Книги, научные публикации Pages:     | 1 | 2 | 3 | -- [ Страница 1 ] --

ПА МЯ ТН ИК И ЛИ ТЕ РАТУР Ы ПА МЯ ТН ИК И ЛИ ТЕ РАТУР Ы В. Сиринъ Подвигъ ImWerdenVerlag Mnchen 2007 Текстъ подготовленъ для некоммерческаго распространеня Сергемъ Виницкимъ по репринтному изданю:

Ardis, Ann Arbor, 1974. Дополнительная вычитка: Александръ Свирилинъ.

Современныя записки, Парижъ, 1932.

й - некоммерческое электронное издание, 2007 Посвящаю моей жен.

.

Эдельвейсъ, ддъ Мартына, былъ, какъ это ни смшно, швейцан рецъ, Ч рослый швейцарецъ съ пушистыми усами, воспитывавшй въ шестидесятыхъ годахъ дтей петербургскаго помщика Индрикова и женившйся на младшей его дочери. Мартынъ сперва полагалъ, что именно въ честь дда названъ бархатно-блый альпйскй цвтокъ, баловень гербаревъ. Вовсе отказаться отъ этого онъ и позже не могъ.

Дда онъ помнилъ ясно, но только въ одномъ вид, въ одномъ полон жени: старикъ, весь въ бломъ, толстый, свтлоусый, въ панамской шляп, въ пикейномъ жилет, богатомъ брелоками (изъ которыхъ самый занимательный Ч кинжалъ съ ноготокъ), сидитъ на скамь передъ домомъ, въ подвижной тни липы. На этой скамь ддъ и умеръ, держа на ладони любимые золотые часы, съ крышкой какъ золотое зеркальце.

Апоплекся застала его на этомъ своевременномъ жест, и стрлка, по семейному преданю, остановилась вмст съ его сердцемъ. Затмъ ддушка Эдельвейсъ годами сохранялся въ грузномъ кожаномъ альбом;

въ его время снимали со вкусомъ, съ разстановкой, это была операця не шуточная, пацентъ долженъ былъ замереть надолго, Ч еще {7} не прин шло, вмст съ моментальной фотографей, разршене на улыбку.

Сложностью свтописи объяснялись увсистость и крпость бравыхъ ддушкиныхъ позъ на блдноватыхъ, но очень добротныхъ фотон графяхъ, Ч ддушка въ молодости, съ ружьемъ, съ убитымъ вальдшнен помъ у ногъ, ддушка на кобыл Дэзи, ддушка на полосатой верандон вой лавк, съ черной таксой, не хотвшей сидть смирно, а потому получившейся съ тремя хвостами. И только въ тысяча девятьсотъ восемн надцатомъ году ддушка Эдельвейсъ исчезъ окончательно, ибо сгорлъ альбомъ, сгорлъ столъ, гд альбомъ лежалъ, сгорла и вся усадьба, которую, по глупости, спалили цликомъ, вмсто того, чтобы пожин виться обстановкой, мужички изъ ближней деревни.

Отецъ Мартына врачевалъ накожныя болзни, былъ знаменитъ, Ч тоже, какъ и ддъ, блъ и тученъ, любилъ въ свободное время удить бычковъ и обладалъ великолпной коллекцей кинжаловъ, сабель, а также длинныхъ старинныхъ пистолетовъ, изъ-за которыхъ приверн женцы боле новыхъ системъ чуть его не разстрляли. Весной восемнан дцатаго года онъ отяжеллъ, распухъ, сталъ задыхаться и умеръ при неясныхъ обстоятельствахъ. Его жена, Софья Дмитревна, жила въ то время съ сыномъ подъ Ялтой: городокъ примрялъ то одну власть, то другую, и все привередничалъ.

Это была розовая, веснущатая, моложавая женщина, съ копной блдныхъ волосъ, съ приподнятыми бровями, густоватыми у перенон сицы, но почти незамтными поближе къ вискамъ, и со щелками въ удлиненныхъ мочкахъ нжныхъ ушей, которыя прежде она пронимала сережками. {8} Еще недавно она сильно и ловко играла въ теннисъ на площадк въ парк, существовавшей съ восьмидесятыхъ годовъ, осенью много каталась на черномъ велосипед Энфильдъ по аллеямъ, по шумно шуршащимъ коврамъ сухихъ листьевъ, или отмахивала пшкомъ по упругой обочин весь длинный, съ дтства любимый путь между Ольн ховымъ и Воскресенскимъ, поднимая и опуская, какъ заправскй ходокъ, конецъ дорогой трости съ коралловымъ набалдашникомъ. Въ Петерн бург она слыла англоманкой и славу эту любила, краснорчиво говон рила о бойскаутахъ, о Киплинг, и находила совершенно особое удон вольстве въ частыхъ посщеняхъ Дрюса, гд, уже на стниц, передъ большой рекламой (женщина, сочно намыливающая голову мальчишк), привтствовалъ васъ замчательный запахъ мыла, лаванды, съ примсью еще чего-то, говорившаго о резиновыхъ ваннахъ, футбольн ныхъ мячахъ и круглыхъ, тяжеленькихъ, туго спеленутыхъ рождественн скихъ пуддингахъ. И разумется, первыя книги Мартына были на англйскомъ язык: Софья Дмитревна, какъ чумы, боялась Задушевн наго Слова и внушила сыну такое отвращене къ титулованнымъ смугн лянкамъ Чарской, что и впослдстви Мартынъ побаивался всякой книги, написанной женщиной, чувствуя и въ лучшихъ изъ этихъ книгъ безсознательное стремлене немолодой и, быть можетъ, дебелой дамы нарядиться въ смазливое имя и кошечкой свернуться на канапе. Софья Дмитревна не терпла уменьшительныхъ, слдила за собой, чтобы ихъ не употреблять, и сердилась, когда мужъ говаривалъ: У мальчугана опять кашелекъ, посмотримъ, нтъ ли температурки. Русская же литература для дтей кишмя кишла {9} сюсюкающими словами, или же гршила другимъ Ч нравоучительствомъ.

Если фамиля дда Мартына цвла въ горахъ, то двичья фамиля бабки, волшебнымъ происхожденемъ разнясь отъ Волковыхъ, Куницын ныхъ, Блкиныхъ, относилась къ русской сказочной фаун. Дивные зври рыскали нкогда по нашей земл. Но русскую сказку Софья Дмитревна находила аляповатой, злой и убогой, русскую псню Ч безн смысленной, русскую загадку Ч дурацкой и плохо врила въ пушн кинскую няню, говоря, что поэтъ ее самъ выдумалъ вмст съ ея побасн ками, спицами и тоской. Такимъ образомъ, Мартынъ въ раннемъ дтств не узналъ иного, что впослдстви сквозь самоцвтную волну памяти могло бы прибавить къ его жизни еще одно очароване, но очарон ванй было и такъ вдосталь, и ему не приходилось жалть, что не Ерун сланомъ, а западнымъ братомъ Еруслана, было въ дтств разбужено его воображене. Да и не все ли равно, откуда приходитъ нжный толн чокъ, отъ котораго трогается и катится душа, обреченная посл сего никогда не прекращать движеня.

.

Надъ маленькой, узкой кроватью, съ блыми веревчатыми ршетн ками по бокамъ и съ иконкой въ головахъ (въ грубоватой прорзи фольги Ч лаково-коричневый святой, а малиновый плюшъ на испод подъденъ не то молью, не то самимъ Мартыномъ), висла на свтлой стн {10} акварельная картина: густой съ и уходящая вглубь витая тропинка. Межъ тмъ, въ одной изъ англйскихъ книжонокъ, который мать читывала съ нимъ, Ч и какъ медленно и таинственно она произнон сила слова, доходя до конца страницы, какъ таращила глаза, положивъ на нее маленькую блую руку въ легкихъ веснушкахъ и спрашивая:

Что же, ты думаешь, случилось дальше? Ч былъ разсказъ именно о такой картин съ тропинкой въ су прямо надъ кроватью мальчика, который однажды, какъ былъ, въ ночной рубашк, перебрался изъ постели въ картину, на тропинку, уходящую въ съ. Мартына волнон вала мысль, что мать можетъ замтить сходство между акварелью на стн и картинкой въ книжк: по его расчету, она, испугавшись, предотвратила бы ночное путешестве тмъ, что картину бы убрала, и потому всякй разъ, когда онъ въ постели молился передъ сномъ (снан чала коротенькая молитва по-англйски Ч лисусе нжный и кроткй, услышь маленькаго ребенка, Ч а затмъ Отче Нашъ по-славянски, при чемъ какого-то Якова мы оставляли должникамъ нашимъ), быстро лепеча и стараясь колнями встать на подушку, Ч что мать считала недопустимымъ по соображенямъ аскетическаго порядка, Ч Мартынъ молился о томъ, чтобы она не замтила соблазнительной тропинки какъ разъ надъ нимъ. Вспоминая въ юности то время, онъ спрашивалъ себя, не случилось ли и впрямь такъ, что съ изголовья кровати онъ однажды прыгнулъ въ картину, и не было ли это началомъ того счастливаго и мучительнаго путешествя, которымъ обернулась вся его жизнь. Онъ какъ будто помнилъ холодокъ земли, зеленыя сумерки са, излуки трон пинки, пересченной {11} тамъ и сямъ горбатымъ корнемъ, мелькане стволовъ, мимо которыхъ онъ босикомъ бжалъ, и странный темный возн духъ, полный сказочныхъ возможностей.

Бабушка Эдельвейсъ, рожденная Индрикова, ревностно занимаясь акварелью во дни молодости, врядъ ли предвидла, когда мшала на фарфоровой палитр синенькую краску съ желтенькой, что въ этой рождающейся зелени будетъ когда-нибудь плутать ея внукъ. Волнене, которое Мартынъ узналъ, и которое съ той поры, въ различныхъ проявн леняхъ и сочетаняхъ, всегда уже сопутствовало его жизни, было какъ разъ тмъ чувствомъ, которое мать и хотла въ немъ развить, Ч хотя сама бы затруднилась подыскать этому чувству назване, Ч знала только, что нужно каждый вечеръ питать Мартына тмъ, чмъ ее самое питала когда-то покойная гувернантка, старая, мудрая госпожа Брукъ, сынъ которой собиралъ орхидеи на Борнео, леталъ на аэростат надъ Сахарой, а погибъ отъ взрыва котла въ турецкой бан. Она читала, и Мартынъ слушалъ, стоя въ кресл на колняхъ и облокотясь на столъ, и было очень трудно кончить, увести его спать, онъ все просилъ еще и еще. Иногда она носила его по стниц въ спальню на спин, и это называлось дровоскъ. Передъ сномъ онъ получалъ изъ жестяной коробки, оклееной голубой бумагой, англйскй бисквитъ. Сверху были замчательные сорта съ сахарными нашлепками, поглубже Ч печенья имбирныя, кокосовыя, а въ грустный вечеръ, когда онъ доходилъ до дна, приходилось довольствоваться третьеклассной породой, Ч простой и прсной.

И все шло Мартыну въ прокъ, Ч и хрустящее англйское печенье, и приключеня Артуровыхъ рыцарей, Ч та {12} сладкая минута, когда юноша, племянникъ, быть можетъ, сэра Тристрама, въ первый разъ надваетъ по частямъ блестящя выпуклыя латы и детъ на свой первый поединокъ;

и каке-то далеке, круглые острова, на которые смотритъ съ берега двушка въ разввающихся одеждахъ, держащая на кисти сокола въ клобучк;

и Синдбадъ, въ красномъ платк, съ золотымъ кольцомъ въ ух;

и морской змй, зелеными шинами торчащй изъ воды до самаго горизонта;

и ребенокъ, нашедшй мсто, гд конецъ радуги уткнулся въ землю;

Ч и, какъ отголосокъ всего этого, какъ чмъ то родственный образъ, Ч чудесная модель длиннаго фанерно-коричневаго вагона въ окн общества спальныхъ вагоновъ и великихъ международныхъ эксн прессовъ, Ч на Невскомъ проспект, въ тусклый морозный день съ легн кой заметью, когда приходится носить черные вязаные рейтузы поверхъ чулокъ и штанишекъ.

.

Она любила его ревниво, дико, до какой-то душевной хрипоты, Ч и, когда она съ нимъ, посл размолвки съ мужемъ, поселилась отдльно, и Мартынъ по воскресеньямъ посщалъ квартиру отца, гд подолгу возился съ пистолетами и кинжалами, межъ тмъ какъ отецъ спокойно читалъ газету и, не поднимая головы, изрдка отвчалъ да, заряженн ный или да, отравленный, Софья Дмитревна едва могла усидть дома, мучась вздорной мыслью, что ея нивый мужъ нтъ-нтъ да и предприметъ что-нибудь, Ч удержитъ сына при себ. Мартынъ {13} же былъ съ отцомъ очень ласковъ и учтивъ, стараясь по возможности смягн чить наказане, ибо считалъ, что отецъ удаленъ изъ дому за провинн ность, за то, что какъ-то, на дач, тнимъ вечеромъ, сдлалъ нчто такое съ роялемъ, отчего тотъ издалъ совершенно потрясающй звукъ, словно ему наступили на хвостъ, Ч и на другой день отецъ ухалъ въ Петербургъ и больше не возвращался. Это было какъ разъ въ годъ, когда убили въ сара австрйскаго герцога, Ч Мартынъ очень живо представилъ себ этотъ сарай, съ хомутами по стн, и герцога въ шляп съ плюмажемъ, отражающаго шпагой человкъ пять заговорщин ковъ въ черныхъ плащахъ, и огорчился, когда выяснилась ошибка.

Ударъ по клавишамъ произошелъ безъ него, Ч онъ въ комнат рядомъ чистилъ зубы густо-пнящейся, сладкой на вкусъ пастой, которая была особенно привлекательна слдующей надписью по-англйски: Улучшить пасту мы не могли, а потому улучшили тубочку, Ч и дйствительно отверсте было щелью, такъ что выжимаемая паста ложилась на щетку не червячкомъ, а ленточкой.

Послднй разговоръ съ мужемъ Софья Дмитревна вспомнила полностью, со всми подробностями и оттнками, въ тотъ день, когда пришло въ Ялту извсте о его смерти. Мужъ сидлъ у плетенаго стон лика, осматривалъ кончики короткихъ, растопыренныхъ пальцевъ, и она ему говорила, что такъ нельзя дальше, что они давно чуже другъ другу, что она готова хоть завтра забрать сына и ухать. Мужъ ниво улын бался и хрипловатымъ, тихимъ голосомъ отвчалъ, что она права, увы, права, и говорилъ, что онъ удетъ отсюда самъ, да и въ город сниметъ отдльную квартиру. Его тихй {14} голосъ, мирная полнота, а пуще всего Ч пилочка, которой онъ во всякое время терзалъ мягке ногти, выводили ее изъ себя, Ч и ей казалось, что есть чудовищное въ томъ спокойстви, съ которымъ они оба разсуждаютъ о разлук, хотя бурныя рчи и слезы были бы, конечно, еще ужасне. Погодя онъ поднялся и, пиля ногти, принялся ходить взадъ и впередъ по комнат, и съ мягкой улыбкой говорилъ о житейскихъ мелочахъ будущей розной жизни (нелпую роль играла при этомъ карета), Ч и вдругъ, ни съ того, ни съ сего, проходя мимо открытаго рояля, двинулъ со всей силы сжатымъ кулакомъ по клавишамъ, и это было, словно въ раскрывшуюся на мигъ дверь ворвался нестройный вопль;

посл чего онъ прежнимъ тихимъ голосомъ продолжалъ прерванную фразу, а проходя опять мимо рояля, осторожно его прикрылъ.

Смерть отца, котораго онъ любилъ мало, потрясла Мартына именно потому, что онъ не любилъ его какъ слдуетъ, а кром того онъ не могъ отдлаться отъ мысли, что отецъ умеръ въ немилости. Тогда-то Мартынъ впервые понялъ, что человческая жизнь идетъ излучинами, и что вотъ, первый плесъ пройденъ, и что жизнь повернулась въ ту минуту, когда мать позвала его изъ кипарисовой аллеи на веранду и скан зала страннымъ голосомъ: Я получила письмо отъ Зиланова, Ч а потомъ продолжала по-англйски: Я хочу, чтобъ ты былъ храбрымъ, очень храбрымъ, это о твоемъ отц, его больше нтъ. Мартынъ поблдн нлъ и растерянно улыбнулся, а затмъ долго блуждалъ по Воронн цовскому парку, повторяя изрдка дтское прозване, которое когда-то далъ отцу, и стараясь представить себ, Ч и съ какой-то теплой и томн ной убдительностью {15} себ представляя, Ч что отецъ его рядомъ, спереди, позади, вотъ за этимъ кедромъ, вонъ на томъ покатомъ лугу, близко, далеко, повсюду.

Было жарко, хотя недавно прошелъ бурный дождь. Надъ лаковой мушмулой жужжали мясныя мухи. Въ бассейн плавалъ злой черный лебедь, поводя пунцовымъ, словно накрашенымъ клювомъ. Съ миндальн ныхъ деревецъ облетли лепестки и лежали, блдные, на темной земл мокрой дорожки, напоминая миндали въ пряник. Невдалек отъ огромн ныхъ ливанскихъ кедровъ росла одна единственная березка съ тмъ осон бымъ наклономъ листвы (словно расчесывала волосы, спустила пряди съ одной стороны, да такъ и застыла), какой бываетъ только у березъ. Прон плыла бабочка-парусникъ, вытянувъ и сложивъ свои ласточковые хвон сты. Сверкающй воздухъ, тни кипарисовъ, Ч старыхъ, съ рыжинкой, съ мелкими шишками, спрятанными за пазухой, Ч зеркально-черная вода бассейна, гд вокругъ лебедя расходились круги, сяющая синева, гд вздымался, широко опоясанный каракулевой хвоей, зубчатый Ай Петри, Ч все было насыщено мучительнымъ блаженствомъ, и Мартыну казалось, что въ распредлени этихъ тней и блеска тайнымъ образомъ участвуетъ его отецъ.

Если бы теб было не пятнадцать, а двадцать тъ, Ч вечеромъ того дня говорила Софья Дмитревна, Ч если бы гимназю ты уже конн чилъ, и если бъ меня уже не было на свт, ты бы, конечно, могъ, ты, пожалуй, былъ бы обязанъ... Она задумалась посреди словъ, предстан вивъ себ какую-то степь, какихъ-то всадниковъ въ папахахъ и старан ясь издали узнать среди нихъ Мартына. Но онъ, слава {16} Богу, стон ялъ рядомъ, въ открытой рубашк, подъ гребенку остриженный, коричн невый отъ солнца, со свтлыми, незагорвшими лучиками у глазъ. А хать въ Петербургъ... Ч вопросительно произнесла она, и на неизвстн ной станци разорвался снарядъ, паровозъ всталъ на дыбы... Вроятно это все когда-нибудь кончится, Ч сказала она, спустя минуту. Ч Пока же надо придумать что-нибудь. Я пойду выкупаюсь, Ч примирительно вставилъ Мартынъ. Ч Тамъ Коля, Лида, вс. Конечно, пойди, Ч скан зала Софья Дмитревна. Ч Въ общемъ революця пройдетъ, и будетъ странно вспоминать, и ты очень поправился въ Крыму. И въ ялтинской гимнази какъ-нибудь доучишься. Посмотри, какъ тамъ хорошо освщено, правда? Ночью оба, и мать и сынъ, не могли уснуть и думали о смерти.

