Книги, научные публикации
Pages: | 1 | 2 | 3 | ПА МЯ ТН ИК И ЛИ ТЕ РАТУР Ы ПА МЯ ТН ИК И ЛИ ТЕ РАТУР Ы В. Сиринъ Подвигъ ImWerdenVerlag Mnchen 2007 Текстъ подготовленъ для некоммерческаго распространеня Сергемъ Виницкимъ по репринтному изданю: ...
-- [ Страница 2 ] --А, здравствуйте, Ч сказалъ Зилановъ и протянулъ смуглую руку. Ч Присаживайтесь. Мартынъ слъ. Михаилъ Платоновичъ впился опять въ полуисписанный листъ, взялся за перо и, Ч потрепен тавъ имъ по воздуху надъ самой бумагой, прежде, чмъ претворить эту дрожь въ быстрый бгъ письма, Ч одновременно далъ перу волю и скан залъ: Он вроятно сейчасъ вернутся. Мартынъ {92} притянулъ къ себ съ сосдняго стула газету, Ч она оказалась русской, издаваемой въ Париж. Какъ занятя? Ч спросилъ Зилановъ, не поднимая глазъ съ ровно бгущаго пера. Ничего, хорошо, Ч сказалъ Мартынъ и отлон жилъ газету. А давно он ушли? Михаилъ Платоновичъ ничего не отвтилъ, Ч перо разгулялось во всю. Зато минуты черезъ дв онъ опять заговорилъ, все еще не глядя на Мартына. Баклуши бьете. Тамъ вдь главное Ч спортъ. Мартынъ усмхнулся. Михаилъ Платоновичъ быстро потопалъ по строкамъ прессъ-бюваромъ, и сказалъ: Софья Дмитревна все проситъ у меня дополнительныхъ свднй, но я ничего больше не знаю. Все, что я зналъ, я ей тогда написалъ въ Крымъ. Марн тынъ кашлянулъ. Что вы? Ч спросилъ Зилановъ, усвоившй въ Москв это дурное рчене. Я ничего, Ч отвтилъ Мартынъ. Это о смерти вашего отца, конечно, Ч сказалъ Зилановъ и посмотрлъ тусклыми глазами на Мартына. Ч Вдь это я извстилъ васъ тогда.
Да-да, я знаю, Ч поспшно закивалъ Мартынъ, всегда чувствовавшй неловкость, когда чуже Ч съ самыми лучшими намренями Ч говон рили ему объ его отц. Какъ сейчасъ помню послднюю встрчу Ч продолжалъ Зилановъ. Ч Мы столкнулись на улиц. Я тогда уже скрын вался. Сперва не хотлъ подойти. Но у Сергя Робертовича былъ такой потрясающй видъ. Помню, онъ очень безпокоился, какъ вы тамъ живете въ Крыму. А черезъ денька три забгаю къ нему, и на-те вамъ Ч несутъ гробъ. Мартынъ кивалъ, мучительно ища способа перемнить разгон воръ. Все это Михаилъ Платоновичъ разсказывалъ ему въ третй разъ, и разсказъ былъ въ общемъ довольно блдный. Зилановъ замолчалъ, перен вернулъ {93} листъ, его перо подрожало и тронулось. Мартынъ, отъ нечего длать, опять потянулся къ газет, но тутъ щелкнула парадная дверь, раздались въ прихожей голоса, шаркане, ужасный кудахтающй смхъ Ирины.
ХХ.
Мартынъ вышелъ къ нимъ, и, какъ обычно при встрч съ Соней, мгновенно почувствовалъ, что потемнлъ воздухъ вокругъ него. Такъ было и въ ея послднй прздъ въ Кембриджъ (вмст съ Михаиломъ Платоновичемъ, который мучилъ Мартына вопросами, сколько тъ разн личнымъ колледжамъ, и сколько книгъ въ библотек, Ч межъ тмъ какъ Соня и Дарвинъ о чемъ-то тихо смялись), такъ было и сейчасъ:
странное отупне. Его голубой галстукъ, острые концы мягкаго отложн ного воротничка, двубортный костюмъ, Ч все было какъ-будто въ порядк, однако Мартыну подъ непроницаемымъ взглядомъ Сони покан залось, что одтъ онъ дурно, что волосы торчать на макушк, что плечи у него, какъ у ломового извозчика, а лицо Ч глупо своей круглотой.
Отвратительны были и крупныя костяшки рукъ, которыя за послднее время покраснли и распухли Ч отъ голкиперства, отъ боксовой учебы.
Прочное ощущене счастья, какъ-то связанное съ силой въ плечахъ, со свжей гладкостью щекъ или недавно запломбированнымъ зубомъ, расн падалось въ присутстви Сони мгновенно. И особенно глупымъ казалось ему то, что собственно говоря брови у него кончаются {94} на полпути, густоваты только у переносицы, а дальше, по направленю къ вискамъ, удивленно рдютъ.
Сли ужинать. Наталья Павловна, такая же сырая женщина, какъ ея сестра, но еще рже улыбавшаяся, привычно и незамтно слдила за тмъ, чтобы Ирина пристойно ла, не слишкомъ ложилась на столъ и не лизала ножа. Михаилъ Платоновичъ явился чуть попозже, быстро и энергично заложилъ уголъ салфетки за воротникъ и, слегка привставъ, цопнулъ черезъ весь столъ булочку, которую мгновенно разрзалъ и смазалъ масломъ. Его жена читала письмо изъ Ревеля и, не отрываясь отъ чтеня, говорила Мартыну: Кушайте, пожалуйста. Слва отъ него корячилась большеротая Ирина, чесала подмышкой и мычала, объяснян ясь въ любви холодной баранин;
справа же сидла Соня: ея манера брать соль на кончикъ ножа, стриженные черные волосы съ жесткимъ лоскомъ и ямка на блдной щек чмъ-то несказанно его раздражали.
Посл ужина позвонилъ по телефону Дарвинъ, предложилъ похать танцевать, и Соня, поломавшись, согласилась. Мартынъ пошелъ переодваться и уже натягивалъ шелковые носки, когда Соня сказала ему черезъ дверь, что устала и никуда не подетъ. Черезъ полчаса прхалъ Дарвинъ, очень веселый, большой и нарядный, въ цилиндр набекрень, съ билетами на дорогой балъ въ карман, и Мартынъ сообн щилъ ему, что Соня раскисла и легла, Ч и Дарвинъ, выпивъ чашку остывшаго чаю, почти естественно звнулъ и сказалъ, что въ этомъ мр все къ лучшему. Мартынъ зналъ, что онъ прхалъ въ Лондонъ съ единственной цлью повидать Соню, и, когда Дарвинъ, насвистывая, въ ненужномъ цилиндр и крылатк, сталъ удаляться {95} по пустой темн ной улиц, Мартыну сдлалось очень обидно за него, и, тихо прикрывъ входную дверь, онъ поплелся наверхъ спать. Въ коридор выскочила къ нему Соня, одтая въ кимоно и совсмъ низенькая, оттого что была въ ночныхъ туфляхъ. Ушелъ? Ч спросила она. Большое свинство, Ч вполголоса замтилъ Мартынъ, не останавливаясь. Могли бы его задерн жать, Ч сказала она вдогонку и скороговоркой добавила: ла вотъ я возьму и позвоню ему и поду плясать вотъ что. Мартынъ ничего не отвтилъ, захлопнулъ дверь, яростно вычистилъ зубы, раскрылъ постель, словно хотлъ изъ нея кого-то выкинуть, и, поворотомъ пальн цевъ прикончивъ свтъ лампы, накрылся съ головой. Но и сквозь одяло онъ услышалъ, спустя нкоторое время, поспшные шаги Сони по корин дору, стукъ ея двери, Ч не можетъ быть, чтобъ она дйствительно ходила внизъ телефонировать, Ч однако онъ прислушался, и снова было затишье, и вдругъ опять зазвучали ея шаги, и уже звукъ былъ друн гой, Ч легкй, даже воздушный. Мартынъ не выдержалъ, высунулся въ коридоръ и увидлъ, какъ Соня вприпрыжку спускается внизъ по стн ниц, въ бальномъ плать цвта фламинго, съ пушистымъ веромъ въ рук и съ чмъ то блестящимъ вокругъ черныхъ волосъ. Дверь ея комн наты осталась открытой, свта она не потушила, и тамъ еще стояло облачко пудры, какъ дымокъ посл выстрла, лежалъ наповалъ убитый чулокъ, и выпадали на коверъ разноцвтныя внутренности шкапа.
Вмсто радости за друга, Мартынъ почувствовалъ живйшую досаду. Все было тихо. Только изъ спальни Зилановыхъ исходилъ томин тельный храпъ. Чортъ ее побери, {96} Ч пробормоталъ онъ и нкотон рое время разсуждалъ самъ съ собой, не отправиться ли ему тоже на балъ, Ч вдь было три билета. Онъ увидлъ себя взлетающимъ по мягн кимъ ступенямъ, въ смокинг, въ шелковой рубашк съ набористой грун дью, какъ носили франты въ тотъ годъ;
въ легкихъ лаковыхъ туфляхъ съ плоскими бантами;
вотъ Ч изъ раскрывшихся дверей пахнуло огнемъ музыки. Упругй и нжный нажимъ мягкой женской ноги, которая все поддается и все продолжаетъ касаться тебя, душистые волосы у самыхъ губъ, щека, оставляющая на шелковомъ лацкан налетъ пудры Ч все это извчное, нжное, банальное волновало Мартына чрезвычайно. Онъ любилъ танцевать съ незнакомой дамой, любилъ пустой, цломудренный разговоръ, сквозь который прислушиваешься къ тому чудному, невнятн ному, что происходитъ въ теб и въ ней, что будетъ длиться еще два-три такта и, ничмъ не разршившись, пропадетъ навки, забудется соверн шенно. Но, пока сляне еще не расторгнуто, намчается схема возможн ной любви, и въ зачатк тутъ уже есть все, Ч внезапное затишье въ полутемной комнат, человкъ, дрожащей рукой прилаживающй къ пепельниц только что закуренную, мшающую папиросу;
медленно, какъ въ кинематограф, закрывающееся женске глаза;
и блаженный сумракъ;
и въ немъ Ч точка свта, блестящй дорожный лимузинъ, быстро несущйся сквозь дождливую ночь;
и вдругъ Ч блая терраса и солнечная рябь моря, Ч и Мартынъ, тихо говорящй увезенной имъ женн щин: Имя? Какъ твое имя? На ея свтломъ плать играютъ лиственн ныя тни, она встаетъ, уходитъ;
и крупье съ хищнымъ лицомъ загребан етъ лопаткой послднюю ставку Мартына, и {97} остается только засунуть руки въ пустые карманы смокинга, да медленно спуститься въ садъ, да наняться поутру портовымъ грузчикомъ, Ч и вотъ Ч она снова... на борту чужой яхты... сяетъ, смется, бросаетъ монеты въ воду...
Странная вещь, Ч сказалъ Дарвинъ, выходя какъ то вмст съ Мартыномъ изъ маленькаго кембриджскаго кинематографа, Ч странная вещь: вдь все это плохо, и вульгарно, и не очень вроятно, Ч а все таки чмъ-то волнуютъ эти втреные виды, роковая дама на яхт, обон рванный мужланъ, глотающй слезы... Хорошо путешествовать, Ч проговорилъ Мартынъ. Ч Я хотлъ бы много путешествовать.
Этотъ обрывокъ разговора, случайно уцлвшй отъ одного апрльскаго вечера, припомнился Мартыну, когда, въ начал тнихъ каникулъ, уже въ Швейцари, онъ получилъ письмо отъ Дарвина съ Тенериффы. Тенериффа Ч Боже мой! Ч какое дивно зеленое слово!
Дло было утромъ;
сильно подурнвшая и какъ-то распухшая Маря стояла въ углу на колняхъ и выжимала половую тряпку въ ведро;
надъ горами, цпляясь за вершины, плыли большя блыя облака, и порою нсколько дымныхъ волоконъ спускалось по дальнему скату, и тамъ, на этихъ скатахъ, все время мнялся свтъ, Ч приливы и отливы солнца.
Мартынъ вышелъ въ садъ, гд дядя Генрихъ въ чудовищной соломенной шляп разговаривалъ съ деревенскимъ аббатомъ. Когда аббатъ, маленьн кй человкъ въ очкахъ, которыя онъ все поправлялъ большимъ и пятымъ пальцемъ вой руки, низко поклонился и, шурша черной рясой, прошелъ вдоль сяющей блой стны и слъ въ таратайку, запряженную толстой, розоватой лошадью, {98} сплошь въ мелкой горчиц, Мартынъ сказалъ: Тутъ прекрасно, я обожаю эти мста, но почему бы мн Ч ну, хотя бы на мсяцъ Ч не похать куда-нибудь, Ч на Канарске острова, напримръ? Безуме, безуме, Ч отвтилъ дядя Генрихъ съ испугомъ, и его усы слегка затопорщились. Ч Твоя мать, которая такъ тебя ждала, которая такъ счастлива, что ты остаешься съ ней до октября, Ч и вдругъ Ч ты узжаешь... Мы бы могли вс вмст, Ч сказалъ Мартынъ.
Безуме, Ч повторилъ дядя Генрихъ. Ч Потомъ, когда ты конн чишь учиться, я не возражаю. Я всегда считалъ, что молодой человкъ долженъ видть мръ. Помни, что твоя мать только теперь оправляется отъ потрясенй. Нтъ, нтъ, нтъ.
Мартынъ пожалъ плечами и, засунувъ руки въ карманы короткихъ штановъ, побрелъ по тропинк, ведущей къ водопаду. Онъ зналъ, что мать ждетъ его тамъ, у грота, полузавшеннаго еловой хвоей, Ч такъ было условлено, Ч она выходила гулять очень рано и, не желая будить Мартына, оставляла для него записку: У грота, въ десять часовъ или:
У ключа, по дорог въ Сенъ-Клеръ;
но, хотя онъ зналъ, что она ждетъ, Мартынъ вдругъ перемнилъ направлене и, покинувъ тропу, пошелъ по вереску вверхъ. {99} ХХ.
Склонъ становился все круче, пекло солнце, мухи норовили ссть на губы и глаза. Дойдя до круглой березовой рощицы, онъ отдохнулъ, выкурилъ папиросу, туже подтянулъ завороченные подъ колнями чулки и, жуя березовый листокъ, сталъ подниматься дальше. Верескъ былъ хрустящй и скользкй;
иногда колючй кустикъ утесника цплялся за ногу. Спереди, наверху, сверкало нагромождене скалъ, и между ними пролегалъ жолобъ, верная трещина, полная мелкихъ камушковъ, котон рые пришли въ движене, какъ только онъ на нихъ ступилъ. Этимъ путемъ нельзя было добраться до вершины, и Мартынъ пошелъ зть прямо по скаламъ. Иногда корни или моховыя ляпки, за которые онъ хватался, отрывались отъ скалы, и онъ лихорадочно искалъ подъ ногой опоры, или же, наоборотъ, что-то поддавалось подъ ногами, онъ повин салъ на рукахъ, и приходилось мучительно подтягиваться вверхъ. Онъ уже почти достигъ вершины, когда вдругъ поскользнулся и началъ съзн жать, цпляясь за кустики жесткихъ цвтовъ, не удержался, почувствон валъ жгучую боль, оттого, что колномъ проскребъ по скал, попытался обнять скользящую вверхъ крутизну, и вдругъ что-то спасительное толкнуло его подъ подошвы. Онъ оказался, на выступ скалы, на каменн номъ карниз, который справа суживался и сливался со скалой, а съ вой стороны тянулся {100} саженей на пять, заворачивалъ за уголъ, и что съ нимъ было дальше Ч неизвстно. Карнизъ напоминалъ бутан форю кошмаровъ. Мартынъ стоялъ, плотно прижавшись къ отвсной скал, по которой грудью прохался, и не смлъ отлпиться. Съ натугой посмотрвъ черезъ плечо, онъ увидлъ чудовищный обрывъ, сяющую, солнечную пропасть, и въ глубин панику отставшихъ елокъ, бгомъ догоняющихъ спустившйся боръ, а еще ниже Ч крутые луга и крохотн ную, ярко-блую гостиницу. Ахъ, вотъ ея назначене, Ч суеврно подумалъ Мартынъ. Ч Сорвусь, погибну, вотъ она и смотритъ. Это...
Это... Одинаково ужасно было смотрть туда, въ пропасть, и наверхъ, на отвсную скалу. Полка, шириной съ книжную, подъ ногами и бугрин стое мсто на скал, куда вцпились пальцы, было все, что оставалось Мартыну отъ прочнаго мра, къ которому онъ привыкъ.
Онъ почувствовалъ слабость, мутность, тошный страхъ, Ч но вмст съ тмъ странно-отчетливо видлъ себя, какъ бы со стороны, въ открытой фланелевой рубашк и короткихъ штанахъ, неуклюже прин льнувшимъ къ скал, отмчалъ чертополошинку, приставшую къ чулку, и совсмъ черную бабочку, которая съ завидной небрежностью пропорхн нула тихимъ чертенкомъ и стала подниматься вдоль скалы, Ч и хотя никого не было кругомъ, передъ кмъ стоило бы пофорсить, Мартынъ сталъ насвистывать и, давъ себ слово никакъ не отвчать на приглан шеня пропасти, принялся медленно переставлять ноги, подвигаясь влво. Ахъ, если бъ видать, куда заворачиваетъ карнизъ! Скала какъ будто надвигалась на него, оттсняла въ бездну, нетерпливо дышавн шую ему въ спину. Ногти впивались въ {101} камень, камень былъ горячъ, синли пучки цвтовъ, неполной восьмеркой пробгала ящен рица и застывала, мухи зли въ глаза. Иногда приходилось останавлин ваться, и онъ слышалъ, какъ самому себ жалуется, Ч не могу больше, не могу, Ч и тогда, поймавъ себя на этомъ, онъ начиналъ издавать губами зачаточный мотивъ Ч фокстротъ или марсельезу, Ч посл чего облизывался и, опять, жалуясь, продолжалъ продвигаться вбокъ. Остан валось полсажени до заворота, когда что-то посыпалось изъ-подъ подон швы и, вцпившись въ скалу, онъ невольно повернулъ голову, и въ солн нечной пустот медленно закружилось блое пятнышко гостиницы.
Мартынъ закрылъ глаза и замеръ, но, справившись съ тошнотой, опять задвигался. У поворота онъ быстро сказалъ: Пожалуйста, прошу тебя, пожалуйста, Ч и просьба его была тотчасъ уважена: за поворотомъ полка расширялась, переходила въ площадку, а тамъ уже былъ знакон мый жолобъ и вересковый скатъ.
Тамъ онъ отдышался, ощущая во всемъ тл ломоту и дрожь.
Ногти были темно-красные, словно онъ рвалъ клубнику, и горло обон дранное колно. Опасность, которую онъ только что пережилъ, казалась ему куда дйствительне той, на которую онъ напоролся въ Крыму.
Теперь онъ испытывалъ гордость, но эта гордость вдругъ утратила всякй вкусъ, когда Мартынъ спросилъ себя, могъ ли бы онъ снова, уже по собственному почину, продлать то, что онъ продлалъ случайно.
Черезъ нсколько дней онъ не выдержалъ, опять поднялся по вересн ковымъ кручамъ, но, добравшись до площадки, откуда начинался карн низъ, не ршился на него ступить. Онъ сердился, науськивалъ себя, {102} издвался надъ своей трусостью, воображалъ Дарвина глядящаго на него съ усмшкой... постоялъ, постоялъ, да махнулъ рукой, да пошелъ назадъ, стараясь не обращать вниманя на грубяна, буйствовавн шаго у него въ душ. Вновь и вновь, до самаго конца каникулъ, врын вался тотъ и буянилъ, и Мартынъ ршилъ, наконецъ, больше не поднин маться въ т мста, чтобы не мучиться видомъ каменной полки, по которой не сметъ пройти. И съ язвительнымъ чувствомъ недовольства собой онъ въ октябр вернулся въ Англю, и прямо съ вокзала похалъ къ Зилановымъ. Горничная, которая ему открыла, оказалась новой, и это было непрятно, словно онъ попалъ къ чужимъ. Въ гостиной, вся въ черномъ, стояла Соня и поглаживала виски, а потомъ, рзко и прямо, по привычк своей, протянула ему руку. Мартынъ съ удивленемъ подун малъ, что ни разу не вспомнилъ ее за то, ни разу ей не написалъ, а что все-таки, Ч вотъ ради этой неловкости, которую онъ чувствуетъ, глядя на ея хмурое, блдное лицо, Ч стоитъ продлать немалый путь.
