Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 |   ...   | 40 |

... Возможна более сложная абстракция, когда из предмета я могу извлечь некую регулярность. Это и будет отношением (кстати, именно в этом контексте греки и формулировали закономерности движения небесных светил), имея в виду отвлечение, реально происходящее в самом бытии; здесь порядок сам работает, существует, потому что его существование, именно существование, а не гносеологическое абстрактное содержание, производит порядок, который не существовал бы в душе наблюдающего без его отношения - в данном случае - к небу. Таким образом, у Мамардашвили не стремление человека к простоте, порядку определяет факт открытия некоей закономерности, но порядок уже пребывает в бытии. Человек лишь описывает явление в понятиях, реально же явление происходит в самом бытии, уже работающий в нем порядок лишь извлекается человеком из природы. Таким образом, с понятием порядка как с некоторой формой, идеальной сущностью мы попадаем в ситуацию классической философской проблемы отношения физической природы и идеальных сущностей. Впрочем, наша конкретная оппозиция с Мамардашвили возможно не антагонистична, по крайней мере, наши взгляды соотносимы - равно как у Мамардашвили неумолимо появляется понятие априорной лупорядоченности души (которая как раз и откликается на гармонию природы), так и в нашей позиции не отрицается физическая природа как носитель порядка. То есть, у Мамардашвили субъект извлекает лизлучаемый природой порядок, у нас - нечто в природе (как в материале) субъектом провозглашается, объявляется порядком (подобно априорным идеям Канта, однако, с той разницей, что порядок субъектом может быть провозглашен лишь на конкретном материале).

Истории известен, кажется, единственный случай, когда философско-мировоззренческая система, а именно конфуцианство, достигла статуса религиозной системы. А ведь пафосом конфуцианства является строгое следование порядку, традиции. Средневековое сознание также возвело идею всеобъемлющей и осмысленной упорядоченности вещей в своего рода незыблемый принцип мироздания. Таким образом, можно эти факты считать важным указанием на онтологические корни порядка.

Страсть к бесконечному упорядочиванию вовсе не указывает на появившуюся у человека лумственную привычку, как об этом пишет А. Усманова /136, 30/, мы считаем это нечто большим - это природное.

Математик Д. Гильберт утверждал: мы можем свободно образовывать идеальные продукты, подчиняясь только одному основному ограничению - не впадать в противоречия. Философ И.Т. Касавин идет еще дальше /73, 37/: Постепенно выясняется, что рациональность не задается и не ограничивается сферой сознания, но является характеристикой человеческой деятельности как таковой. И это уже в точности соответствует нашему взгляду на стремление человека к рациональности (формализованности) как на природное в нем.

Рациональность (формализация) как и нормирование (задание меры) широко распространена в нашей жизни - начиная со всякого рода обыденного порядка (распорядок дня, расписание занятий, программа работ, семейный уклад и т.п.) и кончая традиционным ритуалом (обряды рождения, похорон, бракосочетания, разнообразных праздников и многое другое). Если задание меры открывает в процессах среды и деятельности возможность исчисления на отдельных множествах их элементов, то формализация открывает возможность установления отношений и функциональных зависимостей между понятиями (множествами элементов) деятельности субъекта, что в совокупности еще более упорядочивает и тем самым упрощает ситуацию субъекта.

Имманентность абстрактности (упрощения) человеку, помимо его стремления к рациональности, мы обнаруживаем и в метафоризме.

Природу метафоризма Пастернак, например, воспринимал как естественное следствие недолговечности человека и надолго задуманной огромности его задач /111++, 176/, в силу этого несоответствия человек вынужден смотреть на вещи по орлиному зорко и объясняться мгновенными и сразу понятными озарениями... метафоризм - это стенография большой личности, скоропись ее духа. Далее Пастернак так пишет об импрессионистах: При ненасытной жажде написать по целой вселенной, которая их обуревала, у них не было времени писать по-другому. Импрессионизм извечно присущ искусству. Это выражение духовного богатства человека, изливающегося через край его обре ченности. Понятно, что преодоление подобной обреченности (существующей от природы) актуально для каждой личности. Осуществлять реальность посредством абстрактности, в этом мы видим один из сущностных моментов человеческой деятельности, в этом притягательность осуществления реальной жизни, непосредственное же ее осуществление пребывание в мире конкретного) неизбежно примитивно и как раз обречено на поражение. От страха никто не убегает в идеал, в абстракцию - как обвиняет в этом философов Ницше и критика чего составляет один из пафосов его работ. Не страшно поддаться идеалу, наоборот, убегают от конкретного - одновременно примитивного и хаотично сложного (лдурная бесконечность) - жизнь сложна, потому что конкретна.

