Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 |   ...   | 42 |

1.Не противоречить историографическим фактам, т.е.

фактам истории, принятыми в качестве таковых историками, - всем научным сообществом или значительной его частью. Факты дискуссионного характера метафизике использовать нецелесообразно, ибо это сделает очень неустойчивыми ее собственные построения.

Впрочем, последнее на деле не слишком ограничит возможности метафизика, потому, что (и здесь Анкерсмит прав), основные дискуссии между историками ведутся не вокруг фактов, а вокруг репрезентаций. В отношении же репрезентаций мы не видим необходимости в каких-либо ограничениях, особенно учитывая то, что каждое знаковое событие (а таковыми следует считать те из исторических событий, в которых с наибольшей отчетливостью являет себя трансцендентное; понятно, поэтому, что именно знаковые события представляют наибольший интерес для метафизики истории) почти всегда представлено в нескольких, часто противоречащих друг другу, а то и взаимоисключающих репрезентациях.

2.Быть самосогласованной, т.е. соответствовать своим эксплицитно заявленным допускам.

3.Допускать (и предполагать) возможность альтернативных истин, т.е. иных концептуальных схем.

По поводу последнего тезиса необходимо сделать пояснение.

Ранее мы уже отмечали, что современная метафизика не может игнорировать принцип дополнительности, а это влечет за собой определенные требования к ее выводам. В частности, метафизик должен отдавать себе отчет в том, что любая схема, какой бы совершенной она ему ни казалась, схватывает лишь часть, аспект, сегмент реальности, и никогда - реальность в целом.

При этом возникает вопрос о согласованности между различными концептуальными схемами. Если исходить из предпосылки, что каждая концептуальная схема оперирует своим собственным словарем, который принципиально несоизмерим с другими, то следует согласиться с Д. Дэвидсоном, который подверг критике саму идею концептуальной схемы [192] (обсуждение позиции Дэвидсона см. также: [193]). Ведь если концептуальные схемы никак друг с другом не согласуются, то придется распрощаться со всякой надеждой на объективную истину, поскольку в таком случае листины будут целиком и полностью задаваться набором произвольно принятых допусков и не будут иметь никакого значения при использовании иных допусков, столь же произвольно принятых.

Однако если идею концептуальной схемы рассматривать в контексте принципа дополнительности, тогда проблема будет заключаться уже не в необходимости перевода непереводимых словарей, а в разработке стратегии формирования некоего метаязыка (метасловаря), обеспечивающего поле практического взаимодействия в целом несводимых моделей реальности (концептуальных схем). В таком случае метафизик должен предусматривать возможность перевода собственного текста в иной формат, другими словами, ему необходимо зарезервировать возможность использования иного, отличного от аутентичного, словаря для интерпретации его же текста.

Для этого было бы целесообразно ключевые понятия метафизики использовать в качестве конструктов, воздерживаясь от соблазна однозначного установления их онтологического статуса. При этом наполнение указанных конструктов новым смыслом не потребует существенных изменений в схеме, т.е. она сможет принципиально использоваться и при принятии иных (онтологических) допусков. В случае же, если весь каркас концептуальной схемы будет завязан на онтологически однозначные допуски, возможности ее перевода будут стремиться к нулю.

Необходимость в такой осторожности объясняется еще и тем (а скорее: прежде всего тем), что онтологические допуски (и это уже почти ни для кого не секрет) не могут быть верифицированы ни самой метафизикой, ни - в плане междисциплинарного синтеза - иными науками. Хотя неоднократно предпринимались попытки представить научное знание как подтверждение материализма или идеализма, сама по себе современная наука, как отмечал еще Пригожин, не является более материалистической. Некоторые последователи Пригожина проигнорировали это замечание, задавшись целью распространить действующие в материальном плане бытия законы на все бытие, фактически принимая неявный онтологический допуск о первичности материи.

Есть, впрочем, и другая позиция, рассматривающая постнеклассическую науку как лопровержение материализма, и что последний Е как мировоззренческая концепция исчерпал себя и не может в современных условиях определять направление научного поискаЕ [66, с. 73]. Можно согласиться с тем, что материализм не может определять направление научных поисков, но не потому, на наш взгляд, что он исчерпал себя как мировоззренческая концепция, а потому, что мировоззренческие концепции вообще не могут лежать в основании современной науки и, тем более, определять ее перспективы. Речь должна идти о той или иной степени согласованности мировоззренческих и научных концепций, но не о том, что первые определяют вторые, или же вторые - первые. Кстати, и Пригожин говорил о неуместности редукционистских попыток свести гуманитарные науки к физике. Он ставил вопрос лишь о согласии между ними, а понятийный аппарат наук, изучающих сложность мира (физического), Пригожин предлагал использовать в качестве полезных метафор [218, р. 18].