Вы вроятно не знаете о нашемъ несчасть, Ч сказала Соня и какъ то сердито разсказала, что на прошлой недл, въ одинъ и тотъ же день, пришло извсте, что Нелли умерла отъ родовъ въ Бриндизи, а мужъ ея убитъ въ Крыму. Ахъ, онъ похалъ отъ Юденича къ Врангелю, Ч безн помощно сказалъ Мартынъ и съ рдкой ясностью представилъ себ этого Неллинаго мужа, котораго видлъ всего разъ, и самое Нелли, казавшун юся ему тогда скучной, прсной, а теперь почему-то умершей въ Бринн дизи. Мама въ ужасномъ состояни, Ч сказала Соня, перелистывая страницы книги, которая валялась на диван. Ч А папа Богъ знаетъ гд побывалъ, {103} чуть ли не въ Кев, Ч добавила она погодя и, захвативъ первымъ пальцемъ нсколько страницъ, быстро ихъ процдила. Мартынъ слъ въ кресло, потирая руки. Соня захлопнула книгу и сказала, поднявъ лицо: Дарвинъ былъ идеаленъ, идеаленъ. Онъ страшно намъ помогъ. Такой трогательный, и такъ все безъ лишнихъ словъ. Вы у насъ ночуете? Собственно говоря, Ч отвтилъ Мартынъ, Ч я бы могъ и нынче похать въ Кембриджъ. Наврно, вамъ неудобно и такъ дале. Да нтъ, ерунда какая, Ч сказала Соня со вздохомъ.
Внизу раздался глухой звонъ гонга, и это не вязалось съ тмъ, что въ дом трауръ. Мартынъ пошелъ мыть руки и, открывъ дверь уборной, столкнулся съ Михаиломъ Платоновичемъ, у котораго не въ обыча было запираться на ключъ. Онъ посмотрлъ на Мартына тусклымъ взглядомъ, неторопливо вжимая пуговку въ петлю. Примите мое глубокое соболзн новане, Ч пробормоталъ Мартынъ и почему-то щелкнулъ каблуками.
Зилановъ прикрылъ глаза въ знакъ признательности, пожалъ Мартыну руку, и то, что все это происходитъ на порог уборной, подчеркивало нелпость рукопожатя и готовыхъ словъ. Зилановъ, подрыгивая ногами, словно утряхивая что-то, медленно удалился;
Мартынъ увидлъ въ зеркало свой болзненно сморщенный носъ. Но я же долженъ былъ что нибудь сказать, Ч проговорилъ онъ сквозь зубы.
Обдъ прошелъ молчаливо, если не считать шумное присасыване, съ которымъ Михаилъ Платоновичъ лъ супъ. Ирина съ матерью была въ загородной санатори, а Ольга Павловна къ обду не вышла, такъ что сидли втроемъ. Позвонилъ телефонъ, и Зилановъ, жуя на ходу, {104} проворно ушелъ въ кабинетъ. Я знаю, вы баранину не любите, Ч тихо сказала Соня, Ч и Мартынъ молча улыбнулся, чуть чуть приглушая улыбку. Зайдетъ оголевичъ, Ч сказалъ Михаилъ План тоновичъ, вновь садясь за столъ. Ч Онъ только что изъ Питера. Дай горчицу. Говоритъ, что перешелъ границу въ саван. На снгу незамтне, Ч черезъ минуту выговорилъ Мартынъ, чтобы поддержать бесду, Ч но бесды не вышло.
ХХ.
оголевичъ оказался толстымъ, бородатымъ человкомъ въ сромъ вязаномъ жилет и въ потрепаномъ черномъ костюм, съ перхотью на плечахъ. Торчали ушки черныхъ ботинокъ на лястикахъ, а сквозь неподтянутые носки брезжили завязки подштанниковъ;
его полная невнимательность къ вещамъ, къ ручк кресла, по которой онъ похлон пывалъ, къ толстой книжк, на которую онъ слъ и которую безъ улыбки вынулъ изъ-подъ себя и, не посмотрвъ на нее, отложилъ, Ч все это указывало на его тайное родство съ самимъ Зилановымъ. Кивая большой кудреватой головой, онъ только кратко поцокалъ языкомъ, узнавъ о гор Зилановыхъ, и затмъ, съ мста въ карьеръ, мазнувъ ладонью сверху внизъ по грубо скроенному лицу, пустился въ повствон ване. Было очевидно, что единственное, чего онъ полонъ, единственное, что занимаетъ его и волнуетъ, Ч это бда Росси, и Мартынъ, съ содрон ганемъ представлялъ себ, что было бы, если бъ взять {105} да перен бить его бурную, напряженную рчь анекдотомъ о студент и кузин.
Соня сидла поодаль, оперевъ локти на колни, а лицо на ладони. Зилан новъ слушалъ, положивъ палецъ вдоль носа, и изрдка говорилъ, снин мая палецъ: Простите, Александръ Наумовичъ, Ч но вотъ вы упомян нули... оголевичъ на мгновене останавливался, моргалъ и затмъ продолжалъ говорить, и его пное лицо замчательно играло, безпрен станно мняя выражене, Ч играли косматыя брови, ноздри грушеобразн наго носа, складки волосатыхъ щекъ, между тмъ, какъ руки его, съ черной шерстью на тыльной сторон, ни одной секунды не оставались въ поко, что-то поднимали, подбрасывали, схватывали опять, расшвырин вали во вс стороны, и жарко, съ раскатами, онъ говорилъ о казняхъ, о голод, о петербургской пустын, о людской злоб, скудоуми и пошлон сти. Ушелъ онъ за-полночь, и уже съ порога вдругъ обернулся и спрон силъ, сколько стоятъ въ Лондон галоши. Когда закрылась за нимъ дверь, Зилановъ остался нкоторое время стоять въ раздумьи и, погодя, ушелъ наверхъ, къ жен. Черезъ три минуты раздался звонокъ: оголен вичъ вернулся;
оказалось, что онъ не знаетъ, какъ дойти до станци подн земной дороги. Мартынъ взялся его проводить и, шагая рядомъ съ нимъ, мучительно придумывалъ тему для разговора. Напомните вашему отцу, Ч я совсмъ забылъ передать, Ч что Максимовъ проситъ поскоре его статью о добровольческихъ впечатлняхъ, Ч вдругъ скан залъ оголевичъ, Ч онъ знаетъ, въ чемъ дло, Ч вы только передайте, Максимовъ уже вашему отцу писалъ. Непремнно, Ч отвтилъ Марн тынъ, Ч хотлъ что-то добавить, но оскся. {106} Онъ, неспша, вернулся въ домъ, Ч представляя себ то оголен вича, въ бломъ балахон, переходящимъ границу, то Зиланова съ портфелемъ на какой-то разрушенной станци, подъ украинскими звзн дами. Все было тихо въ дом, когда онъ поднимался по стниц.
Раздваясь, онъ позвывалъ и чувствовалъ странную тоску. Ярко горла лампочка на ночномъ столик, пухло блла широкая постель, халатъ, вынутый горничной изъ портпледа, отливалъ синимъ шелкомъ, уютно растянувшись на кресл. Вдругъ Мартынъ съ досадой замтилъ, что забылъ захватить съ собой книгу, которую облюбовалъ въ гостиной, тогда же мелькомъ ршивъ взять ее съ собою въ постель. Онъ накинулъ халатъ и спустился во второй этажъ. Книга была потрепаннымъ томомъ Чехова. Онъ нашелъ ее Ч почему-то на полу Ч и вернулся къ себ въ спальню. Но тоска не прошла, хотя Мартынъ былъ изъ тхъ людей, для которыхъ хорошая книжка передъ сномъ Ч драгоцнное блаженство.
Такой человкъ, вспомнивъ случайно днемъ, среди обычныхъ своихъ длъ, что на ночномъ столик, въ полной сохранности, ждетъ книга, Ч чувствуетъ приливъ неизъяснимаго счастья. Мартынъ началъ читать, выбравъ разсказъ, который онъ зналъ, любилъ, могъ перечесть сто разъ подрядъ, Ч Дама съ собачкой. Ахъ, какъ она хорошо потеряла лорн нетку въ толп, на ялтинскомъ молу! И внезапно, безъ всякой какъ будто причины, онъ понялъ, что именно такъ безпокоитъ его. Въ этой свтлой комнат спала годъ назадъ Нелли, а теперь ея нтъ.
Каке пустяки, Ч сказалъ Мартынъ и попробовалъ продолжать чтене, Ч но это оказалось невозможнымъ. {107} Онъ вспомнилъ давно минувшя ночи, когда ждалъ, что покойный отецъ царапнетъ въ углу. У Мартына сильно забилось сердце;
въ постели стало жарко и неудобно.
Онъ представилъ себ, какъ самъ будетъ когда-нибудь умирать, Ч и было такое ощущене, словно медленно и неумолимо опускается потон локъ. Что-то мелко застучало въ тневой части комнаты, Ч и у Марн тына екнуло въ груди. Но это просто закапала на линолеумъ вода, прон литая на доску умывальника. А вдь странно: если бродятъ души покойниковъ, то все хорошо, есть, значитъ, загробныя движеня души, Ч почему же это такъ страшно? Какъ же я самъ буду умирать? Ч подумалъ Мартынъ и началъ перебирать въ ум вс разн новидности смерти. Онъ увидлъ себя стоящимъ у стнки, вобравшимъ въ грудь побольше воздуха и ожидающимъ залпа, и вспоминающимъ съ дикой безнадежностью вотъ эту, вотъ эту ныншнюю минуту, Ч свтлую спальню, пухлую ночь, безпечность, безопасность. Могли быть и болзни, ужасныя болзни, разрывающая внутренности. Или крушене позда. Или, наконецъ, тихое замиране старости, смерть во сн. А еще Ч темный съ и погоня. Пустяки, Ч подумалъ Мартынъ. Ч У меня большой запасъ. Да и каждый годъ Ч цлая эпоха. Что же тутъ тревожиться? А можетъ быть Нелли здсь и сейчасъ видитъ меня?
Можетъ быть, вотъ-вотъ Ч подастъ мн знакъ? Онъ посмотрлъ на часы, было около двухъ. Безпокойство становилось нестерпимымъ.
Тишина какъ будто ждала, Ч дальнй рожокъ автомобиля былъ бы счан стьемъ. Тишина лилась, лилась Ч и вдругъ перелилась черезъ край:
кто-то на цыпочкахъ босикомъ шелъ по коридору. {108} Спите? Ч раздался вопросительный шопотъ черезъ дверь, и Мартынъ не сразу могъ отвтить, что-то заскочило въ горл. Соня, войдя, тихо опустилась съ пальцевъ на пятки. На ней была желтая пижама, жестке черные волосы были слегка растрепаны. Такъ она постояла нсколько мгнон венй, моргая спутанными рсницами. Мартынъ, присвъ на постели, глупо улыбался. Нтъ никакой возможности спать, Ч таинственно проговорила Соня. Ч Мн непрятно, мн какъ-то жутко, Ч и потомъ эти ужасы, которые онъ разсказывалъ. Отчего вы, Соня, босикомъ? Ч пробормоталъ Мартынъ. Ч Хотите мои ночныя туфли? Она покачала головой, задумчиво пуча губы, и затмъ опять тряхнула волосами и посмотрла неопредленно на Мартынову постель. Хопъ-хопъ, Ч сказалъ Мартынъ, похлопывая по одялу въ ногахъ постели. Она влзла и встала сперва на колни, а потомъ медленно задвигалась и свернулась въ уголку, на одял, между изножьемъ постели и стной.
Мартынъ вытащилъ изъ-подъ себя подушку и подложилъ ей за спину.
Спасибо, Ч сказала она совершенно беззвучно, Ч очертане слова можно было только угадать по движенямъ блдныхъ мягкихъ губъ.
Вамъ удобно? Ч нервно спросилъ Мартынъ, поджавъ колни, чтобы ей не мшать, а потомъ опять наклонился впередъ и, взявъ съ кресла рядомъ халатъ, прикрылъ ея босыя ноги. Дайте мн папиросу, Ч попросила она погодя. Мартынъ далъ. Отъ Сони шло нжное тепло, и вокругъ прелестной голой шеи была тонкая цпочка. Она затянулась и, щурясь, выпустила дымъ и отдала папиросу Мартыну. Крпкая, Ч сказала она съ грустью. Что вы длали томъ? Ч спросилъ Марн тынъ, стараясь побороть {109} что-то глухое, сумасшедшее, совершенно невозможное, отъ котораго даже знобило. Такъ. Ничего. Были въ Брайтон. Она вздохнула и добавила: Летала на гидроплан. А я чуть не погибъ, Ч сказалъ Мартынъ. Ч Да-да, чуть не погибъ. Высоко въ горахъ. Сорвался со скалы. Едва спасся. Соня смутно улыбнулась.
Знаете, Мартынъ, она всегда говорила, что самое главное въ жизни Ч это исполнять свой долгъ и ни о чемъ прочемъ не думать. Это очень глун бокая мысль, правда? Да, можетъ быть, Ч отвтилъ Мартынъ, неврн ной рукой суя недокуренную папиросу въ пепельницу. Ч Можетъ быть.
Но вдь иногда это скучновато. Ахъ, нтъ же, нтъ, Ч не просто дло, не работу или тамъ службу, а такое, ну такое, Ч внутреннее.
Она замолчала, и Мартынъ замтилъ, что она дрожитъ въ легонькой своей пижам. Холодно? Ч спросилъ онъ. Да, кажется холодно. И вотъ, это нужно исполнять, а у меня, напримръ, ничего нтъ.
Соня, Ч сказалъ Мартынъ, Ч можетъ быть, вы..? Онъ слегка отверн нулъ одяло, и она встала на колнки и медленно подвинулась къ нему.
И мн кажется, Ч продолжала она, вползая подъ одяло, которое онъ, ничего не слыша изъ того, что она говоритъ, неловко натянулъ на нее и на себя. Ч Мн вотъ кажется, что многе люди этого не знаютъ, и отъ этого происходитъ... Мартынъ глубоко вздохнулъ и обнялъ ее, прин льнувъ губами къ ея щек. Соня схватила его за кисть, приподнялась и мгновенно выкатилась изъ постели. Боже мой, Ч сказала она, Ч Боже мой! И ея темные глаза заблестли слезами, и въ одно мгновене все лицо стало мокро, длинныя свтлыя полосы поползли по щекамъ. Ну, что вы, не надо, я просто, ну, я не знаю, ахъ, {110} Соня, Ч бормоталъ Мартынъ, не смя ея тронуть и теряясь отъ мысли, что она можетъ вдругъ закричать и поднять на ноги весь домъ. Какъ вы не пониман ете, Ч сказала она протяжно, Ч какъ вы не понимаете... Вдь я же вотъ такъ приходила къ Нелли, и мы говорили, говорили до свта... Она повернулась и, плача, вышла изъ комнаты. Мартынъ, сидя въ спун танныхъ простыняхъ, безпомощно ухмылялся. Она прикрыла за собой дверь, но снова ее отворила, просунула голову. Дуракъ, Ч сказала она совершенно спокойно и дловито, Ч посл чего засменила прочь по коридору.
Мартынъ нкоторое время глядлъ на блую дверь. Когда онъ потушилъ свтъ и попробовалъ уснуть, послднее оказалось какъ будто невозможно. Онъ сталъ размышлять о томъ, что, какъ только забрезн житъ утро, нужно будетъ одться, сложить вещи и тихо уйти изъ дому прямо на вокзалъ, Ч къ сожалню, онъ на этихъ мысляхъ и уснулъ, Ч а проснулся въ четверть десятаго. Можетъ быть, это все было сонъ? Ч сказалъ онъ про себя съ нкоторой надеждой, но тутъ же покачалъ головой и, въ прилив мучительнаго стыда, подумалъ, какъ это онъ теперь встртится съ Соней. Утро выдалось неудачное: онъ опять некстати влетлъ въ ванную комнату, гд Зилановъ, широко разставивъ короткя ноги въ черныхъ штанахъ, наклонивъ корпусъ въ плотной флан нелевой фуфайк, мылъ надъ раковиной лицо, до скрипа растиралъ щеки и лобъ, фыркалъ подъ бьющей струей, прижималъ пальцемъ то одну ноздрю, то другую, яростно высмаркиваясь и плюясь. Пожалуйн ста, пожалуйста, я кончилъ, Ч сказалъ онъ и, ослпленный водой, роняя брызги, какъ крылышки держа руки, {111} понесся къ себ въ комнату, гд предпочиталъ хранить полотенце.
Затмъ, спускаясь внизъ, въ столовую, пить цикуту, Мартынъ встртился съ Ольгой Павловной: лицо у нея было ужасное, лиловатое, все распухшее, Ч и онъ страшно смутился, не смя ей сказать готовыхъ словъ соболзнованя, а другихъ не зная. Она обняла его, почему-то поцловала въ лобъ, Ч и, безнадежно махнувъ рукой, удалилась, и тамъ, въ глубин коридора, мужъ ей что-то сказалъ о какихъ-то буман гахъ, съ совершенно неожиданной надтреснутой нжностью въ голос, на которую онъ казался вовсе неспособенъ. Соню же Мартынъ встртилъ въ столовой, Ч и первое, что она ему сказала, было: Я васъ прощаю, потому что вс швейцарцы кретины, Ч кретинъ Ч швейцарн ское слово, Ч запишите это. Мартынъ собирался ей объяснить, что онъ ничего не хотлъ дурного, Ч и это было въ общемъ правдой, Ч хотлъ только лежать съ ней рядомъ и цловать ее въ щеку, Ч но Соня выглядла такой сердитой и унылой въ своемъ черномъ плать, что онъ почелъ за лучшее смолчать. Папа сегодня узжаетъ въ Бриндизи, Ч слава Богу, дали, наконецъ, визу, Ч проговорила она, недоброжелан тельно глядя на плохо сдержанную жадность, съ которой Мартынъ, всен гда какъ волкъ голодный по утрамъ, пожиралъ глазунью. Мартынъ подумалъ, что нечего тутъ засиживаться, день будетъ все равно нелпый, проводы и такъ дале. Звонилъ Дарвинъ, Ч сказала Соня.
{112} ХХ.
Дарвинъ явился съ комедйной точностью, Ч сразу посл этихъ словъ, будто ждалъ за кулисами. Лицо у него было, отъ морского солнца, какъ ростбифъ, и одтъ онъ былъ въ замчательный, блдный костюмъ.
Соня поздоровалась съ нимъ Ч слишкомъ томно, какъ показалось Марн тыну. Мартынъ же былъ схваченъ, огртъ по плечу, по бокамъ и нсколько разъ спрошенъ, почему онъ не позвонилъ. Вообще говоря, обычно нивый Дарвинъ проявилъ въ этотъ день какую-то невиданную энергю, на вокзал взялъ у носильщика чужой сундукъ и понесъ на затылк, а въ Пульманскомъ вагон, на полпути между Ливерпуль стритъ и Кембриджемъ, посмотрлъ на часы, подозвалъ кондуктора, подалъ ему ассигнацю и торжественно потянулъ рукоятку тормаза.
Поздъ застоналъ отъ боли и остановился, а Дарвинъ, съ довольной улыбкой, всмъ объяснилъ, что ровно двадцать четыре года тому назадъ онъ появился на свтъ. Черезъ день въ одной изъ газетъ побойче была объ этомъ замтка подъ жирнымъ заголовкомъ: Молодой авторъ въ день своего рожденя останавливаетъ поздъ;
самъ же Дарвинъ сидлъ у своего университетскаго наставника и гипнотизировалъ его подробн нымъ разсказомъ о торговл пявками, о томъ, какъ ихъ разводятъ, и каке сорта лучше.
