В. Распутина
Литература

Пашута же всю жизнь отдала работе в столовой, она далека от политики и от власти. Она мучается в поисках ответа и не находит его. Сама хочет похоронить мать, но к НИМ идти не хочет. У неё никого нет. Об этом говорит она Стасу Николаевичу. Пашута твёрдо убеждена, что она в объятьях произвола судьбы, но она не потеряла ниточку здравого смысла, душа работает. Она романтик, оторванный от земли. Она позволила себя внедрить в ряды строителей коммунизма. В семнадцать лет убежала на стройку щи варить да камбалу жарить прожорливым строителям коммунизма «навстречу утренней заре по Ангаре…» Пашута рано осталась без мужа, потеряла возможность быть матерью, потеряла связь и со своей матерью. Осталась одна одинёшенька. Рано постарела. А дальше в рассказе идёт описание круговерти, ритма её жизни. Поэтому естественно, перед читателем нет портрета Пашеньки, Паши, а сразу Пашута, будто некому было на неё взглянуть, всмотреться в неё. Она вглядывается в себя сама в незавешенное зеркало после смерти матери, находит «следы какой-то неряшливости бабьи усы». Далее автор пишет что она была добра, расположена к людям, миловидна… с чувственно оттопыревшейся губой… В молодости её тело не было предметом красоты, оно было наполнено душевной красотой. А сейчас её можно было принять за сильно пьющую женщину. Подчёркивается её физическая немощь не ходячие, опухшие ноги, она подковыливала к дому, ходила тяжёлой поступью. Пашута не курила, но голос был грубый. Стала грузной фигура, изменился характер. Добро было где-то вглубине, но оно не может вырваться наружу. Жизнь Пашуты осветила внучка Танька от приёмной дочери. Автор убеждён, как важно было для Пашуты заботиться и любить. Ей не удалось постичь за всю жизнь этой тайны. «Не мороженое хотела она дать ей, а душу…»(О Таньке) Та радуется, а Пашута её выгоняет к подруге. Пашута умна и понимает свою ущербность. Их многогодовая связь со Стасом Николаевичем распадается. Ей было стыдно показывать свою фигуру. Что же стало с этой женщиной? Мы видим её оторванной от корней, оказавшуюся в «котловане», бездомную, безродную. Исчезает женственность, мягкость, обаяние. Её путь жизни очень прост: от заведующей столовой к посудомойкам, от сытости до подачек с чужого стола. Происходит процесс утраты женщиной свойств, которым её природа наделила. Пашута одиночка уже во втором поколении (мать её тоже одиночка, прожившая мучительную, сложную бабью жизнь). Пашута проявляет твёрдость и совесть, что и помогает ей выжить. Она выполняет дочерний долг на пределе сил и возможностей. Выйдя на пенсию она подрабатывает столяркой.
7512. Творчество Достоевского в контексте европейской литературы
Литература

