Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 |   ...   | 34 |

Я с облегчением повязала вокруг бедеркрасный хлопковый пояс, который дала мне Ритими, и рассмеялась вместе с ним. Убедившись, что широкийплоский пояс повязан так, что его бахрома полностью скрывает неуместнуюрастительность, я сказала Ритими: — Вот видишь, ничего не видно.

Ритими оставила это без внимания и,равнодушно пожав плечами, продолжала обследовать собственный лобок в поискаххотя бы одного волоска.

Загорелое лицо и тело Этевы украшали кругии завитушки. Поверх лобкового шнурка он повязал толстый круглый пояс из краснойхлопковой пряжи, на предплечьях — узкие полоски обезьяньего меха, к которым Ритими прикрепилазагодя отобранные Этевой из короба белые и черные перья.

Запустив пальцы в липкую смолистую пасту,приготовленную сегодня утром женами Арасуве, Ритими вытерла их о волосы Этевы.Тутеми сразу же взяла из другого короба целый пучок белых пушистых перьев иприлепила их к его голове, так что он словно оказался в белой меховойшапке.

— Когданачнется праздник —спросила я, глядя, как несколько мужчин оттаскивают прочь с уже расчищенной отрастительности поляны огромные кучи банановой кожуры.

— Когдабудет готов банановый суп и все мясо, — ответил Этева, расхаживая похижине, чтобы мы вдоволь им налюбовались. Его губы кривились в улыбке, анасмешливые глаза все еще были прищурены. Он взглянул на меня и вынул изо ртатабачную жвачку. Положив ее на обломок калабаша, он мощной высокой дугойсплюнул поверх своего гамака. С уверенным видом человека, чрезвычайнодовольного своей внешностью, он еще раз повернулся перед нами и вышел изхижины.

Мокрую от его слюны жвачку подобраламалышка Тешома.

Запихнув ее в рот, она принялась сосать стаким же наслаждением, с каким я бы сейчас вгрызлась в шоколадку. Ее мордашка,обезображенная торчащей изо рта жвачкой, выглядела уморительно. Улыбаясь, оназабралась в мой гамак и вскоре заснула.

В соседней хижине я видела вождя Арасуве,возлежащего в своем гамаке. Оттуда он присматривал за приготовлением бананов ижаркой мяса, принесенного охотниками, уходившими за добычей несколькими днямираньше. Словно рабочие у конвейера, несколько мужчин с рекордной скоростьюобрабатывали многочисленные связки бананов.

Один, впившись острыми зубами в кожуру,раскрывал ее; другой срывал твердую шкурку и бросал банан в лубяное корыто,сделанное сегодня утром Этевой; третий следил за тремя разведенными под корытоммаленькими кострами.

— А почемустряпней занимаются одни мужчины — спросила я у Тутеми. Я знала, что женщины никогда не готовяткрупную дичь, но меня поразило, что ни одна из них и близко не подошла кбананам.

— Женщиныбольшие растяпы, —ответил Арасуве за Тутеми, входя в хижину. Глаза его, казалось, ожидали, хватитли у меня смелости возразить. И улыбнувшись, он добавил: — Они легко отвлекаются на всякуювсячину, а огонь тем временем прожигает корыто.

Не успела я ничего сказать в ответ, как онуже опять был в своем гамаке.

— Онприходил только затем, чтобы это сказать

— Нет,— сказала Ритими.— Он приходил, чтобына тебя посмотреть.

У меня не было охоты спрашивать, прошла лия инспекцию Арасуве, чтобы не напоминать ей о невыщипанных волосах у меня налобке. — Смотри,— сказала я,— к намгости.

—Это Пуривариве, самыйстарший брат Анхелики, — сказала Ритими, указывая на старика в группе мужчин. — Он — шапори, наводящий страх. Однажды егоубили, но он не умер.

— Однаждыего убили, но он не умер, — медленно повторила я, не зная, как это понимать, — в буквальном или переносномсмысле.