Та же была стужа въ спальн, т же переклички курантовъ, и тотъ же вваливался Вадимъ, съ тою же на устахъ римованной азбукой, построенной на двустишяхъ, {113} каждое изъ коихъ начиналось вскимъ утвержденемъ Японцы любятъ харикири или: Филиппъ Испанскй былъ пройдоха, Ч а кончалось строкой на ту же букву, не мене дидактической, но гораздо боле непристойной. А вотъ Арчин бальдъ Мунъ былъ какъ будто и тотъ же и другой: Мартынъ никакъ не могъ возстановить прежнее очароване. Мунъ при встрч сказалъ, что выработалъ за то новыхъ шестнадцать страницъ своей Истори Росси, цлыхъ шестнадцать страницъ, потому такъ много, объяснилъ онъ, что весь долгй тнй день уходилъ на работу, Ч и при этомъ онъ сдлалъ пальцами движене, обозначавшее переливъ и пластичность каждой, имъ выношенной фразы, и въ этомъ движени Мартыну показан лось что-то крайне развратное, а слушать густую рчь Муна было, какъ жевать толстый, тягучй рахатъ-лукумъ, запудренный сахаромъ. И впервые Мартынъ почувствовалъ нчто, для себя оскорбительное, въ томъ, что Мунъ относится къ Росси, какъ къ мертвому предмету росн коши. Когда онъ въ этомъ сознался Дарвину, тотъ съ улыбкой кивнулъ и сказалъ, что Мунъ таковъ оттого, что преданъ уранизму. Мартынъ сталъ внимательне, Ч и, посл того, какъ однажды Мунъ, ни съ того, ни съ сего, дрожащими пальцами погладилъ его по волосамъ, онъ перен сталъ его посщать и тихо спускался черезъ окно по труб въ перен улокъ, когда одинокй, томящйся Мунъ стучался въ дверь его комнаты.
На лекци Муна онъ все же продолжалъ ходить, но, изучая отечественн ныхъ писателей, старался вытравить изъ слуха интонаци Муна, котон рыя преслдовали его, особенно въ ритм стиховъ. И Муну онъ сталъ предпочитать другого профессора, Ч Стивенса, {114} благообразнаго старика, который преподавалъ Россю честно, тяжело, обстоятельно, а говорилъ по-русски съ задыхающимся лаемъ, часто вставляя сербскя и польскя слова. Все же не такъ скоро Мартыну удалось окончательно отряхнуть Арчибальда Муна. Порою онъ невольно любовался мастерн ствомъ его лекцй, но тотчасъ же, почти воочю, видлъ, какъ Мунъ унон ситъ къ себ саркофагъ съ мумей Росси. Въ конц концовъ Мартынъ отъ него совсмъ отдлался, взявъ кое-что, но претворивъ это въ собн ственность, и уже въ полной чистот зазвучали русскя музы. А Муна иногда видли на улиц въ сопровождени прекраснаго пухляваго юноши, съ зачесанными назадъ блдными, пышными волосами, который игралъ женщинъ въ шекспировскихъ спектакляхъ, при чемъ Мунъ сидлъ въ первомъ ряду, весь разомлвшй, а потомъ шикалъ съ друн гими на Дарвина, который, откинувшись въ кресл, притворялся, что не въ силахъ сдержать восторгъ, и неумстно разражался канонадой рукон плесканй.
Но и съ Дарвиномъ были у Мартына свои счеты. Дарвинъ иногда одинъ отлучался въ Лондонъ, и Мартынъ, въ воскресную ночь, до трехъ часовъ утра, до полнаго оскудня кокса, сидлъ у камина, изъ котораго дуло, какъ изъ могилы, и настойчиво, яростно, словно нажимая на больн ной зубъ, представлялъ себ Соню и Дарвина вдвоемъ въ темномъ автон мобил. Однажды онъ не выдержалъ и покатилъ въ Лондонъ на вечеръ, на который не былъ званъ, и ходилъ по заламъ, полагая, что выглядитъ очень блднымъ и строгимъ, но вдругъ некстати уловилъ въ зеркал свое круглое розовое лицо съ шишкой на бу, напомнившей ему, какъ онъ наканун вырывалъ футбольный {115} мячъ изъ-подъ мчавшихся ногъ. И вотъ Ч явились: Соня одтая цыганкой, и какъ будто забывн шая, что едва четыре мсяца минуло со смерти сестры, и Дарвинъ, одтый англичаниномъ изъ континентальныхъ романовъ, Ч костюмъ въ крупную клтку, тропическй шлемъ съ платкомъ сзади для защиты затылка отъ солнца Помпеи, бэдекеръ подмышкой и ярко-рыже баки.
Была музыка, былъ серпантинъ, была мятель конфетти, и на одно упоин тельное мгновене Мартынъ почувствовалъ себя участникомъ тонкой маскарадной драмы. Музыка прекратилась, Ч и когда, несмотря на явное желане Дарвина остаться съ Соней наедин, Мартынъ влзъ въ тотъ же таксомоторъ, онъ замтилъ вдругъ въ темнот автомобиля, прон рзанной случайнымъ отблескомъ, что Дарвинъ какъ будто держитъ Сонину руку въ своей, и мучительно принялся себя уврять, что это просто игра свта и тни. И невроятно было тяжко, когда Соня прзн жала въ Кембриджъ: Мартыну все казалось, что онъ лишнй, что хотятъ отъ него отдлаться. И потомъ было опять то въ Швейцари, отмченное побдой надъ однимъ изъ лучшихъ швейцарскихъ теннисин стовъ, Ч но что было Сон до его успховъ въ бокс, теннис, футн бол, Ч и иногда Мартынъ представлялъ себ въ живописной мечт, какъ возвращается къ Сон посл боевъ въ Крыму, и вотъ съ громомъ проскакивало слово: кавалеря... Ч маршъ-маршъ, Ч и свистъ втра, комочки черной грязи въ лицо, атака, атака, Ч така-такъ подковъ, анапестъ полнаго карьера. Но теперь было поздно, бои въ Крыму давно кончились, давно прошло время, когда Неллинъ мужъ летлъ на вражен скй пулеметъ, близился, близился и вдругъ ненарокомъ проскочилъ за черту, въ {116} еще звенвшую отзвукомъ земной жизни область, гд нтъ ни пулеметовъ, ни конныхъ атакъ. Спохватился, нечего сказать, Ч мрачно журилъ себя Мартынъ и вновь, и вновь, съ нестерн пимымъ сознанемъ чего-то упущеннаго, воображалъ георгевскую ленн точку, легкую рану въ вое плечо, Ч непремнно въ вое, Ч и Соню, встрчающую его на вокзал Виктори. Его раздражала нжная улыбка матери при словахъ, которыми она какъ-то обмолвилась: Видишь, это было все зря, зря, и ты бы зря погибъ. Неллинъ мужъ Ч другое дло, Ч настоящй боевой офицеръ, Ч таке не могутъ жить безъ войны, Ч и умеръ онъ, какъ хотлъ умереть, Ч а эти мальчики, которыхъ такъ и коситъ... Иностранцамъ, впрочемъ, она съ жаромъ говорила о необхон димости продленя военной борьбы, Ч особенно теперь, когда все прен кратилось, и уже не было ничего такого, что могло бы сына залучить. И когда она, нсколько тъ спустя, вспомнила это свое облегчене и спон койстве, Софья Дмитревна вслухъ застонала, Ч вдь можно же было уберечь его, не отказаться такъ просто отъ врныхъ предчувствй, быть наблюдательной, быть всегда на чеку, Ч и кто знаетъ, быть можетъ, лучше бъ было, если бъ онъ и впрямь пошелъ воевать, Ч ну, былъ бы раненъ, ну, заболлъ бы тифомъ, и хотя бы этой цной разъ навсегда отдлался отъ мальчишеской тяги къ опасности, Ч но зачмъ такя мысли, зачмъ предаваться уныню? Больше бодрости, больше вры, Ч пропадаютъ же люди безъ всти и все-таки возвращаются, Ч ходитъ, напримръ, слухъ, что схватили на границ и разстрляли, какъ шпона, Ч а глядь Ч человкъ живъ, и вотъ уже посмивается и баситъ въ прихожей, Ч и если Генрихъ опять Ч {117} ХХ.
Въ то второе каникульное то не одна только эта мимолетная довольная улыбка матери вызвала у Мартына досаду, Ч гораздо непрятне было кое-что другое. Онъ замтилъ во всемъ странную перемну, точно все кругомъ таитъ дыхане, передвигается на цыпочн кахъ. Дядя Генрихъ почему-то теперь звалъ Софью Дмитревну не Софи, какъ прежде, а chre amie, и она тоже говорила ему иногда мой другъ. Въ немъ появилась новая мягкость, разнженность, голосъ сталъ тише, движеня Ч осторожне, и теперь уже достаточно было похвалить супъ или жаркое, чтобы увлажнились его глаза. Культъ памяти Мартынова отца пробрлъ оттнокъ нестерпимой мистики, Ч Софья Дмитревна глубже, чмъ когда-либо, чувствовала свою вину передъ покойнымъ, а дядя Генрихъ какъ-будто намчалъ для нея трудн ный, но врный путь искупленя, говорилъ о томъ, какъ счастливъ Серн жевъ духъ видть ее въ дом у кузена, и однажды даже вынулъ пилочку и началъ съ прятной грустью шмыгать ею по ногтямъ, Ч но тутъ Софья Дмитревна не выдержала и глухо засмялась, и совершенно неожин данно смхъ перешелъ въ истерическй припадокъ, и Мартынъ второн пяхъ такъ сильно пустилъ струю изъ крана на кухн, что облилъ себ блые штаны.
Нердко ему приходилось видть, какъ мать, устало опираясь на руку Генриха, гуляетъ по саду, или какъ она {118} приноситъ Генриху на ночь пахучаго липоваго чайку для проясненя желудка, Ч и все это было тягостно, неловко, странно. Передъ его отъздомъ въ Кембриджъ, Софья Дмитревна повидимому захотла что-то ему сообщить, и но ей было такъ же неловко, какъ и ему, она смшалась и всего только и скан зала, что можетъ быть скоро напишетъ ему о важномъ событи, и дйн ствительно, Мартынъ зимой получилъ письмо, но не отъ нея, а отъ дяди, который на шести страницахъ, плавнымъ почеркомъ, въ душещипательн ныхъ и выспреннихъ выраженяхъ, увдомлялъ его, что внчается съ Софьей Дмитревной, Ч очень скромно, въ сельской церкви, Ч и только дойдя до постскриптума, Мартынъ понялъ, что свадьба уже состоялась и мысленно поблагодарилъ мать за то, что она прурочила къ его отсутн ствю тяжкое это торжество. Вмст съ тмъ онъ спрашивалъ себя, какъ же теперь съ нею встртится, о чемъ будетъ говорить, удастся ли ему простить ей измну. Ибо, какъ ни верти, это была несомннно измна по отношеню къ памяти отца, Ч а тутъ еще угнетала мысль, что отчин момъ является пухлоусый и недалекй дядя Генрихъ, и, когда Мартынъ на Рождество прхалъ, мать принялась его обнимать и плакать, словно забывъ, въ угоду Генриху, обычную сдержанность, и просто некуда было дваться отъ торжественнаго покашливаня отчима и его добрыхъ расн троганныхъ глазъ.
Вообще, въ этотъ послднй университетскй годъ Мартынъ то и дло чуялъ кознодйство нкихъ силъ, упорно старающихся ему докан зать, что жизнь вовсе не такая легкая, счастливая штука, какой онъ ее мнитъ. Существоване Сони, постоянное внимане, котораго оно вчуж требовало {119} отъ его души, мучительные ея прзды, издвательскй тонъ, который у нихъ завелся, Ч все это было крайне изнурительно.
Несчастная любовь однако не мшала ему волочиться за всякой милон видной женщиной и холодть отъ счастья, когда, напримръ, Роза, богиня кондитерской, соглашалась на поздку вдвоемъ въ автомобил.
Въ этой кондитерской, очень привлекавшей студентовъ, пирожныя были всхъ цвтовъ, ярко-красныя въ пупыркахъ крема, будто мухоморы, лиловыя, какъ фалковое мыло, и глянцевито-черныя, негритянскя, съ блой душой. Нажирались ими до отвала, такъ какъ все хотлось добраться до чего-нибудь вкуснаго, поглощался одинъ сортъ за другимъ, пока не слипались кишки. Роза, смугло-румяная, съ бархатными щеками и влажнымъ взоромъ, въ черномъ плать и субреточномъ передничк, чрезвычайно быстро ходила по зальцу, ловко разминаясь съ несущейся ей навстрчу другой прислужницей. Мартынъ сразу обратилъ внимане на ея толстопалую, красную руку, которую нисколько не украшала яркая звздочка дешеваго перстня, и мудро ршилъ на ея руки больше никогда не глядть, а сосредоточиться на длинныхъ рсницахъ, которыя она такъ хорошо опускала, когда записывала счетъ. Какъ-то, попивая жирный, сладкй шоколадъ, онъ передалъ ей цедулку и встртился съ ней вечеромъ подъ дождемъ, а въ субботу нанялъ потрепаный лимузинъ и провелъ съ нею ночь въ старинной харчевн, верстахъ въ пятидесяти отъ Кембриджа. Его нсколько потрясло, но и польстило ему, что, по ея словамъ, это первый ея романъ, Ч ея любовь оказалась бурной, неловн кой, деревенской, и Мартынъ, представлявшй ее себ легкомысленной и опытной {120} сиреной, былъ такъ озадаченъ, что обратился за совтомъ къ Дарвину. Вышибутъ изъ университета, Ч спокойно скан залъ Дарвинъ. Глупости, Ч возразилъ Мартынъ, сдвинувъ брови.
Когда же, недли черезъ три, Роза, ставя передъ нимъ чашку шоколада, сообщила ему быстрымъ шопотомъ, что беременна, онъ почувствовалъ, словно тотъ метеоритъ, который обыкновенно падаетъ въ пустыню Гоби, прямо угодилъ въ него.
Поздравляю, Ч сказалъ Дарвинъ;
посл чего очень искусно прин нялся ему рисовать судьбу гршницы съ брюхомъ. А тебя тоже вышин бутъ, Ч добавилъ онъ. Ч Это фактъ. Никто не узнаетъ, я все улажу, Ч растерянно проговорилъ Мартынъ. Безнадежно, Ч отвтилъ Дарвинъ.
Мартынъ вдругъ разсердился и вышелъ, хлопнувъ дверью.
Выбжавъ въ переулокъ, онъ едва не грохнулся, такъ какъ Дарвинъ очень удачно пустилъ ему въ голову изъ окна большой подушкой, а дойдя до угла и обернувшись, онъ увидлъ, какъ Дарвинъ съ трубкой въ зубахъ вышелъ, поднялъ, отряхнулъ подушку и вернулся въ домъ.
Жестокй скотъ, Ч пробормоталъ Мартынъ и направился прямо въ кондитерскую. Тамъ было полно. Роза, смугло-румяная, съ блестящими глазами, мелькала между столиками, сменила съ подносомъ или, нжно слюня карандашикъ, писала счетъ. Онъ тоже написалъ кое-что на листк изъ блокъ-нота, а именно: Прошу васъ выйти за меня замужъ.
Мартынъ Эдельвейсъ, Ч и листокъ сунулъ ей въ ужасную руку;
затмъ вышелъ, съ часъ ходилъ по улицамъ, вернулся домой, легъ на кушетку и такъ пролежалъ до вечера. {121} ХХ.
Вечеромъ къ нему вошелъ Дарвинъ, великолпно скинулъ плащъ и, подсвъ къ камину, сразу началъ кочергой подбадривать угольки.
Мартынъ лежалъ и молчалъ, полный жалости къ себ, и воображалъ вновь и вновь, какъ онъ съ Розой выходитъ изъ церкви, и она Ч въ блыхъ лайковыхъ перчаткахъ, съ трудомъ налзшихъ. Соня прзжан етъ завтра одна, Ч беззаботно сказалъ Дарвинъ. Ч У ея матери инфлун энца, сильная инфлуэнца. Мартынъ промолчалъ, но съ мгновеннымъ волненемъ подумалъ о завтрашнемъ футбольномъ состязани. Но какъ ты будешь играть, Ч сказалъ Дарвинъ, словно въ отвтъ на его мысли, Ч это, конечно, вопросъ. Мартынъ продолжалъ молчать.
Вроятно плохо, Ч заговорилъ снова Дарвинъ. Ч Требуется присутн стве духа, а ты Ч въ адскомъ состояни. Я, знаешь, только что побесн довалъ съ этой женщиной.
Тишина. Надъ городомъ заиграли башенные куранты.
Поэтическая натура, склонная къ фантази, Ч спустя минуту, продолжалъ Дарвинъ. Ч Она столь же беременна, какъ, напримръ, я.
Хочешь держать со мною пари ровно на пять фунтовъ, что скручу кочергу въ вензель? Ч (Мартынъ лежалъ, какъ мертвый) Ч Твое молн чане, Ч сказалъ Дарвинъ, Ч я принимаю за согласе. Посмотримъ.
Онъ покряхтлъ, покряхтлъ... Нтъ, сегодня не могу. Деньги твои. Я заплатилъ какъ разъ пять фунтовъ за {122} твою дурацкую записку. Мы Ч квиты, Ч все въ порядк. Мартынъ молчалъ, только сильно забилось сердце.
Но если, Ч сказалъ Дарвинъ, Ч ты когда-нибудь пойдешь опять въ эту скверную и дорогую кондитерскую, то знай: ты изъ университета вылетишь. Эта особа можетъ зачать отъ простого рукопожатя, Ч помни это.
Дарвинъ всталъ и потянулся. Ты не очень разговорчивъ, другъ мой. Признаюсь, ты и эта гетера мн какъ-то испортили завтрашнй день.
Онъ вышелъ, тихо закрывъ за собою дверь, и Мартынъ подумалъ заразъ три вещи: что страшно голоденъ, что такого второго друга не сыскать, и что этотъ другъ будетъ завтра длать предложене. Въ эту минуту онъ радостно и горячо желалъ, чтобы Соня согласилась, но эта минута прошла, и уже на другое утро, при встрч съ Соней на вокзал, онъ почувствовалъ знакомую, унылую ревность (единственнымъ, довольно жалкимъ преимуществомъ передъ Дарвиномъ былъ недавнй, виномъ запитый переходъ съ Соней на ты;
въ Англи второе лицо, вмст съ луконосцами, вымерло;
все же Дарвинъ выпилъ тоже на брун дершафтъ и весь вечеръ обращался къ ней на архаическомъ нарчи).
Здравствуй, цвтокъ, Ч небрежно сказала она Мартыну, намен кая на его ботаническую фамилю, и сразу, отвернувшись, стала разскан зывать Дарвину о вещахъ, которыя могли бы также быть и Мартыну интересны.
Да что же въ ней привлекательнаго? Ч въ тысячный разъ думалъ онъ. Ч Ну, ямочки, ну, блдность... Этого мало. И глаза у нея неважн ные, дикарске, и зубы неправильные. И губы какя-то быстрыя, мокрыя, вотъ бы ихъ остановить, {123} залпить поцлуемъ. И она думаетъ, что похожа на англичанку въ этомъ синемъ костюм и безкаблучныхъ башн макахъ. Да она же, господа, совсмъ низенькая! Кто были эти господа, Мартынъ не зналъ;
выносить свой судъ было бы имъ мудрено, ибо, какъ только Мартынъ доводилъ себя до равнодушя къ Сон, онъ вдругъ замчалъ, какая у нея изящная спина, какъ она повернула голову, и ея раскосые глаза скользили по нему быстрымъ холодкомъ, и въ ея торопливомъ говор проходилъ подземной струей смхъ, увлажн няя снизу слова, и вдругъ проворно вырывался наружу, и она подчеркин вала значене словъ, тряся туго-спеленутымъ зонтикомъ, который дерн жала не за ручку, а за шелковое утолщене. И уныло плетясь, Ч то слдомъ за ними, то сбоку, по мостовой (итти по панели рядомъ было невозможно изъ-за упругаго воздуха, окружавшаго дородство Дарвина, и мелкаго, неврнаго, всегда виляющаго Сонинаго шага), Ч Мартынъ размышлялъ о томъ, что, если сложить вс т случайные часы, которые онъ съ ней провелъ Ч здсь и въ Лондон, Ч вышло бы не больше полутора мсяцевъ постояннаго общеня, а знакомъ онъ съ нею, слава Богу, уже два года съ лишкомъ, Ч и вотъ уже третья Ч послдняя Ч кембриджская зима на исход, и онъ право не можетъ сказать, что она за человкъ, и любитъ ли она Дарвина, и что она подумала бы, разн скажи ей Дарвинъ вчерашнюю исторю, и сказала ли она кому-нибудь про ту безпокойную, чмъ-то теперь восхитительную, уже совсмъ нестыдную ночь, когда ее, дрожащую, босую, въ желтенькой пижам, вынесла волна тишины и бережно положила къ нему на одяло. Прин шли. Соня вымыла руки у Дарвина въ спальн и, {124} подувъ на пуховку, напудрилась. Столь къ завтраку былъ накрыть на пятерыхъ.