Диккенс был вторым важнейшим ориентиром для раннего Достоевского. Диккенс и Бальзак были двумя виднейшими представителями социального романа в начале XIX века в Европе, и Достоевскому, начинавшему работать в социальной тематике, оставалось только брать Диккенса за образец. Бросается в глаза разительное сходство тем и мотивов, относительно которого не всегда можно с достаточной уверенностью сказать, является ли оно результатом совпадения творческих поисков двух писателей или прямым отзвуком впечатлений увлеченного читателя и почитателя произведений Диккенса[xii]. Объединяла двух авторов прежде всего тема "бедных людей" - жертв огромного города, затерявшихся в нем и страдающих от бедности, беспомощности и всеобщего равнодушия. Эта тема была одной из ведущих у Диккенса ("Очерки Боза", Оливер Твист", "Николас Никльби", "Лавка древностей", "Тяжелые времена", "Холодный дом") и чуть ли не главной у молодого Достоевского. Тихий, незлобивый Девушкин, чиновник Горшков, лишившийся работы, - сродни многим героям Диккенса, особенно Тоби Вэку ("Колокола"), Хамфри из "Лавки древностей", Фредерику Дорриту из «Крошки Доррит». Явно от Диккенса проистекает также сентиментальный пафос "Бедных людей" и "Слабого сердца". "Характерное для Достоевского стремление уже в этот период его творческого развития сочетать глубоко трагическое в повседневной жизни внешне незаметного, но по-своему незаурядного человека с неподдельным лиризмом, его глубокую заинтересованность в судьбах своих маленьких героев, окажется причиной того, что Диккенс и далее не останется для него "нейтральной" фигурой, что Достоевский будет не только восхищаться Диккенсом как художником-гуманистом, не только в чем-то использовать его опыт, но по мере все более глубокого проникновения в жестокие и суровые законы жизни и спорить с ним"[xiii]._К примеру, Достоевский сразу отметает обязательные для Диккенса благополучные концовки, так что его ранние вещи оставляют после себя впечатление безысходности. Для Диккенса также очень характерны создаваемые им картины семейного тепла, уюта и покоя, к которым он ведет как к идеалу своих любимых героев и которые придают его романам английский национальный колорит. Им противопоставлен холод и дискомфорт ("антидом"), порождаемый очерствевшими, холодными душами богачей и чиновников, равнодушных и жестоких к "бедным людям" (на данном противопоставлении строятся, к примеру, такие произведения, как "Рождественская песнь в прозе", "Холодный дом" или "Давид Копперфильд"). Для Достоевского типичны изображения именно второй, отрицательной стороны диккенсовского мира: бесприютности, дискомфорта, одиночества. Типично диккенсовскую атмосферу доброты и патриархальности мы найдем только как явное заимствование из Диккенса: это финальные сцены "Униженных и оскорбленных" и описание усадьбы Ростанева в "Селе Степанчикове". Уже первое произведение Достоевского "Бедные люди" чисто по-диккенсовски трактует гоголевскую тему "маленького человека". Образ Макара Девушкина поэтизируется и описывается в сентиментальном, гуманистическом пафосе.
7513. Творчество душевнобольных
Медицина, физкультура, здравоохранение

Явления метафизической инфоксикации, характерные для этой группы больных носят своеобразный характер. Наряду с несвойственной ранее религиозностью, склонностью к абстрактным философским построениям, постепенно формируется особая система эстетических взглядов, обычно сочетающаяся с однобоким увлечением авангардистскими течениями в живописи, склонностью к художественному конструированию. Эти увлечения, приобретая доминирующее значение в жизни пациентов, постепенно вытесняют остальные интересы. Больные переоценивают собственные возможности, считают себя выдающимися художниками, непризнанными гениями, рамного опережающими современников.
7514. Творчество Ивана Алексеевича Бунина
Литература

Композиция рассказа двухчастная. Кульминация, смерть персонажа, делит текст на две части, позволяя читателю увидеть героя в двух пространственно-временных ракурсах: при жизни и после смерти. Жизненное пространство господина из Сан-Франциско соответствует его роли роли значительного лица, значительного в его собственном сознании и в восприятии окружающих. Смерть героя закономерна: «просуществовав 58 лет он умирает от того, что так и не научился жить.» Смерть в рассказе Бунина выявляет истинную значимость героя. Мертвый господин из Сан-Франциско не представляет никакой ценности в глазах окружающих. Своеобразным символом фальши автор показал влюбленную пару, на которую любовались пассажиры. И только один капитан знает, что это «нанятые влюбленные», за деньги играющие в любовь для публики. В рассказе «Господин из Сан-Франциско» Бунин рассуждает над общечеловеческими. Взаимоотношение человека и мира, истинные и мнимые ценности, смысл человеческого существования вот те вопросы, которые волнуют автора. Иван Алексеевич не только сам размышляет над многочисленными проблемами но ни одного читателя, взявшего в руки одного читателя, взявшего в руки его произведения, не оставит равнодушными.
7515. Творчество как осознание Слова
Литература