Необходимо здесь подчеркнуть, что многомерность истины вовсе не означает того, что допустима любая интерпретация, ибо это было бы равносильно отказу от истины вообще. Мы убеждены: в рамках одного подхода невозможно создать целостную модель общественного развития, но можно говорить об относительно истинных и далеких от истины моделях того или иного аспекта соответствующей реальности (понятно, что критерий истинности для каждого конкретного аспекта (например, экономического, политического, этнического и т.д.) будет отличаться). Иными словами, чтобы реализовать требование дополнительности, т.е. чтобы разные теоретические модели реальности действительно содействовали друг другу в движении к истине, необходимо чтобы они сами были адекватны своему предмету.

Из всего сказанного видно, что не может идти речь о какой бы то ни было конкуренции между историографией и метафизикой истории хотя бы потому, что они занимают разные предметные ниши. Также нельзя говорить о предпочтительности одного пути над другим, поскольку эти пути не альтернативные, а дополняющие.

Эффективность же метафизического дискурса истории не в последнюю очередь зависит от того, как сама метафизика себя позиционирует и какие принципы закладывает в основу собственного метода.

Метафизика истории, как впрочем, и всякая философия истории, оказывается делом странным, ввиду отмеченной напряженности между вечными сущностями и более-менее случайными событиями, составляющими собственное тело истории. Реймон Арон замечает:

Возможность философии истории совпадает в конце концов с возможностью философии вопреки истории, поскольку всякая философия определяется как стремление человека к самодетерминации [11, с. 498]. Снятие напряженности посредством рассмотрения становления через призму бытия, с одной стороны, бытия в контексте становления - с другой, выступает, пожалуй, одной из главнейших проблем современной метафизики истории. Мы полагаем, что основная задача постнеклассической метафизики истории - это разрешение на историческом материале парадокса времени, объект - тотальность исторического бытия, а предмет - проявляющий себя в истории и реализующий через нее свои потенции дух.

Если таким образом сформулированная задача постнеклассической метафизики истории уже была ранее нами обоснована, то ее объект и предмет пока лишь формально заявлены.

К наполнению их конкретным содержанием сейчас и приступим.

2.2. -- Возможность постижения истории основывается на допущении, что познаваемый объект есть нечто онтологически фундированное, по отношению к чему допустимо употребления слова реальность (в словосочетании листорическая реальность это предположение формально (хоть и имплицитно) закрепляется в языке); вне этого предположения исследование истории были бы совершенно пустым и бессодержательным занятием. Специфика исторического предполагает не только особую методологию исследования, но и свои критерии достоверности полученных результатов. Впрочем, говорить о достоверности при постижении истории можно лишь в случае установления четкой связи между репрезентантом и самой репрезентацией (здесь имеется в виду принципиальная возможность такой связи; как ранее было отмечено, вопрос о релевантности историографической репрезентации не относится к компетенции метафизики). Однако характер этой связи трактуется по-разному, причем разброс мнений здесь достаточно широк: от крайнего оптимизма (уверенности, что модель (реконструкция) будет тождественной самой исторической реальности) до крайнего агностицизма (убеждения, что прошлое закрыто для познания).

Положение дел усугубляется тем, что наблюдаемый ныне разгул интерпретаций ставит под удар не только историографию, но и подрывает онтологический фундамент самой истории, ибо становится неясным отличие подлинной истории от вымышленной или сфабрикованной, равно как и сам смысл подлинности.

Поскольку претендующее на объективную истинность суждение приходит в соприкосновение с действительным положением дел, это последнее должно служить защитой от фальсификаций и при необходимости предъявляться для проверки адекватности теоретической модели. Но историческое бытие не может просто так предъявляться. Ведь когда для аргументации историографических построений приводятся ссылки на источники, речь идет не о реальности их самих (вопрос о проверки аутентичности источников мы сейчас не рассматриваем), а о содержании постигаемого с их помощью исторического процесса. Если же последнему будет отказано в реальности, историческое исследование лишится своего онтологического фундамента; для поиска последнего необходимо установить характер реальности исторического прошлого и способ его присутствия в бытии.