Пригласили, конечно, Вадима, но Арчибальдъ Мунъ давно выбылъ изъ круга друзей, и было даже какъ то странно вспоминать, то онъ почин тался нкогда желаннымъ гостемъ. Пятымъ былъ некрасивый, но очень легко построенный и чуть эксцентрично одтый блондинъ, съ носомъ пуговкой и съ тми прекрасными, удлиненными руками, которыми иной романистъ надляетъ людей артистическихъ. Онъ однако не былъ ни поэтомъ, ни художникомъ, а все то легкое, тонкое, порхающее, что прин влекало въ немъ, равно какъ и его знане французскаго и итальянскаго и нсколько не англйскя, но очень нарядныя манеры, Кембриджъ объясн нялъ тмъ, что его отецъ былъ флорентйскаго происхожденя. Тэдди, добрйшй, легчайшй Тэдди, исповдывалъ католицизмъ, любилъ Альпы и лыжи, прекрасно гребъ, игралъ въ настоящй, старинный тенн нисъ, въ который игрывали короли, и, хотя умлъ очень нжно обхон диться съ дамами, былъ до смшного чистъ и только гораздо позже прин слалъ какъ-то Мартыну письмо изъ Парижа съ такимъ извщенемъ: Я вчера завелъ себ двку. Вполн чистоплотную, Ч и, сквозь нарочин тую грубость, было что-то грустное и нервное въ этой строк, Ч Марн тынъ вспомнилъ его неожиданные припадки меланхоли и самобичен ваня, его любовь къ Леопарди и снгу, и то, какъ онъ со злобой разбилъ ни въ чемъ неповинную этрусскую вазу, когда съ недостаточнымъ блесн комъ выдержалъ экзаменъ.
Прятно зрть, когда большой медвдь ведетъ подручку... {125} И Соня докончила за Вадима, который уже давно ея не стснялся:
л...маленькую сучку, Ч а Тэдди, склонивъ голову на бокъ, спросилъ, что такое: Маэкасючику, Ч и вс смялись, и никто не хотлъ ему объяснить, и онъ такъ и обращался къ Сон: Можно вамъ положить еще горошку, маэкасючику? Когда же Мартынъ впослдстви объясн нилъ ему, что это значитъ, онъ со стономъ схватился за виски и рухнулъ въ кресло.
Ты волнуешься, волнуешься? Ч спросилъ Вадимъ.
Ерунда, Ч отвтилъ Мартынъ. Ч Но я нынче дурно спалъ и пожалуй буду мазать. У нихъ есть трое съ интернацональнымъ стан жемъ, а у насъ только двое такихъ.
Ненавижу футболъ, Ч сказалъ съ чувствомъ Тэдди. Дарвинъ его поддержалъ. Оба были итонцы, а въ Итон своя особая игра въ мячъ, замняющая футболъ.
ХХ.
Межъ тмъ Мартынъ дйствительно волновался, и немало. Онъ игралъ голкиперомъ въ первой команд своего колледжа, и, посл мнон гихъ схватокъ, колледжъ вышелъ въ финалъ и сегодня встрчался съ колледжемъ святого оанна на первенство Кембриджа. Мартынъ горн дился тмъ, что онъ, иностранецъ, попалъ въ такую команду и, за блен стящую игру, произведенъ въ зване колледжскаго голубого, Ч можетъ носить, вмсто пиджака, чудесную голубую куртку. Съ прятн нымъ удивленемъ онъ вспоминалъ, какъ, бывало, въ Росси, калачикомъ свернувшись въ мягкой выемк ночи, предаваясь мечтаню, уводившему незамтно {126} въ сонъ, онъ видлъ себя изумительнымъ футболин стомъ. Стоило прикрыть глаза и вообразить футбольное поле, или, скан жемъ, длинные, коричневые, гармониками соединенные вагоны эксн пресса, которымъ онъ самъ управляетъ, и постепенно душа улавливала ритмъ, блаженно успокаивалась, какъ бы очищалась и, гладкая, умащенн ная, соскальзывала въ забытье. Былъ это иногда не поздъ, пущенный во всю, скользящй между ярко-желтыхъ березовыхъ совъ и дале, черезъ иностранные города, по мостамъ надъ улицами, и затмъ на югъ, сквозь внезапно свтающе туннели, и пологимъ берегомъ вдоль ослпин тельнаго моря, Ч это былъ иногда самолетъ, гоночный автомобиль, тобоганъ, въ вихр снга берущй крутой поворотъ, или просто трон пинка, по которой бжишь, бжишь, Ч и Мартынъ, вспоминая, подн мчалъ нкую особенность своей жизни: свойство мечты незамтно осдать и переходить въ дйствительность, какъ прежде она переходила въ сонъ: это ему казалось залогомъ того, что и ныншня его ночныя мечты, Ч о тайной, беззаконной экспедици, Ч вдругъ окрпнутъ, наполнятся жизнью, какъ окрпла и одлась плотью греза о футбольн ныхъ состязаняхъ, которой онъ бывало такъ длительно, такъ искусно наслаждался, когда, боясь дойти слишкомъ поспшно до сладостной сути, останавливался подробно на приготовленяхъ къ игр: вотъ натян гиваетъ чулки съ цвтными отворотами, вотъ надваетъ черные трун сики, вотъ завязываетъ шнурки крпкихъ буцовъ.
Онъ крякнулъ и разогнулся. Передъ каминомъ было тепло переодваться, Ч это чуть сбавляло дрожь волненя. На блый, съ трен угольнымъ вырзомъ, свэтеръ тсно {127} налзла голубая куртка.
Какъ уже потрепались голкиперскя перчатки... Ну вотъ, Ч готовъ.
Кругомъ валялись его вещи, онъ все это подобралъ и понесъ въ спальню.
По сравненю съ тепломъ шерстяного свэтера, его голоколннымъ ногамъ въ просторныхъ, легкихъ трусахъ было удивительно прохладно.
Уфъ! Ч произнесъ онъ, входя въ комнату Дарвина. Ч Я, кажется, быстро переодлся. Пошли, Ч сказала Соня и встала съ дивана.
Тэдди посмотрлъ на нее съ мольбой. Прошу тысячу разъ прощеня, Ч взмолился онъ, Ч меня ждутъ, меня ждутъ.
Онъ ушелъ. Ушелъ и Вадимъ, общавъ прикатить на поле попозже. Можетъ быть, это и дйствительно не такъ уже интересно, Ч сказала Соня, обращаясь къ Дарвину. Ч Можетъ быть, не стоитъ? О, нтъ, непремнно, Ч съ улыбкой отвтилъ Дарвинъ и потрепалъ Марн тына по плечу. Они пошли втроемъ по улиц, Мартынъ замтилъ, что Соня совершенно не смотритъ на него, межъ тмъ онъ впервые показын вался ей въ футбольномъ наряд. Прибавимъ шагу, Ч сказалъ онъ. Ч Мы еще опоздаемъ. Не бда, Ч проговорила Соня и стала передъ витриной. Ладно, я пойду впередъ, Ч сказалъ Мартынъ и, твердо стуча резиновыми шипами буцовъ, свернулъ въ переулокъ и зашагалъ по направленю къ полю.
Народу навалило уйма, Ч благо и день выдался отличный, съ блдно-голубымъ зимнимъ небомъ и бодрымъ воздухомъ. Мартынъ прон шелъ въ павильонъ, и тамъ уже вс были въ сбор, и Армстронгъ, капин танъ команды, долговязый человкъ съ подстриженными усами, застнн чиво улыбнувшись, въ сотый разъ замтилъ Мартыну, что тотъ напрасно не носитъ наколнниковъ. Погодя вс одиннадцать {128} человкъ гуськомъ выбжали изъ павильона, и Мартынъ разомъ восприн нялъ то, что такъ любилъ: острый запахъ сыроватаго дерна, упругость его подъ ногой, тысячу людей на скамейкахъ, черную проплшину въ дерн у воротъ и гулкй звукъ, Ч это покикивала противная команда.
Судья принесъ и положилъ на самый пупъ поля (обведенный мловой чертой) новенькй, свтло-желтый мячъ. Игроки встали по мстамъ, разн дался свистокъ. И вдругъ волнене Мартына совершенно исчезло, и, спон койно прислонившись къ штанг своихъ воротъ, онъ поглядлъ по стон ронамъ, пытаясь найти Дарвина и Соню. Игра повелась далеко, въ томъ конц поля, и можно было наслаждаться холодомъ, матовой зеленью, говоромъ людей, стоявшихъ тотчасъ за сткой воротъ, и гордымъ чувн ствомъ, что отроческая мечта сбылась, что вонъ тотъ рыжй, главарь противниковъ, такъ восхитительно точно принимающй и передающй мячъ, недавно игралъ противъ Шотланди, и что среди толпы есть кое кто, для кого стоитъ постараться. Въ дтске годы сонъ обычно настун палъ какъ разъ въ эти минуты начала игры, ибо Мартынъ такъ увлен кался подробностями предисловя, что до главнаго не успвалъ дойти и забывался. Такъ онъ длилъ наслаждене, откладывая на другую, мене сонную, ночь самую игру, Ч быструю, яркую, Ч и вотъ, топотъ ногъ близится, вотъ уже слышно храпящее дыхане бгущихъ, вотъ выбился рыжй и несется, вздрагивая кокомъ, и вотъ Ч отъ удара его баснословн наго носка мячъ со свистомъ низко метнулся въ уголокъ воротъ, Ч голн киперъ, упавъ, какъ подкошенный, усплъ задержать эту молню, и вотъ уже мячъ въ его рукахъ, и, увильнувъ отъ противниковъ, Мартынъ {129} всей силою ляжки и икры послалъ мячъ звучной параболой вдаль, подъ раскатъ рукоплесканй. Во время короткаго перерыва игроки валян лись на трав, сося лимоны, и, когда затмъ стороны перемнились воротами, Мартынъ съ новаго мста опять высматривалъ Соню. Впрон чемъ, нельзя было особенно глазть, Ч игра сразу пошла жаркая, и ему все время приходилось длать стойку въ ожидани атаки. Нсколько разъ онъ ловилъ, согнувшись вдвое, пушечное ядро, нсколько разъ взлеталъ, отражая его кулакомъ, и сохранилъ двственность своихъ воротъ до конца игры, счастливо улыбнувшись, когда, за секунду до свистка, голкиперъ противниковъ выронилъ скользкй мячъ, который Армстронгъ тотчасъ и залпилъ въ ворота.
Все кончилось, публика затопила поле, никакъ нельзя было найти Соню и Дарвина. Уже за трибунами онъ нагналъ Вадима, который, въ тснот пшихъ, тихо халъ на велосипед, осторожно повиливая и дудя губами. Давно драпу дали, Ч отвтилъ онъ на вопросъ Марн тына, Ч сразу посл хафтайма, и, знаешь, у мамки Ч Ч тутъ слдон вало что-то смшное, чего, впрочемъ, Мартынъ не дослушалъ, такъ какъ, густо тарахтя, протиснулся одинъ изъ игроковъ, Фильпотъ, на красной мотоциклетк и предложилъ его подвезти. Мартынъ слъ сзади, и Фильпотъ нажалъ акселераторъ. Вотъ я и напрасно удержалъ тотъ, послднй, подъ самую перекладину, Ч она все равно не видла, Ч думалъ Мартынъ, морщась отъ пестраго втра. Ему сдлалось тяжело и горько, и, когда онъ на перекрестк слзъ и направился къ себ, онъ съ отвращенемъ прожвакалъ вчерашнй день, коварство Розы, и стало еще {130} обидне. Вроятно гд-нибудь чай пьютъ, Ч пробормоталъ онъ, но на всякй случай заглянулъ въ комнату Дарвина. На кушетк лежала Соня, и въ то мгновене, какъ Мартынъ вошелъ, она сдлала быстрый жестъ, ловя въ горсть пролетавшую моль. А Дарвинъ? Ч спросилъ Мартынъ. Живъ, пошелъ за пирожными, Ч отвтила она, недоброжелательно слдя глазами за непойманной, блесой точкой. Вы напрасно не дождались конца, Ч проговорилъ Мартынъ и опустился въ бездонное кресло. Ч Мы выиграли. Одинъ на ноль. Теб хорошо бы вымыться, Ч замтила она. Ч Посмотри на свои колни. Ужасъ. И наслдилъ чмъ-то черненькимъ. Ладно. Дай отсапать. Онъ нсколько разъ глубоко вздохнулъ и, охая, всталъ. Постой, Ч сказала Соня. Ч Это ты долженъ послушать, Ч просто уморительно. Онъ только-что мн предложилъ руку и сердце. Вотъ я чувствовала, что это должно произойти: зрлъ, зрлъ и лопнулъ. Она потянулась и темно взглянула на Мартына, который сидлъ высоко поднявъ брови. Умное у тебя личико, Ч сказала она и, отвернувшись, продолжала: Просто не понимаю, на что онъ расчитывалъ. Милйшй и все такое, Ч но вдь это дубъ, англйскй дубъ, Ч я бы черезъ недлю померла бы съ тоски. Вотъ она опять летаетъ, голубушка. Мартынъ прочистилъ горло и сказалъ:
Я теб не врю. Я знаю, что ты согласилась. Съ ума сошелъ! Ч крикнула Соня, подскочивъ на мст и хлопнувъ обими ладонями по кушетк. Ч Ну какъ ты себ можешь это представить? Дарвинъ Ч умный, тонкй, Ч вовсе не дубъ, Ч напряженно сказалъ Мартынъ. Она опять хлопнула. Но вдь это не настоящй человкъ, Ч какъ ты не понимаешь, балда! {131} Ну, право же, это даже оскорбительно. Онъ не человкъ, а нарочно. Никакого нутра и масса юмора, Ч и это очень хорошо для бала, Ч но такъ, надолго, Ч отъ юмора на стнку ползешь. Онъ писатель, отъ него знатоки безъ ума, Ч тихо, съ трун домъ, проговорилъ Мартынъ и подумалъ, что теперь его долгъ исполн ненъ, довольно ее уговаривать, есть предлъ и благородству. Да-да, вотъ именно, Ч только для знатоковъ. Очень мило, очень хорошо, но все такъ поверхностно, такъ благополучно, такъ... Тутъ Мартынъ почувн ствовалъ, какъ, прорвавъ шлюзы, хлынула сяющая волна, онъ вспон мнилъ, какъ превосходно игралъ только-что, вспомнилъ, что съ Розой все улажено, что вечеромъ банкетъ въ клуб, что онъ здоровъ, силенъ, что завтра, послзавтра и еще много, много дней Ч жизнь, биткомъ набитая всякимъ счастьемъ, и все это налетло сразу, закружило его, и онъ, разсмявшись, схватилъ Соню въ охапку, вмст съ подушкой, за которую она уцпилась, и сталъ ее цловать въ мокрые зубы, въ глаза, въ холодный носъ, и она брыкалась, и ея черные, пахнуще фалкой, волосы зли ему въ ротъ, и, наконецъ, онъ уронилъ ее съ громкимъ смхомъ на диванъ, и дверь открылась, показалась сперва нога, нагрун женный свертками вошелъ Дарвинъ, попытался ногой же дверь закрыть, но уронилъ бумажный мшокъ, изъ котораго высыпались меренги.
Мартынъ швыряется подушками, Ч жалобнымъ, запыхавшимся голон сомъ сказала Соня. Ч Подумаешь, Ч одинъ: ноль, Ч нечего ужъ такъ бситься. {132} ХХ.
А на другой день и у Мартына и у Дарвина было съ утра тридцать восемь подмышечной температуры, Ч ломота, сухость въ горл, звонъ въ ушахъ, Ч вс признаки сильнйшей инфлуэнцы. И, какъ ни было прятно думать, что передаточной инстанцей послужила вроятно Соня, Ч оба чувствовали себя отвратительно, и Дарвинъ, который ни за что не хотлъ оставаться въ постели, выглядлъ въ своемъ цвтистомъ халат тяжеловсомъ-боксеромъ, краснымъ и встрепаннымъ посл долн гаго боя, и Вадимъ, героически презирая заразу, носилъ карства, а Мартынъ, накрывшись поверхъ одяла пледомъ и зимнимъ пальто, мало, впрочемъ, сбавляющими ознобъ, лежалъ въ постели съ сердитымъ выран женемъ на лиц и во всякомъ узор, во всякомъ соотношени между любыми предметами въ комнат, тнями, пятнами, видлъ человческй профиль, Ч тутъ были кувшинныя рыла, и бурбонске носы, и толстогун бые негры, Ч неизвстно почему лихорадка всегда такъ усердно занин мается рисованемъ довольно плоскихъ карикатуръ. Онъ засыпалъ, Ч и сразу танцовалъ фокстротъ со скелетомъ, который во время танца начин налъ развинчиваться, терять кости, ихъ слдовало подхватить, поприн держать, хотя бы до конца танца;
а не то Ч начинался безобразный экзаменъ, вовсе непохожй на тотъ, который, спустя нсколько мсян цевъ, въ ма, дйствительно пришлось Мартыну держать. Тамъ, во сн, {133} предлагались чудовищныя задачи съ большими желзными иксами, завернутыми въ вату, а тутъ, на яву, въ просторномъ зал, косо пересченномъ пыльнымъ лучомъ, студенты-филологи въ черныхъ план щахъ отмахивали по три сочиненя въ часъ, и Мартынъ, посматривая на стнные часы, крупнымъ, круглымъ своимъ почеркомъ писалъ объ опричникахъ, о Баратынскомъ, о петровскихъ реформахъ, о Лорисъ Меликов...
Кембриджское житье подходило къ концу, и какимъ то сяющимъ апофеозомъ показались послдне дни, когда, въ ожидани результатовъ экзаменовъ, можно было съ утра до вечера валандаться, грться на солнц, томно плыть, лежа на подушкахъ, внизъ по рк, подъ величан вымъ покровительствомъ розовыхъ каштановъ. Весной Соня съ семьей переселилась въ Берлинъ, гд Зилановъ затялъ еженедльную газету, и теперь Мартынъ, лежа навзничь подъ тихо проходившими втвями, вспоминалъ послднюю свою поздку въ Лондонъ. Дарвинъ похать не пожелалъ, ниво попросилъ передать Сон привтъ и, помахавъ въ воздух пальцами, погрузился опять въ книгу. Когда Мартынъ прин былъ, въ дом у Зилановыхъ былъ тотъ печальный кавардакъ, который такъ ненавидятъ пожилыя, домовитыя собаки, толстыя таксы, напримръ. Горничная и вихрастый малый съ папироской за ухомъ несли внизъ по стниц сундукъ. Заплаканная Ирина сидла въ гостин ной, кусая ногти и неизвстно о чемъ думая. Въ одной изъ спаленъ разн били что-то стеклянное, и сразу въ отвтъ зазвонилъ въ кабинет телен фонъ, но никто не подошелъ. Въ столовой покорно ждала тарелка, прикрытая другой, а что тамъ была за пища Ч неизвстно. {134} Откуда-то прхалъ Зилановъ, въ черномъ пальто несмотря на теплынь, и, какъ ни въ чемъ не бывало, слъ въ кабинет писать. Ему, кочевнику, было, вроятно, совершенно все равно, что черезъ часъ надобно хать на вокзалъ, и что въ углу торчитъ еще незаколоченный ящикъ съ книн гами, Ч такъ сидлъ онъ и ровно писалъ, на сквозняк, среди какихъ то стружекъ и смятыхъ газетныхъ листовъ. Соня стояла посреди своей комнаты и, прижимая ладони къ вискамъ, сердито переводила взглядъ съ большого пакета на уже вполн сытый чемоданъ. Мартынъ сидлъ на низкомъ подоконник и курилъ. Нсколько разъ входили то Ольга Павн ловна, то ея сестра, искали чего-то и, не найдя, уходили. Ты рада хать въ Берлинъ? Ч уныло спросилъ Мартынъ, глядя на свою папин росу, на пепельный наростъ, схожй съ сдой хвоей, въ которой сквон зитъ зловщй закатъ. Безъ. Разъ. Лично, Ч сказала Соня, прикидын вая въ ум, закроется ли чемоданъ. Соня, Ч сказалъ Мартынъ черезъ минуту. А? Что? Ч очнулась она и вдругъ быстро завозилась, расчин тывая взять чемоданъ врасплохъ, натискомъ. Соня, Ч сказалъ Марн тынъ, Ч неужели Ч. Вошла Ольга Павловна, посмотрла въ уголъ и, кому-то въ коридор отвчая отрицательно, торопливо ушла, не прин крывъ двери. Неужели, Ч сказалъ Мартынъ, Ч мы больше никогда не увидимся? Вс подъ Богомъ ходимъ, Ч отвтила Соня разсянно.
