Книги по разным темам Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 |   ...   | 19 |

типом русской святости. Этот московский идеал святости, конечно, страдает некоторой односторонностью, поскольку одни черты христи­анства, в силу исторических условий, развились в ущерб другим. Раз­витие человеческой личности было придавлено многовековым гнетом татар и самодержавием Москвы. Появляются смирение, покорность, черта прекрасная в деле религии, но в мирской жизни легко вырожда­ющаяся в отсутствие чувства собственного достоинства, в бездея­тельность и лень. Христианство, всегда имеющее две стороны, дея­тельную и созерцательную, делается по преимуществу созерцатель­ным, в духе восточных религий. Соблюдение обрядов и почитание икон — существенная часть христианства — в силу косности, неподвижно­сти и отсутствия новых впечатлений, вырождается в суеверие, ханже­ство и идолопоклонство. Смирение перед Богом вырождается в сми­рение перед сильными мира сего, побеждается гордость, но за это вы­растают другие, менее явные, но не менее гибельные пороки: живость и лицемерие. Византийский аскетизм придушает естественные по­буждения человеческой природы, но не умерщвленная, а только заглу­шенная, природа выступает на путь извращения и тайных пороков. Об­щая пришибленность, отсутствие интересов, отсутствие поприща для деятельности — все это угашает в человеке его человеческое достоин­ство, он начинает слабеть и впадает в скотское состояние.

Такова была картина Московской Руси, когда, по воле Прови­дения, Россия досталась в руки гениального царя, которому было суждено вдохнуть в Россию новую жизнь. Когда Россия утратила чувство солидарности с Европой, когда на фоне цареградского золо­та свершили великие подвиги отречения и безмолвия немногие из­бранные сосуды благодати, а вся мирская жизнь, вся проза жизни превратилась в сплошную грязь, пьянство и безделье, тогда на это поле, засеянное плевелами, пришел великий жнец, явился Петр. Своими могучими руками он принялся выдергивать плевелы, но вы­дернул и пшеницу. Объявив борьбу азиатскому образу, который приняла Россия, Петр подрезал корни той силы, которая в течение стольких веков двигала жизнь русского народа, он превратил цер­ковь в отрасль государственного управления.

Колоссальный образ Петра заслонил другую более скромную фигуру, фигуру его отца, тишайшего царя Алексея Михайловича. Между тем, уже Алексей Михайлович вступил на путь реформы и рас­крыл двери Западу. При нем Россия была готова вступить на свой преж­ний путь, путь проложенный князьями Киева. Не покидая византий­ского своего облика, Московский двор перестал бояться гостей с Запада.

Алексей Михайлович был культурнее и тоньше своего великого сына. Петр был талантливый инженер и администратор, но в вопросах культуры он рубил с плечапо-мужицки. Алексей Михайлович более приближался по своему типу к королям западных дворов. С большим

477

для того времени образованием, со знанием философии и богословия, с утонченным художественным вкусом, который проявился в прекрас­ном стиле его писем, Алексей Михайлович был глубокий церковник и мистик. Соблюдая все уставы, он не был человеком обряда и формы, чем выгодно отличался от большинства своих современников. Его цер­ковность постоянно согревалась горевшим в нем мистическим огнем.

Он умел окружить себя людьми талантливыми и образован­ными. Тот кружок грекофилов, из которого вышла церковная рефор­ма Никона, подготовлял коренное перерождение и обновление церк­ви, застывшей в неподвижных формах. Так, неподвижность и кос­ность, которой всегда отличалась Москва, была преодолеваема наплывом культурных сил с юго-запада. Киевские монахи работали в ново учрежденной славяно-греко-латинской академии. Отметим два течения при дворе: греческое, во главе которого стоял Епифаний Славеницкий, и латинское, во главе которого стоял Симеон Полоц­кий. Прилив культурных сил с юго-запада вызвал жестокую реак­цию на диком востоке и севере: появился раскол.

В то время Малороссия, тяготевшая попеременно то к Польше, то к Москве, окончательно примкнула к Москве. Алексей Михайло­вич обещал грекам освобождение от турецкого ига. Для теократичес­ки настроенного государя, конечно, желанен был произвол Византии.