Достоевский завершает роман "Подросток" своеобразной критикой жанра. Она содержится в письме Николая Семеновича, бывшего воспитателем Подростка в Москве, "совершенно постороннего и даже несколько холодного эгоиста, но бесспорно умного человека". Письмо Николая Семеновича о "записках" Аркадия, по сути дела, является трактатом о судьбах русского романа, в котором сопоставляются два типа русских романистов романистов "русского родового дворянства" и "случайного семейства". Концепция романа, которая по душе Николаю Семеновичу, восходит к замыслам Пушкина и имеет в виду творчество Толстого: "Еще Пушкин наметил сюжеты будущих романов своих в "Преданиях русского семейства", и, поверьте, что тут действительно все, что у нас было доселе красивого. По крайней мере тут все, что было у нас хотя скольконибудь завершенного" (Д. XIII, 453). Возвращаясь чуть позже в своих рассуждениях к "воображаемому романисту" ("Если бы я был русским романистом и имел талант <...>"), Николай Семенович разъясняет свою мысль: "Положение нашего романиста в таком случае было бы совершенно определенное: он не мог бы писать в другом роде, как в историческом, ибо красивого типа уже нет в наше время, а если и остались остатки, то, по владычествующему теперь мнению, не удержали красоты за собою. О, и в историческом роде возможно изобразить множество еще чрезвычайно приятных и отрадных подробностей! Можно даже до того увлечь читателя, что он примет историческую картину за возможную еще и в настоящем. Такое произведение, при великом таланте, уже принадлежало бы не столько к русской литературе, сколько к русской истории. Это была бы картина, художественно законченная, русского миража, но существовавшего действительно, пока не догадались, что это мираж" (Д. XIII, 454).
7516. Творчий доробок майстрів народного мистецтва в контексті відродження осередків народних промислів Богуславщини
Культура и искусство

Нині Т. Тарасенко, художник-конструктор за фахом, викладач богуславської школи мистецтв та гуртка скульптурної пластики, педагог з вийнятковими здібностями та активний громадський діяч. Вона досягає успіхів у галузях мистецького, педагогічного та суспільного життя. Т. Тарасенко є однією із найбільш відданих учениць своїх учителів. Її творчість не висвітлена в мистецтвознавчій літературі та майже зовсім невідома широкому загалу, існують лише короткі відомості з газетних статей (Вісті Богуславщини, 29липня 2009 р.» А мій милий вареничків хоче» , які і були першими ластівками в дослідженні творчості Т. Тарасенко). Основна частина творів Т. Тарасенко ще не була залучена у науковий мистецтвознавчий обіг, та розсіяна по приватних та музейних збірках Богуслава та Києва. У мистецтво глини Т. Тарасенко прийшла завдяки спілкуванню ще з дитячих років із дибинецькими гончарами: В. Шнуренко, О. Марченко, Ю. Волошенко, В. Королевич, І. Загороднім і власне Михайлом Тарасенко, які вже на той час, нажаль майже не працювали, адже тогочасна політика не сприяла зміцненню та розвитку гончарного промислу. Це був період, коли нищилося село, викорінювався будь-який прояв особистісних творчих ініціатив. Кожна із таких зустрічей залишала у свідомості, майбутньої на той час майстрині гончарної справи, незабутні враження, це була стежка, якою вона сміливо могла ступати вже у самостійну творчість. Саме з таких зустрічей Тетяна Тарасенко мала змогу краще пізнати манеру створення того чи іншого глиняного виробу, витонченість та експресію у роботі, різноманітність палітри образів. Створена дибинецькими гончарами в середині ХХ ст. чисельна кількість виробів, розширила уявлення художниці про можливості народної творчості та гончарства зокрема, що і сформувало світобачення та поетапний розвиток творчої особистості молодого майстра.
7517. Творчість Пантелеймона Олександровича Куліша
Литература

Довголітні клопотання перед урядом дали врешті-решт результат: Кулішеві дозволено повернутися до Петербурга, де він працює редактором статистичних видань одного міністерства, а в некрасовському «Современнике» друкує свої російські повісті, готує багатомовне видання творів Миколи Гоголя, а головне публікує двотомну фольклорно-історично-етнографічну збірку «Записки о Южной Руси», яка викликала загальне захоплення. Ще б пак! Нові тексти дум, історичних пісень, поема Шевченка «Наймичка», історія Коліївщини… Недаремно Великий Кобзар у щоденнику писав: «Цю книгу скоро напам'ять буду читати. Вона мені так чарівно живо нагадала мою прекрасну бідну Україну, що я немов з живими бесідую з її сліпими лірниками і кобзарями. Пречудова і вельми благородна праця! Брильянт в сучасній історичній літературі». То була сенсація: народна творчість українського народу, його мова осміяна, зневажена російськими шовіністами як наріччя,- нараз постали перед усім цивілізованим світом як вершини духовності, чудові зразки мистецтва художнього слова. «Це памятки народного духу, яким немає ціни», - писав відомий російський письменник і видавець Сергій Аксаков.
7518. Театр Вольтера в России
Литература