Соня, Ч началъ опять Мартынъ. Она посмотрла на него и не то поморщилась, не то улыбнулась. Знаешь, онъ мн отослалъ вс письма, вс фотографи, Ч все. Комикъ. Могъ бы эти письма оставить. Я ихъ полчаса рвала и спускала, теперь тамъ испорчено. Ты съ нимъ постун пила {135} дурно, Ч хмуро проговорилъ Мартынъ. Ч Нельзя было подавать надежду и потомъ отказать. Что за тонъ, что за тонъ! Ч съ легкимъ взвизгомъ крикнула Соня. Ч На что надежду? Какъ ты смешь говорить о надежд? Вдь это пошлость, мерзость. Ахъ, вообще Ч отстань отъ меня! Лучше-ка сядь на этотъ чемоданъ, Ч добавила она нотой ниже. Мартынъ слъ и напыжился. Не закроется, Ч сказалъ онъ хрипло. Ч И я не знаю, почему ты приходишь въ такой ражъ. Я просто хочу сказать Ч Тутъ что-то неохотно щелкнуло, и, не давъ чемодану опомниться, Соня повернула въ замк ключикъ. Теперь все хорошо, Ч сказала она. Ч Поди сюда, Мартынъ. Поговоримъ по душамъ. Въ комн нату заглянулъ Зилановъ. Гд мама? Ч спросилъ онъ. Ч Я вдь прон силъ оставить мой столъ въ поко. Теперь исчезла пепельница, тамъ было дв почтовыхъ марки. Когда онъ ушелъ, Мартынъ взялъ Сонину руку въ свои, сжалъ ее между ладонями, тяжко вздохнулъ. Ты все-таки очень хорошй, Ч сказала Соня. Ч Мы будемъ переписываться, и ты можетъ быть когда-нибудь прдешь въ Берлинъ, а не то Ч въ Росси встртимся, будетъ очень весело. Мартынъ качалъ головой и чувствон валъ, какъ накипаютъ слезы. Соня выдернула руку. Ну, если хочешь кукситься, Ч сказала она недовольно, Ч пожалуйста, сколько угодно.
Ахъ, Соня, Ч проговорилъ онъ сокрушенно. Да чего же ты отъ меня, собственно, хочешь? Ч спросила она щурясь. Ч Скажи мн, пожалуйн ста, чего ты отъ меня хочешь? Мартынъ, отвернувъ голову, пожалъ плечами.
Слушай, Ч сказала она Ч надо итти внизъ, надо хать, меня злитъ, что ты такой надутый. Неужели нельзя все {136} просто? Ты въ Берлин выйдешь замужъ, Ч безнадежно пробормоталъ Мартынъ.
Влетла горничная, забрала чемоданъ. За ней появилась Ольга Павн ловна, уже въ шляп. Пора, пора, Ч сказала она. Ч Ты все здсь взяла, ничего не оставила? Это ужасъ, Ч обратилась она къ Марн тыну, Ч мы думали спокойно завтра хать... Она исчезла, но ея голосъ въ коридор нкоторое время еще объяснялъ кому-то о неотложныхъ длахъ мужа, и Мартыну стало такъ пронзительно, такъ невыразимо грустно отъ всей этой кутерьмы, безалаберности, что захотлось скоре ужъ спровадить, сбыть Соню и вернуться въ Кембриджъ, къ нивому солнцу.
Соня улыбнулась, взяла его за щеки и поцловала въ переносицу.
Не знаю, можетъ быть, Ч прошептала она и, быстро вывернувшись изъ метнувшихся Мартыновыхъ рукъ, подняла палецъ. Тубо, Ч скан зала она, а потомъ сдлала круглые глаза, такъ какъ снизу вдругъ донен слись ужасныя, невозможныя, потрясавшя весь домъ рыданя. Пойн демъ, пойдемъ, Ч заторопилась Соня. Ч Я не понимаю, почему этой бдняжк такъ не хочется отсюда узжать. Перестань, чортъ возьми, оставь мою руку! Внизу у стницы билась, рыдая, Ирина, цплялась за балюн страду. Елена Павловна тихо ее уговаривала, Ч Ира, Ирочка, Ч а Михаилъ Платоновичъ, употребляя уже не разъ испытанное средство, вынулъ платокъ, быстро сдлалъ толстый узелъ съ длиннымъ ушкомъ, надлъ платокъ на руку, и, вертя ею, показалъ человчка въ ночной рубашк и колпак, уютно укладывающагося спать.
На вокзал она расплакалась опять, но уже тише, безнадежне.
Мартынъ сунулъ ей коробку конфетъ, предназначенную, {137} собн ственно говоря, Сон. Зилановъ, какъ только услся, развернулъ газету.
Ольга и Елена Павловны считали глазами чемоданы. Съ грохотомъ стали захлопываться дверцы;
поздъ тронулся. Соня высунулась въ окно, облокотясь на спущенную раму, и Мартынъ нсколько мгновенй шелъ рядомъ съ вагономъ, а потомъ отсталъ, и уже сильно уменьшившан яся Соня послала ему воздушный поцлуй, и Мартынъ споткнулся о какой-то ящикъ.
Ну вотъ Ч ухали, Ч сказалъ онъ со вздохомъ и почувствовалъ облегчене. Онъ перебрался на другой вокзалъ, купилъ свжй номеръ юмористическаго журнала съ носастымъ, крутогорбымъ Петрушкой на обложк, а когда все было высосано изъ журнала, засмотрлся на нжн ные луга, проплывавше мимо. Моя прелесть, моя прелесть, Ч произн несъ онъ нсколько разъ и, глядя сквозь горячую слезу на зелень, вообн разилъ, какъ, посл многихъ приключенй, попадетъ въ Берлинъ, явится къ Сон, будетъ, какъ, Отелло, разсказывать, разсказывать... Да, такъ дальше нельзя, Ч сказалъ онъ, пальцемъ потирая вко и напрягая надн губье, Ч нельзя, нельзя. Больше активности. Прикрывъ глаза, удобно вдвинувшись въ уголъ, онъ принялся готовиться къ опасной экспедици, изучалъ карту, никто не зналъ, что онъ собирается сдлать, зналъ, пожалуй, только Дарвинъ, прощай, прощай, ни пуха, ни пера, отходитъ поздъ на сверъ, Ч и на этихъ приготовленяхъ онъ заснулъ, какъ прежде засыпалъ, надвая въ мечт футбольные доспхи. Было темно, когда онъ прибылъ въ Кембриджъ. Дарвинъ читалъ все ту же книгу и, какъ левъ, звнулъ, когда онъ къ нему вошелъ. И тутъ Мартынъ подн дался маленькому озорному соблазну, Ч за что {138} впослдстви поплатился. Онъ съ нарочитой задумчивой улыбкой уставился въ уголъ, и Дарвинъ, неторопливо доканчивая звокъ, посмотрлъ на него съ любопытствомъ. Я счастливйшй человкъ въ мр, Ч тихо и проникн новенно сказалъ Мартынъ. Ч Ахъ, если бъ можно было все разсказать.
Онъ, впрочемъ, не галъ: давеча въ вагон, когда онъ заснулъ, ему прин видлся сонъ, выросшй изъ двухъ-трехъ Сониныхъ словъ, Ч она прин жимала его голову къ своему гладкому плечу, наклонялась, щекоча губами, говорила что-то придушенно-тепло и нжно, и теперь было трудно отдлить сонъ отъ яви. Что жъ, очень радъ за тебя, Ч сказалъ Дарвинъ. Мартыну вдругъ сдлалось неловко, и онъ, посвистывая, пошелъ спать. Черезъ недлю онъ получилъ открытку съ видомъ Бранн денбургскихъ воротъ и долго разбиралъ паукообразный Сонинъ почеркъ, тщетно пытаясь найти скрытый смыслъ въ незначительныхъ словахъ.
И вотъ, плывя по рк подъ низкими цвтущими втвями, Марн тынъ вспоминалъ, проврялъ, испытывалъ разными кислотами послдн нюю встрчу съ ней, Ч прятная, хотя не очень плодотворная работа.
Было жарко, сквозь закрытыя вки солнце проникало томнымъ клубничн нымъ румянцемъ, слышенъ былъ сдержанный плескъ воды и далекая нжная музыка плывущихъ грамофоновъ. Погодя Мартынъ открылъ глаза и въ поток солнца увидлъ Дарвина, лежащаго въ подушкахъ напротивъ, въ такихъ же блыхъ фланелевыхъ штанахъ и открытой рубашк, какъ и онъ. На ют этой плотоподобной шлюпки съ плоскимъ, неглубокимъ днищемъ и тупымъ носомъ стоялъ Вадимъ и налегалъ на упорный шестъ. Потрескавшяся бальныя {139} туфли сверкали отъ брызгъ, на остромъ лиц было внимательное выражене, Ч онъ любилъ воду, онъ священнодйствовалъ, искусно, плавно орудуя шестомъ, вынимая его изъ воды ритмическими перехватами и снова на него нален гая. Шлюпка скользила между цвтущихъ береговъ;
въ прозрачно-зелен новатой вод отражались то каштаны, то млечные кусты ежевики;
инон гда падалъ лепестокъ, и было видно въ вод, какъ изъ глубины спшитъ къ нему навстрчу отражене, и вотъ Ч сошлись. Мимо, ниво и безн молвно, если не считать воркотни грамофоновъ, проплывали такя же плоскя шлюпки, а изрдка байдарка или пирога со вздернутымъ носомъ.
Мартынъ замтилъ впереди открытый цвтной зонтикъ, который колен сомъ вращался то вправо, то влво, но отъ женщины, тихо вращавшей его, ничего не было видно, кром руки Ч почему-то въ блой перчатк.
На корм стоялъ молодой человкъ въ очкахъ и очень неумло дйствон валъ шестомъ, такъ что шлюпка виляла, и Вадимъ киплъ презрнемъ и не зналъ, съ какой стороны ее перегнать. На первой же излучин она неуклонно пошла на берегъ, при чемъ выпуклый зонтикъ обернулся въ профиль, и Мартынъ узналъ Розу. Посмотри, какъ забавно, Ч скан залъ онъ, и Дарвинъ, не мняя положеня толстыхъ заломленныхъ рукъ, посмотрлъ по направленю его взгляда. Запрещаю съ ней здороватьн ся, Ч сказалъ онъ спокойно. Мартынъ улыбнулся: Нтъ-нтъ, непрен мнно. Если ты это сдлаешь, Ч протяжно проговорилъ Дарвинъ, Ч я отшибу теб голову. Было что-то странное въ его глазахъ, и Марн тыну сдлалось не по себ;
но именно потому, что онъ разслышалъ въ словахъ Дарвина нешуточную угрозу и испугался ея, Мартынъ, {140} проплывая мимо застрявшей въ кустахъ шлюпки, крикнулъ: Алло, алло, Роза! И она молча улыбнулась, сяя глазами и вертя зонтикомъ, и молодой человкъ въ очкахъ уронилъ со шлепкомъ шестъ въ воду, и въ слдующее мгновене поворотъ ихъ закрылъ, и Мартынъ опять закинулъ голову и сталъ смотрть въ небо. Черезъ нсколько минутъ молчаливаго скольженя вдругъ раздался голосъ Дарвина: Здорово, Джонъ, Ч рявкн нулъ онъ. Ч Подплывай сюда! Джонъ осклабился и затабанилъ. Этотъ чернобровый, ежомъ остриженный толстякъ былъ даровитымъ математикомъ и недавно полун чилъ за одну изъ своихъ работъ стипендю. Онъ глубоко сидлъ въ пирог, двигая вдоль самаго борта блестящимъ гребкомъ. Вотъ что, Джонъ, Ч сказалъ Дарвинъ. Ч Тутъ меня вызвали на драку, такъ что будь свидтелемъ. Мы выберемъ мсто потише и пристанемъ.
Ладно, Ч отвтилъ Джонъ, не выказавъ никакого удивленя, и, плывя рядомъ, сталъ длинно разсказывать о студент, недавно купившемъ гидн ропланъ и немедленно разбившемъ его при попытк подняться вотъ съ этой узкой рки. Мартынъ лежалъ въ подушкахъ, не шевелясь. Знакон мая дрожь и слабость въ ногахъ. Быть можетъ Дарвинъ все-таки шутитъ. Съ чего бы ему такъ взъерепениться?
Вадимъ, поглощенный навигаторскимъ таинствомъ, ничего повин димому не слышалъ. Посл трехъ-четырехъ поворотовъ Дарвинъ попрон силъ его пристать. Уже близился вечеръ. Рка въ этомъ мст была пустынна. Вадимъ направилъ шлюпку на зеленый мысокъ, выдававшйся изъ-подъ навса листвы. Мягко стукнулись. {141} ХХХ.
Дарвинъ первый выскочилъ на берегъ и помогъ Вадиму причан литься. Мартынъ потянулся, неторопясь всталъ, вышелъ тоже. Я вчера началъ читать Чехова, Ч сказалъ ему Джонъ, шевеля бровями. Ч Очень благодарю васъ за совтъ. Милый, человческй писатель. О, еще бы, Ч отвтилъ Мартынъ и быстро подумалъ: Неужто и впрямь будетъ драка? Ну вотъ, Ч сказалъ Дарвинъ подойдя. Ч Теперь можно пристун пить;
если пройти сквозь эти кусты, мы выйдемъ на поляну. Съ рки ничего не будетъ видно.
Вадимъ только теперь понялъ, что затвается. Мамка тебя убьн етъ, Ч сказалъ онъ по-русски Мартыну. Пустяки, Ч отвтилъ Марн тынъ. Ч Я боксую не хуже его. Не надо бокса, Ч лихорадочно шепн нулъ Вадимъ. Ч Дай ему сразу ногой, Ч и онъ опредлилъ, куда именно. Стоялъ онъ за Мартына только изъ любви къ отечеству.
Полянка, окруженная оршникомъ, оказалась ровной, бархатной.
Дарвинъ засучилъ рукава, но, подумавши, развернулъ ихъ опять и снялъ рубашку: освтилось крупное розовое тло съ мускулистымъ лоскомъ на плечахъ и съ дорожкой золотистыхъ волосъ посредин широкой груди. Онъ покрпче затянулъ ремень пояса и вдругъ заулын бался. Все это шутка, Ч радостно подумалъ Мартынъ, но, на всякй случай, тоже обнажилъ торсъ: кожа у него была боле кремоваго оттнка съ многочисленными {142} родинками, какъ часто бываетъ у русскихъ. По сравненю съ Дарвиномъ онъ казался боле поджарымъ, хотя былъ плотенъ и плечистъ. Онъ снялъ черезъ голову крестъ, загребъ въ ладонь цпочку, и эту горсточку текучаго золота сунулъ въ карманъ. Вечернее солнце обдавало тепломъ лопатки.
Вы какъ хотите, Ч съ перерывами? Ч спросилъ Джонъ, удобно растянувшись на трав. Дарвинъ вопросительно взглянулъ на Мартына, который стоялъ, сложивъ руки на груди и разставя ноги. Мн все равно, Ч замтилъ Мартынъ, а въ мысляхъ пронеслось: Нтъ, повин димому драка будетъ, Ч это ужасно... Кругомъ да около безпокойно слонялся Вадимъ, заложивъ руки въ карманы, посапывалъ, смущенно ухмылялся, а потомъ слъ по-турецки рядомъ съ Джономъ. Джонъ вынулъ часы. Имъ все-таки не слдуетъ дать больше пяти минутъ, Ч правда, Вадимъ? Вадимъ растерянно закивалъ. Ну-съ, можете начать, Ч сказалъ Джонъ.
Дарвинъ и Мартынъ, мгновенно сжавъ кулаки, подняли согнутыя въ локтяхъ руки (правая заслоняетъ животъ, вая ходитъ поршнемъ) и принялись упруго и живо переступать на напряженныхъ ногахъ, словно потанцовывая. Въ эту минуту Мартыну еще казалось невозможнымъ ударить Дарвина въ лицо, въ это большое, гладко-выбритое, доброе лицо съ мягкими морщинками у рта;
но когда кулакъ Дарвина вдругъ вылетлъ и Мартына треснулъ по челюсти, все измнилось: пропалъ страхъ, стало на душ хорошо, свтло, а звонъ въ голов отъ встряски плъ о Сон, Ч настоящей виновниц поединка. Увильнувъ отъ новаго выпада, онъ хватилъ Дарвина по его доброму лицу, {143} во время нырн нулъ (стремительная рука Дарвина метеоромъ пронеслась надъ самымъ теменемъ) и хотлъ двинуть еще разъ снизу вверхъ, но промахнулся и получилъ самъ въ глазъ такой черный и звздный ударъ, что пошатн нулся и уже не могъ отклониться отъ пяти-шести кулаковъ, летавшихъ вокругъ его головы, но самый опасный изъ нихъ ему все же удалось прон пустить черезъ плечо: нагнувшись, онъ обманулъ Дарвина проворнымъ маневромъ и со всей силы хряпнулъ его по мокрому, твердому отъ зубовъ рту, Ч и тутъ же самъ екнулъ, почувствовавъ, словно налетлъ животомъ на торчащй конецъ желзнаго бруса. Оба отскочили другъ отъ друга и пошли опять кружить, и у Дарвина изъ угла рта текла красн ная струйка, и онъ дважды сплюнулъ. Схватились снова. Джонъ, задумн чиво покуривая трубку, мысленно противопоставлялъ опытность Дарн вина быстрот Мартына и думалъ, что, пожалуй, въ ринг онъ, выбирая между этими двумя тяжеловсами, отдалъ бы предпочтене старшему. У Мартына вый глазъ закрылся и уже распухъ, и оба бойца были мокрые и лоснящеся, въ красноватыхъ пятнахъ. Вадимъ межъ тмъ разошелся, что-то азартно кричалъ, Джонъ на него шикалъ. Бабахъ въ ухо: Мартынъ не удержался на ногахъ, и, пока онъ валился, Дарвинъ усплъ его еще разъ хватить, и Мартынъ сильно слъ на траву, ушин бивъ копчикъ, но тотчасъ вспрянулъ и налетлъ. Несмотря на боль въ голов, на глухоту, на багровый туманъ въ глазахъ, Мартыну казалось, что онъ причиняетъ Дарвину больше увчй, чмъ тотъ ему, но Джонъ, знатокъ бокса, уже ясно видлъ, что Дарвинъ только входитъ во вкусъ, еще немножко, и младшй будетъ уложенъ. Мартынъ, однако, {144} чудомъ выдержалъ ршительный напоръ Дарвина, состоявшй изъ звучн ныхъ заушинъ, кои зовутся раскатихами, и усплъ еще разъ брякнуть его по рту, а случайно коснувшись своихъ блыхъ штановъ, оставилъ на нихъ красный отпечатокъ. Онъ дышалъ съ присвистомъ, мало уже сообн ражалъ, и то, что было передъ нимъ, называлось уже не Дарвинъ, Ч и вообще не носило человческаго имени, Ч а было только розовой, скользкой, быстроходной громадой, по которой слдовало шмякать изъ послднихъ силъ. Ему удалось очень плотно и ладно ударить куда-то, Ч куда Ч онъ не видлъ, Ч но тотчасъ множество кулаковъ, справа, слва, куда ни сунься, продолжало его обрабатывать, онъ упрямо искалъ въ этомъ вихр брешь, нашелъ, забарабанилъ по какой-то чмокающей мякин, почувствовалъ вдругъ, что у самого отлетаетъ голова, и, поскользнувшись, повисъ на Дарвин, зажимая сдвинутыми локтями его мокрыя, горячя руки. Время! Ч донесся вдругъ изъ отдаленныхъ прон странствъ голосъ Джона, и бойцы расцпились, Мартынъ рухнулъ на мураву, Дарвинъ, улыбаясь окровавленнымъ ртомъ, прислъ рядомъ, нжно перекинулъ руку черезъ его плечо, и оба замерли, склонивъ головы и тяжело дыша.