Софья Дмитревна, стараясь думать тихо, то-есть не всхлипывать и не вздыхать (дверь въ комнату сына была полуоткрыта), опять вспоминала, подробно и щепетильно, все то, что привело къ разрыву съ мужемъ, и, провряя каждое мгновене, она ясно видла, что тогда-то и тогда-то нельзя было ей поступить иначе, и все-таки таилась гд-то ошибка, и все-таки, если бы они не разстались, онъ не умеръ бы такъ, одинъ, въ пустой комнат, задыхающйся, безпомощный, вспоминающй, быть можетъ, послднй годъ ихъ счастья (не ахти какого счастья) и послдн нюю заграничную поздку, Баррицъ, прогулку на Круа-де-Мугеръ, галн лерейки Байонны. Была нкая сила, въ которую она крпко врила, столь же похожая на Бога, сколь похожи на никогда невидннаго человка его домъ, его вещи, его теплица и паска, далекй голосъ его, случайно услышанный ночью въ пол. Она стснялась эту силу назвать {17} именемъ Божимъ, какъ есть Петры и Иваны, которые не могутъ безъ чувства фальши произнести Петя, Ваня, межъ тмъ, какъ есть друге, которые, передавая вамъ длинный разговоръ, разъ двадцать прон смакуютъ свое имя и отчество, или еще хуже Ч прозвище. Эта сила не вязалась съ церковью, никакихъ грховъ не отпускала и не карала, Ч но просто было иногда стыдно передъ деревомъ, облакомъ, собакой, стыдно передъ воздухомъ, такъ же бережно и свято несущимъ дурное слово, какъ и доброе. И теперь, думая о непрятномъ, нелюбимомъ муж и о его смерти, Софья Дмитревна, хотя и повторяла слова молитвъ, родн ныхъ ей съ дтства, на самомъ же дл напрягала вс силы, чтобы, подн крпившись двумя-тремя хорошими воспоминанями, Ч сквозь туманъ, сквозь больше пространства, сквозь все то, что непонятно, Ч поцлон вать мужа въ лобъ. Съ Мартыномъ она никогда прямо не говорила о вещахъ этого порядка, но всегда чувствовала, что все другое, о чемъ они говорятъ, создаетъ для Мартына, черезъ ея голосъ и любовь, такое же ощущене Бога, какъ то, что живетъ въ ней самой. Мартынъ, лежавшй въ сосдней комнат и нарочито храпвшй, чтобы мать не думала, что онъ бодрствуетъ, тоже мучительно вспоминалъ, тоже пытался осмыслить смерть и уловить въ темной комнат посмертную нжность. Онъ думалъ объ отц всей силой души, производилъ даже нкоторые опыты, говон рилъ себ: если вотъ сейчасъ скрипнетъ половица, или что-то стукнетъ, значитъ, онъ меня слышитъ и отвчаетъ... Длалось страшно ждать стука, было душно и тягостно, шумло море, тонко пли комары. А то вдругъ онъ съ совершенной ясностью видлъ полное лицо отца, {18} его пенснэ, свтлые волосы бобрикомъ, круглый родимый прыщъ у ноздри и блестящее, изъ двухъ золотыхъ змекъ, кольцо вокругъ узла галн стука, Ч а когда онъ, наконецъ, уснулъ, то увидлъ, что сидитъ въ класс, не знаетъ урока, и Лида, почесывая ногу, говоритъ ему, что грун зины не дятъ мороженнаго.

.

Ни Лид, ни ея брату онъ не сообщилъ о смерти отца, Ч потому не сообщилъ, что врядъ ли бы удалось выговорить это естественно, а сказать съ чувствомъ было бы непристойно. Сызмала мать учила его, что выражать вслухъ на людяхъ глубокое переживане, которое тотчасъ на вольномъ воздух вывтривается, линяетъ и страннымъ образомъ длан ется схожимъ съ подобнымъ же переживанемъ другого, Ч не только вульгарно, но и грхъ противъ чувства. Она не терпла надгробныхъ лентъ съ серебряными посвященями Юному Герою или Нашей Незан бвенной Дочурк и порицала тхъ чинныхъ, но чувствительныхъ людей, которые, потерявъ близкаго, считаютъ возможнымъ публично исходить слезами, однако въ другое время, въ день удачъ, распираемые счастьемъ, никогда не позволять себ расхохотаться въ лицо прохон жимъ. Однажды, когда Мартыну было тъ восемь, онъ попытался наголо остричь мохнатую дворовую собачку и нечаянно порзалъ ей ухо.

Стсняясь почему-то объяснить, что онъ, отхвативъ лишня лохмы, собирался выкрасить ее подъ тигра, Мартынъ встртилъ негодоване {19} матери стоическимъ молчанемъ. Она велла ему спустить штаны и лечь ничкомъ. Въ полномъ молчани онъ сдлалъ это, и въ полномъ же молчани она его отстегала желтымъ стекомъ изъ бычьей жилы;

посл чего онъ подтянулъ штаны, и она помогла ему пристегнуть ихъ къ лифн чику, такъ какъ онъ это длалъ криво. Мартынъ ушелъ въ паркъ и только тамъ далъ себ волю, тихо извылъ душу, задая слезы черникой, а Софья Дмитревна тмъ временемъ разливалась у себя въ спальн и вечеромъ едва не заплакала вновь, когда Мартынъ, очень веселый и пухлый, сидлъ въ ванн, подталкивая целлулоидоваго лебедя, а потомъ всталъ, чтобы дать себ намылить спину, и она увидла на нжныхъ частяхъ ярко-розовыя полосы. Экзекуця такого рода произведена была всего разъ, и конечно Софья Дмитревна никогда не замахивалась на него по всякому пустяковому поводу, какъ это длаютъ француженки и нмки.

Рано научившись сдерживать слезы и не показывать чувствъ, Мартынъ въ гимнази поражалъ учителей своей безчувственностью.

Самъ же онъ вскор открылъ въ себ черту, которую слдовало осон бенно ревниво скрывать, и въ пятнадцать тъ, въ Крыму, это служило причиной нкотораго мученя. Мартынъ замтилъ, что иногда онъ такъ боится показаться немужественнымъ, прослыть трусомъ, что съ нимъ происходитъ какъ разъ то, что произошло бы съ трусомъ, кровь отливан етъ отъ лица, въ ногахъ дрожь, туго бьется сердце. Признавшись себ, что подлиннаго, врожденнаго хладнокровя у него нтъ, онъ все же твердо ршилъ всегда поступать такъ, какъ поступилъ бы на его мст человкъ отважный. При этомъ {20} самолюбе было у него развито чрезвычайно. Коля, Лидинъ братъ, былъ однихъ съ нимъ тъ, но худон соченъ и малъ ростомъ. Мартынъ чувствовалъ, что, безъ особаго труда, положилъ бы его на лопатки. Однако, его такъ нервила возможность случайнаго пораженя, и съ такой отвратительной яркостью онъ его себ представлялъ, что ни разу не попробовалъ вступить съ Колей, съ однолткомъ, въ борьбу, но зато охотно принималъ вызовъ Владимра Иваныча, двадцатилтняго корнета съ мускулами, какъ булыжники, черезъ полгода убитаго подъ Мелитополемъ, который жестоко мялъ его, ломалъ и посл изнурительной возни придавливалъ его наконецъ, красн наго и осклабленнаго, къ трав. А то случилось разъ, что Мартынъ возн вращался домой изъ Адреиза, гд жила Лидина семья, ночью, тней крымской ночью, мстами изсиня-черной отъ кипарисовъ, мстами же блдной, какъ млъ, отъ неживой близны татарскихъ стнъ противъ луны, и вдругъ на поворот узкой кремнистой дороги, ведшей на шоссе, выросла передъ нимъ фигура человка, и густой голосъ спросилъ: Кто идетъ? Мартынъ съ досадой отмтилъ, что сердце забилось часто. Э, да это Ч Умерахметъ, Ч грозно сказалъ человкъ и слегка прин двинулся сквозь рваную черную тнь, скользнувшую по его лицу.

Нтъ, Ч сказалъ Мартынъ. Ч Пропустите, пожалуйста. А я говорю, что Умерахметъ, Ч тихо, но еще грозне, повторилъ тотъ, и тутъ Марн тынъ замтилъ при вспышк луны, что у него въ рук крупный револьн веръ. А ну-ка, становись къ стнк, Ч проговорилъ человкъ, смнивъ угрозу на примирительную дловитость. Блдную руку съ черн нымъ револьверомъ поглотила набжавшая тнь, {21} но точка блеска осталась на томъ же мст. Мартыну представлялись дв возможнон сти, Ч первая: добиться разъясненя, вторая: шарахнуться въ темноту и бжать. Мн кажется, вы меня принимаете за другого, Ч неловко выговорилъ онъ и назвалъ себя. Къ стнк, къ стнк, Ч дискантомъ крикнулъ человкъ. Тутъ никакой стнки нтъ, Ч сказалъ Мартынъ.

Я подожду, пока будетъ, Ч загадочно замтилъ человкъ и, хрустнувъ камушками, не то опустился на корточки, не то прислъ, Ч въ темнот было не разглядть. Мартынъ все стоялъ, чувствуя какъ бы легкй зудъ по всей вой сторон груди, куда должно быть мтилъ невидимый теперь стволъ. Если двинешься, убью, Ч совсмъ тихо сказалъ человкъ и еще что-то добавилъ, неразборчивое. Мартынъ постоялъ, постоялъ, мучительно пытаясь придумать, что сдлалъ бы на его мст безоружный смльчакъ, ничего не придумалъ и вдругъ спрон силъ: Не хотите ли папиросу, у меня есть? Онъ не зналъ, почему это вырвалось, ему сразу стало стыдно, особенно потому, что его предлон жене осталось безъ отвта. И тогда Мартынъ ршилъ, что единственн ное, чмъ онъ можетъ искупить стыдное слово, это прямо пойти на человка, повалить его, буде нужно, но пройти. Онъ подумалъ о завн трашнемъ пикник, о залитыхъ ровнымъ рыже-золотымъ загаромъ, словно лакомъ, Лидиныхъ ногахъ, представилъ себ, что можетъ быть отецъ ждетъ его въ эту ночь, можетъ быть длаетъ кое-какя приготовн леня ко встрч, и почувствовалъ къ нему странную непрязнь, за котон рую впослдстви долго себя корилъ. Шумло и черезъ одинаковые прон межутки бухало море, заводнымъ звонкимъ стрепетомъ подгоняли {22} другъ друга кузнечики, а этотъ болванъ въ темнот... Мартынъ замтилъ, что прикрываетъ ладонью сердце, и, въ послднй разъ назвавъ себя трусомъ, рзко двинулся впередъ. И ничего не случилось.

Онъ споткнулся о ногу человка, и тотъ ея не убралъ. Сгорбясь, опун стивъ голову, человкъ сидлъ, тихо похрапывая, и сытно, густо несло отъ него винищемъ.

Благополучно добравшись до дому, выспавшись и выйдя утромъ на увитый глицинями балконъ, Мартынъ пожаллъ, что не обезоружилъ пьянаго шатуна: отнятымъ револьверомъ онъ бы могъ загадочно похван стать. Онъ остался собой недоволенъ, оказавшись, по собственному мнню, несовсмъ на высот при встрч съ давно желанной опаснон стью. Сколько разъ на большой дорог своей мечты онъ, въ баут и сапогахъ съ раструбами, останавливалъ то дилижансъ, то грузный дорн мезъ, то всадника, и дукаты купцовъ раздавалъ нищимъ. Въ бытность свою капитаномъ на пиратскомъ корвет, онъ, стоя спиной къ гротн мачт, одинъ отбивалъ напоръ бунтующаго экипажа. Его посылали въ дебри Африки разыскивать Ливингстона, и, найдя его наконецъ Ч въ дикомъ су, въ безымянной области, Ч онъ къ нему подходилъ съ учтивымъ поклономъ, щеголяя сдержанностью. Онъ бжалъ съ каторги черезъ тропическя топи, онъ шелъ къ полюсу мимо удивленныхъ, торчн комъ стоявшихъ, пингвиновъ, онъ на взмыленномъ кон, съ шашкой наголо, первымъ врывался въ мятежную Москву. И уже Мартынъ ловилъ себя на томъ, что заднимъ числомъ прихорашиваетъ нелпое и довольно плоское ночное происшестве, столь же похожее на подлинную жизнь, которой онъ жилъ въ мечтахъ, сколь {23} похожъ безсвязный сонъ на цльную и полновсную дйствительность. И, какъ иногда бываетъ, что, разсказывая виднный сонъ, мы невольно кое-что сглажин ваемъ, округляемъ, подкрашиваемъ, чтобы поднять его хотя бы до уровня нелпости реальной, возможной, точно также Мартынъ, репетин руя разсказъ о ночной встрч (который, однако, оглашать онъ не собин рался), длалъ встрчнаго боле трезвымъ, револьверъ его боле дйн ственнымъ и собственныя слова Ч боле остроумными.

.

И въ слдующе дни, перекидываясь съ Колей футбольнымъ мячемъ или выискивая съ Лидой въ прибрежномъ галечник мелке морн ске курьезы (круглый камушекъ въ цвтномъ пояск, маленькую, зерн нисто-рыжую отъ ржавчины подкову, отшлифованные моремъ блдно зеленые осколки бутылочнаго стекла, напоминавше ему раннее дтство, пляжъ въ Барриц), Мартынъ дивился ночному происшествю, сомнвался, было ли оно, и все прочне продвигалъ его въ ту область, гд пускало корни и начинало жить чудесной и самостоятельной жизнью все, что онъ выбиралъ изъ мра на потребу души. Наростала, закипала пной и кругло опрокидывалась волна, стелилась, взбгая по гальк, и, неудержавшись, соскальзывала назадъ при глухомъ бормотани разбун женныхъ камушковъ, и не успвала втянуться, какъ уже новая, съ тмъ же круглымъ, веселымъ плескомъ, опрокидывалась и прозрачнымъ план стомъ вытягивалась до предла, положеннаго {24} ей. Коля подальше зашвыривалъ найденную дощечку, и фоксъ-террьеръ Лэди, поднимая вразъ передня лапы, прыгалъ по вод и напряженно пускался вплавь.

Его подхватывала очередная волна, мощно несла и за тмъ въ полной сохранности выкладывала на берегъ, и фоксъ-террьеръ, уронивъ передъ собой отобранную у моря дощечку, круто отряхивался. Лида, Ч купавн шаяся только по утрамъ, спозаранку, вмст съ матерью и Софьей Дмитревной, Ч отходила налво, къ скаламъ (прозваннымъ ею Айван зовскими), пока купались мальчики. Коля плавалъ по-татарски, кувырн комъ, а Мартынъ гордился быстрымъ и правильнымъ кролемъ, которому его научилъ англичанинъ-гувернеръ въ послднее то на свер. Ни тотъ, ни другой мальчикъ, впрочемъ, далеко не уплывалъ, Ч и одной изъ самыхъ сладостныхъ и жуткихъ грезъ Мартына была темная ночь въ пустомъ, бурномъ мор, посл крушеня корабля, Ч ни зги не видать, и онъ одинъ, поддерживающй надъ водой креолку, съ которой наканун танцевалъ танго на палуб. Посл купаня было удивительно прятно нагишомъ лечь на раскаленные камни. А смотрть, запрокинувъ голову, на черные кинжалы кипарисовъ, глубоко вдвинутые въ небо.

Коля, сынъ ялтинскаго доктора, прожившй всю жизнь въ Крыму, прин нималъ эти кипарисы и восторженное небо, и дивно-синее, въ ослпин тельныхъ чешуйкахъ, море, какъ нчто должное, обиходное, и было трудно завлечь его въ любимыя Мартыновы игры и превратить его въ мужа креолки, случайно выброшеннаго на тотъ же необитаемый островъ.

Вечеромъ поднимались узкими кипарисовыми коридорами въ Адреизъ, и большая нелпая дача со многими {25} сенками, перехон дами, галлереями, такъ забавно построенная, что порой никакъ нельзя было установить, въ какомъ этаж находишься, ибо, поднявшись по какимъ-нибудь крутымъ ступенямъ, ты вдругъ оказывался не въ мезон нин, а на террас сада, Ч уже была пронизана желтымъ керосиновымъ свтомъ, и съ главной веранды слышались голоса, звонъ посуды. Лида переходила въ лагерь взрослыхъ, Коля, нажравшись, сразу заваливался спать;

Мартынъ сидлъ въ темнот на нижнихъ ступенькахъ и, подая изъ ладони черешни, прислушивался къ веселымъ освщеннымъ голон самъ, къ хохоту Владимра Иваныча, къ Лидиной уютной болтовн, къ спору между ея отцомъ и художникомъ Данилевскимъ, говорливымъ заикой. Гостей вообще бывало много Ч смшливыя барышни въ яркихъ платкахъ, офицеры изъ Ялты и паническе пожилые сосди, уходивше скопомъ въ горы при зимнемъ нашестви красныхъ. Было всегда неясно, кто кого привелъ, кто съ кмъ друженъ, но хлбосольство Лидиной матери, непримтной женщины въ горжетк и въ очкахъ, не знало предла. Такъ появился однажды и Аркадй Петровичъ Зарянскй, долн говязый, мертвенно-блдный человкъ, имвшй какое-то смутное отнон шене къ сцен, одинъ изъ тхъ несуразныхъ людей, которые разъзжан ютъ по фронтамъ съ мелодекламацей, устраиваютъ спектакли наканун разгрома городка, бгутъ покупать погоны и никакъ не могутъ добжать, и возвращаются, радостно запыхавшись, съ чудесно добын тымъ цилиндромъ для послдняго дйствя Мечты Любви. Онъ былъ лысоватъ, съ прекраснымъ, напористымъ профилемъ, но повернувшись прямо, оказывался мене благообразнымъ: подъ {26} болотцами глазъ набухали мшечки, и не хватало одного рзца. Человкъ же онъ былъ мягкй, добродушный, чувствительный и, когда по ночамъ вс выходили гулять, плъ бархатнымъ баритономъ Ты помнишь ли Ч у моря мы сидли... или разсказывалъ въ темнот армянскй анекдотъ, и кто нибудь въ темнот смялся. Въ первый разъ встртивъ его, Мартынъ съ изумленемъ и даже съ нкоторымъ ужасомъ призналъ въ немъ забулн дыгу, приглашавшаго его стать къ стнк, но Зарянскй повидимому ничего не помнилъ, такъ что осталось неяснымъ, кто такой Умерахн метъ. Ч Пьяницей былъ Аркадй Петровичъ отмннымъ и бушевалъ во хмелю, Ч но револьверъ, который однажды снова возникъ, Ч во время пикника на Яйл, въ стрекотливую ночь, пропитанную луннымъ свтомъ и мускатъ-люнелемъ, Ч оказался съ пустымъ барабаномъ.

Зарянскй еще долго вскрикивалъ, грозилъ, бормоталъ, говоря о какой то своей роковой любви, его покрыли шинелью, и онъ уснулъ. Лида сидла близко къ костру и, подперевъ ладонями лицо, блестящими, плян шущими, румяно-карими отъ огня глазами, глядла на вырывавшяся искры. Погодя Мартынъ всталъ, разминая ноги, и, взойдя по черному муравчатому скату, подошелъ къ краю обрыва. Сразу подъ ногами была широкая темная бездна, а за ней Ч какъ будто близкое, какъ будто прин поднятое, море съ цареградской стезей посредин, лунной стезей, сужин вающейся къ горизонту. Слва, во мрак, въ таинственной глубин, дрожащими алмазными огнями играла Ялта. Когда же Мартынъ оборан чивался, то видлъ поодаль огненное безпокойное гнздо костра, силун эты людей вокругъ, чью-то руку, бросавшую сукъ. Стрекотали {27} кузн нечики, по временамъ несло сладкой хвойной гарью, Ч и надъ черной Яйлой, надъ шелковымъ моремъ, огромное, всепоглощающее, сизое отъ звздъ небо было головокружительно, и Мартынъ вдругъ опять ощутилъ то, что уже ощущалъ не разъ въ дтств Ч невыносимый подъемъ всхъ чувствъ, что-то очаровательное и требовательное, присутстве такого, для чего только и стоитъ жить.

.