Подмена реальности некоей абстракцией осуществлялась уже в древние времена. Постоянно попадая в экстремальные условия первобытный человек, будучи не в силах преодолеть окружающую его природу, вынужден был преобразовывать самого себя. Так, магическая деятельность за счет подмены целей в неблагоприятных условиях (например, при невозможности охоты и земледелия в условиях сильной засухи происходила их замена на соответствующие ритуалы) позволяла решать главнейшие смысловые проблемы: мобилизацию единства и жизненных сил племени для его сохранения. Может быть в приведенном нами ранее примере планирования японской экономики мы имеем не ситуацию скользящего планирования, но лишь воплощение плана как ритуала (метафоры жизненного порядка), призванного лобуздывать хаос хозяйственной жизни, в которой реально нет и не может быть порядка по самой сути, но без которого не может жить человек, ориентированный на порядок.

Так как мы следуем в своей работе феноменологии Гуссерля, то для нас особенно важна ориентированность его философии на норму, как на внутренне присущее интенциональной жизни людей качество /56, 304/ (примеры этого - повсеместное нормирование обыденной жизни человека и огромная потребность человека в общественной морали, с одновременной критичностью к ней). Отсюда мы приходим к выводу об актуальности расширения человеком своей нормотворческой деятельности. И может быть в наибольшей степени это относится к человеческой возможности порождать нормы своего собственного бытия и своей деятельности (заметим, что традиционно нормированию подвергаются лишь коммуникативные, общественные действия и понятия). Такие акценты, однако, смещают нашу позицию со строгой гуссерлевской научности в постановке и решении бесконечных задач (в обнаружении норм). Дело в том, что нами кроме научных (общезначимых) норм допускаются также индивидуальные и групповые нормы. Причем, мы считаем, что последние своей смысловой ориентированностью нисколько не расходятся с научными. То есть, мы допускаем бесконечный спектр человеческих позиций по нормированию - от философа, осуществляющего практику/критику (нормирование) жизни во всей ее культурной полноте - ее целей, форм, подлинности, историчности и т.д., до рядового субъекта, осуществляющего нормирование своей частной практики - ее безопасности, комфорта, смысла и надежд, ни на кого более не распространяющейся. Естественно, мы имеем бесконечное число промежуточных вариантов, типа профессиональных стандартов, этических и юридических норм, национальных и региональных обрядов, табу и т.п. Если заданная извне общественная, групповая или даже всеобщая норма для конкретного человека может оказаться даже помехой и нежелательным ограничением, то индивидуальное нормотворчество, с одной стороны, просто полезно для человека, поскольку оно естественно, с другой стороны, оно как раз ослабляет давление, нагрузку на человека со стороны части навязываемых, но не принимаемых им общественных норм. В данном контексте можно даже предположить, что философ как властитель дум (творец великих образцов) не так интересен и актуален для философского, научного осмысления, как философ внутри каждого из нас. Возможно здесь мы выходим на феномен массовой культуры, но не через проблемы самой культуры (предмет культурологии, социологии, политологии) а через более традиционный для исследования предмет - через природные явления человеческой деятельности.

Такой широкий взгляд на нормирование помогает решить проблему рациональности точных наук, о которой говорил Гуссерль /56, 323/: Где же найти тот могущественный метод, который от интуитивности восприятия окружающего мира привел бы нас к идеализациям математики и к ее интерпретации в качестве объективного бытия, подлежащего критике и прояснению Революционный переворот, произведенный Эйнштейном, касается лишь формул, в которых описывается идеализированная и наивно опредмеченная природа. Но каким образом формулы или математическая объективация вообще обретают смысл на фоне жизни наглядно воспринимаемого окружающего мира - об этом ничего не говорится, и Эйнштейн не преображает пространство и время, в которых протекает наша действительная жизнь. Е Поскольку наглядно воспринимаемый окружающий мир, это чисто субъективная реальность, игнорируется при научной тематизации, то действующий субъект тоже оказывается забыт и личность ученого не тематизируется. (С этой точки зрения рациональность точных наук стоит в одном ряду с рациональностью египетских пирамид).

Поскольку человек всегда находится, с одной стороны, в природном контексте собственной деятельности, а, с другой стороны, в природном контексте материала этой деятельности (и тем самым - в контексте физической природы), то человеком с необходимостью осуществляется стык математической идеализации (рационализации, нормализации и т.д.) с интуицией своего восприятия, конечно, при условии, что человека на это хватает.