Надо вамъ обмыться, Ч сказалъ Джонъ, а Вадимъ, съ опаской подойдя, сталъ разглядывать ихъ разбитыя лица. Ты можешь встать? Ч съ участемъ спросилъ Дарвинъ;
Мартынъ кивнулъ и, опираясь на него, выпрямился, и они въ обнимку направились къ рк;
Джонъ похлопалъ ихъ по холоднымъ голымъ спинамъ;
Вадимъ пошелъ впередъ, отыскалъ укромный затончикъ;
Дарвинъ помогъ Мартыну хорошенько обмыть лицо и торсъ, а потомъ Мартынъ {145} сдлалъ для него тоже, Ч и оба тихо и участливо спрашивали другъ у друга, гд болитъ, не жжетъ ли вода.
ХХХ.
Сумерки уже переходили въ ночь, щелкали соловьи, дымные луга и темный прибрежный кустарникъ дышалъ сыростью. Джонъ въ своей черной пирог исчезъ въ туман рки. Вадимъ, опять стоя на ют, прин зрачно блясь во мрак, безмолвно, съ лунатической плавностью, погружалъ свой призрачный шестъ. Мартынъ и Дарвинъ лежали рядомъ на подушкахъ, размаянные, томные, опухше, и глядли тремя глазами на небо, по которому изрдка проходила темная втвь. И это небо, и втвь, и едва плещущая вода, и фигура Вадима, таинственно облагорон женнаго любовью къ плаваню, и цвтные огни бумажныхъ фонарей на носахъ встрчныхъ шлюпокъ, и мысль, что на-дняхъ конецъ Кембрин джу, что въ послднй разъ, быть можетъ, они втроемъ скользятъ по узкой туманной рк, Ч все это для Мартына сливалось во что-то удин вительное, очаровательное, а свинцовая боль въ голов и ломота въ плен чахъ тоже казались ему возвышеннаго, романтическаго свойства: ибо такъ плылъ раненый Тристанъ самъ другъ съ арфой.
Еще одна послдняя излучина, и вотъ Ч берегъ. Берегъ, къ котон рому Мартынъ присталъ, былъ очень хорошъ, ярокъ, разнообразенъ.
Онъ зналъ, однако, что, напримръ, дядя Генрихъ твердо увренъ, что эти три года плаваня по кембриджскимъ водамъ пропали даромъ, {146} оттого что Мартынъ побаловался филологической прогулкой, не Богъ всть какой дальней, вмсто того, чтобы изучить плодоносную професн сю. Мартынъ же по совсти не понималъ, чмъ знатокъ русской словесн ности хуже инженера путей сообщеня или купца. Оказалось, что въ звринц у дяди Генриха, Ч а звринецъ есть у каждаго, Ч имлся, между прочимъ, и тотъ зврекъ, который по-французски зовется черн нымъ, и этимъ чернымъ зврькомъ былъ для дяди Генриха: двадцатый вкъ. Мартына это удивило, ибо ему казалось, что лучшаго времени, чмъ то, въ которое онъ живетъ, прямо себ не представишь. Такого блеска, такой отваги, такихъ замысловъ не было ни у одной эпохи. Все то, что искрилось въ прежнихъ вкахъ, Ч страсть къ изслдованю невдомыхъ земель, дерзке опыты, подвиги любознательныхъ людей, которые слпли или разлетались на мелкя части, героическе заговоры, борьба одного противъ многихъ, Ч все это проявлялось теперь съ небын валой силой. То, что человкъ, проигравшй на бирж миллонъ, хладнон кровно кончалъ съ собой, столь же поражало воображене Мартына, какъ, скажемъ, вольная смерть полководца, павшаго грудью на мечъ.
Автомобильная реклама, ярко алющая въ дикомъ и живописномъ ущель, на совершенно недоступномъ мст альпйской скалы, восхин щала его до слезъ. Услужливость, ласковость очень сложныхъ и очень простыхъ машинъ, какъ, напримръ, тракторъ или линотипъ, приводили его къ мысли, что добро въ человчеств такъ заразительно, что передан ется металлу. Когда надъ городомъ, изумительно высоко въ голубомъ неб, аэропланъ величиной съ комарика выпускалъ нжныя, молочно блыя {147} буквы во сто кратъ больше него самого, повторяя въ божен ственныхъ размрахъ росчеркъ фирмы, Мартынъ проникался ощун щенемъ чуда. А дядя Генрихъ, подкармливая своего чернаго зврька, съ ужасомъ и отвращенемъ говорилъ о закат Европы, о послвоенной усталости, о нашемъ слишкомъ трезвомъ, слишкомъ практическомъ вк, о нашестви мертвыхъ машинъ;
въ его представлени была какая то дьявольская связь между фокстротомъ, небоскребами, дамскими модами и коктейлями. Кром того, дяд Генриху казалось, что онъ живетъ въ эпоху страшной спшки, и было особенно смшно, когда онъ объ этой спшк бесдовалъ въ тнй день, на краю горной дороги, съ аббатомъ, Ч межъ тмъ, какъ тихо плыли облака, и старая, розовая аббатова лошадь, со звономъ отряхиваясь отъ мухъ, моргая блыми рсн ницами, опускала голову полнымъ невыразимой прелести движенемъ и сочно похрустывала придорожной травой, вздрагивая кожей и переставн ляя изрдка копыто, и, если разговоръ о безумной спшк нашихъ дней, о власти доллара, объ аргентинцахъ, соблазнившихъ всхъ двушекъ въ Швейцари, слишкомъ затягивался, а наиболе нжные стебли уже окан зывались въ данномъ мст съденными, она слегка подвигалась впередъ, при чемъ со скрипомъ поворачивались высокя колеса таратайки, и Мартынъ не могъ оторвать взглядъ отъ добрыхъ сдыхъ лошадиныхъ губъ, отъ травинокъ, застрявшихъ въ удилахъ. Вотъ, напримръ, этотъ юноша, Ч говорилъ дядя Генрихъ, указывая палкой на Мартына, Ч вотъ онъ кончилъ университетъ, одинъ изъ самыхъ дорогихъ въ мр университетовъ, а спросите его, чему онъ научился, на что онъ способенъ. {148} Я совершенно не знаю, что онъ будетъ дальше длать. Въ мое время молодые люди становились врачами, офицерами, нотарусами, а вотъ онъ, вроятно, мечтаетъ быть летчикомъ или платн нымъ танцоромъ. Мартыну было невдомекъ, чего именно онъ служилъ примромъ, аббатъ повидимому понималъ парадоксы дяди Генриха и сочувственно улыбался. Иногда Мартына такъ раздражали подобные разговоры, что онъ былъ готовь сказать дяд Ч и, увы, отчиму Ч грун бость, но во время останавливался, замтивъ особое выражене, которое появлялось на лиц у Софьи Дмитревны всякй разъ, какъ Генрихъ впадалъ въ краснорче. Тутъ была и едва проступавшая ласковая насмшка, и какая-то грусть, и безсловесная просьба простить чудаку, Ч и еще что-то неизъяснимое, очень мудрое. И Мартынъ молн чалъ, втайн отвчая дяд Генриху примрно такъ: Неправда, что я въ Кембридж занимался пустяками. Неправда, что я ничему не научился.
Колумбъ, прежде, чмъ взяться черезъ западное плечо за восточное ухо, отправился инкогнито для полученя кое-какихъ справокъ въ Исландю, зная, что тамошне моряки Ч народъ дошлый и дальноходный. Я тоже собираюсь изслдовать далекую землю.
ХХХ.
Софья Дмитревна не докучала сыну нудными разговорами, до которыхъ былъ падокъ Генрихъ;
она не спрашивала его, чмъ онъ собин рается заниматься, считая, что это все какъ-то само собой устроится, и была только счастлива, {149} что онъ сейчасъ при ней, здоровъ, плен чистъ, теменъ отъ загара, лупитъ въ теннисъ, говоритъ низкимъ голон сомъ, ежедневно бреется и вгоняетъ въ макъ молодую, яркоглазую мадамъ Гишаръ, мстную купчиху. Порою она думала о томъ, что Росся вдругъ стряхнетъ дурной сонъ, полосатый шлагбаумъ поднин мется, и вс вернутся, займутъ прежня свои мста, Ч и Боже мой, какъ подросли деревья, какъ уменьшился домъ, какая грусть и счастье, какъ пахнетъ земля... По утрамъ она такъ же страстно ждала почтальона, какъ и во дни пребываня сына въ Кембридж и, когда теперь прихон дило, Ч а приходило оно нечасто, Ч письмо на имя Мартына, въ конн торскомъ конверт съ паукообразнымъ почеркомъ и берлинской маркой, она испытывала живйшую радость, и, схвативъ письмо, спшила къ нему въ комнату. Мартынъ еще лежалъ въ постели, очень взлохмаченн ный, посасывалъ папиросу, держа руку у подбородка. Онъ видлъ въ зеркал, какъ солнечной раной раскрывалась дверь, и видлъ особое выражене на розовомъ, веснущатомъ лиц матери: по ея плотно-сжан тымъ, но уже готовымъ расплыться въ улыбку губамъ, онъ зналъ, что есть письмо. Сегодня ничего для тебя нтъ, Ч небрежно говорила Софья Дмитревна, держа руку за спиной, но сынъ уже протягивалъ нетерпливые пальцы, и она, просявъ, прикладывала конвертъ къ груди, и оба смялись, и затмъ, не желая мшать его удовольствю, она отходила къ окну, облокачивалась, захвативъ ладонями щеки, и съ чувн ствомъ совершеннаго счастья глядла на горы, на одну далекую, розон вато-снжную вершину, которая была видна только изъ этого окна.
Мартынъ, залпомъ проглотивъ письмо, притворялся {150} значительно боле довольнымъ, чмъ на самомъ дл, такъ что Софья Дмитревна представляла себ эти письма отъ маленькой Зилановой полными нжн ности и вроятно почувствовала бы печальную обиду за сына, если бы ей довелось ихъ прочесть. Она помнила маленькую Зиланову со странн ной ясностью: черноволосая, блдная двочка, всегда съ ангиной или посл ангины, съ шеей, забинтованной или пожелтвшей отъ ода;
она помнила, какъ однажды повела десятилтняго Мартына къ Зилановымъ на елку, и маленькая Соня была въ бломъ плать съ кружевцами и съ широкимъ шелковымъ кушакомъ на бедрахъ. Мартынъ же этого не помнилъ вовсе, елокъ было много, он мшались, и только одно было очень живо, ибо повторялось всегда: мать говорила, что пора домой, и засовывала пальцы за воротникъ его матроски, провряя, не очень ли онъ потенъ отъ бготни, а онъ еще рвался куда-то съ огромной золотой хлопушкой въ рук, но хватка матери была ревнива, и вотъ уже натягин вались шерстяные рейтузики, почти до подмышекъ, надвались ботики, полушубокъ, съ туго застегивавшимся на душк крючкомъ, отвратин тельно щекотный башлыкъ, Ч и вотъ Ч морозная радуга фонарей прон ходитъ по стекламъ кареты. Мартына волновало, что тогда и теперь выражене материнскихъ глазъ было то же, Ч что и теперь она легко трогала его за шею, когда онъ возвращался съ тенниса, и приносила Сонино письмо съ тою же нжностью, какъ нкогда Ч выписанное изъ Англи духовое ружье въ длинной картонной коробк.
Ружье оказывалось несовсмъ такимъ, какъ онъ ожидалъ, не совн падало съ мечтой о немъ, какъ и теперь письма {151} Сони были не такими, какихъ ему хотлось. Она писала рдко, писала какъ-то судон рожно, ни одного не попадалось таинственнаго слова, и ему приходилось удовлетворяться такими выраженями, какъ: часто вспоминаю добрый, старый Кембриджъ или всхъ благъ, мой маленькй цвточекъ, жму лапу. Она сообщала, что служитъ, машинка да стенографя, что съ Ириной очень трудно, Ч сплошная истеря, Ч что у отца ничего путн наго не вышло съ газетой, и онъ теперь налаживаетъ издательское дло, что въ дом иногда не бываетъ ни копйки, и очень грустно, что масса знакомыхъ, и очень весело, что трамваи въ Берлин зеленые, и что въ теннисъ берлинцы играютъ въ крахмальныхъ воротничкахъ и подтяжн кахъ. Мартынъ терплъ, терплъ, протерплъ то, осень и зиму, и какъ-то, въ апрльскй день, объявилъ дяд Генриху, что детъ въ Берн линъ. Тотъ надулся и сказалъ недовольно: Мн кажется, дружокъ, что это лишено здраваго смысла. Ты всегда успешь увидть Европу, Ч я самъ думалъ осенью взять васъ, тебя и твою мать, въ Италю. Но вдь нельзя безъ конца валандаться. Короче, Ч я хотлъ теб предложить попробовать твои молодыя силы въ Женев. Ч (Мартынъ хорошо зналъ о чемъ рчь, Ч уже нсколько разъ выползалъ, крадучись, этотъ жалкй разговоръ о какомъ-то коммерческомъ дом братьевъ Пти, съ которыми дядя Генрихъ былъ въ дловыхъ сношеняхъ), Ч попробон вать твои молодыя силы, Ч повторилъ дядя Генрихъ. Ч Въ этотъ жестокй вкъ, въ этотъ вкъ очень практическй, юноша долженъ научиться зарабатывать свой хлбъ и пробивать себ дорогу. Ты оснон вательно знаешь англйскй языкъ. Иностранная корреспонденця Ч вещь {152} крайне интересная. Что же касается Берлина... Ты вдь не очень силенъ въ нмецкомъ, Ч не такъ ли? Не вижу, что ты будешь тамъ длать. Предположимъ, что ничего. Ч угрюмо сказалъ Марн тынъ. Дядя Генрихъ посмотрлъ на него съ удивленемъ. Странный отвтъ. Не знаю, что твой отецъ подумалъ бы о подобномъ отвт. Мн кажется, что онъ, какъ и я, былъ бы удивленъ, что юноша, полный здон ровья и силъ, гнушается всякой работы. Пойми, пойми, Ч поспшно добавилъ дядя Генрихъ, замтивъ, что Мартынъ непрятно побан гровлъ, Ч я вовсе не мелоченъ. Я достаточно богатъ, слава Богу, чтобы тебя обезпечить, Ч я себ длаю изъ этого долгъ и счастье, Ч но съ твоей стороны было бы безумемъ не работать. Европа проходитъ черезъ неслыханный кризисъ, человкъ теряетъ состояне въ мгновене ока. Это такъ, ничего не подлаешь, надо быть ко всему готовымъ.
Мн твоихъ денегъ не нужно, Ч тихо и грубо сказалъ Мартынъ. Дядя Генрихъ сдлалъ видъ, будто не разслышалъ, но его глаза налились слен зами. Неужели, Ч спросилъ онъ, Ч у тебя нтъ честолюбя? Неужели ты не думаешь о карьер? Мы, Эдельвейсы, всегда умли работать. Твой ддъ былъ сначала бднымъ домашнимъ учителемъ. Когда онъ сдлалъ предложене твоей бабушк, ея родители прогнали его изъ дому. И вотъ Ч черезъ годъ онъ возвращается директоромъ экспортной фирмы, и тогда, разумется, вс препятствя были сметены... Мн твоихъ денегъ не нужно, Ч еще тише повторилъ Мартынъ, Ч а насчетъ ддушки Ч это все глупая семейная легенда, Ч и ты это знаешь. Что съ нимъ, что съ нимъ, Ч съ испугомъ забормоталъ дядя Генрихъ. Ч Какое ты имешь {153} право меня такъ оскорблять? Что я теб сдлалъ худого? Я, который всегда... Ч Однимъ словомъ, я ду въ Берлинъ, Ч перебилъ Мартынъ, и, дрожа, вышелъ изъ комнаты.
ХХХ.
Вечеромъ было примирене, объятя, сморкане, разнженный кашель, Ч но Мартынъ настоялъ на своемъ. Софья Дмитревна, чувн ствуя его тоску по Сон, оказалась его сообщницей и бодро улыбалась, когда онъ садился въ автомобиль.
Какъ только домъ скрылся изъ вида, Мартынъ перемнился мстами съ шоферомъ и легко, почти нжно держа руль, словно нчто живое и цнное, и глядя, какъ мощная машина глотаетъ дорогу, испын тывалъ почти то же, что въ дтств, когда, свъ на полъ, такъ, чтобы педали рояля пришлись подъ подошвы, держалъ между ногъ табуретъ съ круглымъ вращающимся сиднемъ, орудовалъ имъ, какъ рулемъ, бралъ на полномъ ходу восхитительные повороты, еще и еще нажималъ педаль (рояль при этомъ гукалъ) и щурился отъ воображаемаго втра.
Затмъ, въ позд, въ нмецкомъ вагон, гд въ простнкахъ были небольшя карты, какъ разъ тхъ областей, по которымъ данный поздъ не проходилъ, Ч Мартынъ наслаждался путешествемъ, лъ шоколадъ, курилъ, совалъ окурокъ подъ желзную крышку пепельницы, полной сигарнаго праха. Къ Берлину онъ подъзжалъ вечеромъ и, глядя прямо изъ вагона на уже освщенныя улицы, пережилъ снова давнишнее {154} дтское впечатлне Берлина, счастливые жители котораго могутъ хоть каждый день смотрть на поздъ баснословного слдованя, плывущй по черному мосту надъ ежедневной улицей, и вотъ этимъ отличался Берлинъ отъ Петербурга, гд желзнодорожное движене скрывалось, какъ нкое таинство. Но черезъ недлю, когда онъ къ городу присмотрлся, Мартынъ былъ уже безсиленъ возстановить тотъ уголъ зрня, при которомъ черты показались знакомы, Ч какъ при встрч съ человкомъ, годами невидннымъ, признаешь сперва его обликъ и голосъ, а присмотришься Ч и тутъ же наглядно продлыван ется все то, что незамтно продлало время, мняются черты, разрушан ется сходство, и сидитъ чужой человкъ, самодовольный поглотитель небольшого и хрупкаго своего двойника, котораго отнын уже будетъ трудно вообразить, Ч если только не поможетъ случай. Когда Мартынъ нарочно посщалъ т улицы въ Берлин, тотъ перекрестокъ, ту плон щадь, которые онъ видлъ въ дтств, ничто, ничто не волновало душу, но зато, при случайномъ запах угля или бензиннаго перегара, при осон бомъ блдномъ оттнк неба сквозь кисею занавски, при дрожи оконн ныхъ стеколъ, разбуженныхъ грузовикомъ, онъ мгновенно проникался тмъ городскимъ, отельнымъ, блдно-утреннимъ, чмъ нкогда пахнулъ на него Берлинъ. Игрушечные магазины на когда-то нарядной улиц пордли, осунулись, локомотивы въ нихъ были теперь поменьше, поплоше. Мостовая на этой улиц была разворочена, рабоче въ жилетн кахъ сверлили, дымили, рыли глубокя ямы, такъ что приходилось прон бираться по мосткамъ, а иногда даже по рыхлому песку. Въ пассажномъ {155} паноптикум потеряли свою страшную прелесть человкъ въ саван, энергично выходящй изъ могилы, и желзная женщина для чрезвычайной пытки. Когда Мартынъ пошелъ искать на Курфюрстенн дам тотъ огромный скэтингъ-ринкъ, отъ котораго остались въ памяти:
гремучй раскатъ колесиковъ, красная форма инструкторовъ, раковина оркестра, соленый тортъ-мокка, подававшйся въ круговыхъ ложахъ, и па-де-патинеръ, которое онъ танцовалъ подъ всякую музыку, подгибая то правый, то вый роликъ, и Богъ ты мой, какъ онъ разъ шлепн нулся, Ч оказалось, что все это исчезло безслдно. Курфюрстендамъ измнился тоже, возмужалъ, вытянулся, и гд-то Ч не то подъ новымъ домомъ, не то на пустыр, Ч была могила большого тенниса въ двадцать площадокъ, гд раза два Мартынъ игралъ съ матерью, которая, подавая снизу мячъ, говорила яснымъ голосомъ плэй и, бгая, шуршала юбкой.