Эта искристая стезя въ мор такъ же заманивала, какъ нкогда тропинка въ написанномъ су, Ч а собранные въ кучу огни Ялты среди широкой черноты невдомаго состава и свойства напоминали опять же кое-что, виднное въ дтств: девятилтнй Мартынъ, въ одной рубашк, съ похолодвшими пятками, стоялъ на колнкахъ у вагоннаго окна;

южный экспрессъ шелъ по Франци. Софья Дмитревна, уложивъ сына, сидла съ мужемъ въ вагон-ресторан, горничная мертн вымъ сномъ спала на верхней койк;

въ узкомъ отдлени было темно, только просвчивалъ синй задвижной колпакъ лампы;

качалась его кисть, потрескивало въ стнкахъ. Выйдя изъ подъ простыни, добравн шись по одялу до окна, наполовину срзаннаго концомъ верхней койки, и поднявъ кожаную сторку, Ч для чего пришлось отстегнуть ее съ кнопки, а тогда она гладко похала вверхъ, Ч Мартынъ зябъ, ощун щалъ ломоту въ колнкахъ, но не могъ оторваться отъ окна, за котон рымъ косогорами бжала ночь. И тогда-то онъ вдругъ увидлъ то, что теперь вспомнилъ на Яйл, {28} Ч горсть огней вдалек, въ подол мрака, между двухъ черныхъ холмовъ: огни то скрывались, то показыван лись опять, и потомъ заиграли совсмъ въ другой сторон, и вдругъ исчезли, словно ихъ кто-то накрылъ чернымъ платкомъ. Вскор поздъ затормозилъ и остановился во мрак. Стали доноситься странно безн плотные вагонные звуки, чей-то бубнящй голосъ, чей-то кашель, потомъ прошелъ по коридору голосъ матери, и, сообразивъ, что родин тели возвращаются изъ вагона-ресторана и по дорог въ смежное отдлене могутъ къ нему заглянуть, Мартынъ проворно метнулся въ постель. Погодя поздъ двинулся, но вскор сталъ окончательно, издавъ длинный, тихо свистящй вздохъ облегченя, при чемъ по темному купэ медленно прошли блдныя полосы свта. Мартынъ снова поползъ къ стеклу, и былъ за окномъ освщенный дебаркадеръ, и съ глухимъ стун комъ человкъ катилъ мимо желзную тачку, а на ней былъ ящикъ съ таинственной надписью Fragile. Мошки и одна большущая бабочка кружились вокругъ газоваго фонаря;

смутно шаркали по платформ, переговариваясь на ходу о неизвстномъ, каке-то люди;

и затмъ поздъ лязгнулъ буферами и поплылъ, Ч прошли и ушли фонари, появился и тоже прошелъ ярко озаренный снутри стеклянный домикъ съ рядомъ рычаговъ, Ч качнуло, поздъ перебралъ рельсы, и все потемн нло за окномъ, Ч опять бгущая ночь. И снова, откуда ни возьмись, уже не между двухъ холмовъ, а какъ-то гораздо ближе и осязательне, повысыпали знакомые огни, и паровозъ такъ томительно, такъ заунывно свистнулъ, что казалось, и ему жаль разстаться съ ними. Тутъ сильно хлопнуло что-то, и проскочилъ встрчный поздъ, проскочилъ, {29} и какъ будто его и не было вовсе, Ч опять бжала волнистая чернота, и медленно рдли неуловимые огни.

Когда они навсегда закатились, Мартынъ укрпилъ сторку и легъ, а проснулся очень рано, и ему показалось, что поздъ идетъ плавне, развязне, словно приноровился къ быстрому бгу. И когда онъ сторку отстегнулъ, то почувствовалъ мгновенное головокружене, ибо въ друн гую сторону, чмъ наканун, бжала земля, и раннй пепельно-блдный свтъ яснаго неба тоже былъ неожиданный, и совершенно были внов террасы оливъ по склонамъ.

Со станци похали въ Баррицъ въ наемномъ ландо, пыльной дорогой, окаймленной пыльной ежевикой, и, такъ какъ ежевику Марн тынъ видлъ впервые, а станця почему-то звалась Негритянкой, онъ былъ полонъ вопросовъ. Въ пятнадцать тъ онъ сравнивалъ крымское море съ моремъ въ Барриц: да, бискайскя волны были выше, прибой сильне, Ч и толстый беньеръ-баскъ въ черномъ, всегда мокромъ трико (лгибельная професся, Ч говорилъ отецъ) бралъ Мартына за руку, велъ его въ мелкую воду, затмъ оба поворачивались спиной къ прибою, и съ грохотомъ налетала сзади огромная волна, потопляя и опрокидывая весь мръ. На первой, зеркальной полос пляжа буролицая женщина съ сдыми завитками на подбородк встрчала выкупавшихся, накидывала имъ на плечи мохнатыя простыни, а дальше, въ пахнувшей смолой кабинк, служитель помогалъ сдернуть липкй костюмъ и приносилъ шайку горячей воды, почти кипятка, куда полагалось погрузить ноги.

Затмъ, одвшись, сидли на {30} пляж, Ч мать въ большой блой шляп, подъ блымъ наряднымъ зонтикомъ, отецъ тоже подъ зонтин комъ, но мужскимъ, изабелловаго цвта;

Мартынъ же, въ завороченн ныхъ до паха штанишкахъ, полосатой фуфайк и загорлой соломенной шляп съ англйской надписью на лент вокругъ тульи (Его Величества Непобдимый), строилъ изъ песка крпость, окруженную рвами. Прон ходилъ вафельникъ въ берет, со скрежетомъ вертлъ рукояткой красн наго жестяного боченка съ товаромъ, и больше, гнутые куски вафли, смшанные съ летучимъ пескомъ и морской солью, остались однимъ изъ живйшихъ воспоминанй той поры. А за пляжемъ, на каменной промен над, заливаемой въ непогоду волной, бойкая, немолодая, нарумяненная цвточница продвала гвоздику въ петлицу отцовскаго благо пиджака, и отецъ при этомъ смшно и добродушно смотрлъ на процедуру продваня, выпятивъ нижнюю губу и прижавъ наморщенный подборон докъ къ отвороту. Было жалко покинуть въ конц сентября веселое море и блую виллу съ корявой смоковницей въ саду, все нехотвшей дать хоть одинъ зрлый плодъ. На обратномъ пути остановились мсяца на полтора въ Берлин, гд по асфальтовымъ мостовымъ съ трескомъ прокатывали мальчишки на роликахъ, Ч а иногда даже взрослый съ портфелемъ подмышкой. И были изумительные игрушечные магазины (локомотивы, туннели, вадуки), и теннисъ за городомъ, на Курфюрстенн дам, и звздная ночь Винтергартена, и поздка въ сосновые са Шарн лоттенбурга свжимъ и яснымъ днемъ въ бломъ электрическомъ таксон мотор. На границ Мартынъ спохватился, что забылъ въ вагон вставочку со стеклышкомъ, {31} въ которомъ, ежели приложить глазъ, вспыхивалъ перламутрово-синй пейзажъ, а во время обда на вокзал (рябчики съ брусникой) проводникъ ее принесъ, и отецъ далъ ему рубль.

Въ Вержболов было снжно, морозно, на тендер вздымалась цлая гора дровъ, багровый русскй паровозъ былъ снабженъ расчистнымъ веромъ, обильный блый паръ, клубясь, выливался изъ огромной трубы съ широкимъ разваломъ. Нордъ-Экспрессъ, обрусвъ въ Вержболов, сохранилъ коричневую облицовку, но сталъ по новому степеннымъ, широкобокимъ, жарко отопленнымъ, и не сразу давалъ полный ходъ, а долго раскачивался посл остановки. Въ голубомъ коридор было очень прятно примоститься на откидномъ сидни у окна, и мимоходомъ погладилъ Мартына по голов толстый зобатый проводникъ въ шоколадн номъ мундир. За окномъ тянулись блыя поля, кое-гд надъ снгомъ торчали ветлы;

у шлагбаума стояла женщина въ валенкахъ, съ зеленымъ флагомъ въ рук;

мужикъ, соскочивъ съ дровней, закрывалъ рукавицами глаза пятившейся лошаденк. А ночью было нчто особенное: мимо черн наго зеркальнаго стекла пролетали тысячи искръ огненнымъ стрльчан тымъ росчеркомъ.

.

Вотъ съ того года Мартынъ страстно полюбилъ позда, путешен ствя, дальне огни и раздирающе вопли паровозовъ въ темнот ночи, и ярке паноптикумы мгновенныхъ полустанковъ, съ людьми, которыхъ не увидишь {32} больше никогда. Медленный отвалъ, скрежетъ рулевой цпи, нутряная дрожь канадскаго грузового парохода, на которомъ онъ съ матерью весной девятнадцатаго года покинулъ Крымъ, ненастное море и косо хлещущй дождь Ч не столь располагали къ дорожному волн неню, какъ экспрессъ, и только очень постепенно Мартынъ проникся этимъ новымъ очарованемъ. Въ макинтош, въ черно-бломъ шарф вокругъ шеи, всюду сопровождаемая, пока его не одолло море, блдн нымъ мужемъ, растрепанная молодая дама, дуя на волосы, щекотавше ей лицо, расхаживала по палуб, и въ ея фигур, въ летающемъ шарф, Мартынъ почуялъ все то драгоцнное, дорожное, чмъ нкогда его плн няли клтчатая кепка и замшевыя перчатки, надваемыя отцомъ въ вагон, или крокодиловой кожи сумка на ремешк черезъ плечо у двочки-француженки, съ которой было такъ весело рыскать по длинн ному коридору экспресса, вправленному въ летучй ландшафтъ. Одна только эта молодая дама выглядла примрной путешественницей, Ч не то, что остальные люди, которыхъ согласился взять на бортъ, чтобы не возвращаться порожнякомъ, капитанъ этого легкомысленно зафрахтон ваннаго судна, не нашедшаго въ одичаломъ Крыму товара. Несмотря на обиле багажа, безобразнаго, спшно собраннаго, съ веревками вмсто ремней, было почему-то впечатлне, что вс эти люди узжаютъ налегк, случайно;

формула дальнихъ странствй не могла вмститъ ихъ растерянность и уныне, Ч они словно бжали отъ смертельной опаснон сти. Мартына какъ-то мало тревожило, что оно такъ и есть, что вонъ тотъ спекулянтъ съ пепельнымъ лицомъ и съ каратами въ натльномъ пояс, останься {33} онъ на берегу, былъ бы и впрямь убитъ первымъ же красноармейцемъ, лакомымъ до алмазныхъ потроховъ. И берегъ Росси, отступившй въ дождевую муть, такъ сдержанно, такъ просто, безъ единаго знака, который бы намекалъ на сверхъестественную прон должительность разлуки, Мартынъ проводилъ почти равнодушнымъ взглядомъ, и, только когда все исчезло въ туман, онъ вдругъ съ жаднон стью вспомнилъ Адреизъ, кипарисы, добродушный домъ, жители котон раго отвчали на удивленные вопросы неусидчивыхъ сосдей: Да гд жъ намъ жить, какъ не въ Крыму? И воспоминане о Лид окрашено было иначе, чмъ тогдашня, дйствительныя ихъ отношеня: онъ вспон миналъ, какъ однажды, когда она жаловалась на комариный укусъ и чесала покраснвшее сквозь загаръ мсто на икр, онъ хотлъ показать ей, какъ нужно сдлать ногтемъ крестъ на вздути отъ укуса, а она его ударила по кисти, ни съ того, ни съ сего. И прощальное посщене онъ вспомнилъ, Ч когда они оба не знали, о чемъ говорить, и почему-то все говорили о Кол, ушедшемъ въ Ялту за покупками, и какое это было облегчене, когда онъ наконецъ пришелъ. Длинное, нжное лицо Лиды, въ которомъ было что-то ланье, теперь являлось Мартыну съ нкоторой назойливостью. И, лежа на кушетк подъ тикающими часами въ кают капитана, съ которымъ онъ очень подружился, или въ благоговйномъ молчани раздляя вахту перваго помощника, оспой выщербленнаго канадца, говорившаго рдко и съ особеннымъ жеваннымъ произнон шенемъ, но обдавшаго сердце Мартына таинственнымъ холодкомъ, когда онъ однажды ему сообщилъ, что старые моряки на поко все равно никогда не садятся, {34} внуки сидятъ, а ддъ ходитъ, море остан ется въ ногахъ, Ч привыкая ко всему этому морскому новоселью, къ маслянистымъ запахамъ, къ качк, къ разнообразнымъ страннымъ сорн тамъ хлба, изъ которыхъ одинъ былъ врод просфоры, Мартынъ все уврялъ себя, что онъ пустился въ странстве съ горя, отпваетъ несчастную любовь, но что, глядя на его спокойное, уже обвтренное лицо, никто не угадаетъ его переживанй. Возникали таинственные, замчательные люди: былъ канадецъ, зафрахтовавшй судно, угрюмый пуританинъ, чей макинтошъ вислъ въ капитанской, безнадежно испорн ченной уборной маяча прямо надъ доской;

былъ второй помощникъ, по фамили Паткинъ, еврей родомъ изъ Одессы, смутно вспоминавшй сквозь американскую рчь очертаня русскихъ словъ;

а среди матросовъ былъ одинъ Сильво, американскй испанецъ, ходившй всегда босикомъ и носившй при себ кинжалъ. Капитанъ однажды появился съ ободранн ной рукой, говорилъ сперва, что это сдлала кошка, но затмъ Мартыну по дружб повдалъ, что разссадилъ ее о зубы Сильво, котораго удан рилъ за пьянство на борту. Такъ Мартынъ пробщался къ морю. Сложн ность, архитектурность корабля, вс эти ступени, и закоулки, и откидн ныя дверцы, вскор выдали ему свои тайны, и потомъ уже было трудно найти закоулокъ, еще незнакомый. Межъ тмъ дама въ полосатомъ шарф, какъ будто раздляя Мартынову любознательность, мелькала въ самыхъ неожиданныхъ мстахъ, всегда растрепанная, всегда смотрящая вдаль, и уже на второй день ея мужъ слегъ, мотался на клеенчатой лавк въ каютъ-компани, безъ воротничка, а на другой лавк лежала Софья Дмитревна, съ долькой {35} лимона въ губахъ. По временамъ и Мартынъ чувствовалъ сосущую пустоту подъ ложечкой и какую-то общую неустойчивость, Ч дама же была неугомонна, и Мартынъ уже намтилъ ее объектомъ для спасеня въ случа бды. Но, несмотря на бурное море, корабль благополучно достигъ константинопольскаго рейда, на холодномъ, молочно пасмурномъ разсвт, и появился вдругъ на палуб мокрый турокъ, и Паткинъ, считавшй, что карантинъ долн женъ быть обоюдный, кричалъ на него: Я тебя утону! и даже грозилъ револьверомъ. Черезъ день двинулись дальше, въ Мраморное море, и ничего отъ Босора въ памяти у Мартына не осталось, кром трехъ четырехъ минаретовъ, похожихъ въ туман на фабричныя трубы, да голоса дамы въ макинтош, которая сама съ собой говорила вслухъ, глядя на пасмурный берегъ;

прислушавшись, Мартынъ различилъ слово ламетистовый, но ршилъ, что ошибся.

.

Посл Константинополя небо прояснилось, хотя море осталось лочень чоппи, какъ выражался Паткинъ. Софья Дмитревна дерзнула выбраться на палубу, но тотчасъ вернулась въ каютъ-компаню, говоря, что ничего нтъ въ мр отвратительне этого рабскаго паденя и восхон жденя всхъ внутренностей по мр восхожденя и паденя корабельн наго носа. Мужъ дамы стоналъ, спрашивалъ Бога, когда это кончится, и поспшно, дрожащими руками, хваталъ тазокъ. Мартынъ, котораго мать держала за кисть, чувствовалъ, что, ежели онъ сейчасъ не уйдетъ, то стошнитъ {36} и его. Въ это время вошла, мотнувъ шарфомъ, дама, обратилась къ мужу съ сочувственнымъ вопросомъ, и мужъ, молча, не открывая глазъ, сдлалъ разрзательный жестъ ладонью по кадыку, и тогда она задала тотъ же вопросъ Софь Дмитревн, которая страдальн чески улыбнулась. И вы тоже, кажется, сдали, Ч сказала дама, строго взглянулъ на Мартына, и, качнувшись, перебросивъ черезъ плечо конецъ шарфа, вышла. Мартынъ послдовалъ за ней, и ему полегчало, когда пахнулъ въ лицо свжй втеръ, и открылось ярко-синее, въ барашкахъ, море, Она сидла на скрученныхъ канатахъ и писала въ маленькой сафьяновой книжк. Про нее на-дняхъ кто-то изъ пассажин ровъ сказалъ, что бабецъ невреденъ, и Мартынъ, вспыхнувъ, оберн нулся, но, среди нсколькихъ унылыхъ пожилыхъ господъ въ поднятыхъ воротникахъ, не разобралъ нахала. И теперь, глядя на ея красныя губы, которыя она все облизывала, быстро виляя карандашикомъ по страниц, онъ смшался, не зналъ, о чемъ говорить, и чувствовалъ на губахъ солен ный вкусъ. Она писала и какъ будто не замчала его. Межъ тмъ, чистое, круглое лицо Мартына, его неполныхъ семнадцать тъ, извстн ная ладность всего его очерка и движенй, Ч что встрчается часто у русскихъ, но сходитъ почему-то за что-то англйское, Ч вотъ этотъ самый Мартынъ въ желтомъ мохнатомъ пальто съ пояскомъ произвелъ на даму нкоторое впечатлне.

Ей было двадцать пять тъ, ее звали Аллой, она писала стихи, Ч три вещи, которыя, казалось бы, не могутъ не сдлать женщины плнин тельной. Ея любимыми поэтами были Поль Жеральди и Викторъ Гофн манъ;

ея же собственные {37} стихи, таке звучные, таке пряные, всегда обращались къ мужчин на вы и сверкали красными, какъ кровь, рубин нами. Одно изъ нихъ недавно пользовалось чрезвычайнымъ успхомъ въ петербургскомъ свт. Начиналось оно такъ:

На пурпур шелковъ, подъ пологомъ ампирнымъ, Онъ всю меня ласкалъ, впиваясь ртомъ вампирнымъ, А завтра мы умремъ, сгорвше до тла, Смшаются съ пескомъ красивыя тла.

Дамы списывали его другъ у дружки, его заучивали наизусть и декламировали, а одинъ гардемаринъ даже написалъ на него музыку.

Выйдя замужъ въ восемнадцать тъ, она два года съ лишнимъ оставан лась мужу врна, но мръ кругомъ былъ насыщенъ рубиновымъ угаромъ грха, бритые, напористые мужчины назначали собственное самоубйн ство на семь часовъ вечера въ четвергъ, на полночь въ сочельникъ, на три часа утра подъ окнами, Ч эти даты путались, трудно было повсюду поспть. По ней томился одинъ изъ великихъ князей;

впродолжене мсяца докучалъ ей телефонными звонками Распутинъ. И она иногда говорила, что ея жизнь только легкй дымъ папиросы Режи, надушенной амброй.

Всего этого Мартынъ совершенно не понялъ. Стихами ея онъ былъ нсколько озадаченъ. Когда онъ сказалъ, что Константинополь вовсе не аметистовый, Алла возразила, что онъ лишенъ поэтическаго вообран женя, и, по прзд въ Афины, подарила ему Псни Билитисъ, дешен вое издане, иллюстрированное фигурами голыхъ подростковъ, {38} и читала ему вслухъ, выразительно произнося французскя слова, подвен черъ, на Акропол, на самомъ, такъ сказать, подходящемъ мст. Въ ея разговор Мартыну главнымъ образомъ нравилась влажная манера произносить букву р, словно была не одна буква, а цлая галлерея, да еще съ отраженемъ въ вод. И вмсто всякихъ французскихъ Билин тисъ, петербургскихъ блыхъ, гитарныхъ ночей, гршныхъ сонетовъ въ пять дактилическихъ строфъ, онъ ухитрился найти въ этой дам съ трудно усваиваемымъ именемъ совсмъ другое, совсмъ другое. Знакомн ство, незамтно начавшееся на пароход, продолжалось въ Греци, на берегу моря, въ одной изъ блыхъ фалерскихъ гостиницъ. Софь Дмитн ревн съ сыномъ достался прескверный крохотный номеръ, Ч единственное окно выходило въ пыльный дворъ, и тамъ, на разсвт, со всякими мучительными приготовленями, съ предварительнымъ похлон пыванемъ крылъ и другими звуками, хрипло и бодро начиналъ кричать молодой алекторъ. Мартынъ спалъ на твердой синей кушетк, кровать же Софьи Дмитревны была узкая, шаткая, съ ухабистымъ матрацомъ.