Одна опасность. Мы отмечали, что пророческой силой теория (и любая форма рациональности) обладает не только для ее автора, который естественно и обоснованно в нее верит, но и для тех, кто принимает теорию через собственное ее воспроизведение, через усилия образования и опыта, кто через собственное понимание теории вводит ее в свою культуру, деятельность. Но опасность может возникнуть в случае, когда конкретное лицо будучи не в состоянии воспроизвести теорию собственными усилиями пытается воспользоваться ее тезисами чисто формально, вот здесь неизбежны заблуждения и неудачи. Мы уже отмечали, сколь магически на обывателя действует всякое число (и на этом строится политическая статистика) - он готов принять как достоверную абсолютно любую информацию, лишь бы та была правильно оформлена.

Об одном побочном явлении. Формализованность, порядок и подобные качества при попытке относить их к деятельности в целом, и противопоставлять, таким образом, хаосу, именно в этом случае его предполагают. Н. Бердяев: При поиске ясных, однозначных причин и закономерностей исчезает сложность, и многообразие бытия. Феномен человеческой деятельности не может быть исчерпан никаким отдельным своим явлением, а значит фиксированной совокупностью понятий, в том числе и абстрагированием, которое всегда есть упрощение, неминуемо сопровождающееся потерями. Действует так называемый закон Гресхама: количественный анализ всегда убивает качественный. Таким образом, абстрагирование есть понятие, с которым не может быть адекватно соотнесена деятельность человека в целом. Всегда за рамками научных понятий (за рамками нашего пространства деятельности, например) остаются исключительно важные иррациональный и трансцендентный компоненты деятельности. Примечательно, например, что Спиноза, даже будучи последовательным сторонником строгого дедуктивного метода, в своей этике интуицию ставит выше логических, рациональных схем, его теорема (N25 в части V) гласит: высшее стремление души и высшая ее добродетель состоит в познании вещей по третьему роду. Третий (высший) род познания у него - познание через интуицию, а рассудочное познание у него - познание уже второго (низшего) рода.

Абстрактные понятия, введенные субъектом в свою работу, становятся опорными в его деятельности. Их постоянство, противоположное непрерывной изменчивости конкретной реальности, во многом содействует преодолению субъектом сложности своей практики. Но такое положение касается именно явлений человеческой деятельности, но не духовной сферы человека. Если же пытаться анализировать ситуацию в духовном плане, то незыблемость даже абстрактных понятий становится сомнительной. Г. Марсель /92, 44/: Не вызывает ли беспокойство даже сам термин лабстракция, которым я должен пользоваться Как оправдать тот диктат, которому я стараюсь подчинить свои будущие поступки от имени некоторого состояния Откуда исходит эта власть, и что, следовательно, ею руководит Не прибегаю ли я к упрощению, отделяя от моего настоящего некий субъект, который претендует подняться над ним в интеллектуальном измерении, совершенно несовпадающем с ним по продолжительности и заполненном понятийными конструкциями Если заглянуть глубже: не само ли это настоящее через посредника приписывает себе нечто вроде вечности Но тогда фальшь заложена в самой сердцевине моей жизни.

Очень тонкое наблюдение, которое служит предупреждением об опасности всякой попытки отнести научный инструментарий (в том числе понятие абстракции) к области человеческого духа.

Указания на определенные ограничения на сферу действия рассматриваемых нами явлений порядка - абстрагирования и нормирования субъектом своей деятельности - мы находим и в работе Г. Буркхардта /37, 155/: Западная слепота мешает социологам видеть, что за общественными порядками, которые люди конструируют для себя - должны конструировать, поскольку их положение в мире иное, чем у животных (то есть отчасти вне природное), - что за этими порядка ми везде действуют иные, непринужденные связи. Лишь осознав это, человек начинает понимать, что окончательных конструкций не может быть, что нужны лишь вспомогательные конструкции, обеспечивающие необходимое равновесие. Без потребности в стабилизации, несмотря на связанную с этим ложь, нет человеческого бытия. Однако на Западе эта потребность развивается так односторонне, что люди почти забыли, что они устроены совсем не так, как это представлено во многих учебниках и науках. Бытие всех нас, возможно, гораздо более бесцельно; но, может быть, в то же время гораздо более полно смысла, чем нам говорят, могут сказать и хотят сказать.

4.3.3 Стремление человека к развитию [1] Смысл (пафос, мотив) исследования.

Данный пункт совпадает с аналогичным пунктом схемы предыдущего фрагмента исследования.

[2] Конституирование сущности.

Pages:     | 1 |   ...   | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 |   ...   | 40 |    Книги по разным темам