Книги по разным темам Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 42 |

Мои тезисы придают ясность из-за того, что каждый, кто меня понимает, в конечном итоге признает их бессмысленными, когда благодаря им - по ним - поднимется над нимиЕ Он должен их преодолеть, тогда его взгляд на мир будет правильный [32, с. 86].

По-видимому, и Рорти рассматривает свою работу лишь (в контексте наставительности) как лестницу, которую можно (и необходимо) отбросить, поднявшись по ней. Он затрудняется представить пути развития систематической философии, а поскольку философия наставительная возможна только в качестве реакцииЕ [134, с. 280], сами перспективы философии предстают у него достаточно туманными, а гарантией продолжения существования философии в университетах оказывается лишь потребность в учителях, которые читали великих ушедших философов [134, с. 291].

На наш взгляд, отказ от поиска истины, какими бы высокими фразами он ни прикрывался, есть наихудшая из всех возможных стратегий, которую философия могла бы принять на вооружение, поскольку при ее реализации не только девальвируется смысл конкретного исследования, но и фактически разрушается то, что сам Рорти именует метаязыком философии.

Впрочем, и аристотелевское понимание истины сегодня уже мало кого может удовлетворить. Вопрос не в том, нужно ли пересматривать классические концепции истины, а в том, какую из формул предпочесть: листин много или же листина многомерна Эпистемологический релятивизм, выраженный в первой формуле, может выглядеть убедительным лишь тогда, когда вторая формула даже не рассматривается, например, тем же Рорти, объявляющим разные описания несводимыми. Если же разные описания трактовать в духе принципа дополнительности, все становится на свои места и остается лишь техническая проблема увязки между собой различных описаний, - проблема, которую невозможно разрешить в общем виде, но которая на практике, при рассмотрении конкретных задач, вовсе не выглядит неразрешимой.

В несколько ином ракурсе вопрос об истине (более, правда, научной, нежели философской) ставил Томас Кун. Его дарвиновское представление о ходе научного познания не предполагает такой вещи как истина. Он полагал, что весь процесс развития науки может совершаться Е без помощи какой-либо общей цели, постоянно фиксируемой истины, каждая стадия которой в развитии научного знания дает улучшенный образец [90, с. 222].

Признавая, что прогресс в науке реально существует, а более поздние теории гораздо лучше, чем прежние, приспособлены для решения головоломок, Кун, между тем, отмечал: Часто приходится слышать, что следующие друг за другом теории всегда все больше и больше приближаются к истине. Очевидно, что обобщения, подобные этим, касаются не решения головоломок и не конкретных предсказаний, вытекающих из теории, а скорее ее онтологии, то есть соответствия между теми сущностями, которыми теория УнаселяетФ природу, и теми, которые в ней Уреально существуютФ [90, с. 264].

Мы полагаем, что с практической точки зрения большой разницы между стремлением к истине и стремлением к созданию более совершенных механизмов для решения головоломок для науки нет. Этого нельзя сказать о философии, поскольку последняя как раз онтологией и озабочена; если философия и занимается головоломками (мы не уверены, что этот термин вообще уместен для характеристики философского дискурса), то они в любом случае играют сугубо служебную роль, никак не являясь самоцелью. Но хотя теоретические разработки Куна в прямом виде и неприменимы к проблемному полю философии, куновский подход предоставляет значительные эвристические возможности для понимания хода развития не только науки, но и философии, и даже культуры в целом.

Поскольку же теория парадигм изначально была заточена под историю науки, ее использование для решения иных познавательных задач требует определенной адаптации. В дальнейшем мы будем использовать термин парадигма скорее в качестве метафоры, нежели в прямом и строгом (куновском) смысле.

То, что выше сказано об эпистемологии, равным образом касается и онтологии. На наш взгляд, в современную эпоху метафизика не может позволить себе роскошь рассуждать как о познании вообще, так и о бытии вообще, безотносительно к предметным областям, разрабатываемым частными философскими или научными дисциплинами. Сегодня не существует единого общепризнанного философского учения о бытии, равно как и единого философского учения о познании (они возникнут никак не раньше, чем в естествознании - теория всего, перспективы которой весьма туманны), но в рамках отдельных предметных областей онтологические и эпистемологические вопросы могут и должны разрешаться. Иными словами, необходимо перейти от предметноориентированного к проблемно-ориентированному типу метафизического исследования, что, кстати, вполне соответствует идеям, лежащих в основе методологии междисциплинарного синтеза.