Так и в России, будучи вдохновленными идеями гуманиста и просветителя Саи Бабы из Путтапарти ряд современных ученых и мыслителей возрождают «театр Вольтера» театральные постановки, где доступным необразованным людям языком излагаются давно забытые в обществе истины Любви, Мира и Ненасилия, постановки, в которых участвуют не профессиональные актеры, а люди, устремленные своими сердцами к миру Духа, идеям всеобщей, всеохватывающей Любви, пронизывающей все мироздание. Это добровольный акт служения своему государству, Родине, обществу, погрязшему в хитросплетениях ума, интересующегося только жаждой наживы и выгоды.
7519. Театр Романа Виктюка
Культура и искусство

Театральная общественность в последнее время неоднозначно оценивает творчество Виктюка. Если раньше, несколько лет назад, все его постановки вызывали всплеск интереса и массу статей в прессе, то теперь некоторые полагают, что в творчестве театра наступил некоторый спад активности, и, что режиссёр повторяет часто самого себя, не стремясь найти что-то новое; другие же уверены, что спектакли всё время представляют собой некое открытие, и режиссёр остался таким же, как и был раньше.
7520. Текст как культурно-языковое пространство и единица обучения иностранному языку и культуре
Разное

Эпоха развития демократической России, открывшейся всему миру, предполагает активные взаимодействия с этим миром. Без понимания культуры и владения языками достичь взаимопонимания невозможно. Пароль века - диалог культур посредством языков-трансляторов культуры. Как изменить практику преподавания иностранных языков так, чтобы диалог имел место и был продуктивным? О концептуальных положениях на эту тему пойдет речь в данной статье. Владение иностранным языком (ИЯ) и, разумеется, культурой (ИК) гражданами для страны, претендующей на ведущую роль в мире, является стратегической задачей. Это уже осознается обществом. Однако существующая практика обучения ИЯ не может считаться пока удовлетворительной: слишком долог путь овладения ИЯ, (о владении культурой страны изучаемого языка речь пока не идет); ничтожно мал процент граждан, владеющих ИЯ и иноязычной культурой (ИЯК); недопустимо низок достигаемый уровень владения ими. Между тем, в настоящее время имеются серьезные предпосылки для позитивных изменений в сфере языкового образования. Об этих предпосылках и путях их реализации и пойдет речь в данной статье. Культуросообразная и личностная ориентация современного гуманитарного образования определила и общий подход к обучению ИЯК. Таким подходом стал социокультурный, личностно-ориентированный подход. Новое направление мысли начинается с нового осмысления объекта овладения. Тот же объект освоения - ИЯ, - понимаемый при аспектно-комплексном и коммуникативном подходах как система формально-языковых средств, служащая для целей коммуникации, преобразовывается и расширяется. Им становится все тот же ИЯ, понимаемый, однако, как хранилище, транслятор, часть, факт, среда, форма и условие культуры [6]. Возникает закономерный вопрос - чему же следует обучать теперь - иностранному языку как новой и специфической системе фонетико-интонационных и лексико-грамматических средств или иноязычной культуре? Очевидно, тому и другому. И в этом нет противоречия. Потому что рассмотрение языка, системы формально-языковых средств, в качестве единственной, автономной цели языкового образования - нонсенс: языковой конструкт без внутреннего наполнения, содержания, сам по себе лишен какого-либо смысла вообще. С введением в терминологический аппарат методики понятия "культура" ИЯ как учебная дисциплина обретает, наконец-то, предметное содержание. Из отмеченной выше взаимозависимости языка и культуры следует, что это органично связанные, интегрированные явления, существование одного в отрыве от другого мыслимо лишь теоретически, de facto же, как показывает длительная малоэффективная практика автономного обучения лишь системным нормам языка, не целесообразно. Новая стратегия обучения ИЯ - это стратегия одновременного изучения языка и культуры, транслируемой посредством данного языка в условиях диалогового взаимодействия, взаимопонимания контактирующих культур и их трансляторов-языков, родного и иностранного. Чтобы познать и освоить формально-языковые закономерности