Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 |   ...   | 59 |

Эта гениальность, которая при всевозможныхразличиях, часто очень глубоких у различных гениев, всегда остается неизменнойи которая, как мы выше указали, везде и всюду проявляется, совершеннанедосягаема для женщины. В одном из последующих отделов я подвергнурассмотрению вопрос о том, могут ли существовать чисто научные и практическиегении, а не только художественные и философские, тут же я замечу, что следуетвесьма осмотрительно награждать людей эпитетом "гениальный" — положение, которое до сих порсовершенно не соблюдалось. Мне еще представится случай доказать, что женщинадолжна быть признана не гениальной, если мы хотим постигнуть сущность и понятиегениальности. Тем не менее несправедливо будет упрекать изложение в том, чтооно по отношению к женскому полу выдвинуло произвольное понятие и объявило этопонятие сущностью гениальности с той целью чтобы совершенно исключить из нееженщину.

Здесь можно вернуться к соображениям,высказанным в самом начале главы. Женщина не проявляет никакого пониманиягениальности, за исключением разве того случая, когда оно направлено на живогоеще носителя ее. Мужчина, наоборот, питает к этому явлению то глубокое чувство,которое с такой яркостью и увлекательностью описано Карлейлем в его до сих пореще мало понятой книге "Hero-worship" (Почитание героев). В этом почитаниигероев еще раз сказывается та особенность, что гениальность тесно связана смужественностью, что она является идеальной, потенциированною мужественностью.Женщина лишена оригинальности сознания. Последнее она заимствует от своегомужа. Она живет бессознательно, муж сознательно, сознательнее всехгений.

Глава V. Дарованиеипамять.

Я начну о теории генид. С этой цельюприведу следующее наблюдение. Как-то раз я полумеханически отсчитывал страницыкакой-то книги по ботанике и вместе с тем думал о чем-то в форме гениды. Но ужев следующий момент я никак не мог вспомнить, о чем я думал, как я думал, чтоименно стучалось в дверь моего сознания. Именно поэтому случай этотпредставляется мне особенно поучительным, так как он типичен.

Чем пластичнее, чем более оформлен комплексощущений, тем его легче воспроизвести. Ясность сознания есть первое условиевоспоминания. Способность сохранить в памяти испытанное ощущение прямопропорциональна интенсивности сознания в момент ощущения. "Этого я никогда вжизни не забуду", "я буду помнить всю свою жизнь", "это никак не можетисчезнуть из моей памяти"— так говорит человек о таких явлениях, которые его особенно сильновзволновали, о таких моментах, которые обогатили его разум новым наблюдением.Но если сама возможность воспроизвести известные состояния сознания стоит впрямом отношении к их расчлененности, то ясно, что не может существоватьникакого воспоминания об абсолютной гениде.

Так как одаренность человека растет вместес расчлененностью всех его переживаний, то отсюда непосредственно следует, чтотот человек вспомнит с особенной отчетливостью все свое прошлое, все, о чем онкогда-либо думал, что видел и слышал, что чувствовал и ощущал, кто духовнобогаче и одареннее. Вместе с тем его воспоминания о фактах минувшей жизни будутобладать большей достоверностью и живостью. Универсальная память о всемпережитом поэтому является наиболее верным и самым общим признаком гения. Ктому же этот признак очень легко обосновать. Большой популярностью, особенносреди кафересторанных литераторов, пользуется взгляд, что люди творчествасовершенно лишены памяти, так как они создают все новое. Так думают, вероятно,потому, что именно в памяти лежит единственное условие творчества, условие,которому творцы вполне удовлетворяют.

Положение необъятности и живости памяти угениальных людей является для нас догматическим выводом теоретической системы,лишенным пока нового подтверждения данными опыта. Это положение, конечно,нельзя опровергнуть тем доводом, что гимназический курс истории илинеправильные греческие глаголы очень быстро забываются и генинальными людьми.Не воспоминание пройденного, а память о пережитом — вот предмет наших рассуждений.То, что изучается для экзаменов, остается в памяти в самой незначительной своейчасти, именно в той, которая вполне соответствует специальному талантушкольника. Благодаря этому станет вполне понятным, что у маляра может бытьлучшая память на цвета, чем у величайшего философа. У самого ограниченногофилолога лучшая память о давно заученных аористах, чем у его коллеги,гениальнейшего из поэтов. Тот факт, что экспериментальная психология испытываетпамять человека, заставляя его заучивать всевозможные буквы, многозначные числаили бессвязные слова, самым беспощадным образом обнаруживает всю своюбезнадежность и беспомощность. Эта беспомощность особенно ярко сказывается улюдей, которые. вооружившись целым арсеналом электрических батарей исфигмографических аппаратов, не переставая кричать о "точности" своихбесконечно-скучных опытов, заявляют притязание на авторитетное слово in rebuspsychlogicis. Но все эти попытки имеют так мало общего с той памятью, котораявмещает в себе сумму переживаний целой человеческой жизни, что невольнозадаешься вопросом, имеют ли эти кропотливые экспериментаторы вообщекакое-нибудь представление об этой особой форме памяти или даже о психическойжизни. Упомянутые исследования применяют к разнообразнейшим модам одинаковуюмерку, благодаря чему все индивидуальное совершенно сглаживается. Они как быумышленно отвлекаются от самого ядра индивидуума и рассматривают его какхороший или плохой регистрационный аппарат. Несомненно, глубокая мысль лежит втом, что в немецком языке слова "bеmеrкеn" и "mеrкеn" одного и того же корня.То, что возбуждает внимание вследствие естественной созданности своей,— запоминается. То, очем мы вспоминаем, первоначально должно было вызвать интерес к себе, если же мычто-нибудь забыли, то ясно, что мы в этом обстоятельстве принимали самоеничтожное участие. У религиозного человека прочнее всего врезываются в памятьрелигиозные учения, у поэта — стихи, у мистика чисел — числа.