Понятия церкви, реформы, просвещения при Алексее Михайло­виче не исключали друг друга, а восполняли. Не то было при его сыне. Исходя из правильное идеи приобщения России к западной цивилиза­ции, встретив противодействие в некоторых лицах церковных, Петр обошелся с церковью слишком просто и самовластно. Дав ход таким сомнительным лицам, как Феофан Прокопович, он начал борьбу уже не с ханжеством и суеверием, а с подлинными заветами православия. Как натура примитивная и грубая, Петр в противоположность своему отцу, был настроен несколько рационалистически. Если в допетровской Ру­си созерцательно-аскетический идеал вытеснил собою другие идеалы христианства, то Петр склонен был понимать всякое монашество, как бегство от службы и тунеядство. Запрещено было просить милостыню — дело неслыханное в Киевской и Московской Руси, всегда помнившей завет Спасителя о нищих. Если при благочестивом Алексее Михайло­виче в раскол ушли только крайне упорные элементы общества, то при деятельности Феофана Прокоповича массами уходили в раскол срав­нительно умеренные люди, не желавшие изменять вере отцов. Меры, которые принимались против них, всего менее можно было назвать ев­ропейскими, и они показали, как сильна была в Петре та азиатская, варварская закваска, которую он думал истребить в России.

И вот, в результате деятельности Петра, Россия в смысле ду­ховной культуры, представляет одни развалины. Под влиянием страшного вывиха, подобного которому не приходилось испытывать

478

никакому другому народу, Россия оказалась разбитой на две части, во всем противоположные друг другу: народ, невежественный, но сохранившей идеалы православия, и двор, общество без всякой ре­лигии, без всяких традиций, жалкий и безобразный сколок немецких Версалей, где правили такие сомнительные особы, как Екатерина I и Анна Иоанновна, отдав Россию на жертву немецким паразитам, фаворитам, временщикам.

Век Елизаветы и Екатерины II был первым пробуждением на­ционального чувства, после того обморока, в который оно было по­вергнуто при наследниках Петра. Что-то русское зазвучало в стихах первых наших поэтов Ломоносова и Державина, но все же они пели еще с чужого голоса. Православие — вера русская, вера народная — лежало разбитое, обесславленное. Если Державин обращался к ре­лигиозной поэзии, то его оды кажутся списком с немецких од.

Величие и слава Екатерининского века — слава просвещенно­го абсолютизма Относительно церкви, вздохнувшей было при набож­ной Елизавете, Екатерина продолжала и усиливала политику Петра I. За противоречия правительственным мерам видные пастыри церкви затерзывались по тюрьмам. Все привилегии получило дворянство, ушедшее в подражание Западу и потерявшее национальный облик. Народ, церковь — были парализованы. Но в эту эпоху гонения право­славие безмолвно и твердо копило свои силы. Забитое, заглушенное в официальных сферах, оно все ярче разгоралось в недрах темного, нищего народа; промчится полвека, и оно встало, заговорило, оно на­шло своих пророков. Первые, кто заговорил от лица народа, кто бросил вызов казенному Петербургу, были Пушкин и Гоголь...

Мы проследили процесс постепенного овосточивания России. Небольшое европейское государство, заключенное между Карпата­ми и Днепром, раскидывается далеко на восток, делается скорее ази­атским, чем европейским, пока, наконец, история не останавливает этого движения России к востоку, движения стихийного и бессозна­тельного. Происходит роковая катастрофа на Дальнем Востоке, и по­сле нее десять лет разложения русской жизни. Но вот Россия оказы­вается во главе европейской коалиции, с честью играет свою роль, и позор своего положения на Дальнем Востоке искупает трофеями на Западе. Самая коренная русская область Галиция, Галицкая Русь возвращается к нам; будущее нашей культуры тесно связывается с юго-западом. Юго-запад России — Литва, Польша, Украина и Га­лиция — в близком будущем должен играть видную и благодарную роль, прежде всего роль религиозную.

Цит. по изданию: Соловьев Сергей.

Богословские и критические очерки.

Собрание статей и публичных лекций.—

М., 1916-С. 86-99, 102.

479

МИЛЮКОВ ПАВЕЛ НИКОЛАЕВИЧ

Очерки по истории русской культуры

В 3-х тт. Т. 2. Кн. 1—С. 14—15.