Изъ наскомыхъ жила въ комнат только одна блоха, зато очень ловкая, прожорливая и совершенно неуловимая. Алла, которой посчастливилось устроиться въ отличномъ номер съ двумя кроватями, предложила взять Софью Дмитревну къ себ, а мужа перекинуть къ Мартыну. Софья Дмитревна, сказавъ нсколько разъ сряду: да что вы, да что вы, Ч охотно согласилась, и въ тотъ же день состоялось перемщене. Чернон свитовъ, большой, долговязый, мрачный, заполнилъ собой всю комнатку;

его кровь повидимому сразу отравила блоху, ибо она больше {39} не появлялась;

его вещи, Ч принадлежности для бритья, зеркальце съ трен щиной поперекъ, одеколонъ, кисточка, которую онъ всегда забывалъ сполоснуть, и которая стояла весь день, проклеенная срой, остывшей пной, на подоконник, на стол, на стул, Ч удручали Мартына, и особенно было тяжко по вечерамъ, когда, ложась спать, онъ принужденъ былъ очищать свою, Мартынову, кушетку отъ какихъ-то галстуковъ и натльныхъ стокъ. Раздваясь, Черносвитовъ вяло почесывался, во все нёбо звалъ;

затмъ, поставивъ громадную, босую ногу на край стула и запустивъ пятерню въ волосы, замиралъ въ этой неудобной поз, Ч посл чего медленно приходилъ опять въ движене, заводилъ часы, ложился, долго, съ кряхтнемъ, уминалъ тломъ матрацъ. Черезъ нкоторое время, уже въ темнот, раздавался его голосъ, всегда одна и та же фраза: Главное, молодой человкъ, прошу васъ не портить возн духъ. Бреясь по утрамъ, онъ неизмнно говорилъ: Мазь для лица Прыщеморъ. Въ вашемъ возраст необходимо. Одваясь, выбирая изъ носковъ предпочтительно т, въ коихъ дырка приходилась не на пятку, а на большой палецъ, Ч залогъ невидимости, Ч онъ восклицалъ: Эхъ, были когда-то и мы рысаками, и посвистывалъ сквозь зубы. Все это было очень однообразно и несмшно. Мартынъ вжливо улыбался.

Нкоторымъ утшенемъ, однако, служило сознане риска. Въ любую ночь могло случиться, что въ предательскомъ сн онъ отчетливо назоветъ полногласное имя, въ любую ночь доведенный до крайности мужъ могъ подкрасться съ наточенной бритвой. Черносвитовъ, впрон чемъ, употреблялъ безопасную бритву: съ этимъ снарядикомъ {40} онъ обращался такъ же неряшливо, какъ съ кисточкой, и въ пепельниц всен гда лежалъ ржавый клинокъ съ окаменвшей каемкой пны, черноватой отъ волосковъ. Его мрачность, его плоскя поговорки мнились Мартыну доказательствомъ глубокой, но сдержанной ревности. На весь день узн жая по дламъ въ Афины, онъ не могъ не подозрвать, что его жена проводитъ время наедин съ тмъ добродушнымъ, спокойнымъ, но видавшимъ виды молодымъ человкомъ, какимъ воображалъ себя Марн тынъ.

Х.

Было очень тепло, очень пыльно. Въ кофейняхъ подавали крохотн ную чашку со сладкой черной бурдой въ придачу къ огромному стакану ледяной воды. На заборахъ вдоль пляжа трепались афиши съ именемъ русской пвицы. Электрическй поздъ, шедшй въ Афины, наполнялъ праздный голубой день легкимъ гуломъ, и все стихало опять. Сонные домишки Афинъ напоминали баварскй городокъ. Желтыя горы вдали были чудесны. На Акропол, среди мраморнаго мусора, дрожали на втру блдные маки. Прямо среди улицы, какъ будто невзначай, начинан лись рельсы, стояли вагоны дачныхъ поздовъ. Въ садахъ зрли апельн сины. На пустыр великолпно росло нсколько колоннъ;

одна изъ нихъ упала и сломалась въ трехъ мстахъ. Все это желтое, мраморное, разбин тое, уже переходило въ вдне природы. Та же судьба ожидала въ будун щемъ новую до поры до времени гостиницу, гд жилъ Мартынъ. {41} И, стоя съ Аллой на взморь, онъ съ холодкомъ восторга говорилъ себ, что находится въ далекомъ, прекрасномъ краю, Ч какая приправа къ влюбленности, какое блаженство стоять на втру рядомъ со смюн щейся растрепанной женщиной: яркую юбку то швырялъ, то прижималъ ей къ колнямъ втеръ, наполнявшй когда-то парусъ Уллиса. Однажды, блуждая съ Мартыномъ по неровнымъ пескамъ, она оступилась, Марн тынъ ее поддержалъ, она поглядла черезъ плечо на высоко поднятую каблукомъ вверхъ подошву, пошла, оступилась снова, и онъ, наконецъ ршившись, впился въ ея полураскрытыя губы и во время этого долгаго, не очень ловкаго объятя, едва не потерялъ равновся, она тоже пошатн нулась, высвободилась и со смхомъ сказала, что онъ цлуется слишн комъ мокро, надо подучиться. Мартынъ ощущалъ въ ногахъ возмутин тельную дрожь, сердце колотилось, онъ злился на себя за это волнене, напоминавшее минуту посл школьной потасовки, когда товарищи восклицали: Фу, какъ ты поблднлъ! Но первый въ его жизни поцлуй Ч зажмуренный, глубокй, съ какимъ-то тонкимъ трепын ханемъ на дн, происхождене котораго онъ не сразу понялъ, былъ такъ хорошъ, такъ щедро отвчалъ на предчувствя, что недовольство собой вскор развялось, и пустынный втренный день прошелъ въ повтон реняхъ и улучшеняхъ поцлуя, а вечеромъ Мартынъ былъ совершенно разбитъ, словно таскалъ бревна. Когда-же Алла въ сопровождени мужа вошла въ столовую, гд онъ и мать уже чистили апельсины, сла за сосднй столикъ, проворно развернула конусъ салфетки и, съ легкимъ взлетомъ рукъ, уронила ее къ себ на колни, посл чего придвинулась со стуломъ, Ч Мартынъ {42} медленно запунцовлъ и долго не ршался встртиться съ нею глазами, а когда наконецъ встртился, то въ ея взгляд не нашелъ отвтнаго смущеня.

Жадное, необузданное воображене Мартына не могло бы ладить съ цломудремъ. Мартынъ несовсмъ былъ чистъ. Мысли, кои зовутся дурными, донимали его въ течене послднихъ двухъ-трехъ тъ, и онъ имъ не очень противился. Въ начал он жили отдльно отъ его ранней влюбчивости. Когда, въ памятную петербургскую зиму, онъ, посл домашняго спектакля, накрашенный, съ подведенными бровями, въ блой косоворотк, заперся въ чулан вдвоемъ съ однолткой-кузин ной, тоже накрашенной, въ платочк до бровей, и смотрлъ на нее, жалъ ей сырыя ладошки, Мартынъ живо чувствовалъ романтичность своего поведеня, но возбужденъ имъ не былъ. Майнъ-Ридовъ герой, Морисъ Джеральдъ, остановивъ коня бокъ-о-бокъ съ конемъ Луизы, обнялъ блокурую креолку за гибкй станъ, и авторъ отъ себя восклин цалъ: Что можетъ сравниться съ такимъ лобзанемъ? Подобныя вещи уже куда больше волновали Мартына. И вообще Ч все нсколько отдан ленное, заповдное, достаточно расплывчатое, чтобы дать мечт работу по выясненю подробностей, Ч будь то портретъ лэди Гамильтонъ или бормотане пучеглазаго однокашника о развратныхъ домахъ, Ч осон бенно поражало его воображене. Теперь же туманъ рдлъ, видимость улучшалась. Слишкомъ поглощенный этимъ, онъ пренебрегалъ подлинн ными словами Аллы: Я останусь для тебя сказкой. Я безумно чувственн ная. Ты меня никогда не забудешь, какъ, знаешь, забываютъ какой нибудь прочитанный старый романъ. И не надо, не надо {43} разсказын вать обо мн твоимъ будущимъ любовницамъ.

Софья же Дмитревна была довольна и недовольна заразъ. Когда ей кто-нибудь изъ знакомыхъ ужимчиво докладывалъ: А мы сегодня гуляли и видли, видли... шелъ съ поэтессой подручку, да-да, очень нжно... Совсмъ погибъ вашъ мальчикъ, Ч Софья Дмитревна отвчала, что все это вполн натурально, такой ужъ возрастъ. Она горн дилась раннимъ проявленемъ у Мартына мужественныхъ страстей, однако скрыть отъ себя не могла, что Алла, хоть милая, привтливая женщина, да ужъ слишкомъ скорая, какъ выражаются англичане, и, прощая сыну его ослплене, она не прощала Алл ея привлекательной вульгарности. Къ счастью пребыване въ Греци подходило къ концу, Ч на-дняхъ долженъ былъ придти изъ Швейцари отъ Генриха Эдельн вейса, двоюроднаго брата мужа, отвтъ на очень откровенное, съ трун домъ написанное письмо Ч о смерти мужа, объ изсякани средствъ. Въ свое время Генрихъ Эдельвейсъ посщалъ ихъ въ Росси, былъ съ нею и съ мужемъ друженъ, любилъ племянника и всегда слылъ честнымъ и широкимъ человкомъ. Ты не помнишь, Мартынъ, когда послднй разъ у насъ былъ дядя Генрихъ? Во всякомъ случа до, Ч правда? Это до, всегда лишенное существительнаго, значило до размолвки, до разн луки съ мужемъ, и Мартынъ тоже говорилъ: до или посл, ничего не уточняя. Кажется, посл, Ч отвтилъ онъ, припомнивъ, какъ дядя Генрихъ явился на дачу, долго сидлъ у Софьи Дмитревны и потомъ вышелъ съ красными глазами, такъ какъ отличался слезоточивымъ нран вомъ и плакалъ даже въ кинематограф. Конечно, какая я дура, Ч быстро {44} сказала Софья Дмитревна, вдругъ возстановивъ его прздъ, разговоръ о муж, увщеваня, что надо помириться. И ты его хорошо помнишь, правда? Онъ теб всякй разъ привозилъ что-нибудь.

Послднй разъ комнатный телефонъ, Ч сказалъ Мартынъ и поморн щился: телефонъ проводить было неинтересно, а когда его кто-то након нецъ провелъ изъ дтской къ матери въ спальню, онъ дйствовалъ плохо, а черезъ день и вовсе сдалъ, посл чего былъ заброшенъ Ч вмст съ другими, прежними, дядиными подарками, какъ напримръ Швейцарскй Робинзонъ, прескучный посл Робинзона настоящаго, или маленьке товарные вагоны изъ жести, вызвавше тайныя слезы разочарованя, такъ какъ Мартынъ любилъ только пассажирске. Чего ты морщишься? Ч спросила Софья Дмитревна. Онъ объяснилъ, и она разсмялась, сказала: Правда, правда Ч и задумалась о дтств Марн тына, о вещахъ невозвратимыхъ, неизъяснимыхъ, въ этой дум была щемящая прелесть, Ч и какъ все проходитъ, Ч Боже мой, Ч усы расн тутъ, ногти чистые, этотъ сиреневый галстучекъ, эта женщина... Эта женщина очень, конечно, милая, Ч сказала Софья Дмитревна, Ч но ты не думаешь, что она чуть-чуть слишкомъ разбитная? Нельзя такъ терять голову. Скажи мн, Ч впрочемъ нтъ, я не хочу ничего спрашин вать... Только вотъ, говорятъ, что она въ Петербург была страшная flrt. И неужели теб нравятся ея стихи? Этотъ дамскй демонизмъ? Она такъ аффектированно читаетъ. Неужели у васъ дошло Ч ну, я не знаю Ч до пожиманя рукъ, что-ли? Мартынъ загадочно улыбнулся.

Наврно, ничего между вами и нтъ, Ч лукаво сказала Софья Дмитн ревна, любуясь играющими, тоже лукавыми {45} глазами сына. Ч Я уврена, что ничего нтъ. Ты еще не доросъ. Мартынъ разсмялся, она привлекла его и сочно, жадно поцловала въ щеку. Все это происходило у садоваго столика, на площадк передъ гостиницей, рано утромъ, Ч и день общалъ быть восхитительнымъ, безоблачное небо было еще подерн нуто дымкой, какъ бываетъ покрыта листомъ папиросной бумаги необыкновенно яркая, глянцевитая картина на заглавной страниц дорогого изданя сказокъ. Мартынъ осторожно этотъ полупрозрачный листъ отворачивалъ, и вотъ, по блымъ ступенямъ стницы, чуть играя низкими бедрами, въ ярко-синей юбк, по которой шло правильн ное волнистое колебане, по мр того, какъ съ расчитанною нетороплин востью то одна нога, то другая, вытянувъ лаковый носокъ, ступала внизъ, Ч мрно раскачивая парчовой сумкой и уже улыбаясь, спускан лась, на прямой проборъ причесанная, ясно-глазая, тонкошеяя женщина съ крупными, черными серьгами, которыя колебались тоже. Онъ встрчалъ ее, цловалъ ей руку, отступалъ, и она, смясь и музыкально картавя, здоровалась съ Софьей Дмитревной, которая сидла въ плетен номъ кресл и курила толстую англйскую папиросу, первую посл утренняго кофе. Вы такъ красиво спали, Алла Петровна, что я не хотла васъ будить, Ч говорила Софья Дмитревна, держа на отлет длинный эмалевый мундштукъ и почему-то посматривая искоса на Марн тына, который уже сидлъ на баллюстрад и качалъ ногами. Алла, захлебываясь, принималась разсказывать, каке она видла ночью сны, Ч замчательные мраморные сны съ древне-греческими жрецами, въ способности сниться которыхъ Софья Дмитревна {46} сильно сомнвалась. И сыро блестлъ свжеполитый гравй.

Любопытство Мартына росло. Блужданя по пляжу, поцлуи, которые всякй могъ подсмотрть, начинали казаться слишкомъ расн тянутымъ предисловемъ;

зато и желанная суть вызывала безпокойство:

нкоторыя подробности Мартынъ представить себ не могъ и боялся своей неопытности. Незабвенный день, когда Алла сказала, что она не деревянная, что такъ къ ней прикасаться нельзя, и что, посл обда, когда мужъ будетъ прочно въ город, а Софья Дмитревна закейфуетъ у себя въ комнат, она зайдетъ къ Мартыну въ номеръ, чтобы показать ему чьи-то стихи, этотъ день былъ какъ разъ тотъ, который открылся разговоромъ о дяд Генрих и комнатномъ телефон. Когда, уже въ Швейцари, дядя Генрихъ подарилъ Мартыну на рождене черную стан туэтку (футболистъ, ведущй мячъ), Мартынъ не могъ понять, почему въ то самое мгновене, какъ дядя поставилъ на столъ эту ненужную вещь, ему представилось съ потрясающей яркостью далекое, нжное фалерн ское утро, и Алла, сходящая по стниц. Сразу посл обда онъ пошелъ къ себ и принялся ждать. Мыльную кисточку Черносвитова онъ спряталъ за зеркало, Ч она почему-то мшала. Со двора доносился звонъ ведеръ, плескъ воды, гортанная рчь. На окн мягко набухала желтая занавска, и солнечное пятно ширилось на полу. Мухи описын вали не круги, а каке-то параллелепипеды и трапеци вокругъ штанги лампы, изрдка на нее садясь. Мартынъ волновался нестерпимо. Онъ снялъ пиджакъ и воротникъ, легъ навзничь на кушетку, слушалъ, какъ бухаетъ сердце. Когда раздались быстрые {47} шаги и стукъ въ дверь, у него что-то сорвалось подъ ложечкой. Видишь, цлая пачка, Ч скан зала Алла воровскимъ шопотомъ, но Мартыну было не до стиховъ.

Какой дикй, Боже мой, какой дикй, Ч глухо приговаривала она, незамтно ему помогая. Мартынъ торопился, настигалъ счастье, настигъ, и она, покрывая ему ротъ ладонью, бормотала: Тише, тише...

сосди... Это по крайней мр вещица, которая останется у тебя навсен гда, Ч яснымъ голосомъ сказалъ дядя Генрихъ и слегка откинулся, откровенно любуясь статуэткой. Ч Въ семнадцать тъ человкъ уже долженъ думать объ украшени своего будущаго кабинета, и, разъ ты любишь англйскя игры... Прелесть, Ч сказалъ Мартынъ, не желая дядю обидть, и потрогалъ неподвижный шаръ у носка футболиста.

Домъ былъ деревянный, кругомъ росли густыя ели, туманъ скрын валъ горы;

жаркая желтая Греця осталась дйствительно очень далеко.

Но какъ живо еще было ощущене того гордаго, праздничнаго дня: у меня есть любовница! Какой заговорщическй видъ былъ потомъ вечен ромъ у синей кушетки! Ложась спать, Черносвитовъ все такъ же скребъ лопатки, принималъ усталыя позы, потомъ скриплъ въ темнот, прон силъ не тяжелить воздуха, наконецъ храплъ, посвистывая носомъ, и Мартынъ думалъ: ахъ, если бъ онъ зналъ... И вотъ однажды, когда мужу полагалось быть въ город, а въ его и Мартыновой комнат, на кушетк, Алла уже поправляла платье, успвъ заглянуть въ рай, какъ она выражалась, межъ тмъ, какъ Мартынъ, вспотвшй и растрепанн ный, искалъ запонку, оброненную въ томъ же раю, Ч вдругъ, сильно толкнувъ {48} дверь, вошелъ Черносвитовъ и сказалъ: Ишь ты гд, матушка. Я, конечно, забылъ захватить съ собой письмо Спиридонова.

Хорошенькое было бы дло. Алла провела ладонью по смятой юбк и спросила, наморщивъ лобъ: А онъ уже далъ свою подпись? Этотъ старый скотъ Бернштейнъ все воду возитъ, Ч сказалъ Черносвитовъ, роясь въ чемодан. Ч Если они желаютъ задерживать деньги, то пусть сами, скоты, выкручиваются. Главное, Ч сказала Алла, Ч не забудь объ отсрочк. Ну что, нашелъ? Ч На катер къ чертовой матери Ч бормоталъ Черносвитовъ, перебирая каке-то конверты. Ч Оно должно быть. Не могло жъ оно запропаститься въ самомъ дл. Если оно прон пало, тогда вообще все пошло прахомъ, Ч сказала она недовольно.

Тянутъ, тянутъ, Ч бормоталъ Черносвитовъ, Ч вотъ и возись съ нин ми. Опупть можно. Я буду очень радъ, если Спиридоновъ откажетн ся. Ч Да ты не волнуйся такъ, найдется, Ч сказала Алла, но видимо и сама была встревожена. Ч Есть, слава Теб, Господи! Ч воскликн нулъ Черносвитовъ и скользнулъ глазами по найденному листку, при чемъ отъ вниманя челюсть у него отвисла. Ч Не забудь сказать объ отсрочк, Ч напомнила ему Алла. Добже, Ч сказалъ Черносвитовъ и поспшно вышелъ.