— Его убиливо время набега, —сказал Этева, заходя в хижину. — Мертвый, мертвый, мертвый, но не умер. — Он раздельно выговаривал каждоеслово, усиленно шевеля губами, словно таким способом мог донести до меняистинное значение своих слов. — А такие набеги еще случаются

На мой вопрос никто не ответил. Этевадостал длинную полую тростинку, небольшой тыквенный сосуд, спрятанный за однимиз стропил, и вышел встречать гостей, остановившихся посреди поляны лицом кхижине Арасуве.

Мужчины все подходили, и я громкопоинтересовалась, приглашались ли на праздник женщины.

— Ониснаружи, — пояснилаРитими. — Украшаютсебя вместе с остальными гостями, пока мужчины принимают эпену.

Вождь Арасуве, его брат Ирамамове, Этева иеще шестеро мужчин Итикотери, все разукрашенные перьями, мехом и красной пастойоното, уселись на корточкинапротив уже сидевших гостей. Они немного поговорили, избегая глядеть другдругу в глаза.

Арасуве отвязал висевший у него на шеемаленький калабаш, засыпал немного коричневато-зеленого порошка в один конецполой тростинки и повернулся к брату Анхелики. Приставив конец тростинки к носушамана, Арасуве с силой вдул одурманивающий порошок в ноздрю старика. Шаман несморщился, не застонал и не отшатнулся, как это делали другие мужчины. Но глазаего помутнели, а из носа и рта потекла какая-то зеленая слизь, которую онсмахивал веточкой. Медленно, нараспев он начал произносить заклинания. Слов яне могла разобрать; они произносились слишком тихо и тонули в завыванияхостальных.

С остекленевшими глазами, со слизью ислюной, стекающей по подбородку и груди, Арасуве высоко подпрыгнул.

Красные перья попугая, висевшие у него вушах и на руках, затрепетали. Он подпрыгивал, касаясь земли с легкостью,неимоверной для человека столь плотного телосложения. Лицо его словно быловысечено из камня. Над крутым бом свисала прямая челка. Нос с широко раздутыминоздрями и оскаленный рот напомнили мне одного из четырех царей-стражей,которых я видела когда-то в японском храме.

Кое-кто из мужчин отошел в сторону,пошатываясь и держась за голову; их рвало. Завывания старика становились всегромче; один за другим мужчины снова сгрудились вокруг него. Они молча сиделина корточках, обхватив руками колени и уставив глаза в лишь им одним видимуюточку, пока шапори незавершил своего песнопения.

Каждый мужчина Итикотери вернулся в своюхижину, ведя гостя. Арасуве пригласил Пуривариве; Этева вошел в хижину с однимиз тех молодых мужчин, которых вырвало. Не удостоив нас взглядом, гостьразвалился в гамаке Этевы, как в своем собственном; на вид ему было не большешестнадцати.

— А почемуне все мужчины Итикотери принимали эпену и украсили себя — шепотом спросила я Ритими, которая хлопотала вокруг Этевы, очищаяи заново раскрашивая ему лицо пастой оното.

— Завтравсе они будут украшены. В ближайшие дни к нам придут еще гости, — сказала она. — Сегодняшний день только дляродственников Анхелики.

— Но ведьздесь нет Милагроса.

— Он пришелсегодня утром.

— Сегодняутром! — повторила я,не веря своим ушам.

ежащий в гамаке Этевы юноша взглянул наменя, широко раскрыв глаза, и закрыл их снова. Проснулась Тешома и захныкала. Япопыталась успокоить ее, сунув в рот выпавшую на землю табачную жвачку.Выплюнув ее, она •заревела еще громче. Я отдала девочку Тутеми, которая стала ееукачивать, пока ребенок не успокоился. Почему Милагрос не дал мне знать, чтовернулся, думала я со злостью и обидой. От жалости к себе на глаза у менянавернулись слезы.