Национальный характер сам по себе есть последствие историчес­кой жизни и только уже в сложившемся виде может служить для объяснения ее особенностей. Таким образом, прежде чем объяснить историю русской культуры народным характером, нужно объяснить сам русский народный характер историей культуры. Притом же оп­ределение того, что надо считать русским народным характером, до сих пор остается спорным. Если исключить из этого определения, во-первых, общечеловеческие черты, монополизированные нацио­нальным самолюбием, во-вторых, те черты, которые принадлежат не нации вообще, а только известной ступени ее развития, в-третьих, наконец, те, которые приданы народному характеру любовью, или ненавистью, или воображением писателей, трактовавших об этом предмете, то специфических и общепризнанных черт останется очень немного в обычном изображении русского характера. Припом­ним, что такие наблюдатели и судьи, как Белинский и Достоевский, признали в конце концов самой коренной чертой русского нацио­нального характера — способность усваивать всевозможные черты любого национального типа. Другими словами, наиболее выдающей­ся чертой русского народного склада оказалась полная неопределен­ность и отсутствие резко выраженного собственного национального обличья. За границей нередко можно натолкнуться на косвенное подтверждение этого вывода. В наших соотечественниках часто уз­нают русских только потому, что не могут заметить в них никаких резких национальных особенностей, которые бы отличали францу­за, англичанина, немца и вообще представителя какой-либо куль­турной нация Европы. Если угодно, в этом наблюдении заключается не только отрицательная, но и некоторая положительная характери­стика. Народ, на который культура не наложила еще резкого отпе­чатка, народ со всевозможными и богатыми задатками, но в элемен­тарном, зародышевом виде, и с преобладанием притом первобытных добродетелей и пороков — это, очевидно, тот самый народ...

С.17—18.

Культурное влияние церкви и религии было безусловно преоблада­ющим в исторической жизни русского народа. Таково оно всегда бы­вает у всех народов, находящихся на одинаковой ступени развития. Однако же, было и сохранилось мнение — очень распространенное, — по которому преобладающее влияние церкви считалось специ­альной национальной особенностью именно русского народа. Из этой особенности одни выводили затем все достоинства русской жизни,

480

тогда как другие склонны были этим объяснять ее недостатки. В гла­зах первых — качества истинного христианина суть вместе с тем и национальные черты русского характера. Русскому свойственна в высшей степени та преданность воле Божией, та любовь и смире­ние, та общительность с ближними и устремление всех помыслов к небу, которые составляют самую сущность христианской этики. Это полное совпадение христианских качеств с народными ручается и за великую будущность русского народа. Таково было мнение ро­доначальников славянофильства; его пыталось освежить и поколе­ние интеллигенции 90-х гг., получившее неожиданное влияние на молодежь последнего времени, выросшую под впечатлениями вой­ны и постигшей Россию катастрофы.

Этому мнению противопоставлен был взгляд, совершенно про­тивоположный. В самой яркой форме взгляд этот выражен был Чаа­даевым. Если Россия отстала от Европы, если прошлое ее жалко, а будущее — темно, если она рискует навеки застыть в своей китай­ской неподвижности, — то это, по мнению Чаадаева, есть вина рас­тленной Византии. Оттуда, то есть из отравленного источника, мы взяли великую идею христианства; жизненная сила этой идеи была в корне подрезана византийскими формализмом и казенщиной. Та­ким образом, влияние византийской церковности на русскую куль­туру действительно было велико, но это было — влияние разруши­тельное.

Оба противоположных взгляда, только что изображенные, сходятся в одном: в признании за известной вероисповедной фор­мой, самой по себе, огромного культурного значения. Не будем разби­рать этого взгляда по существу; но, как бы мы ни отнеслись к нему, несомненно одно. Самый высокий, самый совершенный религиозный принцип, чтобы оказать все возможное для него влияние на жизнь, должен быть воспринят этой жизнью более или менее полно и созна­тельно. Между тем уже сами славянофилы, в лице одного из самых умных своих представителей — и наиболее компетентного в бого­словских вопросах — Хомякова, признали, что представлять себе древнюю Русь истинно христианской — значит сильно идеализиро­вать русское прошлое. Древняя Русь восприняла, по справедливому мнению Хомякова, только внешнюю форму, обряд, а не дух и сущ­ность христианской религии. Уже по одному этому вера не могла ока­зать ни такого благодетельного, ни такого задерживающего влияния на развитие русской народности, как думали славянофилы и Чаада­ев. В наше время взгляд Хомякова сделался общепринятым: его можно встретить в любом учебнике церковной истории.

Итак, считать русскую народность, без дальних справок, ис­тинно христианской значило бы сильно преувеличивать степень ус­воения русскими истинного христианства. Таким же преувеличением

481

влияния религии было бы и обвинение ее в русской отсталости. Для этой отсталости были другие, органические причины, действие которых распространялось и на религию. Религия не только не могла создать русского психического склада, но, напротив, она сама пост­радала от элементарности этого склада. При самых разнообразных взглядах на византийскую форму религиозности, воспринятую Рос­сией, нельзя не согласиться в одном: в своем источнике эта религиоз­ность стояла неизмеримо выше того, что могло быть из нее восприня­то на первых порах Русью...

С.26—27.

Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 |   ...   | 19 |    Книги по разным темам