Здесь можно вернуться к содержаниюпредыдущей главы и обосновать особую твердость памяти у гениальных людей ещедругим путем. Чем гениальнее человек, тем больше он вмещает в себе человеческихтипов и человеческих интересов, это в свою очередь предполагает и значительныеразмеры его памяти. В общем, для всех людей одинаково открыта возможность"перцепировать" явления окружающей среды, но большинство "апперцепирует" избесконечного множества явлении только бесконечно малую часть их. Для генияидеалом является такое существо, у которого число "апперцепции" равно числу"перцепции Такого существа в действительности нет. С другой стороны, несуществует также человека, который ограничился бы одними "перцепциями" иникогда не "апперцепировал бы". Уже по одному этому должны существоватьвсевозможные степени гениальности, в крайнем случае, нет ни одного мужчины,который абсолютно был бы лишен гениальности. Все же совершенная гениальностьостается идеалом. Нет человека, совершенно лишенного апперцепции, как нетчеловека с универсальной апперцепцией (которую мы впоследствии отождествим ссовершенной гениальностью). Апперцепция, как усвоение, пропорциональна памяти,как обладанию, в смысле объема и твердости ее. Так тянется непрерывный рядступеней от человека, живущего отдельными бессвязными моментами, лишенными длянет всякого значения, такого человека в действительности нет, к человеку,который живет непрерывной жизнью, оставляющей в его памяти след на вечныевремена (так интенсивно он все воспринимает!). Такого человека вдействительности тоже нет: даже величайший гений гениален не во все периодысвоей жизни.

Первым подтверждением этого взгляда онепреложном соотношении между памятью и гениальностью, как и изложенной здесьдедукции из этого взгляда, может служить неимоверная память, которую проявляютгениальные люди по отношению к мелочам, к самым второстепенным сторонамкакого-либо явления. При универсальности их природы все обладает для ниходинаковым, часто для них самих не ясным значением. А потому всевозможныедетали само собою неизгладимо запечатлеваются в их памяти, врезываются в неебез особых усилий, без особенной внимательности со стороны. Мы уже здесьобратим наше внимание на ту мысль, которая впоследствии будет глубжеразработана, что гениальный человек в разговоре о давно минувших событияхникогда не скажет, например, "это неправда", не скажет ни себе, ни кому-либодругому. Правильнее было бы думать, что для него нет ничего такого, в чем он неощущал бы известной степени достоверности именно потому, что он восприимчивеевсех прочих людей к различным изменениям предметов, происшедшим в процессе ихжизни.

В качестве верного средства испытатьдарование какого-либо человека можно порекомендовать следующее: в течение болееили менее продолжительного времени избегать всяких встреч с ним, и при первойпосле этого перерыва встрече завязать разговор, близко касающийся содержаниявстречи, происшедшей до перерыва. Уже с самого начала можно будет заметить, какживо сохранил он в своей памяти все подробности ее, как сильно и отчетливо онвоспринял ее. Сколько фактов собственной жизни теряет из памяти своейбездарность, в этом каждый может убедиться на себе. Вы можете иметь сбездарными людьми самое продолжительное и тесное общение, но уже черезнесколько недель они о всем этом забывают. Можно найти людей, которые в течениеодной и двух недель имели с вами какое-нибудь одно общее дело — через несколько лет они уженичего не в состоянии вспомнить. Правда, путем самого подробного изложениявсего того, о чем идет речь, путем самого старательного описания прежнегоположения во всех его деталях можно, наконец, вызвать самые туманные проблескипамяти о совершенно забытом. Этот опыт навел меня на мысль, что теоретическоеположение о недопустимости полного забвения можно доказать не только состояниемгипноза, но и эмпирически тем, что мы воскрешаем в памяти человекапредставления, которые он в свое время действительно воспринял.