— Смотри,вот он идет, —сказала Тутеми, указывая на вход в шабоно.

В сопровождении группы мужчин, женщин идетей Милагрос подошел прямо к хижине Арасуве. Его глаза и рот были обведеныкрасными и черными линиями. Я не сводила завороженного взгляда с повязанного унего на голове черного обезьяньего хвоста, с которого свисали разноцветныеперья попугая. Такие же перья украшали меховые повязки на его предплечьях.Вместо праздничного пояса из хлопковой пряжи на нем была ярко-краснаянабедренная повязка.

Необъяснимая тревога охватила меня, когдаон подошел к моему гамаку. При виде его сурового, напряженного лица сердце уменя заколотилось от страха.

— Принесисвой калабаш, —сказал он по-испански и, отвернувшись, направился к корыту с банановымсупом.

Не обращая на меня ни малейшего внимания,все двинулись на поляну вслед за Милагросом. Я молча достала корзину, поставилаее перед собой на землю и вытащила все свои пожитки. На самом дне, завернутый врюкзак, лежал гладкий, цвета охры калабаш с пеплом Анхелики.

Я часто задумывалась, что мне с ним делать.Ритими, перебирая мои вещи, никогда не трогала рюкзака.

В моих застывших, похолодевших руках сосудсловно потяжелел. А каким легким он был, когда я несла его через лесподвешенным к поясу.

— Высыпьвсе это в корыто, —сказал Милагрос. Это он тоже сказал по-испански.

— Там жесуп, — тупо сказалая. Голос мой дрожал, а руки так ослабели, что мне показалось, я не смогувытащить смоляную затычку.

— Высыпай,— повторил Милагрос,тихонько подталкивая мою руку.

Я неловко присела и медленно высыпалагорелые, мелко истолченные кости в суп, не сводя завороженного взгляда стемного холмика, выросшего на густой желтой поверхности. Запах былтошнотворный. Пепел так и остался наверху. Туда же Милагрос высыпал содержимоесвоего сосуда. Женщины завели причитания и плач. Может быть, мне тожеполагается заплакать, подумала я. Но я знала, что несмотря на все старания, невыжму из себя ни слезинки.

Вздрогнув от громкого треска, явыпрямилась. Ручкой мачете Милагрос расколол оба калабаша на половинки. Потомон хорошенько размешал прах в супе, так что желтая масса сделаласьгрязно-серой.

У меня на глазах он поднес половинкукалабаша с супом ко рту и опорожнил ее одним долгим глотком. Утерев подбородоктыльной стороной ладони, он снова наполнил ковшик и передал егомне.

Я в ужасе взглянула на окружавшие менялица; они с напряженным вниманием следили за каждым моим движением и жестом, вих глазах не оставалось ничего человеческого. Женщины прекратили плач. Яслышала бешеный стук собственного сердца. Часто сглатывая в попытках избавитьсяот сухости в горле, я протянула дрожащую руку. Затем крепко зажмурилась и однимдухом проглотила вязкую жидкость. К моему удивлению сладкий, с чуть солоноватымпривкусом суп легко прокатился по горлу. Слабая улыбка смягчила напряженноелицо Милагроса, когда он взял у меня пустой ковшик. А я повернулась и пошлапрочь, чувствуя, как в желудке волнами накатывает тошнота.

Из хижины доносилась визгливая болтовня исмех.

Сисиве, сидя на земле в компании своихприятелей, показывал им один за другим мои пожитки, которые я оставиларазбросанными в беспорядке. Тошнота мигом растворилась в приступе ярости, когдая увидела свои блокноты тлеющими в очаге.

Захваченные врасплох дети вначале смеялисьнад тем, как я, обжигая пальцы, пыталась спасти то, что осталось от блокнотов.Постепенно веселье на их лицах сменилось изумлением, когда до них дошло, что яплачу.