ИЯ, достаточно использовать в качестве основной единицы обучения предложение. И действительно, предложение (в методической терминологии - типовое предложение, речевая модель, речевой образец) служило длительное время основной дидактической единицей обучения ИЯ. Однако, при социокультурной ориентации современного иноязычного образования предложение перестает быть универсальной дидактической единицей как неадекватный инструмент в изменившихся условиях обучения ИЯ. Новый подход требует и новой единицы обучения. Под единицей обучения ИЯ мы понимаем минимальную структурно-функциональную единицу объекта усвоения, сохраняющую основные свойства и функции последнего. Общий подход к выбору единицы обучения ИЯ исторически определялся взглядом лингвистов и психологов на язык и способ овладения им, а также, следующим отсюда, способом дидактически целесообразного членения языка - объекта усвоения. В спорах по этому вопросу ИЯ как объект усвоения рассматривался как система трех формальных аспектов - лексического, грамматического и фонетического, и дидактическое членение его осуществлялось по границам аспектов. Основным предметом спора было - какой из аспектов языка должен доминировать - лексика, грамматика или фонетика; как осваивать формальные аспекты языка - раздельно, последовательно, один за другим, или все вместе, в комплексе? Введение в научный обиход в 60-х годах понятий "коммуникативный подход", "общение", "функция", "содержание", "смысл" положило начало конца этим спорам. Коммуникативный подход подвел черту под периодом произвольного членения языка, закрепил идею функциональной "неприкосновенности" языка как средства общения и объекта усвоения. Язык, органично сопряженный с культурой, универсальной материальной оболочкой которого он является, качественно меняется как объект овладения, как тактическая и стратегическая цель языкового образования. Язык-культура и процесс "потребления" культуры в конкретной языковой упаковке (ИЯ) осознается, благодаря социокультурному подходу, как главное условие индивидуального развития личности, условие успешного "вхождения" личности в соответствующий социум. Культура как предметное содержание языкового образования трансформирует процесс овладения ИЯ в подлинно мотивированный: культура в многоликости, разнообразии и новизне интересна каждому, кто с ней соприкасается, и в этом ее неисчерпаемый мотивационный потенциал. В культуросообразной модели обучения ИЯ фундаментальное дидактическое требование личностно-ориентированного, индивидуализированного обучения перестает быть чистой декларацией, обретает основу для эффективной реализации. Как же построить в условиях отсутствия иноязычной языковой среды и соответствующего культурного социума - этих важнейших компонентов иноязычного образования - учебный процесс, компенсирующий важные недостающие компоненты? Один путь освоения социокультурных ценностей и соответствующего языка состоит в непосредственном пребывании в среде носителей осваиваемой культуры. Другой путь - моделирование культурного пространства и предоставление обучаемым дидактических возможностей длительного и активного пребывания в нем посредством аутентичных текстов социокультурной ориентации. Н.А.Лагунова, ссылаясь на ряд авторов (Ф.П.Фурманова, Л.Н.Мурзин, А.С.Штерн), считает, что "язык, благодаря кумулятивной функции, отражает состояние культуры и может быть использован как средство ее познания, реконструкций", а текст, воплощающий в себе культуру, опредмечивающий ее, может и должен стать основной дидактической единицей в личностно ориентированной, культуросообразной парадигме современного языкового образования человека [5]. Почти все единицы формально-языковой системы "пребывали" поочередно на длинном пути развития методики обучения ИЯ в роли единицы обучения - фонема - слог - слово - словосочетание - предложение - сверхфразовое единство. Необходимость в выдвижении качественно новой дидактической единицы продиктована новыми требованиями к языковому владению, точнее, более высоким уровнем требований к нему и подкреплена новыми результатами научных исследований в смежных науках - текстологии, теории речевой деятельности, социологии и, конечно, филологии, психологии, психолингвистике, педагогике. Перечислим эти требования:

Blog

Статья