Центр тяжести, таким образом, лежит в том,много ли мы должны рассказать человеку из его жизни, из того, что он говорил,слышал видел, чувствовал, сделал, и чего теперь он не вспомнит. Здесь мывпервые подошли к критерию дарования, который легче подвергнуть испытанию состороны других, так как он не требует наличности творческой деятельностичеловека. Каким широким применением он пользуется в сфере воспитания, об этоммы здесь особо говорить не будем. Он одинаково важен как для родителей, так ивоспитателей.

От памяти, естественно, зависит и мератого, насколько люди в состоянии подметить сходства и различия. Особенноразвита эта способность у тех людей, которые все свое прошлое содержат в своемнастоящем, которые сводят все моменты своей жизни к известному единству исравнивают их друг с другом. Именно эти люди особенно удачно схватываютвсевозможные сходства, пользуясь принципом tertium comp-arationis, о которомпреимущественно и идет речь. Из своего прошлого они извлекают то, что имеетнаибольшее сходство с настоящим, каждое из этих переживаний обладает у них дотого ярко выраженной индивидуальностью, что от их взора не ускользнут нисходства, ни различия между ними, а потому события далекого прошлого успешноборются с действием времени и отчетливо сохраняются в памяти. Недаром видели впрежнее время в богатстве красивых сравнений и образов исключительнуюпринадлежность поэтов. Люди читали и перечитывали любимые сочинения Гомера,Шекспира и Клопштока или с нетерпением ждали их в самом чтении. Но, кажется этивремена давно прошли после того, как Германия, впервые в течение 150 лет,осталась без великого поэта и мыслителя, когда скоро уже не найдется человека,который бы не "написал" чего-нибудь. Теперь такие сравнения уже не ищут, даесли бы даже и стали искать, то едва ли бы нашли. То время, которое видит лучшесвое выражение в неясных, туманных настроениях, философия которого всецелосвелась к "бессознательному" — не есть время великих людей. Ибо великий человек — это сознание, перед которымрассеивается туман бессознательного, как под лучами солнца. Проявись в нашевремя хотя одно яркое сознание, о, как быстро расстались бы мы с нашимискусством настроений, которым мы так гордимся! В полном сознании, которое впереживаниях настоящего вмещает переживания прошлого, кроется фантазия— условиефилософского и художественном творчества.

Сообразно этому совершенно неверно, будто уженщин фантазия богаче, чем у мужчин. Опыты, которые говорят в пользу болееживого воображения женщин, всецело взяты из сферы их фантастической половойжизни. Следствия же, которые действительно можно было бы вывести из этихопытов, еще не соответствуют настоящей стадии нашего изложения, а потому мы ихпока оставим.

Правда, существуют более глубокие причинытого, что женщина совершенно лишена всякого значения в истории музыки. Тем неменее мы тут же можем указать на ближайшую причину: отсутствие фантазии уженщины. Для музыкального творчества необходимо обладать гораздо большейфантазией, чем фантазия самой мужественной из женщин. Оно требует фантазии вбольшей степени, чем художественная или научная деятельность. Ведь нет ничего вприроде или в чувственной эмпирии, что соответствовало бы музыкальной картине.Музыка стоит как бы вне всяких аккордов и мелодий, так что в этой областичеловеку самостоятельно приходится создавать и основные элементы. Всякая другаяобласть искусства имеет более непосредственное отношение к эмпирическойреальности. Более того, родственная музыке (взгляд, который далеко не всеразделяют) архитектура имеет дело с материей даже в самых первоначальныхстадиях своих, хотя она имеет то общее с музыкой, что свободна от всякогоподражания природе (пожалуй, еще в большей степени, чем музыка). Поэтомуархитектура — занятиемужчины, женщина архитектор— это представление, вызывающее в нас живейшее чувствосострадания.

Этим объясняется "одуряющее" действиемузыки на композиторов и исполнителей, о котором мы так часто слышим (особеннокогда речь идет о чистой инструментальной музыке). Ведь обоняние приносит намгораздо больше пользы в смысле познания чувственного мира, чем содержаниемузыкального произведения. Эта абсолютная независимость музыки от внешнегомира, который мы видим, ощущаем, обоняем, делает последнюю совершеннонеподходящей для того, чтобы служить средством выражения существа женщины. Этаособенность музыкального искусства доказывает, что композитор должен обладатьнаиболее развитой фантазией. Этим также объясняется и тот факт, что человек,творящий мелодии (весьма возможно, что они навязываются ему против его воли),вызывает в нас больше удивления, чем поэт или скульптор. Очевидно, "женскаяфантазия" сильно отличается от мужской, если ни одна женщина не приобрела вмузыке такого значения, как, например, Анжелика Кауфман приобрела вживописи.

Pages:     | 1 |   ...   | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 |   ...   | 59 |    Книги по разным темам