Есть ли для этого необходимый идейный потенциал Мы полагаем, что потребность в метафизической направленности на надэмпирическую реальность не исчезла. Многие ученые, которым становится тесно в рамках своих отраслей знания, обращаются к метафизике за помощью в решении проблем, которые познавательными средствами частных наук быть решены не могут3.

Смена парадигм в естествознании (классическая-неклассическаяпоснеклассическая) ныне воспринимается как нечто вполне обыденное; было бы удивительно, если бы современная метафизика не вышла за рамки заданной еще в античности парадигмальной установки. Поскольку развитие метафизики и развитие науки - две Как отмечал Макс Планк, Е ученые поняли, что отправная точка их исследований лежит не только в смысловом познании и что наука не может обходиться без небольшой порции метафизики (цит. по: [61, с. 51]).

стороны одного процесса развития духа, между ними с необходимостью должна быть корреляция, хотя говорить об абсолютном тождестве или хотя бы совпадении хронологий не приходится.

В этой ситуации вполне логично современный этап развития метафизики обозначить как постнеклассический. Такое наименование (применительно к метафизике) уже встречается в философской литературе [130, с. 175], хотя крайне редко и далеко не стало общепринятым. Во всяком случае, нам не известна ни одна работа монографического характера, в которой постнеклассическая метафизика была бы полноценно представлена. Дело здесь не столько в формальной идентификации, сколько в фактическом отсутствии разработанной методологии постнеклассического метафизического дискурса.

О чем идет речь Неклассическая метафизика выступила в качестве реакции на логоцентризм классических философских построений, вершиной которых оказалась философская система Гегеля. Как отмечает А. Андрияускас, Епуть отрицания старой и становление новой Унеклассической метафизикиФ пролегал через отрицание приоритета разума к утверждению примата воли, а также к онтологизации и эстетизации философской проблематики.

Важнейшими звеньями этого движения стали волюнтаризм А.

Шопенгауэра, философия Уэкзистенциального кризисаФ С.

Кьеркегора, Уфилософия жизниФ Ф. Ницше, интуитивизм А. Бергсона и фундаментальная онтология М. Хайдеггера [5, с. 8].

Неклассическая метафизика переводит дискурс в сферу онтологии субъекта, она содержательно антропологична, принципиально незамкнута, ей чужд пафос абсолютности и общезначимости.

Тем не менее, нельзя сказать, что в своей неклассической версии метафизика наконец-то нашла себя. Это следует хотя бы из того, что рассматриваемые в ее рамках проблемы не укладываются в одно содержательное пространство. При всем многообразии систем классической метафизики, их авторы старались придерживаться набора взаимно признаваемых допусков, поэтому даже вступая друг с другом в полемику, они оставались в рамках общего пространства дикурса. Неклассическая метафизика такой целостностью похвастаться не может, ее не-классичность в большей степени отрицание старого, нежели утверждение нового. Соответственно, предметная определенность неклассической метафизики оказывается весьма размытой и даже возникает забавная ситуация, когда борец с метафизикой сам вдруг оказывается самым что ни на есть настоящим метафизиком.

Нам представляется, что метафизика нового типа постановку проблем должна взять от классической метафизики, а антропологизм и установку на незамкнутость - от неклассической. При этом необходимо, чтобы постнеклассическая метафизика была не просто лотрицанием и даже не лотрицанием отрицания, а конкретно и четко оформленной формой дискурса, дабы ее не постигла судьба предметно дезинтегрированной и тематически мозаичной неклассической версии.

Интерес философов к постнеклассической научной парадигме находит свое выражение преимущественно в неметафизических формах философствования. Поэтому пока постнеклассическая метафизика скорее проект, чем целостная и методологически оформленная сфера знания. Является ли этот проект жизнеспособным, или же он представляет собой результат механического перенесения тенденций развития научного знания на совершенно иную почву Априорный ответ здесь принципиально невозможен. Лишь попытавшись реализовать проект постнеклассическая метафизика на практике, можно будет судить о его достоинствах и недостатках. В это дело мы и хотели бы внести свою скромную лепту.