Что именно происходит, когда теоретик работает с прошлым Если прошлого нет, то сама возможность такой работы становится сомнительной, ведь нельзя работать с тем, чего нет. Однако даже говоря о том, что прошлого актуально нет, каждый, тем не менее, чувствует разницу между тем, что нет, потому что уже нет и тем, что нет, потому что и не было. Хотя со стороны настоящего может показаться, будто и то, и другое равно нет, это равенство отсутствия иллюзорно, оно не стирает границы между тем, что некогда было и тем, чего никогда не было.

Ясно, что историка интересует лишь то, что было и даже осуждаемые некоторыми теоретиками [139, с. 66] игры с контрфактической историей ([19; 24; 64; 75; 94; 106; 111; 124; 125;

179]) имеют научную ценность лишь в аспекте лучшего понимания и оценки того, что реально произошло. Леопольд фон Ранке считал, что чистая любовь историка к истине требует пристального и глубокого изучения документов [221, р. 39]. Возможность исторического исследования основывается на имплицитном допуске, что прошлое, не будучи реальностью в смысле наличного сущего, все же имеет к реальности отношение, поэтому не может быть названо небытием (последнему не присуща какая бы то ни было листина хотя бы потому, что небытию вообще ничто не может быть при-суще).

Но вот характер работы с прошлым может истолковываться и совершенно не-ранкеански. Анкерсмит отмечает: Можно, конечно, считать, что документы, оставленные нам прошлым, образуют опытный базис любого надежного исторического знания.

Но эти документы не дают нам опыта самого прошлого, т.е.

реального мира многовековой давности. Иными словами, в том, что касается опыта, мы можем с полным основанием утверждать: историк обладает УопытомФ тех документов, которые он находит в архивах, но никакого УопытаФ прошлого он через их посредство не обретаетЕ Говоря иначе, опытный базис, в который, несомненно, слагаются документы, позволяет историку разрабатывать некую конструкцию прошлого, но никак не реконструировать прошлое (такое, каким оно в действительности было). Этот базис может служить в качестве наглядного подтверждения для определенного предположения относительно того, каким могло быть прошлое (курсив наш. - А.Х.), но его нельзя приравнивать к открытию действительной природы прошлого, потому что мы никогда не сможем сверить это предположение с самим прошлым [9, с. 170-171].

Должен ли историк стремиться к истине прошлого в его собственной сущности (лкак было на самом деле), или же только к правдоподобию (лкак могло быть на самом деле) Насколько критичным для историка оказывается отсутствие опыта прошлого Эти и подобные им вопросы имеют смысл для самой историографии и для теории истории, но не для метафизики, поэтому в наши планы не входит оценка вышеупомянутых позиций. Однако такие вопросы подводят метафизику истории к проблеме, имеющей актуальность уже для нее самой. Эта проблема связана с установлением онтологического характера прошлого в контексте возможности получения личностью исторического опыта.

В обыденном словоупотреблении под реальностью понимается вся бытийная сфера здесь-и-сейчас наличествования, характеризующаяся эмпирической наглядностью, в которой видят подтверждающую статус реальности достоверность. Можно ли вести разговор о реальности исторического Поскольку история есть движение общества во времени, логично было бы предположить, что все три модуса времени - прошлое, настоящее и будущее - для постижения истории равноправны. Почему же тогда при мысли об истории возникает образ, так или иначе связанный с прошлым Здесь нет ничего удивительного. Ввиду того, что настоящее еще не завершилось (а значит - и не осуществилось), будущее еще не задействовано в бытии как данность, и лишь прошлое, о-существившись, уже о-пределилось, устоялось, именно на него проецируется историческое время, сворачиваясь и упаковываясь в соответствующую прошлому и называемой листорической памятью область рефлексивной сферы.

Поэтому постигающий историю дух направляет свою познавательную активность на прошлое, хотя бы и имея в виду настоящее или пытаясь угадать контуры грядущего.

В этом смысле завязанное на прошлое историческое бытие не может претендовать на обыденно понятую реальность. Следует ли из этого заключить, что историческое бытие оказывается нереальным, ввиду чего и не бытием вовсе. Если такое мнение справедливо, грань между прошлым как уже-не-бытием (сбывшейся историей), сослагательным прошлым как если-бы-бытием (альтернативной историей) и вымышленным прошлым (виртуалбытием) стирается до полного исчезновения, ибо уже не остается возможности отделить первое (как нечто реальное) от второго и третьего.

Pages:     | 1 |   ...   | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 |   ...   | 42 |    Книги по разным темам