Этотъ дловой разговоръ привелъ Мартына въ нкоторое недон умне. Ни мужъ, ни жена не притворялись, Ч они дйствительно совершенно забыли о его присутстви, погрузившись въ свои заботы.

Алла, однако, сразу вернулась къ прежнему настроеню, посмялась, что въ Греци такя скверныя дверныя задвижки Ч сами выскакиваютъ, Ч а на тревожный вопросъ Мартына пожала плечами: {49} Ахъ, я увряю тебя, онъ ничего не замтилъ. Ночью Мартынъ долго не могъ уснуть и все съ тмъ же недоумнемъ прислушивался къ самодовольному храпу.

Когда, черезъ три дня, онъ съ матерью отплывалъ въ Марсель, Чернон свитовы прхали провожать въ Пирей: они стояли на пристани, дерн жась подруку, и Алла улыбалась и махала мимозовой вткой. Наканун, впрочемъ, она всплакнула.

Х.

На нее, на эту заглавную картинку, оказавшуюся посл снятя полупрозрачнаго листка, грубоватой, подчеркнуто яркой, Мартынъ снова опустилъ дымку, сквозь которую краски пробртали таинственн ную прелесть.

И на большомъ трансатлантическомъ пароход, гд все было чисто, отшлифованно, просторно, гд былъ магазинъ туалетныхъ вещей, и выставка картинъ, и аптека, и парикмахерская, и гд по вечерамъ танн цовали на палуб тустэпъ и фокстротъ, Ч онъ съ восторженной грустью думалъ о той милой женщин, о ея нжной, слегка впалой груди и ясныхъ глазахъ, и о томъ, какъ непрочно похрустывала она въ его обън ятяхъ, приговаривая: Ай, сломаешь. Межъ тмъ, близка была Африка, на горизонт съ свера появилась лиловая черта Сицили, а затмъ пароходъ скользнулъ между Корсикой и Сардиней, и вс эти узоры знойной суши, которая была гд-то кругомъ, гд-то близко, но проходила невидимкой, плняли Мартына своимъ безплотнымъ присутн ствемъ. А по пути изъ Марселя въ Швейцарю {50} онъ какъ будто узналъ любимые ночные огни на холмахъ, Ч и хотя это не былъ уже train de luxe, а простой курьерскй поздъ, тряскй, темный, грязный отъ угольной пыли, волшебство было тутъ, какъ тутъ: эти огни и вопли во мрак... По дорог, въ автомобил, между Лозанной и дядинымъ домомъ, расположеннымъ повыше въ горахъ, Мартынъ, сидя рядомъ съ шоферомъ, изрдка съ улыбкой поворачивался къ матери и дяд, котон рые оба были въ большихъ автомобильныхъ очкахъ и одинаково дерн жали на животахъ руки. Генрихъ Эдельвейсъ остался холостъ, носилъ толстые усы, и нкоторыя его интонаци да манера возиться съ зубон чисткой или ковырялкой для ногтей напоминали Мартыну отца. При встрч съ Софьей Дмитревной на вокзал въ Лозанн, дядя Генрихъ разрыдался, рукой прикрылъ лицо, но погодя, въ ресторан, успокоился и на своемъ пышноватомъ французскомъ язык заговорилъ о Росси, о своихъ прежнихъ поздкахъ туда. Какъ хорошо, Ч сказалъ онъ Софь Дмитревн, Ч какъ хорошо, что твои родители не дожили до этой страшной революци. Я помню превосходно старую княгиню, ея блые волосы... Какъ она любила бднаго, бднаго Сержа, Ч и при воспомин нани о двоюродномъ брат у Генриха Эдельвейса опять налились глаза голубой слезой. Да, моя мать его любила, это правда, Ч сказала Софья Дмитревна, Ч но она вообще всхъ и все любила. А ты мн скажи, какъ ты находишь Мартына, Ч быстро продолжала она, пытаясь отвлечь Генриха отъ печальныхъ темъ, принимавшихъ въ его пушин стыхъ устахъ оттнокъ нестерпимой сентиментальности, Похожъ, похожъ, Ч закивалъ Генрихъ. Ч Тотъ же большой {51} лобъ, прекрасн ные зубы... Но, правда, онъ возмужалъ? Ч поспшно перебила Софья Дмитревна. Ч И, знаешь, у него уже были увлеченя, страсти. Дядя Генрихъ перешелъ на политическя темы. Эта революця, Ч спросилъ онъ реторически, Ч какъ долго она можетъ длиться? Да, этого никто не знаетъ. Бдная и прекрасная Росся гибнетъ. Можетъ быть твердая рука диктатора положитъ конецъ эксцессамъ. Но многя прекрасныя вещи, ваши земли, ваши опустошенныя земли, вашъ деревенскй домъ, сожженный сволочью, Ч всему этому слдуетъ сказать прощай.

Сколько стоятъ лыжи? Ч спросилъ Мартынъ. Не знаю, Ч со вздон хомъ отвтилъ дядя Генрихъ. Ч Я никогда не развлекался этимъ англйскимъ спортомъ. И у тебя англйскй акцентъ. Это дурно. Мы перемнимъ все это. Онъ многое перезабылъ, Ч вступилась за сына Софья Дмитревна. Ч Послдне годы Mlle Planche уже не давала урон ковъ. Умерла, Ч съ чувствомъ сказалъ дядя Генрихъ. Ч Еще одна смерть. Да нтъ, Ч улыбнулась Софья Дмитревна. Ч Откуда ты взялъ? Она вышла замужъ за финна и спокойно живетъ въ Выборг.

Во всякомъ случа все это очень грустно, Ч сказалъ дядя Генрихъ. Ч Я такъ желалъ, чтобы когда-нибудь Сержъ съ вами прхалъ сюда. Но никогда не имешь того, о чемъ мечтаешь, и Богъ одинъ знаетъ судьбу людей. Если вы утолили голодъ и наврное больше ничего не хотите, можемъ отправиться въ путь.

Дорога была свтлая, излучистая;

справа поднималась скалистая стна съ цвтущими колючими кустами въ трещинахъ, слва былъ обрывъ, долина, гд серповидной пной, уступами, бжала вода;

затмъ появились черныя {52} ели, он стояли тснымъ строемъ то на одномъ склон, то на другомъ;

окрестъ, незамтно передвигаясь, высились зелен новатыя, въ снговыхъ проплшинахъ, горы, изъ-за плечъ этихъ горъ смотрли другя, посре, а совсмъ вдалек поднимались горы лилован той гуашевой близны, и эти были совершенно неподвижны, и небо надъ ними словно выцвло по сравненю съ ярко-синими просвтами между верхушками черныхъ елей, подъ которыми катился автомобиль. Вдругъ, съ непривычнымъ еще чувствомъ, Мартынъ вспомнилъ густую, еловую опушку русскаго парка сквозь синее ромбовидное стекло на веранд, Ч а когда, разминая слегка звенящя ноги, съ прозрачнымъ гудомъ въ голов, онъ вышелъ изъ автомобиля, его поразилъ запахъ земли и таюн щаго снга, шероховатый свжй запахъ, и еловая красота дядинаго дома. Стоялъ онъ особнякомъ въ полуверст отъ деревни, и съ верхняго балкона былъ одинъ изъ тхъ дивныхъ видовъ, которые прямо пугаютъ своимъ воздушнымъ совершенствомъ, а въ чистенькой уборной, гд пахло смолой, густо синло въ оконце опять это весеннее дачное небо, и кругомъ, въ саду съ голыми черными клумбами и цвтущими яблонями въ глубин, въ еловомъ бору, сразу за садомъ, и на мягкой дорог, ведун щей въ деревню, была прохладная, веселая, что-то знающая тишина, и голова слегка кружилась, не то отъ этой тишины, не то отъ запаховъ, не то отъ новой, блаженной косности посл трехчасовой зды.

Въ этомъ дом Мартынъ прожилъ до поздней осени. Предполаган лось, что зимой онъ поступитъ въ женевскй университетъ;

однако, посл живой переписки съ друзьями въ Англи, Софья Дмитревна опредлила его въ Кембриджъ. {53} Дядя Генрихъ не сразу съ этимъ примирился, Ч онъ англичанъ недолюбливалъ, холодный коварный народъ. Зато мысль объ издержкахъ, которыхъ потребуетъ знаменитый университетъ не только его не огорчала, а напротивъ была соблазнин тельна. Любя экономить по мелочамъ, въ вой рук зажимая грошъ, онъ правой охотно выписывалъ крупные чеки, Ч особенно, когда расн ходъ являлся почетнымъ. Иногда онъ трогательно игралъ самодура, хряпалъ ладонью по столу, раздувалъ усы и кричалъ: Если я это длаю, то потому, что мн прятно! И Софья Дмитревна со вздохомъ натягин вала на кисть новые часики-браслетъ изъ Женевы, а Генрихъ, размякн нувъ, зъ въ карманъ, вытягивалъ объемистый платокъ съ голубой каемкой, встряхивалъ его, и, скрывая набжавшя слезы, трубилъ разъ, трубилъ два, затмъ приглаживалъ усы Ч вправо и влво.

Съ наступленемъ та погнали крестами мченныхъ овецъ еще выше въ горы. Неизвстно откуда, съ какой стороны, начиналъ донон ситься журчащй металлическй звонъ, плылъ, обволакивалъ, вызывалъ у слушателя странную щекотку во рту, и вотъ, въ облак пыли, срой, курчавой густыней, лились, мягко толкаясь, овечьи спины въ перемнн чивой и подвижной тснот, и влажный, полый, услаждающй вс чувн ства звонъ колокольцевъ все росъ, наливался, такъ таинственно, словно звучала самая пыль, клубящаяся надъ овцами;

порою одна выбивалась изъ стада, пробгала трусцой, и лохматая собака молча ее оттсняла въ стадо, и сзади шелъ, мягко ступая, пастухъ, Ч и звонъ колокольцевъ чуть мнялся въ тембр, становился опять глуше, тише, но долго еще стоялъ въ воздух, {54} вмст съ летучей пылью. Ахъ, какъ славно, Ч шепталъ про себя Мартынъ, дослушавъ звонъ до конца, и продолжалъ путь, любимую свою прогулку, начинавшуюся деревенской дорогой и тропинками въ еловой глуши. Боръ внезапно рдлъ, появлян лись крутые сочные луга, каменистая стежка спускалась между живыхъ изгородей;

иногда навстрчу поднималась корова съ мокрой розовой мордой, останавливалась, похлестывая хвостомъ, и, качнувъ головой вбокъ, проходила, и слдомъ за ней шла проворная старушка съ дубинн кой и кидала на Мартына недоброжелательный взглядъ. А ниже, за тополями и кленами, блла большая гостиница, хозяинъ которой былъ въ отдаленномъ родств съ Эдельвейсомъ.

За это то Мартынъ еще больше окрпъ, увеличился размахъ плечъ, и голосъ пробрлъ ровный и низкй звукъ. Межъ тмъ на душ у него было сумбурно, и чувство, несовсмъ понятное, возбуждали такя вещи, какъ дачная прохлада въ комнатахъ, столь отчетливая посл наружной жары, толстый шмель, съ обиженнымъ жудомъ стучащй по потолку, еловыя лапы на синев неба, или крпкй коричневый борон викъ, найденный на опушк. Будущая поздка въ Англю волновала и радовала его. Воспоминане объ Алл Черносвитовой достигло окончан тельнаго совершенства, и онъ себ говорилъ, что недостаточно цнилъ фалерское счастье. Жажда, которую та, утоляя, только обострила, такъ мучила его въ эти горные тне дни, что по ночамъ онъ долго не могъ забыться, представляя себ, среди многихъ приключенй, всхъ тхъ женщинъ, которыя ждутъ его въ свтающихъ городахъ, и, случалось, повторялъ вслухъ какое-нибудь женское имя Ч Изабелла, {55} Нина, Маргарита, Ч еще холодное, нежилое имя, пустой гулкй домъ, куда медлитъ вселиться хозяйка, Ч и гадалъ, какое изъ этихъ именъ станетъ вдругъ живымъ, столь живымъ и естественнымъ, что уже никогда нельзя будетъ произнести его такъ таинственно, какъ сейчасъ. А по утрамъ приходила изъ деревни пособлять старой горничной племянница ея Маря, семнадцатилтняя двочка, очень тихая и миловидная, съ темно розовыми щеками и туго закрученными вокругъ головы желтыми косами.

Бывало такъ, что Мартынъ въ саду, а она вдругъ распахиваетъ верхнее окошко и, отряхнувъ тряпку, замираетъ, глядя, быть можетъ, на овальн ныя тни облаковъ, скользящя по склонамъ горъ;

затмъ проводитъ тыломъ руки по виску и медленно отворачивается. Мартынъ поднимался въ комнаты, опредлялъ по сквознякамъ, гд происходитъ уборка, и среди блеска мокрыхъ половицъ Маря, задумавшись, стояла на колн няхъ: онъ видлъ ее со спины, ея черные шерстяные чулки и зеленое, въ горошинку, платье. Она никогда не смотрла на Мартына, только разъ Ч и это было событе Ч проходя мимо съ пустымъ ведромъ, неопредленно и нжно улыбнулась, однако не ему, а цыплятамъ. Онъ упорно давалъ себ обтъ заговорить съ ней, да потихоньку обнять, но однажды, посл ея ухода, Софья Дмитревна потянула носомъ, поморн щилась и поспшно открыла вс окна, Ч и Мартынъ проникся къ Мари досадливымъ отвращенемъ и только очень постепенно, по мр ея слдующихъ далекихъ появленй, Ч въ раскрывшемся окн, или въ прон свт листвы близъ колодца, Ч опять началъ поддаваться очарованю, но уже боялся приблизиться. Такъ что-то счастливое, томное, {56} его издалека заманивало, но было обращено не къ нему. Какъ то разъ, забравшись высоко въ горы, онъ слъ съ ногами на большой лобатый камень, и снизу, вьющейся тропой, прошло стадо, музыкально и грустно булькая, а затмъ двое, оборванный, веселый мужчина и двушка, котон рая, все посмиваясь, вязала на ходу чулокъ. Они прошли, не взглянувъ на Мартына, словно былъ онъ безплотенъ, и онъ долго слдилъ за ними:

мужчина, не мняя шага, перекинулъ руку черезъ плечо спутницы, и по ея затылку видно было, что она все вяжетъ, вяжетъ, неторопливо спусн каясь въ другую долину. А не то около теннисной площадки передъ гостиницей появлялись, крича, блясь платьями и отмахиваясь ракен тами отъ оводовъ, барышни съ голыми руками, но, какъ только он начинали играть Ч какая топорность, какая безпомощность, Ч тмъ боле, что самъ Мартынъ игралъ превосходно, разбивалъ въ лоскъ любого молодого аргентинца изъ гостиницы, ибо сызмала усвоилъ ладъ, необходимый для наслажденя природой шара, согласованность всхъ членовъ, такъ что каждый ударъ по блому мячу, начинаясь съ дугового налета, еще длится посл звучной вспышки ракетныхъ струнъ, проходя по мышцамъ руки до самаго плеча, какъ бы замыкая плавный кругъ, изъ котораго такъ же плавно родится слдующй. Въ жаркй августовскй день возникъ на площадк профессональный игрокъ, Бобъ Китсонъ изъ Ниццы, и предложилъ Мартыну партю. Знакомая глупая дрожь Ч отместка слишкомъ живого воображеня. Все же Мартынъ началъ хорошо, то прихлопывая мячъ на излетъ у самой стки, то съ задней черты мощно лупя въ отдаленнйшй уголъ. Кругомъ стояли {57} и смотрли, Ч это было прятно. Горло лицо, и до безумя хотлось пить.

Подавая, обрушиваясь на мячъ и сразу превращая наклонъ тла въ быстрый пробгъ къ стк, Мартынъ собирался взять ршительную игру. Но профессоналъ, долговязый, хладнокровный юноша въ очкахъ, игравшй точно съ нцой, вдругъ проснулся и пятью молневидными ударами сравнялъ положене. Мартынъ почувствовалъ усталость и безн покойство. Солнце Ч въ глаза. Вылзаетъ изъ-подъ пояса рубашка.

Если Китсонъ возьметъ этотъ пунктъ, Ч все кончено. Тотъ, изъ неудобн наго угла, далъ свчку, и Мартынъ, отбгая кэкъ-уокомъ, приготовился мячъ убить. Пока онъ низвергалъ ракету, ему мгновенно померещился проигрышъ, злорадство обычныхъ его партнеровъ. Увы, мячъ тупо плюхнулъ въ стку. Не повезло, Ч бодро сказалъ Китсонъ, и Марн тынъ осклабился, героически преодолвая досаду.

Х.

Возвращаясь домой, онъ переигрывалъ въ ум вс удары, обращалъ поражене въ побду и качалъ головой: трудно, трудно излон вить счастье. Скрытые листвой, журчали ручьи, съ мокрыхъ мстъ на дорог вспархивали голубыя бабочки, въ кустахъ возились птицы, Ч все было до грусти солнечно и безпечно. Вечеромъ, посл обда, сидли, какъ всегда, въ гостиной, дверь была широко открыта на террасу, и, такъ какъ испортилось электричество, горли въ канделябрахъ свчи:

изрдка пламя ихъ наклонялось, и тогда изъ-подъ всхъ креселъ вытян гивались {58} черныя тни. Мартынъ, копая въ носу, читалъ томикъ Мопассана со старомодными иллюстрацями: Бель-Ами, усатый, въ стоян чемъ воротничк, обнажающй съ ловкостью камеристки стыдливую, широкобедрую женщину. Дядя Генрихъ, отложивъ газету и подбочен нясь, смотрлъ на карты, которыя раскладывала на ломберномъ стол Софья Дмитревна. Въ окна и въ дверь напирала съ террасы теплая, черная ночь. Поднявъ голову, Мартынъ вдругъ настораживался, словно былъ какой-то смутный призывъ въ этой гармони ночи и свчъ.

Послднй разъ онъ у меня вышелъ въ Росси, Ч проговорила Софья Дмитревна. Ч Онъ вообще выходитъ очень рдко. Разставя пальцы, она собрала разсыпанныя по столу карты и принялась ихъ вновь тасон вать. Дядя Генрихъ вздохнулъ.