1.2. Одной из ключевых целей постнеклассической науки (по мнению Ильи Пригожина) является введение стрелы времени в фундаментальное описание мира. На первый взгляд кажется, что подобная тема для метафизики не нова. Проблему времени в той или иной степени затрагивали многие выдающиеся мыслители Запада. Но при всем различии сформулированных ими подходов, есть одна интересная закономерность, подмеченная российскими историками И.М. Савельевой и А.В. Полетаевым. Они отмечают: Анализируя взгляды крупнейших философов на проблему времени, прежде всего обращаешь внимание на то, что почти все они говорили о двух типах, точнее, образах времени. Подобные представления, несмотря на некоторые различия в способах описания, остаются практически неизменными вот уже два с половиной тысячелетия европейской истории. От античности и до поздней современностиЕ подавляющее большинство философов, говоря о времени, мыслит категориями поразительно устойчивой структуры. Этот факт, как нам кажется, достаточно уникален и представляет самостоятельную тему для размышлений. И далее: Взгляды на проблему времени оказались необыкновенно устойчивыми - ни рост научного знания, ни творческая индивидуальность мыслителей не проявляются здесь столь же сильно, как в случаях с иными философскими концепциями [138, с. 73, 85].

Два образа времени, которые имеют в виду указанные авторы, для наглядности можно обозначить как вечность (, aeternitas, время пребывания, Божественное время) и собственно время (, tempus, время действия, человеческое время). Так вот, несмотря на дискуссионность вопроса чт есть время и наличие разных вариантов его решения, в западной классической метафизике время никогда не воспринималось как нечто, имеющее отношение к подлинной сущности (бытию); фактически над временем в ней всегда господствовала вечность.

Последнее нуждается в пояснении. Известно, что проблему времени в рамках христианской теологии наиболее остро поставил Аврелий Августин в Одиннадцатой книге Исповеди (особенно начиная с Х главы). Но, обратим внимание, он затрагивал проблему времени не столько для того, чтобы понять время, сколько для того, чтобы постичь вечность. Главным мотивом размышлений Августина была попытка уразумения Божественного пребывания вне времени, а вовсе не выяснение характера мирского бытийствования в нем.

Поднимая вопросы о природе времени, о прошлом, настоящем и будущем, он намеревается разобраться с преходящим для того, чтобы ему открылось непреходящее. Нельзя забывать об этой его установке, ведь Августин задумывал разработку не философской концепции времени, а теологического учения о вечности.

К каким же выводам пришел христианский мыслитель Сами они достаточно хорошо известны, но для нас важно отметить следующее. По Августину, подлинно Сущим оказывается лишь Бог, к Которому временные характеристики вообще неприменимы, поскольку Он пребывает в вечности. Бог создает мир, и Он же создает время. Отношения между миром (вещами) и временем оказывается не вполне определенным (сам Августин честно признает свое бессилие разрешить эту проблему), но и то, и другое - произведения, и в этом смысле они не онтологичны. В конечном итоге, время у Августина выступает способностью души к восприятию мира. Он писал: В тебе, душа моя, измеряю я времяЕ Впечатление от преходящего закрепляется в тебе, и оно-то, существующее в настоящем, и поддается измерению, а не то, что уже прошло и его нет. И это запечатлевшееся в тебе я и измеряю, измеряя время. Таким образом, вот где находится время, в противном же случае я его вообще не измеряю [1, с. 679]. Является ли время свойством сотворенного мира, или свойством сотворенной души, или оно возникает при восприятии душой мира, - как бы то ни было, но время само по себе не есть сущность, а вот вечность - сущность, ибо она соотнесена с Высшей Сущностью; именно вечность есть подлинная реальность, в противоположность времени, чья реальность, по меньшей мере, сомнительна. Получается, для Августина вечность субстанциальна, а время акцидентно. Этот его подход стал определяющим для всей средневековой христианской метафизики.

А как вопрос о времени трактовался в последующие эпохи Здесь характерной является позиция Бенедикта Спинозы. Последний полагал, что вечность - атрибут, под которым мы постигаем бесконечное существование Бога, напротив, длительность - атрибут, под которым мы постигаем существование сотворенных вещей так, как они пребывают в действительностиЕ Время не состояние вещей, но только модус мышления, т.е. как мы сказали, мысленное бытие. Оно есть модус мышления, служащий для объяснения длительностиЕ Длительность представляется большей или меньшей и как бы состоящей из частей иЕ она лишь атрибут существования, а не сущность [144, с. 229]. Фактически Спиноза репродуцирует августинианскую установку, но если последняя все же давала повод к возможности разных интерпретаций, то голландский мыслитель придал ей законченную и однозначную форму.

Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 42 |    Книги по разным темам