Теперь, не выходя изъ города, онъ добирался до Груневальда, гд жили Зилановы, и отъ Сони узнавалъ, что безсмысленно здить за покупками къ Вертхайму, и что вовсе не обязательно посщать Винтергартенъ, Ч гд нкогда высокй потолокъ былъ, какъ дивное звздное небо, и въ ложахъ, у освщенныхъ столиковъ, сидли прусске офицеры, затянун тые въ корсеты, а на сцен двнадцать голоногихъ двицъ пли гортанн ными голосами и, держась подруки, переливались справа налво и обратно и вскидывали двнадцать блыхъ ногъ, и маленькй Мартынъ тихо охнулъ, узнавъ въ нихъ тхъ миловидныхъ, скромныхъ англичан нокъ, которыя, какъ и онъ, бывали по утрамъ на деревянномъ катк.
Но пожалуй самымъ неожиданнымъ въ этомъ новомъ, {156} широко расползавшемся Берлин, такомъ тихомъ, деревенскомъ, растян пистомъ по сравненю съ гремящимъ, яснымъ и наряднымъ городомъ Мартынова дтства, Ч самымъ неожиданнымъ въ немъ была та разн вязная, громкоголосая Росся, которая тараторила повсюду Ч въ трамн ваяхъ, на углахъ, въ магазинахъ, на балконахъ домовъ. Лтъ десять тому назадъ, въ одной изъ своихъ пророческихъ грезъ (а у всякаго человка съ большимъ воображенемъ бываютъ грезы пророческя, Ч такова математика грезъ), петербургскй отрокъ Мартынъ снился себ самому изгнанникомъ, и подступали слезы, когда, на воображаемомъ дебаркадер, освщенномъ причудливо тускло, онъ невзначай знан комился Ч съ кмъ?.. Ч съ землякомъ, сидящимъ на сундук, въ ночь озноба и запозданй, и каке были дивные разговоры! Для роли этихъ земляковъ онъ попросту бралъ русскихъ, замченныхъ имъ во время заграничной поздки, Ч семью въ Барриц, съ гувернанткой, гуверн неромъ, бритымъ лакеемъ и рыжей таксой, замчательную блокурую даму въ берлинскомъ Кайзергоф, или въ коридор нордъ-экспресса стараго господина въ черной мурмолк, котораго отецъ шопотомъ назвалъ писатель Боборыкинъ, Ч и, выбравъ имъ подходяще костюмы и реплики, посылалъ ихъ для встрчъ съ собой въ отдаленнйн шя мста свта. Нын эта случайная мечта Ч слдстве Богъ всть какой дтской книги Ч воплотилась полностью и, пожалуй, хватила черезъ край. Когда, въ трамва, толстая расписная дама уныло повин сала на ремн и, гремя роскошными русскими звуками, говорила черезъ плечо своему спутнику, старику въ сдыхъ усахъ: Поразительно, прямо поразительно, Ч ни {157} одинъ изъ этихъ невжъ не уступитъ мсто, Ч Мартынъ вскакивалъ и, съ сяющей улыбкой повторяя то, что нкогда въ отроческихъ мечтахъ случайно прорепетировалъ, восклин цалъ: Пожалуйста! Ч и, сразу поблднвъ отъ волненя, повисалъ въ свою очередь на ремн. Мирные нмцы, которыхъ дама звала невжами, были все усталые, голодные, работяще, и срые бутерброды, которые они жевали въ трамва, пускай раздражали русскихъ, но были необхон димы: настояще обды обходились дорого въ тотъ годъ, и, когда Марн тынъ мнялъ въ трамва долларъ, Ч вмсто того, чтобы на этотъ долн ларъ купить доходный домъ, Ч у кондуктора отъ счастья и удивленя тряслись руки. Доллары Мартынъ зарабатывалъ особымъ способомъ, которымъ очень гордился. Трудъ былъ, правда, каторжный. Съ мая, когда онъ на этотъ трудъ набрелъ (благодаря милйшему русскому нмцу Киндерману, уже второй годъ преподававшему теннисъ случайн нымъ богачамъ), и до середины октября, когда онъ вернулся на зиму къ матери, и потомъ опять цлую весну, Ч Мартынъ работалъ почти ежен дневно съ ранняго утра до заката, Ч держа въ вой рук пять мячей (Киндерманъ умлъ держать шесть), посылалъ ихъ по одному черезъ стку все тмъ же гладкимъ ударомъ ракеты, межъ тмъ, какъ напрян женный пожилой ученикъ (или ученица) по ту сторону стки старан тельно размахивался и обыкновенно никуда не попадалъ. Первое время Мартынъ такъ уставалъ, такъ ныло правое плечо, такъ горли ноги, что, придя домой, онъ сразу ложился въ постель. Отъ солнца волосы посвтлли, лицо потемнло, Ч онъ казался негативомъ самого себя.
Маорская вдова, его квартирная хозяйка, {158} отъ которой онъ для пущей таинственности скрывалъ свою профессю, полагала, что бдняга принужденъ, какъ, увы, многе интеллигентные люди, заниматься черн нымъ трудомъ, таскать камни, напримръ (отсюда загаръ), и стсняется этого, какъ всякй деликатный человкъ. Она деликатно вздыхала и угон щала его по вечерамъ колбасой, присланной дочерью изъ померанскаго имня. Была она саженнаго роста, краснолицая, по воскресеньямъ душилась одеколономъ, держала у себя въ комнат попугая и черепаху.
Мартына она считала жильцомъ идеальнымъ: онъ рдко бывалъ дома, гостей не принималъ и не пользовался ванной (послднюю замняли сполна душъ въ клуб и груневальдское озеро). Эта ванна была вся снун три облплена хозяйскими волосами, сверху на веревк зловонно сохли безымянныя тряпки, а рядомъ у стны стоялъ старый, пыльный, порн жаввшй велосипедъ. Впрочемъ добраться до ванны было мудрено: туда велъ длинный, темный, необыкновенно угластый коридоръ, заставленн ный всякимъ хламомъ. Комната же Мартына была вовсе не плохая, очень забавная, съ такими предметами роскоши, какъ панино, споконъ вка запертое на ключъ, или громоздкй, сложный барометръ, испортивн шйся года за два до послдней войны, Ч а надъ диваномъ, на зеленой стн, какъ постоянное, благожелательное напоминане, вставалъ изъ беклиновскихъ волнъ тотъ же голый старикъ съ трезубцемъ, который Ч въ рам попроще Ч оживлялъ гостиную Зилановыхъ. {159} ХХХ.
Когда въ первый разъ онъ къ нимъ пришелъ, увидлъ ихъ дешен вую, темную квартиру, состоявшую изъ четырехъ комнатъ и кухни, гд на стол сидла по-новому причесанная, совсмъ чужая Соня и, качая ножками въ заштопанныхъ чулкахъ, тянула носомъ и чистила картон фель, Мартынъ понялъ, что нечего ждать отъ Сони, кром огорченй, и что напрасно онъ махнулъ въ Берлинъ. Чужое въ ней было все: и бронн зоваго оттнка джамперъ, и открытыя уши, и простуженный голосъ, Ч ее донималъ сильный насморкъ, вокругъ ноздрей и подъ носомъ было розово, она чистила картофель, сморкалась и, высморкавшись, уныло крякала и опять срзала ножомъ спирали бурой шелухи. Къ ужину была гречневая каша, маргаринъ вмсто масла;
Ирина пришла къ столу, держа на рукахъ котенка, съ которымъ не разставалась, и встртила Мартына радостнымъ и страшнымъ смхомъ. И Ольга Павловна и Елена Павловна постарли за этотъ годъ, еще больше стали похожи другъ на дружку, и только одинъ Зилановъ былъ все тотъ же и съ прежнею мощью рзалъ хлбъ. Я слышалъ, Ч (хрякъ, хрякъ) Ч что Грузин новъ въ Лозанн, вы его Ч (хрякъ) Ч не встрчали? Мой большой прятель и замчательная волевая личность. Мартынъ не имлъ ни малйшаго представленя, кто такой Грузиновъ, но ничего не спросилъ, боясь попасть впросакъ. Посл ужина Соня мыла тарелки, а онъ ихъ вытиралъ, {160} и одну разбилъ. Съ ума сойти, все заложено, Ч скан зала она, Ч и пояснила: Да нтъ, не вещи, а у меня въ носу. Вещи, впрочемъ, тоже. Затмъ она спустилась вмст съ нимъ, чтобы отпереть ему дверь, Ч и очень забавно при нажим кнопки стукало что то, и вспыхивалъ на стниц свтъ, Ч и Мартынъ покашливалъ и не могъ выговорить ни одного слова изъ всхъ тхъ, которыя онъ собин рался Сон сказать. Дале послдовали вечера, совсмъ друге, Ч мнон жество гостей, танцы подъ грамофонъ, танцы въ ближнемъ кафе, темн нота маленькаго кинематографа за угломъ. Со всхъ сторонъ возникали вокругъ Мартына новые люди, туманности рождали мры, и вотъ полун чало опредленные имена и облики все русское, разсыпанное по Берн лину, все, что такъ волновало Мартына, Ч будь это просто обрывокъ житейскаго разговора среди прущей панельной толпы, хамелеонное словцо Ч до лары, доллары, доллара, Ч или схваченная на лету речин тативная ссора четы, ла я теб говорю... Ч для женскаго голоса, Ч ну, и пожалуйста... Ч для мужского, Ч или, наконецъ, человкъ, тн ней ночью съ задранной головой бьющй въ ладони подъ освщеннымъ окномъ, выкликающй звучное имя и отчество, отъ котораго сотрясается вся улица, и шарахается, нервно хрюкнувъ, таксомоторъ, чуть не налетвшй на голосистаго гостя, который уже отступилъ на середку мостовой, чтобы лучше видть, не появился ли Петрушкой въ окн нужн ный ему человкъ. Черезъ Зилановыхъ Мартынъ узналъ людей, среди которыхъ сначала почувствовалъ себя невждой и чужакомъ. Въ нкон торомъ смысл съ нимъ повторялось то же, что было, когда онъ прхалъ въ Лондонъ. И теперь, когда на квартир {161} у писателя Бубнова большими волнами шелъ разговоръ, полный именъ, и Соня, все знавшая, смотрла искоса на него съ насмшливымъ сожалнемъ, Марн тынъ краснлъ, терялся, собирался пустить свое утлое словцо на волны чужихъ рчей, да такъ, чтобы оно не опрокинулось сразу, и все не могъ ршиться, и потому молчалъ;
зато, устыдясь отсталости своихъ познанй, онъ много читалъ по ночамъ и въ дождливые дни, и очень скоро принюхался къ тому особому запаху Ч запаху тюремныхъ библон текъ, Ч который исходилъ отъ совтской словесности.
ХХХ.
Писатель Бубновъ, Ч всегда съ удовольствемъ отмчавшй, сколь много выдающихся литературныхъ именъ двадцатаго вка начинается на букву б, Ч былъ плотный, тридцатилтнй, уже лысый мужчина съ огромнымъ бомъ, глубокими глазницами и квадратнымъ подбородкомъ.
Онъ курилъ трубку, Ч сильно вбирая щеки при каждой затяжк, Ч носилъ старый черный галстукъ бантикомъ и считалъ Мартына франн томъ и европейцемъ. Мартына же плняла его напористая круглая рчь и вполн заслуженная писательская слава. Начавъ писать уже загранин цей, Бубновъ за три года выпустилъ три прекрасныхъ книги, писалъ четвертую, героемъ ея былъ Христофоръ Колумбъ Ч или, точне, русн скй дьякъ, чудесно попавшй матросомъ на одну изъ колумбовыхъ каран веллъ, Ч а такъ какъ Бубновъ не зналъ ни одного языка, кром {162} русскаго, то для собираня нкоторыхъ матераловъ, имвшихся въ Государственной библотек, охотно бралъ съ собою Мартына, когда тотъ бывалъ свободенъ. Нмецкимъ Мартынъ владлъ плоховато и потому радовался, если текстъ попадался французскй, англйскй, или Ч еще лучше Ч итальянскй: этотъ языкъ онъ зналъ, правда, еще хуже нмецкаго, но небольшое свое знане особенно цнилъ, памятуя, какъ съ меланхолическимъ Тэдди переводилъ Данте. У Бубнова бывали писатели, журналисты, прыщеватые молодые поэты, Ч все это были люди, по мнню Бубнова, средняго таланта, и онъ праведно царилъ среди нихъ, выслушивалъ, прикрывъ ладонью глаза, очередное стихон творене о тоск по родин или о Петербург (съ непремннымъ прин сутствемъ Мднаго Всадника) и затмъ говорилъ, тиская бритый подн бородокъ: Да, хорошо;
и повторялъ, уставившись блдно-карими, немного собачьими, глазами въ одну точку: Хорошо, съ мене убдин тельнымъ оттнкомъ;
и, снова перемнивъ направлене взгляда, говон рилъ: Не плохо;
а затмъ: Только, знаете, слишкомъ у васъ Петерн бургъ портативный;
и постепенно снижая суждене, доходилъ до того, что глухо, со вздохомъ, бормоталъ: Все это не то, все это не нужно, и удрученно моталъ головой, и вдругъ, съ блескомъ, съ восторгомъ, разн ршался стихомъ изъ Пушкина, Ч и, когда однажды молодой поэтъ, обидвшись, возразилъ: То Пушкинъ, а это я, Ч Бубновъ подумалъ и сказалъ: А все-таки у васъ хуже. Случалось, впрочемъ, что чья нибудь вещь была дйствительно хороша, и Бубновъ, Ч особенно, если вещь была написана прозой, Ч длался необыкновенно мрачнымъ и нсколько дней пребывалъ {163} не въ духахъ. Съ Мартыномъ, котон рый, кром писемъ къ матери, ничего не писалъ, (и былъ за это прон званъ однимъ острословомъ наша мадамъ де-Севинье), Бубновъ друн жилъ искренно и безбоязненно, и разъ даже, посл третьей кружки пильзнера, весь налитой свтлымъ пивомъ, весь тугой и прозрачный, мечтательно заговорилъ (и это напомнило Яйлу, костеръ) о двушк, у которой поетъ душа, поютъ глаза, и кожа блдна, какъ дорогой фарн форъ, Ч и затмъ свирпо глянулъ на Мартына и сказалъ: Да, это пошло, сладко, отвратительно, фу... презирай меня, пускай я бездарь, но я ее люблю. Ея имя, какъ куполъ, какъ свистъ голубиныхъ крылъ, я вижу свтъ въ ея имени, особый свтъ, кана-инумъ старыхъ хадирн скихъ мудрецовъ, Ч свтъ оттуда, съ востока, Ч о, это большая тайна, страшная тайна;
и уже истошнымъ шопотомъ: Женская прелесть страшна, Ч ты понимаешь меня, Ч страшна. И туфельки у нея стопн таны, стоптаны... Мартынъ стснялся и молча кивалъ. Съ Бубновымъ онъ всегда чувствовалъ себя странно, немного какъ во сн, Ч и какъ-то несовсмъ доврялъ ни ему, ни хадирскимъ старцамъ. Друге Сонины знакомые, какъ, напримръ, веселый зубастый Каллистратовъ, бывшй офицеръ, теперь занимавшйся автомобильнымъ извозомъ, или милая, блая, полн ногрудая Веретенникова, игравшая на гитар и пвшая звучнымъ контральто Есть на Волг утесъ, или молодой оголевичъ, умный, ехидный, малоразговорчивый юноша въ роговыхъ очкахъ, читавшй Пруста и Джойса, были куда проще Бубнова. Къ этимъ Сонинымъ друн зьямъ примшивались и пожилые знакомые ея родителей, Ч все люди почтенные, общественные, чистые, вполн достойные {164} будущаго некролога въ сто кристальныхъ строкъ. Но, когда, въ юльскй день, отъ разрыва сердца умеръ на улиц, охнувъ и грузно упавъ ничкомъ, стан рый оголевичъ, и въ русскихъ газетахъ было очень много о незамнин мой утрат и подлинномъ труженик, и Михаилъ Платоновичъ, съ портфелемъ подмышкой, шелъ одинъ изъ первыхъ за гробомъ, среди розъ и чернаго мрамора еврейскихъ могилъ, Мартыну казалось, что слова некролога пламенлъ любовью къ Росси или всегда держалъ высоко перо Ч какъ-то унижаютъ покойнаго тмъ, что они же, эти слова могли быть примнены и къ Зиланову, и къ самому маститому автору некролога. Мартыну было больше всего жаль своеобразя покойн наго, дйствительно незамнимаго, Ч его жестовъ, бороды, пныхъ морщинъ, неожиданной застнчивой улыбки, и пиджачной пуговицы, висвшей на нитк, и манеры всмъ языкомъ лизнуть марку, прежде, чмъ ее налпить на конвертъ да хлопнуть по ней кулакомъ. Это было въ какомъ-то смысл цнне его общественныхъ заслугъ, для которыхъ былъ такой удобный шаблончикъ, Ч и со страннымъ перескокомъ мысли Мартынъ поклялся себ, что никогда самъ не будетъ состоять ни въ одной парти, не будетъ присутствовать ни на одномъ засдани, никогда не будетъ тмъ персонажемъ, которому предоставляется слово, или который закрываетъ преня и чувствуетъ при этомъ вс восторги гражданственности. И часто Мартынъ дивился, почему никакъ не можетъ заговорить о сокровенныхъ своихъ замыслахъ съ Зилановымъ, съ его друзьями, со всми этими дятельными, почтенными, безкорыстно любящими родину русскими людьми. {165} ХХХ.
Но Соня, Соня... Отъ ночныхъ мыслей объ экспедици, отъ литеран турныхъ бесдъ съ Бубновымъ, отъ ежедневныхъ трудовъ на теннис, онъ снова и снова къ ней возвращался, подносилъ для нея спичку къ газовой плит, гд сразу, съ сильнымъ пыхомъ, выпускалъ вс когти голубой огонь. Говорить съ ней о любви было безполезно, но однажды, провожая ее домой изъ кафе, гд они тянули сквозь соломинки шведскй пуншъ подъ скрипичный вой румына, онъ почувствовалъ такую нжн ность отъ теплоты ночи, и отъ того, что въ каждомъ подъзд стояла неподвижная чета, Ч такъ подйствовали на него ихъ смхъ и шопотъ, и внезапное молчане, Ч и сумрачное колыхане сирени въ палисаднин кахъ, и диковинныя тни, которыми свтъ фонаря оживлялъ са обновлявшагося дома, Ч что внезапно онъ забылъ обычную выдержку, обычную боязнь быть поднятымъ Соней на зубки, Ч и чудомъ заговон рилъ Ч и о чемъ? Ч о Гораци... Да, Горацй жилъ въ Рим, а Римъ походилъ на большую деревню, гд, впрочемъ, немало было мраморныхъ зданй, но тутъ же гнались за бшеной собакой, тутъ же хлюпала въ грязи свинья съ черными своими поросятами, Ч и всюду строили, стун чали плотники, громыхая, прозжала телга съ лигурйскимъ мрамон ромъ или огромной сосной, Ч но къ вечеру стукъ затихалъ, какъ затин халъ въ сумерки Берлинъ, и напослдокъ гремли желзныя цпи запираемыхъ {166} на ночь лавокъ, совсмъ, какъ гремли, спускаясь, ставни лавокъ берлинскихъ, и Горацй шелъ на Марсово поле, тщедушн ный, но съ брюшкомъ, лысый и ушастый, въ неряшливой тог, и слун шалъ нжный шопотъ бесдъ подъ портиками, прелестный смхъ въ темныхъ углахъ.
Ты такой милый, Ч вдругъ сказала Соня, Ч что я должна тебя поцловать, Ч только постой, отойдемъ сюда. У ршетки, черезъ котон рую свисала листва, Мартынъ привлекъ къ себ Соню, и, чтобы не терять ничего изъ этой минуты, не зажмурился, медленно цлуя ея холодныя мягкя губы, а слдилъ за блднымъ отсвтомъ на ея щек, за дрожью ея опущенныхъ вкъ: вки поднялись на мгновене, обнаживъ влажный слпой блескъ, и прикрылись опять, и она вздрагивала, и вытягивала губы, и вдругъ ладонью отодвинула его лицо, и, стуча зубами, вполголоса сказала, что больше не надо, пожалуйста, больше не надо.