Наскуча книгой, Мартынъ потянулся и вышелъ на террасу. Было очень темно, пахло сыростью и ночными цвтами. Сорвалась звзда и, конечно, какъ это обычно бываетъ, Ч не совсмъ въ пол зрня, а сбоку, такъ что глазъ уловилъ лишь трепетъ, мгновенную, беззвучную перемну въ неб. Очертаня горъ были неразборчивы, и въ складкахъ мрака дрожало тамъ и сямъ по два, по три огонька. Путешестве, Ч вполголоса произнесъ Мартынъ и долго повторялъ это слово, пока изъ него не выжалъ всякй смыслъ, и тогда онъ отложилъ длинную, пушин стую словесную шкурку, и глядь, Ч черезъ минуту слово было опять живое. Звзда. Тумань. Бархатъ, бар-хатъ, Ч отчетливо произносилъ онъ и все удивлялся, какъ непрочно смыслъ держится въ слов. И въ какую даль этотъ человкъ забрался, какя уже перевидалъ страны, и что онъ длаетъ тутъ, ночью, въ горахъ, Ч и отчего все въ мр {59} такъ странно, такъ волнительно. Волнительно, Ч повторилъ громко Мартынъ и остался словомъ доволенъ. Опять покатилась звзда. Онъ уставился глазами въ небо, какъ нкогда, когда въ коляск, темной сн ной дорогой, возвращались во-свояси изъ имня сосда, и совсмъ маленькй, размаянный, готовый вотъ-вотъ уснуть, Мартынъ откидын валъ голову, смотрлъ на небесную рку, между древесныхъ клубьевъ, по которой тихо плылъ. Онъ подумалъ: гд еще въ жизни будетъ такъ Ч какъ тогда, какъ сейчасъ Ч смотрть на ночное небо, Ч на какой пристани, на какой станци, на какихъ площадяхъ? Чувство боган таго одиночества, которое онъ часто испытывалъ среди толпы, блаженн ное чувство, когда себ говоришь: вотъ, никто изъ этихъ людей, занян тыхъ своимъ дломъ, не знаетъ, кто я, откуда, о чемъ сейчасъ думаю, Ч это чувство было необходимо для полнаго счастья, и Мартынъ, съ замин ранемъ, съ восторгомъ себ представлялъ, какъ Ч совершенно одинъ, въ чужомъ город, въ Лондон, скажемъ, Ч будетъ бродить ночью по неизвстнымъ улицамъ. Онъ видлъ черные кэбы, хлюпающе въ туман, полицейскаго въ черномъ блестящемъ плащ, огни на Темз, Ч и друге образы изъ англйскихъ книгъ. Оставивъ багажъ на вокзал, онъ шелъ мимо безчисленныхъ освщенныхъ Дрюсовъ и, волнуясь, искалъ Изабеллу, Нину, Маргариту, кого-нибудь, чьимъ именемъ назвать эту ночь. А она, Ч за кого она его приметъ? За художника, за моряка, за джентльмена-взломщика? Отъ денегъ она откажется, будетъ нжна, по утру не захочетъ отпустить. Но какъ улицы туманны, какъ многолюдны, какъ трудно найти... И хотя многое выглядло иначе, хотя кэбы уже повымерли, {60} кое-что онъ все же узналъ, когда осеннимъ вечеромъ вышелъ налегк съ вокзала Виктори, узналъ темный, маслян нистый воздухъ, мокрый плащъ полицейскаго, отблески, шлепающе звуки. На вокзал онъ отлично вымылся подъ душемъ въ веселенькой чистой каморк, вытерся теплымъ, мохнатымъ полотенцемъ, которое принесъ краснощекй служитель, надлъ чистое блье, лучшй костюмъ, оставилъ оба чемодана на хранени и теперь былъ гордъ, что такъ толково устроился. Онъ едва чувствовалъ дорожную усталость: была только звонкость, волнене. Громадные автобусы яростно и тяжело разн брызгивали озера на асфальт;

свтовыя рекламы взбгали и разсыпан лись по фронтонамъ багровыхъ домовъ. Онъ встрчалъ, обгонялъ женн щинъ, оборачивался, Ч но чмъ красиве было лицо, тмъ трудне было ршиться. Свтлыхъ, привлекательныхъ кафе, какъ въ Афинахъ или въ Лозанн, тутъ не было, а въ бар, гд онъ выпилъ стаканъ пива, оказались одни мужчины, воспаленные, лупоглазые, съ красными жилн ками на блкахъ. Мало-по-малу имъ овладвало смутное раздражене:

русская семья, у которой по письменному сговору онъ долженъ былъ на недлю остановиться, вотъ сейчасъ ждетъ его, безпокоится. Онъ подун малъ, не ссть ли спокойно въ таксомоторъ, не отказаться ли отъ этой ночи. Но тутъ же ему стало стыдно его недоврчивости къ ней, Ч какъ напряженно онъ о ней мечталъ нынче на разсвт, глядя въ окно позда на равнины, на розовое холодное небо, на черный силуэтъ втрян ной мельницы. Малодуше и предательство, Ч тихо сказалъ Мартынъ.

Онъ замтилъ, что во второй разъ проходитъ той же улицей, узналъ ее по витрин, полной жемчужныхъ {61} ожерелй. Онъ сталъ и мелькомъ проврилъ давнее свое отвращене къ жемчугамъ: устричные геморрон иды, круглявые, съ нездоровымъ отливомъ. Рядомъ съ нимъ остановин лась женщина подъ зонтикомъ. Мартынъ искоса посмотрлъ: худенькая, черный костюмъ, сяющая булавка въ шляп. Она повернула лицо, улыбн нулась и, выпучивъ губы, издала маленькй звукъ врод удлиненнаго лу. Мартынъ увидлъ, какъ въ ея глазахъ бгутъ огни, переливы, блескъ дождя, и хриплымъ шопотомъ пожелалъ ей добраго вечера.

Какъ только они оказались въ темнот таксомотора, онъ обнялъ ее, шаля отъ ощущеня ея гибкой худобы. Она закрывалась руками и хохотала. Потомъ, въ номер, когда онъ неловко вынулъ бумажникъ, она сказала: Нтъ, нтъ, если хотите, завтра поведете меня обдать въ шикарное мсто. Она спросила, кто онъ, не французъ ли, и стала по его просьб гадать: бельгецъ? датчанинъ? голландецъ? И не поврила, когда онъ сказалъ: русскй. Дале онъ намекнулъ ей, что зарабатываетъ жизнь карточной игрой на большихъ пароходахъ, повдалъ ей о своихъ странствяхъ, кое-что расцвтилъ, кое-что прибавилъ и, описывая никогда имъ невиданный Неаполь, глядлъ съ любовью на ея голыя дтн скя плечи, на стриженую русую голову, и былъ совершенно счастливъ.

Рано утромъ, пока онъ мирно спалъ, она быстро одлась и ушла, выкравъ изъ его бумажника десять фунтовъ. Утро посл дебоша, Ч съ улыбкой подумалъ Мартынъ, захлопнувъ бумажникъ, который подн нялъ съ полу. Онъ облился изъ кувшина, устроивъ потопъ, и все улын бался, вспоминая прелестную ночь. Было немного жалко, что она такъ глупо {62} ушла, что больше никогда онъ ее не встртитъ. А звали ее Бэссъ. Когда же онъ вышелъ изъ гостиницы и пошелъ по утреннимъ просторнымъ улицамъ, то ему хотлось прыгать и пть отъ счастья, и, чтобы какъ-нибудь облегчить душу, онъ взобрался на сенку, прислон ненную къ фонарю, изъ-за чего имлъ долгое и смшное объяснене съ пожилымъ прохожимъ, грозившимъ снизу тростью.

Х.

Второй нагоняй онъ получилъ отъ Зилановой, Ольги Павловны.

Наканун она прождала его до поздняго вечера и, такъ какъ полагала почему-то, что Мартынъ и моложе и безпомощне, чмъ оказался на самомъ дл, разволновалась, не знала, что предпринять. Онъ объясн нилъ, что вчера хватился адреса, а нашелъ его только сегодня въ мало посщаемомъ карманчик, и что ночевалъ въ гостиниц у вокзала.

Ольга Павловна захотла узнать, почему онъ не позвонилъ по телен фону, и какъ называется гостиница. Мартынъ придумалъ хорошее, незан урядное назване: Гудъ-Найтъ Отель, Ч и объяснилъ, что искалъ въ телефонной книжк номеръ, но не нашелъ. Эхъ, вы, Ч недовольно сказала Зиланова и вдругъ улыбнулась изумительно прекрасной улыбн кой, совершенно преобразившей ея дряблое, унылое лицо. Мартынъ помнилъ эту улыбку еще по Петербургу, и такъ какъ онъ былъ тогда дитя, а говоря съ чужими дтьми женщины обычно улыбаются, его память сохранила Зиланову съ сяющимъ лицомъ, и {63} онъ на-перн вяхъ былъ озадаченъ, найдя ее такой старой и хмурой.

Ея мужъ, извстный общественный дятель, былъ временно въ отъзд, и Мартына помстили въ его кабинет. Кабинетъ и столовая находились въ первомъ этаж, гостиная во второмъ, спальни въ трен тьемъ. Изъ такихъ узко-фасадныхъ домовъ, другъ отъ друга неотличин мыхъ и съ одинаковымъ расположенемъ комнатъ по вертикали, состон яла вся эта тихая, неторговая улица, оживленная красной почтовой тумбищей на углу. Позади праваго ряда домовъ были палисадники, гд томъ цвли рододендроны, а за вымъ рядомъ желтлъ и облеталъ скверъ съ большими ильмами и съ муравчатой площадкой для тенниса.

Старшая дочь Зиланова, Нелли, недавно вышла замужъ за русн скаго офицера, попавшаго въ Англю изъ нмецкаго плна. Младшая, Соня, кончала въ Лондон среднюю школу, куда неожиданно перешла изъ пятаго класса Стоюнинской гимнази. Существовала еще сестра Зилановой, Елена Павловна, и ея дочка Ирина, несчастное безобразное существо Ч полуидотка.

Недля, которую Мартынъ, примриваясь къ Англи, прожилъ въ этомъ дом, показалась ему довольно тягостной. День-деньской онъ былъ среди чужихъ, его не отпускали ни на шагъ. Соня донимала его тмъ, что высмивала его гардеробъ, сорочки съ крахмальными манжен тами и твердоватой грудью, любимые ярко-лиловые носки, оранжевые башмаки съ шишковатыми носами, купленные въ Афинахъ. Это америн канске, Ч съ нарочитымъ спокойствемъ сказалъ Мартынъ. Америн канцы ихъ спецально {64} длаютъ, чтобы продавать неграмъ да русн скимъ, Ч бойко возразила Соня. Дале оказалось, что Мартынъ не привезъ халата, и, когда онъ по утрамъ шелъ въ ванную, гордо закутанн ный въ простыню, Соня говорила, что это ей напоминаетъ ея двоюродн ныхъ братьевъ и товарищей ихъ, лицеистовъ, которые, гостя на дач, спали нагишомъ, ходили по утрамъ въ простыняхъ и гадили въ саду.

Кончилось тмъ, что Мартынъ накупилъ въ Лондон столько вещей, что десяти фунтовъ не хватило, и пришлось писать дяд, а это было осон бенно непрятно въ виду туманныхъ объясненй, которыхъ потребовало исчезновене другихъ десяти фунтовъ. Да, тяжелая, неудачная недля.

Вдь и англйское произношене, которымъ Мартынъ тихо гордился, тоже послужило поводомъ для изысканно насмшливыхъ поправокъ.

Такъ, совершенно неожиданно, Мартынъ попалъ въ неучи, въ недон росли, въ маменькины сынки. Онъ считалъ, что это несправедливо, что онъ въ тысячу разъ больше перечувствовалъ и испыталъ, чмъ барышня въ шестнадцать тъ. И съ нкоторымъ злорадствомъ онъ расколошман тилъ на теннис какихъ-то ея молодыхъ людей, а вечеромъ наканун отъзда превосходно танцовалъ подъ гавайскй плачъ граммофона тустн эпъ, которому научился еще въ Средиземномъ мор.

Въ Кембридж онъ и подавно почувствовалъ себя иностранцемъ.

Встрчаясь съ англичанами-студентами, онъ, дивясь, отмчалъ свое несомннное русское нутро. Отъ полуанглйскаго дтства у него остан лись только такя вещи, которыя у коренныхъ англичанъ, его сверстнин ковъ, читавшихъ въ дтств т же книги, затуманились, уложились въ должную перспективу, Ч а жизнь Мартына въ одномъ {65} мст круто повернула, пошла по другому пути, и тмъ самымъ обстановка и навыки дтства получили для него привкусъ нкоторой сказочности, и какая нибудь книга, любимая въ т дни, оставалась по сейчасъ въ его памяти прелестне и ярче, чмъ та же книга въ памяти сверстниковъ-англин чанъ. Онъ помнилъ и говорилъ словечки, которыя десять тъ назадъ были въ ходу среди англйскихъ школьниковъ, а нын считались либо вульгарными, либо до смшного старомодными. Синимъ пламенемъ пылающй пламъ-пуддингъ подавался въ Петербург не только на Рождеств, какъ въ Англи, а въ любой день, и, по мнню многихъ, у повара Эдельвейсовъ онъ выходилъ лучше, чмъ покупные. Въ футболъ петербуржцы играли на твердой земл, а не на дерн, и штрафной ударъ обозначался неизвстнымъ въ Англи словомъ пендель. Цвта полосатой курточки, купленной когда-то у Дрюса, Мартынъ бы теперь не смлъ носить, такъ какъ они отвчали спортивной форм опредленн наго училища, воспитанникомъ котораго онъ никогда не состоялъ. И вообще все это англйское, довольно въ сущности случайное, процжин валось сквозь настоящее, русское, принимало особые русске оттнки.

Х.

На заднемъ план первыхъ кембриджскихъ ощущенй все время почему-то присутствовала великолпная осень, которую онъ только-что видлъ въ Швейцари. По утрамъ нжный туманъ заволакивалъ Альпы.

Гроздь рябины лежала посреди дороги, гд колеи были подернуты слюн дянымъ {66} ледкомъ. Ярко-желтая листва березъ скудла съ каждымъ днемъ, несмотря на безвтре, и съ задумчивымъ весельемъ глядло сквозь нее бирюзовое небо. Рыжли пышные папоротники;

плыли по воздуху радужныя паутинки, которыя дядя Генрихъ называлъ волосами Богородицы. Иногда Мартынъ поднималъ голову, думая, что слышитъ далекое, далекое курлыкане журавлей, Ч но ихъ не было. Онъ много бродилъ, чего-то искалъ, здилъ на скверномъ велосипед одного изъ работниковъ по шелестящимъ тропинкамъ, а Софья Дмитревна, сидя на скамейк подъ кленомъ, задумчиво прокалывала остремъ трости сырые багровые листья на бурой земл. Такой разнообразной и дикой красоты не было въ Англи, природа казалась оранжерейной, ручной;

въ геометн рическихъ садахъ, подъ моросящимъ небомъ, она умирала безъ роскошн ныхъ причудъ, но по-своему были прекрасны розовато-срыя стны, прямоугольные газоны, покрытые въ рдкя погожя утра блднымъ серебромъ инея и выгнутый каменный мостикъ надъ узкой ркой, образовавшй полный кругъ со своимъ совершеннымъ отраженемъ.

Ни скверная погода, ни ледяная стужа спальни, гд традиця запрещала топить, не могли измнить мечтательную жизнерадостность Мартына. Одиночество веселило его. Свою рабочую комнату, жаркй каминъ, пыльную панолу, безобидныя литографи по стнамъ, низкя плетеныя кресла и дешевыя фарфоровыя штучки на полочкахъ, Ч все это онъ отъ души полюбилъ. Когда, поздно вечеромъ, умирало священн ное пламя камина, онъ кочергой скучивалъ мелке, еще тлюще остатки, накладывалъ сверху щепокъ, наваливалъ гору угля, раздувалъ огонь фукающими {67} мхами или, занавсивъ пасть очага просторнымъ листомъ Таймса, устраивалъ тягу: напряженный листъ пробрталъ теплую прозрачность, и строки на немъ, мшаясь съ просвчивающими строками на испод, казались диковинными знаками тарабарскаго языка. Затмъ, когда гулъ и бушеване огня усиливались, на газетномъ лист появлялось рыжее, темнющее пятно и вдругъ прорывалось, вспын хивалъ весь листъ, тяга мгновенно его всасывала, онъ улеталъ въ трубу, Ч и позднй прохожй, магистръ въ черномъ плащ, видлъ сквозь сумракъ готической ночи, какъ изъ трубы вырывается въ звздн ную высь огневласая вдьма, и на другой день Мартынъ платилъ денежн ный штрафъ.

Будучи одаренъ живымъ и общительнымъ нравомъ, Мартынъ остан вался одинъ недолго. Довольно скоро онъ подружился съ нижнимъ жильцомъ, Дарвиномъ, да познакомился кое-съ-кмъ на футбольномъ пол, въ клуб, въ общей столовой. Онъ замтилъ, что всякй считаетъ должнымъ говорить съ нимъ о Росси, выяснить, что онъ думаетъ о ревон люци, объ интервенци, о Ленин и Троцкомъ, а иные, побывавше въ Росси, хвалили русское хлбосольство или спрашивали, не знаетъ ли онъ случайно Иванова изъ Москвы. Мартыну таке разговоры претили;

небрежно взявъ со стола томъ Пушкина, онъ начиналъ переводить вслухъ стихи: Люблю я пышное природы увяданье, въ багрецъ и золото одтые са. Это возбуждало недоумне, Ч и только одинъ Дарвинъ, большой, сонный англичанинъ въ канареечно-желтомъ джампер, разн валясь въ кресл, сопя трубкой и глядя въ потолокъ, одобрительно кивалъ. {68} Этотъ Дарвинъ, зачастивъ вечерами къ Мартыну, подробно освтилъ, ему въ назидане, нкоторыя строгя, исконныя правила: не полагается студенту ходить по улиц въ шляп и въ пальто, какъ бы холодно ни было;

нельзя ни здороваться за руку, ни желать добраго утра, а слдуетъ всякаго знакомаго, будь онъ самъ Томпсонъ, объявивн шй войну атому, привтствовать широкой улыбкой и развязнымъ межн дометемъ. Нехорошо кататься по рк въ обыкновенной гребной лодк, Ч для этого есть роброи, пироги и друге виды шлюпокъ.

Никогда не нужно повторять старыя университетскя остроты, котон рыми сразу увлекаются новички. Но помните, Ч мудро добавилъ Дарн винъ, Ч и въ соблюдени этихъ традицй не слдуетъ заходить слишн комъ далеко, и иногда, чтобы огорошить снобовъ, бываетъ полезно выйти на улицу въ котелк, съ зонтикомъ подмышкой. У Мартына создалось впечатлне, что Дарвинъ уже давно, нсколько тъ, въ унин верситет, и онъ пожаллъ его, какъ жаллъ всякаго домосда. Дарн винъ его поражалъ своей сонностью, медлительностью движенй, какой то комфортабельностью всего существа. Стремясь въ немъ возбудить зависть, Мартынъ нахрапомъ ему разсказалъ о своихъ странствяхъ, безсознательно прибавивъ кое-что изъ присочиненнаго въ угоду Бэссъ, и едва замтивъ, какъ вымыселъ утвердился. Эти преувеличеня были впрочемъ невиннаго свойства: два-три пикника на крымской Яйл превратились въ постоянное бродяжничество по степямъ, съ палкой и котомкой, Алла Черносвитова Ч въ таинственную спутницу поздокъ на яхт, прогулки съ ней Ч въ долгое пребыване на одномъ изъ гречен скихъ острововъ, а лиловая черта Сицили Ч въ {69} сады и виллы.

Дарвинъ одобрительно кивалъ, глядя въ потолокъ. Глаза у него были голубоватые, пустые, безъ всякаго выраженя;

подошвы, которыя онъ всегда казалъ, такъ какъ любилъ полулежачя позы, съ высоко и удобно пристроенными ногами, были снабжены сложной системой резиновыхъ нашлепокъ. Все въ немъ, начиная отъ этихъ прочно подкованныхъ ногъ и кончая костистымъ носомъ, было добротно, велико и невозмутимо.

Х.

Раза три въ мсяцъ Мартына призывалъ тотъ профессоръ, котон рый слдилъ за посщенемъ лекцй, навщалъ въ случа нездоровя, давалъ разршене на поздки въ Лондонъ и длалъ замчаня по поводу штрафовъ, навлекаемыхъ приходомъ домой за-полночь или ненон шенемъ по вечерамъ академическаго плаща. Это былъ сухонькй старин чекъ, съ вывернутыми ступнями и острымъ взглядомъ, латинистъ, перен водчикъ Гораця, большой любитель устрицъ. Вы сдлали успхи въ язык, Ч какъ-то сказалъ онъ Мартыну. Ч Это хорошо. Много ли у васъ уже набралось знакомыхъ? О, да, Ч отвтилъ Мартынъ. А съ Дарвиномъ, напримръ, вы подружились? О, да, Ч повторилъ Марн тынъ. Я радъ. Это великолпный экземпляръ. Три года въ окопахъ, Франця и Месопотамя, крестъ Виктори и ни одного ушиба, ни нравн ственнаго, ни физическаго. Литературная удача могла бы вскружить ему голову, но и этого не случилось. {70} Кром того, что Дарвинъ, прервавъ университетское учене, ушелъ восемнадцати тъ на войну, а недавно выпустилъ книгу разскан зовъ, отъ которыхъ знатоки безъ ума, Мартынъ услышалъ, что онъ перн воклассный боксеръ, что дтство онъ провелъ на Мадер и на Гавайскихъ островахъ, и что его отецъ Ч извстный адмиралъ. Собн ственный маленькй опытъ показался Мартыну ничтожнымъ, жалкимъ, онъ устыдился нкоторыхъ своихъ росказней. Когда вечеромъ къ нему ввалился Дарвинъ, было и смшно, и неловко. Онъ принялся исподволь выуживать про войну, про книгу, Ч и Дарвинъ отшучивался и говон рилъ, что лучшая книга, имъ написанная, это маленькое пособе для стун дентовъ, которое называлось такъ: Полное описане шестидесяти семи способовъ проникнуть въ колледжъ Троицы посл закрытя воротъ, съ подробнымъ планомъ стнъ и ршетокъ, первое и послднее издане, множество разъ провренное ни разу не попавшимся авторомъ. Но Мартынъ настаивалъ на своемъ, на важномъ, на книг разсказовъ, отъ которыхъ знатоки безъ ума, и наконецъ Дарвинъ сказалъ: Ладно, я дамъ. Пойдемъ ко мн въ логово.