Я выбежала из шабоно по тропе, ведущей к реке,прижимая к груди обгорелые странички. — Я попрошу Милагроса отвести меняобратно в миссию, —бубнила я, размазывая слезы по лицу. Но эта мысль настолько поразила меня своейабсурдностью, что я расхохоталась. Как я предстану перед отцом Кориолано свыбритой тонзурой

Присев над водой, я заложила палец в рот ипопыталась вырвать. Бесполезно. Вконец измученная, я улеглась лицом вверх наплоском камне, нависающем над водой, и стала разбираться, что же осталось отмоих записей. Прохладный ветерок ворошил мои волосы. Я перевернулась на живот.Теплота камня наполнила меня мягкой истомой, унесшей прочь всю мою злость иусталость.

Я поискала в прозрачной воде свое лицо, новетерок мелкой рябью сдул с поверхности все отражения. Река не возвращаланичего. Пойманная, словно в капкан, темными заводями у берегов, яркая зеленьрастительности казалась сплошной дымчатой массой.

— Пустисвои записи по воде, — сказал Милагрос, садясь на камне рядом со мной. Его внезапноепоявление меня не удивило. Я ожидала, что он придет.

Чуть кивнув головой, я молча повиновалась,и рука моя свисла с камня. Пальцы разжались. И глядя, как мои записи уплываютпо течению, я почувствовала, как с моих плеч упал тяжкий груз.

— Ты неходил в миссию, —сказала я. — Почемуты не сообщил, что отправляешься за родственниками Анхелики

Милагрос, не отвечая, молча глядел надругой берег.

— Это тывелел детям сжечь мои записи — спросила я.

Он повернул ко мне лицо, но сновапромолчал. Судя по плотно сжатым губам, он был чем-то разочарован, но чем—я не в силах былапонять. Когда он, наконец, заговорил, голос его был тих, словно пробивалсявопреки его желанию.

—Итикотери, как и другие племена, многие годы уходили все глубже в леса,подальше от миссий и больших рек, где проходят пути белого человека.— Отвернувшись, онглянул на ящерицу, с трудом перебиравшуюся через камень. На какое-то мгновениеона уставилась на нас немигающими глазами и скользнула прочь. — Иные племена предпочли поступитьиначе, — продолжаМилагрос.

— Они хотятзаполучить товары, которые предлагают racionales. Они не смогли понять, чтотолько лес может дать им безопасность. Слишком поздно они обнаружат, что длябелого человека индеец не лучше собаки.

Он говорил, что всю жизнь прожив междудвумя мирами, он знает, что у индейцев нет шансов выжить в мире белогочеловека, как бы ни старались отдельные немногие представители обеих рассделать возможным обратное.

Я стала рассказывать об антропологах и ихработе, о важности запечатления обычаев и верований, которые, как он только чтосам сказал, в противном случае обречены на забвение.

Тень насмешливой улыбки искривила его губы.— Про антропологов язнаю: я работал как-то с одним из них как информатор, — сказал он и засмеялся; смех егобыл тонок и визглив, но лицо оставалось бесстрастным. В глазах его не былосмеха; они светились враждебностью.

Я опешила, потому что его гнев был,казалось, направлен против меня. — Ты же знал, что я антрополог, — неуверенно сказала я.— Ты сам помогал мнезаполнить добрую половину блокнота сведениями об Итикотери. Ведь ты же водилменя от хижины к хижине, поощряя других все мне рассказывать и учить вашемуязыку и обычаям.

Милагрос хранил полную невозмутимость, егораскрашенное лицо походило на лишенную всякого выражения маску. Мне захотелосьего встряхнуть. Моих слов он будто не слышал. Милагрос смотрел на деревья, ужепочерневшие на фоне угасающего неба. Я заглянула снизу вверх ему в лицо. Головаего резким силуэтом выделялась на фоне неба.

И я увидела небо, словно подернутоеогненными перьями попугая и пурпурными кистями длинной обезьяньейшерсти.

Pages:     | 1 |   ...   | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 |   ...   | 34 |    Книги по разным темам