А если я другого люблю? Ч спросила Соня съ нежданной живон стью, когда они снова побрели по улиц. Это ужасно, Ч сказалъ Марн тынъ и почувствовалъ, что было какое-то мгновене, когда онъ могъ Соню удержать, Ч а теперь она опять выскользнула. Убери руку, мн неудобно итти, что за манера, какъ воскресный приказчикъ, Ч вдругъ проговорила она, и послдняя надежда, блаженно теплое ощущене ея голаго предплечья подъ его рукой, Ч исчезло тоже. У него есть по крайней мр талантъ, Ч сказала она, Ч а ты Ч ничто, просто путешен ствующей барчукъ. У кого Ч у него? Она ничего не отвтила и молн чала до самаго дома;
но на прощане поцловала еще разъ, закинувъ ему за шею обнаженную руку, и, {167} съ серьезнымъ лицомъ, потупясь, заперла снутри дверь, и онъ прослдилъ сквозь дверное стекло, какъ она поднялась по стниц, поглаживая балюстраду, Ч и вотъ Ч исчезла за поворотомъ, и вотъ Ч потухъ свтъ.
Съ Дарвиномъ вроятно было то же самое, Ч подумалъ Марн тынъ, и ему страшно захотлось его повидать, Ч но Дарвинъ былъ далеко, въ Америк, посланный туда лондонской газетой. И на другой день простылъ слдъ этого вечера, точно его не было вовсе, и Соня ухала съ друзьями за-городъ, на Павлинй островъ, тамъ былъ пикн никъ, и купане, Мартынъ объ этомъ даже не зналъ, Ч и, когда вечен ромъ подходилъ къ ея дому, неся подмышкой большую плюшевую собаку съ малиновымъ бантомъ, купленную за пять минутъ до закрытя маган зина, то встртилъ на улиц всю возвращавшуюся компаню, и у Сони на плечахъ былъ пиджакъ Каллистратова, и какая-то вспыхивала между ней и Каллистратовымъ шутка, смыслъ которой никто Мартыну не потрудился открыть.
Тогда онъ ей написалъ письмо, и нсколько дней отсутствовалъ;
она ему отвтила дней черезъ десять цвтной фотографической открытн кой;
Ч смазливый молодой мужчина наклоняется сзади надъ зеленой скамейкой, на которой сидитъ смазливая молодая женщина, любуясь букетомъ розъ, а внизу золотыми буквами нмецкй стишокъ: Пускай умалчиваетъ сердце о томъ, что розы говорятъ. Каке миленьке, Ч написала на оборот Соня, Ч знай нашихъ! А ты Ч вотъ что: приходи, у меня три струны лопнули на ракет. И ни слова о письм. Но зато при одной изъ ближайшихъ встрчъ она сказала: Послушай, это глупо, можешь, наконецъ, пропустить одинъ день, тебя {168} замнитъ Кинн дерманъ. У него свои уроки, Ч нершительно отвтилъ Мартынъ, Ч но все же съ Киндерманомъ поговорилъ, и вотъ, въ удивительный день, совершенно безоблачный, Мартынъ и Соня похали въ озерныя, камын шевыя, сосновыя окрестности города, и Мартынъ героически держалъ данное ей слово, не длалъ мармеладныхъ глазъ Ч ея выражене Ч и не пытался къ ней прикоснуться. Съ этого дня началась между ними по случайному поводу серя особенныхъ разговоровъ. Мартынъ, ршивъ поразить Сонино воображене, очень туманно намекнулъ на то, что встун пилъ въ тайный союзъ, налаживающй кое-какя операци развдочнаго свойства. Правда, союзы таке существовали, правда, общй знакомый, поручикъ Мелкихъ, по слухамъ пробирался дважды кое-куда, правда и то, что Мартынъ все искалъ случая поближе съ нимъ сойтись (разъ даже угощалъ его ужиномъ) и все жаллъ, что не встртился въ Швейцари съ Грузиновымъ, о которомъ упомянулъ Зилановъ, и который, по навен деннымъ справкамъ, оказался человкомъ большихъ авантюръ, террорин стомъ, заговорщикомъ, руководителемъ недавнихъ крестьянскихъ возн станй. Я не знала, что ты о такихъ вещахъ думаешь. Но только, знаешь, если ты правда вступилъ въ организацю, очень глупо объ этомъ сразу болтать. Ахъ, я пошутилъ, Ч сказалъ Мартынъ и загадочно прищурился для того, чтобы Соня подумала, что онъ нарочно обратилъ это въ шутку. Но она этой тонкости не замтила;
валяясь на сухой, хвойными иглами устланной земл, подъ соснами, стволы которыхъ были испещрены солнцемъ, она закинула голыя руки за голову, показын вая прелестныя впадины подмышекъ, недавно {169} выбритыя и теперь словно заштрихованныя карандашомъ, Ч и сказала, что это странно, Ч она тоже объ этомъ часто думаетъ: вотъ есть на свт страна, куда входъ простымъ смертнымъ воспрещенъ: Какъ мы ее назовемъ? Ч спросилъ Мартынъ, вдругъ вспомнивъ игры съ Лидой на крымскомъ лукоморь. Что-нибудь такое Ч сверное, Ч отвтила Соня. Ч Смотри, блка. Блка, играя въ прятки, толчками поднялась по стволу и куда-то исчезла. Напримръ Ч Зоорландя, Ч сказалъ Мартынъ. Ч О ней упоминаютъ норманы. Ну, конечно Ч Зоорландя, Ч подхван тила Соня, и онъ широко улыбнулся, нсколько потрясенный неожин данно открывшейся въ ней способностью мечтать. Можно снять муран вья? Ч спросилъ онъ въ скобкахъ. Зависитъ откуда. Съ чулка.
Убирайся, милый, Ч обратилась она къ муравью, смахнула его сама и продолжала: Тамъ холодныя зимы и сосулищи съ крышъ, Ч цлая система, какъ, что-ли, органныя трубы, Ч а потомъ все таетъ, и все очень водянисто, и на снгу Ч точки врод копоти, вообще, знаешь, я все могу теб разсказать, вотъ, напримръ, вышелъ тамъ законъ, что всмъ жителямъ надо брить головы, и потому теперь самые важные, самые таке влятельные люди Ч парикмахеры. Равенство головъ, Ч сказалъ Мартынъ. Да. И конечно лучше всего лысымъ. И, знаешь Ч Бубновъ былъ бы счастливъ, Ч въ шутку вставилъ Мартынъ. На это Соня почему-то обидлась и вдругъ изсякла. Все же съ того дня она изрдка соизволяла играть съ нимъ въ Зоорландю, и Мартынъ терзался мыслью, что она, быть можетъ, изощренно глумится надъ нимъ и вотъ вотъ заставитъ его оступиться, доведя его незамтно до черты, за котон рой {170} бредни становятся безвкусны, и внезапнымъ хохотомъ разбун дивъ босого лунатика, который видитъ вдругъ и карнизъ, на которомъ виситъ, и свою задравшуюся рубашку, и толпу на панели, глядящую вверхъ, и каски пожарныхъ. Но если это былъ со стороны Сони обманъ, Ч все равно, все равно, его прельщала возможность пускать передъ ней душу свою налегк. Они изучали зоорландскй бытъ и законы, страна была скалистая, втреная, и втеръ признанъ былъ благою силой, ибо, ратуя за равенство, не терплъ башенъ и высокихъ деревьевъ, а самъ былъ только выразителемъ соцальныхъ стремленй воздушныхъ слоевъ, прилежно слдящихъ, чтобы вотъ тутъ не было жарче, чмъ вотъ тамъ. И конечно искусства и науки объявлены были вн закона, ибо слишкомъ обидно и раздражительно для честныхъ невн ждъ видть задумчивость грамотя и его слишкомъ толстыя книги. Брин тоголовые, въ бурыхъ рясахъ, зоорландцы грлись у костровъ, въ котон рыхъ звучно лопались струны сжигаемыхъ скрипокъ, а иные поговаривали о томъ, что пора пригладить гористую страну, взорвать горы, чтобы он не торчали такъ высокомрно. Иногда среди общей бесды, за столомъ, напримръ, Ч Соня вдругъ поворачивалась къ нему и быстро шептала: Ты слышалъ, вышелъ законъ, запретили гусеницамъ окукляться, Ч или: Я забыла теб сказать, что Саванъ-на-рыло (кличка одного изъ вождей) приказалъ врачамъ лечить вс болзни однимъ способомъ, а не разбрасываться. {171} ХХХ.
Вернувшись на зиму въ Швейцарю, Мартынъ предвкушалъ занятн ную корреспонденцю, но Соня въ нечастыхъ своихъ письмахъ не упомин нала больше о Зоорланди;
зато въ одномъ изъ нихъ просила отъ имени отца передать Грузинову привтъ. Оказалось, что Грузиновъ жилъ какъ разъ въ гостиниц, столь привлекшей Мартына, но, когда онъ на лыжахъ спустился туда, то узналъ, что Грузиновъ на время ухалъ.
Привтъ онъ передалъ жен Грузинова, Валентин Львовн, свжей, ярко одтой, сорокалтней дам съ изсиня черными волосами, улыбавн шейся очень осторожно, такъ какъ передне зубы (всегда запачканные карминомъ) черезчуръ выдавались, и она спшила натянуть на нихъ верхнюю губу. Такихъ очаровательныхъ рукъ, какъ у нея, Мартынъ никогда не видалъ: маленькихъ, мягкихъ, въ жаркихъ перстняхъ. Но, хотя ее вс считали привлекательной и восхищались ея плавными тлон движенями, звучнымъ, ласковымъ голосомъ, Мартынъ остался холон денъ, и ему было непрятно, что она, чего добраго, старается ему нран виться. Боялся онъ, впрочемъ, зря. Валентина Львовна была къ нему такъ же равнодушна, какъ къ высокому, носатому англичанину съ сдой щетиной на узкой голов и съ пестрымъ шарфомъ вокругъ шеи, который каталъ ее на салазкахъ.
Мужъ вернется только въ юл, Ч сказала она и принялась {172} разспрашивать про Зилановыхъ....Да-да, я слышала, Ч несчастн ная мать, Ч (Мартынъ упомянулъ объ Ирин). Ч Вы вдь знаете, съ чего это началось? Мартынъ зналъ: четырнадцатилтняя Ирина, тогда тихая, полная двочка, склонная къ меланхоли, оказалась съ матерью въ теплушк, среди всякаго сброда. Он хали безконечно, Ч и двое забякъ, несмотря на уговоры товарищей, то и дло щупали, щипали, щекотали ее и говорили чудовищныя сальности, и мать, улыбаясь отъ ужаса, безпомощно старалась ее защитить и все повторяла: Ничего, Ирочка, ничего, ахъ, пожалуйста, оставьте двочку, какъ вамъ не совстно, ничего, Ирочка... Ч и совершенно такъ же вскрикивала и причитала, и совершенно такъ же держала дочь за голову, когда, уже въ другомъ вагон, поближе къ Москв, солдаты Ч на полномъ ходу Ч вытискивали въ окно ея толстаго мужа, который чудомъ подобралъ семью на засыпанной снгомъ станци. Да, онъ былъ очень толстъ и истерически смялся, такъ какъ застрялъ въ окн, но наконецъ напин равше густо ухнули, и онъ исчезъ, и мимо пустого окна мчался слпой снгъ. Затмъ былъ у Ирины тифъ, и она непонятно какъ выжила, но перестала владть человческой рчью и только въ Лондон научилась по разному мычать и довольно сносно произносить ма-ма.
Мартынъ, никогда какъ-то Ириной не занимался, давно привыкн нувъ къ ея дурости, но теперь что-то его потрясло, когда Валентина Львовна сказала: Вотъ у нихъ въ дом есть постоянный живой симн волъ. Зоорландская ночь показалась еще темне, дебри ея совъ еще глубже, и Мартынъ уже зналъ, что никто и ничто не можетъ {173} ему помшать вольнымъ странникомъ пробраться въ эти са, гд въ сумрак мучатъ толстыхъ дтей, и пахнетъ гарью и тлномъ. И, когда онъ по весн впопыхахъ вернулся въ Берлинъ, къ Сон, ему мерещин лось (такъ полны приключенй были его зимня ночи), что онъ уже побын валъ въ той одинокой, отважной экспедици и вотъ Ч будетъ разсказын вать, разсказывать. Войдя къ ней въ комнату, онъ сказалъ, торопясь это выговорить, покамстъ еще не подпалъ подъ знакомое опустошительное вляне ея тусклыхъ глазъ: Такъ, такъ я когда-нибудь вернусь и тогда, вотъ тогда... Ничего никогда не будетъ, Ч воскликнула она тономъ пушкинской Наины. Была она еще блдне обыкновеннаго, очень устан вала на служб;
дома ходила въ старомъ черномъ бархатномъ плать съ ремешкомъ вокругъ бедеръ и въ шлепанцахъ съ потрепанными помпон нами. Часто по вечерамъ, надвъ макинтошъ, она уходила куда-то, и Мартынъ, послонявшись по комнатамъ, медленно направлялся къ трамн вайной остановк, глубоко засунувъ руки въ карманы штановъ, а перен бравшись на другой конецъ Берлина, нжно посвистывалъ подъ окномъ танцовщицы изъ Эреба, съ которой познакомился въ теннисномъ клуб. Она вылетала на балкончикъ и на мигъ замирала у перилъ, и затмъ исчезала, и, вылетвъ опять, бросала ему завернутый въ бумагу ключъ. У нея Мартынъ пилъ зеленый мятный ликеръ и цловалъ ее въ золотую голую спину, и она сильно сдвигала лопатки и трясла головой.
Онъ любилъ смотрть, какъ она, быстро и тсно переставляя мускулин стыя загорлыя ноги, ходитъ по комнат, ругмя-ругая все того же антрепренера, любилъ ея странное лицо съ неестественно тонкими брон вями, оранжеватымъ {174} румянцемъ и гладко зачесанными назадъ волосами, Ч и тщетно старался не думать о Сон. Какъ-то, въ майскй вечеръ, когда онъ съ улицы переливчато и тихо свистнулъ, на балконн чик, вмсто танцовщицы, появился пожилой господинъ въ подтяжкахъ;
Мартынъ вздохнулъ и ушелъ, вернулся къ дому Зилановыхъ и ходилъ взадъ и впередъ, отъ фонаря къ фонарю. Соня появилась за-полночь, одна, и, пока она рылась въ сумк, ища связку ключей, Мартынъ къ ней подошелъ и робко спросилъ, куда она ходила. Ты меня оставишь когда нибудь въ поко? Ч воскликнула Соня и, не дождавшись отвта, хрустнула дважды ключомъ, и тяжелая дверь открылась, замерла, бухн нула. А затмъ Мартыну стало казаться, что не только Соня, но и вс обще знакомые, какъ-то его сторонятся, что никому онъ не нуженъ и никмъ не любимъ. Онъ заходилъ къ Бубнову, и тотъ смотрлъ на него страннымъ взглядомъ, просилъ извиненя и продолжалъ писать. И, наконецъ, чувствуя, что еще немного, и онъ превратится въ Сонину тнь и будетъ до конца жизни скользить по берлинскимъ панелямъ, израсходовавъ на тщетную страсть то важное, торжественное, что зрло въ немъ. Мартынъ ршилъ развязаться съ Берлиномъ и гд-нибудь, все равно гд, въ очистительномъ одиночеств спокойно обдумать планъ экспедици. Въ середин мая, уже съ билетомъ на Страсбургъ въ бумажн ник, онъ зашелъ попрощаться съ Соней, и конечно ея не оказалось дома;
въ сумеркахъ комнаты сидла, вся въ бломъ, Ирина, плавала въ сумеркахъ, какъ призрачная черепаха и не сводила съ него глазъ, и тогда онъ написалъ на конверт: Въ Зоорланди вводится полярная ночь, Ч и, оставивъ конвертъ {175} на Сониной подушк, слъ въ ожидавшй таксомоторъ и, безъ пальто, безъ шляпы, съ однимъ чемодан номъ, Ч ухалъ.
ХХХ.
Какъ только тронулся поздъ, Мартынъ ожилъ, повеселлъ, исполнился дорожнаго волненя, въ которомъ онъ теперь усматривалъ необходимую тренировку. Пересвъ во французскй поздъ, идущй черезъ Лонъ на югъ, онъ какъ будто окончательно высвободился изъ Сониныхъ тумановъ. И вотъ, уже за Лономъ, развернулась южная ночь, отраженя оконъ бжали блдными квадратами по черному скату, и въ грязномъ, до ужаса жаркомъ отдлени второго класса единственнымъ спутникомъ Мартына былъ пожилой французъ, бритый, бровастый, съ лоснящимися маслаками. Французъ скинулъ пиджакъ и быстрымъ перен боромъ пальцевъ сверху внизъ разстегнулъ жилетъ;
стянулъ манжеты, словно отвинтилъ руки, и бережно положилъ эти два крахмальныхъ цилиндра въ стку. Затмъ, сидя на краю лавки, покачиваясь, Ч поздъ шелъ во всю, Ч поднявъ подбородокъ, онъ отцпилъ воротникъ и галн стукъ, и такъ какъ галстукъ былъ готовый, пристяжной, то опять было впечатлне, что человкъ разбирается по частямъ и сейчасъ сниметъ голову. Обнаживъ дряблую, какъ у индюка, шею, французъ облегченно ею повертлъ и, согнувшись, крякая, смнилъ ботинки на старыя ночн ныя туфли. Теперь въ открытой на курчавой груди рубашк, онъ произн водилъ впечатлне добраго малаго, слегка подвыпившаго, Ч ибо эти ночные спутники, съ блестящими {176} блдными лицами и осон ловлыми глазами, всегда кажутся захмелвшими отъ вагонной качки и жары. Порывшись въ корзин, онъ вынулъ бутылку краснаго вина и большой апельсинъ, сперва глотнулъ изъ горлышка, чмокнулъ губами, крпко, со скрипомъ, вдавилъ пробку обратно, и принялся большимъ пальцемъ оголять апельсинъ, предварительно укусивъ его въ темя. И тутъ, встртившись глазами съ Мартыномъ, который, положивъ на колно Таухницъ, только что приготовился звнуть, французъ заговон рилъ: Это уже Провансъ, Ч сказалъ онъ съ улыбкой, шевельнувъ усан той бровью по направленю окна, въ зеркально-черномъ стекл котораго чистилъ апельсинъ его тусклый двойникъ. Да, чувствуется югъ, Ч отвтилъ Мартынъ. Вы англичанинъ? Ч освдомился тотъ и разон рвалъ на дв части очищенный, въ клочьяхъ сдины, апельсинъ. Пран вильно, Ч отвтилъ Мартынъ. Ч Какъ вы угадали? Французъ, сочно жуя, повелъ плечомъ. Не такъ ужъ мудрено, Ч сказалъ онъ, и, глотн нувъ, указалъ волосатымъ пальцемъ на Таухницъ. Мартынъ снисходин тельно улыбнулся. А я лонецъ, Ч продолжалъ тотъ, Ч и состою въ винной торговл. Мн приходится много разъзжать, но я люблю двин жене. Видишь новыя мста, новыхъ людей, мръ Ч наконецъ. У меня жена и маленькая дочь, Ч добавилъ онъ, вытирая бумажкой концы растопыренныхъ пальцевъ. Затмъ, посмотрвъ на Мартына, на его единственный чемоданъ, на мятые штаны и сообразивъ, что англичан нинъ-туристъ врядъ ли похалъ бы вторымъ классомъ, онъ сказалъ, заране кивая: Вы путешественникъ? Мартынъ понялъ, что это прон сто сокращене Ч вояжеръ вмсто комивояжеръ. Да, я именно {177} путешественникъ, Ч отвтилъ онъ, старательно придавая французской рчи британскую густоту, Ч но путешественникъ въ боле широкомъ смысл. Я ду очень далеко. Но вы въ коммерци? Мартынъ замон талъ головой. Вы это, значитъ, длаете для вашего удовольн ствя? Ч Пожалуй, Ч согласился Мартынъ. Французъ помолчалъ и затмъ спросилъ: Вы дете пока-что въ Марсель? Да, вроятно въ Марсель. У меня, видите-ли, не вс еще приготовленя закончены.
Французъ кивнулъ, но явно былъ озадаченъ. Приготовленя, Ч прон должалъ Мартынъ, Ч должны быть въ такихъ вещахъ очень тщательны.
Pages: | 1 | 2 | 3 | Книги, научные публикации