Свое логово онъ обставилъ самъ по собственному вкусу: были тамъ какя-то сверхъестественно удобныя кожаныя кресла, въ которыхъ тло таяло, углубляясь въ податливую бездну, а на камин стояла большая фотографя: разомлвшая, на боку лежащая сука и круглые наливные задки ея шестерыхъ сосунковъ. Да и вообще студенческихъ комнатъ Мартынъ уже перевидалъ немало: были такя, какъ его, Ч милыя, но жильцомъ не холеныя, съ чужими, хозяйскими, вещами, Ч была комната спортсмена {71} съ серебряными трофеями на камин и сломанымъ весломъ на стн, была комната, заваленная книгами, засыпанная пепн ломъ, была, наконецъ, комната, гаже которой трудно сыскать, Ч почти пустая, съ яркожелтыми обоями, комната, гд всего одна картина, но зато Сезаннъ, (эскизъ углемъ, женообразная загогулина), да стоитъ расн крашенный деревянный епископъ четырнадцатаго вка съ протянутой культяпкой. Душевнй всхъ была комната Дарвина, особенно если присмотрться, пошарить: чего стоило, напримръ, собране номеровъ газеты, которую Дарвинъ издавалъ въ траншеяхъ: газета была веселая, бодрая, полная смшныхъ стиховъ, Богъ знаетъ, какъ и гд набиралась, и въ ней помщались ради красоты случайныя клише, рекламы дамскихъ корсетовъ, найденныя въ разгромленныхъ типографяхъ.

Вотъ, Ч сказалъ Дарвинъ, доставь книгу. Ч Бери. Книга окан залась замчательной;

не разсказы, нтъ, скоре трактаты, Ч двадцать трактатовъ одинаковой длины;

первый назывался Штопоръ, и въ немъ содержались тысячи занятныхъ вещей о штопорахъ, объ ихъ истори, красот и добродтеляхъ. Второй былъ о попугаяхъ, третй объ игральн ныхъ картахъ, четвертый объ адскихъ машинахъ, пятый объ отран женяхъ въ вод. А одинъ былъ о поздахъ, и въ немъ Мартынъ нашелъ все, что любилъ Ч телеграфные столбы, обрывающе взлетъ проводовъ, вагонъ-ресторанъ, эти бутылки минеральной воды, съ любопытствомъ глядящя въ окно на пролетающя деревья, этихъ лакеевъ съ сумасшедн шими глазами, эту карликовую кухню, гд потный поваръ въ бломъ колпак, шатаясь, панируетъ рыбу. {72} Если бъ когда-нибудь Мартынъ думалъ стать писателемъ и былъ бы мучимъ писательской алчностью (столь родственной боязни смерти), постоянной тревогой, которая нудитъ запечатлть неповторимый пустякъ, Ч быть можетъ, страницы о мелочахъ, ему сокровенно знакомыхъ, возбудили бы въ немъ зависть и желане написать еще лучше. Вмсто этого онъ почувствовалъ такое теплое расположене къ Дарвину, что даже стало щекотно въ глазахъ.

Когда же утромъ, идя на лекцю, онъ обогналъ его на углу, то, не глядя ему въ лицо, сказалъ, вполн корректно, что многое въ книг ему понравилось, и молча пошелъ съ нимъ рядомъ, подлаживаясь подъ его нивый, но машистый шагъ.

Аудитори разсяны были по всему городу. Ежели одна лекця сразу слдовала за другой, и он читались въ разныхъ залахъ, то прихон дилось вскакивать на велосипедъ или поспшно топотать переулками, перескать гулко-мощеные дворы. Чистыми голосами перекликались со всхъ башенъ куранты;

по узкимъ улицамъ несся грохотъ моторовъ, стрекотане колесъ, звонки. Во время лекцй велосипеды сверкающимъ роемъ ластились къ воротамъ, ожидая хозяевъ. На кафедру всходилъ лекторъ въ черномъ плащ и со стукомъ клалъ на пюпитръ квадратную шапку съ кисточкой. {73} Х.

Поступая въ университетъ, Мартынъ долго не могъ избрать себ науку. Ихъ было такъ много, и вс Ч занимательныя. Онъ медлилъ на ихъ окраинахъ, всюду находя тотъ же волшебный источникъ живой воды. Его волновалъ какой-нибудь повисшй надъ альпйской бездною мостъ, одушевленная сталь, божественная точность расчета. Онъ понин малъ того впечатлительнаго археолога, который, расчистивъ ходъ къ еще неизвстнымъ гробамъ и сокровищамъ, постучался въ дверь, прежде, чмъ войти, и, войдя, упалъ въ обморокъ. Прекрасны свтъ и тишина лабораторй: какъ хорошй ныряльщикъ скользитъ сквозь воду съ открытыми глазами, такъ, не напрягая вкъ, глядитъ физологъ на дно микроскопа, и медленно начинаютъ багровть его шея и лобъ, Ч и онъ говоритъ, оторвавшись отъ трубки: Все найдено. Человческая мысль, летающая на трапецяхъ звздной вселенной, съ протянутой подъ ней математикой, похожа была на акробата, работающаго съ стн кой, но вдругъ замчающаго, что стки въ сущности нтъ, Ч и Марн тынъ завидовалъ тмъ, кто доходитъ до этого головокруженя и новой выкладкой превозмогаетъ страхъ. Предсказать элементъ или создать теорю, открыть горный хребетъ или назвать новаго звря, Ч все было равно заманчиво. Въ наук исторической Мартыну нравилось то, что онъ могъ ясно вообразить, и потому онъ любилъ Карляйля. Плохо запон миная даты и {74} пренебрегая обобщенями, онъ жадно выискивалъ живое, человческое, принадлежащее къ разряду тхъ изумительныхъ подробностей, которыми грядущя поколня, пожалуй, пресытятся, глядя на старыя, моросящя фильмы нашихъ временъ. Онъ живо себ представлялъ дрожащй блый день, простоту черной гильотины, и неун клюжую возню на помост, гд палачи тискаютъ голоплечаго толстяка, межъ тмъ, какъ въ толп добродушный гражданинъ поднимаетъ подъ локотки любопытную, но низкорослую гражданку. Наконецъ, были науки, довольно смутныя: правовые, государственные, экономическе туманы;

они устрашали его тмъ, что искра, которую онъ во всемъ любилъ, была въ нихъ слишкомъ далеко запрятана. Не зная, на что ршиться, что выбрать, Мартынъ постепенно отстранилъ все то, что могло бы слишкомъ ревниво его завлечь. Оставалась еще словесность.

Были и въ ней для Мартына намеки на блаженство;

какъ пронзала пустая бесда о погод и спорт между Горацемъ и Меценатомъ или грусть стараго Лира, произносящего жеманныя имена дочернихъ леврен токъ, лающихъ на него! Такъ же, какъ въ Новомъ Завт Мартынъ любилъ набрести на зеленую траву, на кубовый хитонъ, онъ въ литератур искалъ не общаго смысла, а неожиданныхъ, озаренныхъ прогалинъ, гд можно было вытянуться до хруста въ суставахъ и упоенно замереть. Читалъ онъ чрезвычайно много, но больше перечитын валъ, а въ литературныхъ разговорахъ бывали съ нимъ несчастные слун чаи: онъ разъ спуталъ, напримръ, Плутарха съ Петраркой и разъ назвалъ Кальдерона шотландскимъ поэтомъ. Расшевелить его удавалось не всякому писателю. Онъ оставался холоденъ, {75} когда, по дядиному совту, читалъ Ламартина, или когда самъ дядя декламировалъ со всхлипомъ Озеро, качая головой и удрученно приговаривая Comme cТest beau! Перспектива изучать многословныя, водянистыя произвен деня и вляне ихъ на другя многословныя, водянистыя произведеня была мало прельстительна. Такъ бы онъ, пожалуй, ничего не выбралъ, если бъ все время что-то не шептало ему, что выборъ его несвободенъ, что есть одно, чмъ онъ заниматься обязанъ. Въ великолпную швейн царскую осень онъ впервые почувствовалъ, что въ конц концовъ онъ изгнанникъ, обреченъ жить вн родного дома. Это слово лизгнанникъ было сладчайшимъ звукомъ: Мартынъ посмотрлъ на черную еловую ночь, ощутилъ на своихъ щекахъ байронову блдность и увидлъ себя въ плащ. Этотъ плащъ онъ надлъ въ Кембридж, даромъ, что былъ онъ легонькй, изъ прозрачноватой на свтъ матери, со многими сборн ками, и съ крылатыми полурукавами, которые закидывались за плечи.

Блаженство духовнаго одиночества и дорожныя волненя получили новую значительность. Мартынъ словно подобралъ ключъ ко всмъ тмъ смутнымъ, дикимъ и нжнымъ чувствамъ, которыя осаждали его.

Профессоромъ русской словесности и истори былъ въ ту пору небезызвстный Арчибальдъ Мунъ. Въ Росси онъ прожилъ довольно долго, всюду побывалъ, всхъ зналъ, все перевидлъ. Теперь, черновон лосый, блдный, въ пенснэ на тонкомъ носу, онъ безшумно прозжалъ на велосипед съ высокимъ рулемъ, сидя совсмъ прямо, а за обдомъ, въ знаменитой столовой съ дубовыми столами и огромными цвтными окнами, вертлъ головой, какъ птица, {76} и быстро, быстро крошилъ длинными пальцами хлбъ. Говорили, единственное, что онъ въ мр любитъ, это Ч Росся. Многе не понимали, почему онъ тамъ не остался.

На вопросы такого рода Мунъ неизмнно отвчалъ: Справьтесь у Робертсона (это былъ востоковдъ) почему онъ не остался въ Вавин лон. Возражали вполн резонно, что Вавилона уже нтъ. Мунъ кивалъ, тихо и хитро улыбаясь. Онъ усматривалъ въ октябрьскомъ перен ворот нкй отчетливый конецъ. Охотно допуская, что со временемъ образуется въ совтскомъ союз, пройдя черезъ первобытныя фазы, извстная культура, онъ вмст съ тмъ утверждалъ, что Росся заверн шена и неповторима, Ч что ее можно взять, какъ прекрасную амфору, и поставить подъ стекло. Печной горшокъ, который тамъ теперь обжин гался, ничего общаго съ нею не имлъ. Гражданская война представлян лась ему нелпой: одни бьются за призракъ прошлаго, друге за прин зракъ будущаго, Ч межъ тмъ, какъ Россю потихоньку укралъ Арчин бальдъ Мунъ и заперъ у себя въ кабинет. Ему нравилась ея завершенность. Она была расцвчена синевою водъ и прозрачнымъ пурн пуромъ пушкинскихъ стиховъ. Вотъ уже скоро два года, какъ онъ писалъ на англйскомъ язык ея исторю, надялся всю ее уложить въ одинъ толстенькй томъ. Эпиграфъ изъ Китса (Создане красоты Ч радость навки), тончайшая бумага, мягкй сафьяновый переплетъ.

Задача была трудная: найти гармоню между эрудицей и тсной живон писной прозой, дать совершенный образъ одного округлаго тысячелтя.

{77} Х.

Арчибальдъ Мунъ поразилъ и очаровалъ Мартына. Его медленный русскй языкъ, изъ котораго онъ годами терпня вытравилъ послднй отзвукъ англйской гортанности, былъ плавенъ, простъ и выразителенъ.

Его знаня отличались живостью, точностью и глубиной. Онъ вслухъ читалъ Мартыну такихъ русскихъ поэтовъ, коихъ тотъ не зналъ даже и по имени. Придерживая страницу длинными, чуть дрожащими пальцами, Арчибальдъ Мунъ источалъ четырехстопные ямбы. Комната была въ полумрак, свтъ лампы выхватывалъ только страницу да лицо Муна, съ блднымъ лоскомъ на скулахъ, тремя тонкими бороздками на бу и прозрачно-розовыми ушами. Дочитавъ, онъ сжималъ узкя губы, остон рожно, какъ стрекозу, снималъ пенснэ и замшей вытиралъ стекла. Марн тынъ сидлъ на краешк кресла, держа свою черную квадратную шапку на колняхъ. Ради Бога, снимите плащъ, отложите куда-нибудь эту шапку, Ч болзненно морщась, говорилъ Мунъ. Ч Неужели вамъ нран вится мять эту кисточку? Отложите, отложите... Онъ подталкивалъ къ Мартыну стеклянную папиросницу съ гербомъ колледжа на серебряной крышк или вынималъ изъ шкапа въ стн бутылку виски, сифонъ, два стакана. А вотъ скажите, какъ называются тамошня телги, въ котон рыхъ развозятъ виноградъ? Ч спрашивалъ онъ, дергая головой, и, выяснивъ, что Мартынъ не знаетъ: Можары, можары, сэръ, {78} Ч говорилъ онъ со смакомъ, Ч и неизвстно, что доставляло ему больше удовольствя, то ли, что онъ знаетъ Крымъ лучше Мартына, или то, что ему удается произнести съ русскимъ экающимъ выговоромъ словечко сэръ. Онъ радостно сообщалъ, что хулиганъ происходитъ отъ названя шайки ирландскихъ разбойниковъ, а что островъ Голодай не отъ голода, а отъ имени англичанина Холидея, построившаго тамъ заводъ.

Когда однажды Мартынъ, говоря о какомъ-то невжественномъ журнан лист (которому Мунъ отвтилъ грознымъ письмомъ въ Таймсъ), скан залъ, что журналистъ вроятно сдрейфилъ, Мунъ поднялъ брови, справился въ словар и спросилъ Мартына, не живалъ ли онъ въ Поволжь, Ч а когда, по другому случаю, Мартынъ употребилъ слово лугробить, Мунъ разсердился и крикнулъ, что такого слова по-русски нтъ и быть не можетъ. Я его слышалъ, его знаютъ вс, Ч робко прон говорилъ Мартынъ, и его поддержала Соня, которая сидла на кушетк рядомъ съ Ольгой Павловной и смотрла не безъ любопытства, какъ Мартынъ хозяйничаетъ. Русское словообразоване, рождене новыхъ словъ, Ч сказалъ Мунъ, обернувшись вдругъ къ улыбающемуся Дарн вину, Ч кончилось вмст съ Россей;

то-есть два года тому назадъ. Все послдующее Ч блатная музыка. Я по-русски не понимаю, перевен дите Ч отвтилъ Дарвинъ. Да, мы все время сбиваемся, Ч сказала Зиланова. Ч Это нехорошо. Пожалуйста, господа, по-англйски. Марн тынъ межъ тмъ приподнялъ металлическй куполъ съ горячихъ гренн ковъ и пирожковъ (которые слуга принесъ изъ колледжской кантины) проврилъ, то ли доставили, и придвинулъ блюдо {79} поближе къ пылан ющему камину. Кром Дарвина и Муна, онъ пригласилъ русскаго стун дента, котораго вс называли просто по имени Ч Вадимъ, Ч и теперь не зналъ, ждать ли его или приступать къ чаепитю. Это былъ первый разъ, что Зиланова съ дочерью прхала навстить его, и онъ все боялся насмшки со стороны Сони. Она была въ темно-синемъ костюм и въ крпкихъ коричневыхъ башмачкахъ, длинный язычекъ которыхъ, пройдя внутри, подъ шнуровкой, откидывался и, прикрывая шнуровку сверху, заканчивался кожаной бахромой;

стриженые, жестковатые на видъ, черные волосы ровной чолкой находили на лобъ;

къ ея тускло-темн нымъ, слегка раскосымъ глазамъ странно шли ямки на блдныхъ щекахъ. Утромъ, когда Мартынъ встртилъ ее и Ольгу Павловну на вокзал, и потомъ, когда онъ показывалъ имъ старинные дворы, фонтанъ, аллеи исполинскихъ голыхъ деревьевъ, изъ которыхъ съ карн каньемъ тяжело и неряшливо вымахивали вороны, Соня была молчан лива, чмъ-то недовольна, говорила, что ей холодно. Глядя черезъ каменныя перила на рябую рчку, на матово-зеленые берега и срыя башни, она прищурилась и освдомилась у Мартына, собирается ли онъ хать къ Юденичу. Мартынъ удивленно отвтилъ, что нтъ. А вонъ то, розоватое, что это такое? Это здане библотеки, Ч объяснилъ Марн тынъ и спустя нсколько минутъ, идя рядомъ съ Соней и ея матерью подъ аркадами, загадочно проговорилъ: Одни бьются за призракъ прон шлаго, друге Ч за призракъ будущаго. Вотъ именно, Ч подхватила Ольга Павловна. Ч Мн мшаетъ по-настоящему воспринять Кембрин джъ то, что наряду съ этими чудными старыми зданями масса автомобин лей, велосипедовъ, {80} спортивные магазины, всяке футболы. Въ футболъ, Ч сказала Соня, Ч играли и во времена Шекспира. А мн вотъ не нравится, что говорятъ пошлости. Соня, пожалуйста. Сокран тись, Ч сказала Ольга Павловна. Ахъ, я не про тебя, Ч отвтила Соня со вздохомъ. Дальше шли молча. Кажется, забусило, Ч проговон рилъ Мартынъ, вытянувъ руку. Вы бы еще сказали панъ Дождинскй или князь Ливень, Ч замтила Соня и на ходу перемнила шагъ, чтобъ итти въ ногу съ матерью. Потомъ, за завтракомъ въ лучшемъ городскомъ ресторан, она повеселла. Ее разсмшили лобезьянья фамилья прятеля Мартына и далоги, которые Дарвинъ велъ съ необыкн новенно уютнымъ старичкомъ-лакеемъ. Вы что изучаете? Ч любезно спросила Ольга Павловна. Я? Ничего, Ч отвтилъ Дарвинъ. Ч Мн просто показалось, что въ этой рыб на одну косточку больше, чмъ слдуетъ. Нтъ-нтъ, я спрашиваю, что вы изучаете изъ наукъ. Какя слушаете лекци. Простите, я васъ не понялъ, Ч сказалъ Дарвинъ. Ч Но все равно вашъ вопросъ застаетъ меня врасплохъ. Память у меня какъ то не дотягиваетъ отъ одной лекци до другой. Еще нынче утромъ я спрашивалъ себя, какимъ предметомъ я занимаюсь. Мнемоникой? Врядъ ли. Посл обда была опять прогулка, но куда боле прятная, такъ какъ, во-первыхъ, вышло солнце, а, во вторыхъ, Дарвинъ всхъ повелъ въ галлерею, гд имлось, по его словамъ, старинное, замчательно прыткое эхо, Ч топнешь, а оно, какъ мячъ, стукнетъ въ отдаленную стну. И Дарвинъ топнулъ, но никакого эхо не выскочило, и онъ скан залъ, что очевидно его купилъ какой-нибудь американецъ для своего дома въ Массачусетс. Затмъ притекли {81} къ Мартыну въ комнату, и вскор явился Арчибальдъ Мунъ, и Соня тихо спросила у Дарвина, почему у профессора напудренъ носъ. Мунъ плавно заговорилъ, щегон ляя чудесными сочными пословицами. Мартынъ находилъ, что Соня ведетъ себя нехорошо. Она сидла съ каменнымъ лицомъ, но вдругъ невпопадъ смялась, встртясь глазами съ Дарвиномъ, который, закин нувъ ногу на ногу, уминалъ пальцемъ табакъ въ трубк. Что же это Вадимъ не идетъ? Ч безпокойно сказалъ Мартынъ и потрогалъ полный бочокъ чайника. Ну, ужъ наливайте, Ч сказала Соня, и Мартынъ завозился съ чашками. Вс умолкли и смотрли на него. Мунъ курилъ смугло-желтую папиросу изъ породы тхъ, которыя въ Англи зовутся русскими. Часто пишетъ вамъ ваша матушка? Ч спросила Зиланова.

Каждую недлю, Ч отвтилъ Мартынъ. Она поди скучаетъ, Ч скан зала Ольга Павловна и подула на чай. А лимона, я какъ посмотрю, у васъ и нтъ, Ч тонко замтилъ Мунъ Ч опять по-русски. Дарвинъ вполголоса попросило Соню перевести. Мунъ на него покосился и перен шелъ на англйскую рчь: нарочито и злобно изображая среднй кемн бриджскй тонъ, онъ сказалъ, что былъ дождь, но теперь прояснилось, и, пожалуй, дождя больше не будетъ, упомянулъ о регатт, обстоятельно разсказалъ всмъ извстный анекдотъ о студент, шкап и кузин, Ч и Дарвинъ курилъ и кивалъ, приговаривая: Очень хорошо, сэръ, очень хорошо. Вотъ онъ, подлинный, трезвый британецъ въ часы досуга. {82} Х.

Раздался топотъ на стниц, и, съ размаху открывъ дверь, вошелъ Вадимъ. Одновременно его велосипедъ, который онъ оставилъ въ переулк, приладивъ опущенную педаль къ краю панели, съ дребежн жанемъ упалъ, Ч этотъ звонъ вс услышали, ибо второй этажъ нахон дился на пустяковой высот. Руки у Вадима, маленькя, съ обгрызанн ными ногтями, были красны отъ холода рулевыхъ роговъ. Лицо, покрытое необыкновенно нжнымъ и ровнымъ румянцемъ, выражало отороплое смущене;

онъ его скрывалъ, быстро дыша, словно запын хался, да потягивая носомъ, въ которомъ всегда было сыро. Былъ онъ одтъ въ мятые, блдно-срые фланелевые штаны, въ прекрасно сшин тый коричневый пиджакъ и носилъ всегда, во всякую погоду и во всякое время, старыя бальныя туфли. Продолжая посапывать и растерянно улыбаться, онъ со всми поздоровался и подслъ къ Дарвину, котораго очень любилъ и почему-то прозвалъ мамкой. У Вадима была одна постоянная прибаутка, которую онъ Дарвину съ трудомъ перевелъ:

Прятно зрть, когда большой медвдь ведетъ подручку маленькую сучку, Ч и на послднихъ словахъ голосъ у него становился совсмъ тонкимъ. Вообще же онъ говорилъ скоро, отрывисто, издавая при этомъ всяке добавочные звуки, шиплъ, трубилъ, пищалъ, какъ дитя, котон рому не хватаетъ ни мыслей, ни словъ, а молчать невмоготу. Когда же онъ бывалъ смущенъ, то становился {83} еще отрывисте и нелпе, производя смшанное впечатлне застнчиваго тихони и чудачливаго ребенка. Былъ онъ, впрочемъ, милый, привязчивый, привлекательный человкъ, падкй на смшное и способный живо чувствовать (однажды, гораздо позже, катаясь весеннимъ вечеромъ съ Мартыномъ по рк, онъ, при случайномъ, смутномъ, почему-то миртовомъ дуновени Ч Богъ всть откуда, Ч сказалъ: пахнетъ Крымомъ, что было соверн шенно врно). Англичане къ нему такъ и льнули, а его колледжскй наставникъ, толстый, астматическй старикъ, спецалистъ по моллюсн камъ, съ гортанной нжностью произносилъ его имя и снисходительно относился къ его шелопайству. Какъ-то, въ темную ночь, Мартынъ и Дарвинъ помогли Вадиму снять съ чела табачной лавки вывску, котон рая съ тхъ поръ красовалась у него въ комнат. Онъ добылъ и полин цейскй шлемъ, простымъ и остроумнымъ способомъ: за полкроны, блесн нувшя при лун, попросилъ добродушнаго полицейскаго пособить ему перебраться черезъ стну и, оказавшись наверху, нагнулся и сдернулъ съ него шлемъ. Онъ же былъ зачинщикомъ въ случа съ огненной колесн ницей, когда, празднуя годовщину порохового заговора, весь городъ плен вался потшными огнями, и на площади бушевалъ костеръ, а Вадимъ со товарищи запряглись въ старое ландо, которое купили за два фунта, наполнили соломой и подожгли, Ч съ этимъ ландо они мчались по улин цамъ въ мятели огня и чуть не спалили ратушу. Кром всего онъ былъ отличнымъ сквернословомъ, Ч однимъ изъ тхъ, которые привяжутся къ римочк и повторяютъ ее безъ конца, любятъ уютные матюжки, ласн кательную физологю и обрывки какихъ-то {84} анонимныхъ стиховъ, приписываемыхъ Лермонтову. Образованемъ онъ не блисталъ, по англйски говорилъ очень смшно и симпатично, но едва понятно, и была у него одна страсть, Ч страсть ко флоту, къ миноносцамъ, къ батальной стройности линейныхъ кораблей, и онъ могъ часами играть въ солдатики, паля горохомъ изъ серебряной пушки. Его прибаутки, бальныя туфли, застнчивость и хулиганство, нжный профиль, обвен денный на свтъ золотистымъ пушкомъ, Ч все это, въ сочетани съ великолпемъ титула, дйствовало на Арчибальда Муна неотразимо, разымчиво, въ род шампанскаго съ соленымъ миндалемъ, которымъ онъ нкогда упивался, Ч одинокй блдный англичанинъ въ запотвн шемъ пенснэ, слушающй московскихъ цыганъ. Но сейчасъ, сидя у камина съ чашкой въ рук, Мунъ грызъ масломъ пропитанный гренокъ, и Ольга Павловна разсказывала ему о газет, которую собирается выпускать въ Париж ея мужъ. Мартынъ же съ тревогой думалъ, что напрасно позвалъ Вадима, который молчалъ, стсняясь Сони, и все щелн калъ исподтишка въ Дарвина изюминками, заимствованными у кекса.

Соня прумолкла тоже и задумчиво смотрла на панолу. Дарвинъ съ развальцемъ подошелъ къ камину, выбилъ золу изъ трубки и, ставъ спин ной къ огню, принялся грться. Мамка, Ч тихо сказалъ Вадимъ и засмялся. Ольга Павловна съ жаромъ говорила о длахъ, которые Муна нимало не трогали. За окномъ потемнло, гд-то далеко кричали мальчишки-газетчики: Пайпа, пайпа! {85} ХХ.

Затмъ провожали Зилановыхъ на вокзалъ. Арчибальдъ Мунъ попрощался на первомъ же углу и, нжно улыбнувшись Вадиму (котон рый за его спиной обычно звалъ его заборнымъ словцомъ съ дополн ненемъ на колесикахъ), удалился, держась очень прямо. Нкоторое время Вадимъ тихо халъ вдоль самой панели, положивъ руку на плечо къ Дарвину, шедшему рядомъ, а потомъ суетливо простился и быстро отъхалъ, производя губами звуки испорченнаго гудка. Пришли на вокн залъ, Дарвинъ взялъ себ и Мартыну перонные билеты. Соня была устан лая, раздраженная, и все время щурилась. Ну, вотъ, Ч сказала Ольга Павловна. Ч Спасибо за гостепримство, за угощене. Кланяйтесь матушк, когда будете писать.

Но Мартынъ поклона не передалъ, Ч такя вещи передаются рдко. Вообще письма онъ писалъ съ трудомъ: какъ разсказать, напримръ, о сегодняшнемъ, довольно путанномъ, чмъ-то неудачномъ и непрятномъ дн? Онъ намаралъ строкъ десять, воспроизвелъ анекдотъ о студент, шкап и кузин, уврилъ мать, что совершенно здоровъ, хорошо питается и носитъ на тл фуфайку (что было неправдой). Ему вдругъ представилось, какъ почтальонъ идетъ по снгу, снгъ похрустын ваетъ, остаются сине слды, Ч и онъ объ этомъ написалъ такъ: Письмо принесетъ почтальонъ. У насъ идетъ дождь. Подумавши, онъ почтан льона вычеркнулъ и оставилъ только дождь. Адресъ {86} онъ выписалъ крупно и тщательно, въ десятый разъ вспомнивъ при этомъ то, что ему сказалъ знакомый студентъ: Судя по фамиль, я полагалъ, что вы амен риканецъ. Онъ пожаллъ, что всякй разъ забывалъ это втиснуть въ письмо, неизмнно уже запечатанное, Ч вскрывать же было нь. Въ углу конверта онъ нечаянно поставилъ кляксу и долго смотрлъ на нее сквозь рсницы, и наконецъ сдлалъ изъ нея черную кошку, видимую со спины. Софья Дмитревна этотъ конвертъ сохранила вмст съ письмами.

Она складывала ихъ въ пачку, когда кончался биместръ, и обвязывала накрестъ ленточкой. Спустя нсколько тъ ей довелось ихъ перечесть.

Первый биместръ былъ сравнительно богатъ письмами. Вотъ Мартынъ прхалъ въ Кембриджъ, вотъ Ч первое упоминане о Дарвин, Вадим, Арчибальд Мун, вотъ Ч письмо отъ девятаго ноября, дня его именинъ:

Въ этотъ день, Ч писалъ Мартынъ, Ч гусь ступаетъ на ледъ, а лиса мняетъ нору. А вотъ и письмо съ вычеркнутой, но четкой строкой:

Письмо принесетъ почтальонъ, Ч и Софья Дмитревна пронзительно вспомнила, какъ, бывало, она съ Генрихомъ идетъ по искрящейся дорог, между елокъ, отягощенныхъ пирогами снга, и вдругъ Ч густой звонъ бубенцовъ, почтовыя сани, письмо, Ч и поспшно снимаешь перчатки, чтобы вскрыть конвертъ. Она вспомнила, какъ въ ту пору, и затмъ впрон должене почти года, безумно боялась, что Мартынъ, ничего ей не скан завъ, отправится воевать. Ее немного утшало, что тамъ, въ Кембридж, есть какой-то человкъ-ангелъ, который вляетъ на Мартына умиротвон рительно Ч прекрасный, здравомыслящей Арчибальдъ Мунъ. Но Марн тынъ все-таки могъ удрать. {87} Полный покой она знала только тогда, когда сынъ бывалъ при ней, въ Швейцари, на каникулахъ. Письма, котон рыя она, спустя годы, такъ мучительно перечитывала, были, несмотря на ихъ вещественность, боле призрачнаго свойства, нежели перерывы между ними. Эти перерывы память заполняла живымъ присутствемъ Мартына, Ч тутъ Рождество, тамъ Пасха, а тамъ уже Ч то, Ч и впрон должене трехъ тъ, до окончаня Мартыномъ университета, ея жизнь шла какъ бы окнами, Ч да, помнится, помнится, Ч окнами. Вотъ Ч этотъ первый зимнй праздникъ, лыжи, по ея совту, купленныя Генрин хомъ, Мартынъ, надвающй лыжи... Надо быть храброй, Ч тихо скан зала самой себ Софья Дмитревна, Ч надо быть храброй. Вдь бываютъ чудеса. Надо только врить и ждать. Если Генрихъ опять появится съ этой черной повязкой на рукав, я отъ него просто уйду. И дрожащими руками, улыбаясь и обливаясь слезами, она продолжала разворачивать письма.

То первое рождественское возвращене, которое его мать запон мнила такъ живо, оказалось и для Мартына праздникомъ. Ему мерещин лось, что онъ вернулся въ Россю, Ч было все такъ бло, Ч но, стснян ясь своей чувствительности, онъ объ этомъ матери тогда не повдалъ, чмъ лишилъ ее еще одного нестерпимаго воспоминаня. Лыжи ему понравились;

на мгновене всплылъ занесенный снгомъ Крестовскй островъ, но, правда, онъ тогда вставлялъ носки валенокъ въ простыя пульца, да еще держался за поводокъ, привязанный ко вздернутымъ концамъ легкихъ дтскихъ лыжъ. Эти же были настоящя, солидныя, изъ гибкой ясени, и сапоги тоже были настояще, лыжные. Мартынъ, склонивъ одно колно, натянулъ запяточный {88} ремень, отогнувъ тугой рычажокъ боковой пряжки. Морозный металлъ ужалилъ пальцы.

Приладивъ и другую лыжу, онъ поднялъ со снгу перчатки, выпрян мился, потопалъ, провряя, прочно ли, и размашисто скользнулъ впередъ.

Да, онъ опять попалъ въ Россю. Вотъ эти великолпные ковры Ч изъ пушкинскаго стиха, который столь звучно читаетъ Арчибальдъ Мунъ, упиваясь пеонами. Надъ отяжелвшими елками небо было чисто и ярко лазурно. Иногда отъ перелета сойки срывался съ втки комъ снгу и разсыпался въ воздух. Пройдя сквозь боръ, Мартынъ вышелъ на открытое мсто, откуда томъ спускался къ гостиниц. Вонъ она Ч далеко внизу, прямой розовый дымокъ стоитъ надъ крышей. Чмъ она манитъ такъ, эта гостиница, отчего надо опять стремиться туда, гд томъ онъ нашелъ только нсколько крикливыхъ угловатыхъ англичан ночекъ? Но манила она несомннно, подавала тихй знакъ, солнце вспын хивало въ окнахъ. Мартына даже пугала эта таинственная навязчин вость, эта непонятная требовательность, бывавшая у какой-нибудь подробности пейзажа. Надо спуститься, Ч нельзя пренебрегать такими посулами. Крпкй настъ сладко засвистлъ подъ лыжами, Мартынъ несся по скату все быстре, Ч и сколько разъ потомъ, во сн, въ студен ной кембриджской комната онъ вотъ такъ несся и вдругъ, въ оглушин тельномъ взрыв снга, падалъ и просыпался. Все было, какъ всегда.

Изъ сосдней комнаты доносилось тикане часовъ. Мышка катала кусокъ сахару. По панели прошли чьи-то шаги и пропали. Онъ поворан чивался на другой бокъ и мгновенно засыпалъ, Ч и утромъ, въ полусн, слышалъ {89} уже друге звуки: въ сосдней комнат возилась госпожа Ньюманъ, что-то переставляла, накладывала уголь, чиркала спичками, шуршала бумагой и потомъ уходила, а тишина медленно и сладко налин валась утреннимъ гудомъ затопленнаго камина. Ничего тамъ особенн наго не оказалось, Ч подумалъ Мартынъ и потянулся къ ночному стон лику за папиросами. Ч Все больше пожилые мужчины въ свэтерахъ:

вотъ каке бываютъ обманы. А сегодня суббота, покатимъ въ Лондонъ.

Что это Дарвину все письма отъ Сони? Надо бы изъ него выдавить.

Хорошо бы сегодня пропустить лекцю Гржезинскаго. Вотъ идетъ стерва будить.

Госпожа Ньюманъ принесла чай. Была она старая, рыжая, съ лисьими глазками. Вы вчера вечеромъ выходили безъ плаща, Ч прогон ворила она равнодушно. Ч Мн объ этомъ придется доложить вашему наставнику. Она отдернула шторы, дала краткй, но точный отзывъ о погод и скользнула прочь.

Надвъ халатъ, Мартынъ спустился по скрипучей стниц и постучался къ Дарвину. Дарвинъ, уже побритый и вымытый, лъ яичн ницу съ бэкономъ. Толстый учебникъ Маршаля по политической экон номи лежалъ, раскрытый, около тарелки. Сегодня опять было письн мо? Ч строго спросилъ Мартынъ. Отъ моего портного, Ч отвтилъ Дарвинъ, вкусно жуя. У Сони неважный почеркъ, Ч замтилъ Марн тынъ. Отвратительный, Ч согласился Дарвинъ, хлебнувъ кофе. Марн тынъ подошелъ сзади, и, обими руками взявъ Дарвина за шею, сталъ давить. Шея была толстая и крпкая. А бэконъ прошелъ, Ч произн несъ Дарвинъ самодовольно натуженнымъ голосомъ. {90} ХХ.

Вечеромъ оба покатили въ Лондонъ. Дарвинъ ночевалъ въ одной изъ тхъ очаровательныхъ двухкомнатныхъ квартиръ для холостяковъ, которыя сдаются при клубахъ, Ч а клубъ Дарвина былъ однимъ изъ лучшихъ и степеннйшихъ въ Лондон, съ тучными кожаными крен слами, съ лоснистыми журналами на столахъ, съ глухонмыми коврами.

Мартыну же досталась на этотъ разъ одна изъ верхнихъ спаленъ въ квартир Зилановыхъ, такъ какъ Нелли была въ Ревел, а ея мужъ шелъ на Петербургъ. Когда Мартынъ прибылъ, никого не оказалось дома, кром самого Зиланова, Михаила Платоновича, который писалъ у себя въ кабинет. Былъ онъ коренастый крпышъ, съ татарскими черн тами лица, и съ такими же темно-тусклыми глазами, какъ у Сони. Онъ всегда носилъ круглыя пристяжныя манжеты и манишку;

манишка топорщилась, придавая его груди нчто голубиное. Принадлежалъ онъ къ числу тхъ русскихъ людей, которые, проснувшись, первымъ дломъ натягиваютъ штаны съ болтающимися подтяжками, моютъ по утрамъ только лицо, шею да руки, Ч но зато отмнно, Ч а еженедльную ванну разсматриваютъ, какъ событе, сопряженное съ нкоторымъ рискомъ.

На своемъ вку онъ немало покатался, страстно занимался общественн ностью, мыслилъ жизнь въ вид чередованя създовъ въ различныхъ городахъ, чудомъ спасся отъ совтской {91} смерти и всегда ходилъ съ разбухшимъ портфелемъ: когда же кто-нибудь задумчиво говорилъ:

Какъ мн быть съ этими книжками? Ч дождь, Ч онъ молча, молнен носно и чрезвычайно ловко пеленалъ книжки въ газетный листъ, а, порывшись въ портфел, вынималъ и веревочку, мгновенно крестъ на крестъ захватывалъ ею ладный пакетъ, на который незадачливый знакон мый, переминаясь съ ноги на ногу, смотрлъ съ суеврнымъ умиленемъ.

На-те, Ч говорилъ Зилановъ и, поспшно простившись, узжалъ Ч въ Орелъ, въ Кострому, въ Парижъ, Ч и всегда налегк, съ тремя чистыми носовыми платками въ портфел, и, сидя въ вагон, совершенно слпой къ живописнымъ мстамъ, мимо которыхъ, съ доврчивымъ старанемъ потрафить, несся курьерскй поздъ, углублялся въ чтене брошюры, изрдка длая помтки на поляхъ. Дивясь его невнимательности къ пейзажамъ, къ удобствамъ, къ чистот, Мартынъ вмст съ тмъ уван жалъ Зиланова за его какую-то прущую суховатую смлость и всякй разъ, когда видлъ его, почему-то вспоминалъ, что этотъ, по вншности мало спортивный человкъ, играющй вроятно только на бильярд, да еще, пожалуй, въ рюхи, спасся отъ большевиковъ по водосточной труб и когда-то дрался на дуэли съ октябристомъ Тучковымъ.

Pages:     | 1 | 2 | 3 |    Книги, научные публикации