Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 |   ...   | 9 |

концовки своих эпиграмм. Это и побудило меня высказать выше то же соображение, которое Марциал высказывал примени­тельно к себе, а именно:

...minus illi ingenio laborandum fuit,

in cuius locum materia succeserat.

(л...не приходилось делать больших усилий там, где ум заменен был сюжетом //Марциал. Предисловие к VIII главе.)

Поэты первого рода без всякого напряжения и усилий легко проявляют свой талант: у них всегда есть над чем посмеяться, им не нужно щекотать себя, поэты же нового времени нуждаются в посто­ронней помощи. Чем у них меньше таланта, тем важнее для них сю­жет. Они взбираются на коня, потому что чувствуют себя недостаточ­но твердо, стоя на собственных ногах. Это совершенно похоже на то, что можно наблюдать у нас на балах, когда люди простого звания, не обладая хорошими манерами нашего дворянства, стараются отли­читься какими-нибудь рискованными прыжками или другими нео­бычными движениями и фокусами. Точно так же и дамы лучше умеют держаться при таких танцах, где есть различные фигуры и телодви­жения, чем во время торжественных танцев, когда им приходится только двигаться естественным шагом, сохраняя свое обычное изяще­ство и умение непринужденно держаться. Мне приходилось равным образом видеть, как превосходные шуты, оставаясь в своем обычном платье и ничем не отличаясь в своих манерах от прочих людей, достав­ляли нам все то удовольствие, какое только может давать их искусст­во, между тем как ученикам и тем, кто не имеет такой хорошей выуч­ки, чтобы нас рассмешить, приходится напудрить себе лицо, напялить какой-нибудь наряд и строить страшные рожи. В правильности вы­сказанного мною суждения можно лучше всего убедиться, если срав­нить Энеиду с Неистовым Роландом. Стих Вергилия уверенно па­рит в высоте и неизменно следует своему пути; что же касается Тассо, то он порхает и перепархивает с одного сюжета на другой, точно с вет­ки на ветку; на свои крылья он полагается лишь для очень короткого перелета и делает остановки в конце каждого эпизода, боясь, что у не­го слишком короткое дыхание и не хватает сил...

Там же. Кн. П.— С. 96-100

Глава XII

Апология Раймунда Сабундского

[субъективность восприятия красоты; критика представлений

о превосходстве человеческой красоты; противоречия в психологии творчества; непосредственность воздействия искусства;

роль исполнения]

...Весьма похоже на то, что мы не знаем, что такое природная красота и красота вообще, ибо мы приписываем человеческой красоте самые различные черты, а между тем, если бы существовало какое-нибудь

362

естественное представление о ней, мы все узнавали бы ее так же, как мы узнаем жар, исходящий от огня. Но каждый из нас рисует себе красоту по-своему...

...Как бы то ни было, но природа не наделила нас большими пре­имуществами по сравнению с животными ни в отношении телесной красоты, ни в смысле подчинения ее общим законам. И если мы как следует понаблюдаем себя, то убедимся, что хотя и есть некоторые животные, обделенные по сравнению с нами в смысле телесной кра­соты, но зато есть немало и таких, которые Богаче наделены, чем мы, — a multis animalibus decore vincimur, (Многие животные превос­ходят нас красотой //Сенека. Письма, 124)—даже среди живущих рядом с нами, наземных; ибо что касается морских животных, то (ос­тавляя в стороне общую форму тела, которая не может идти ни в ка­кое сравнение с нашей, настолько она отлична ), мы значительно ус­тупаем им в окраске, и в правильности линий, и в гладкости, и в стро­ении, точно так же мы значительно уступаем по всем статьям птицам и другим летающим животным. То преимущество, которое так про­славляют поэты, а именно наше вертикальное положение и взгляд, устремленный к небу.., — есть всего лишь поэтическая метафора; ибо имеется много животных с устремленным вверх взглядом, а если взять шеи верблюда или страуса, то они еще прямее, чем у нас, и бо­лее вытянуты...

...Действительно, когда я мысленно представляю себе человека совершенно нагим (и именно того пола, который считается наделен­ным большей красотой), когда представляю себе его изъяны и недо­статки, его природные несовершенства, то нахожу, что у нас больше оснований, чем у любого другого животного, прикрывать свое тело. Нам простительно заимствовать у тех, кого природа наделила щед­рее, чем нас в этом отношении, и украшать себя их красотой, пря­таться под тем, что мы отняли у них, и одеваться в шерсть, перья, ме­ха и шелка...

...Платон утверждает, что меланхолики — люди, наиболее спо­собные к наукам и выдающиеся. Не то же ли самое можно сказать и о людях, склонных к безумию. Глубочайшие умы бывают разрушены своей собственной силой и тонкостью. А какой внезапный оборот вдруг приняло жизнерадостное одушевление у одного из самых ода­ренных, вдохновленных и проникнутых чистейшей античной поэзи­ей людей, у того великого итальянского поэта, подобного которому мир давно не видывал. Не обязан ли он был своим безумием той жи­вости, которая для него стала смертоносной, той зоркости, которая его слепила, тому напряженному и страстному влечению к истине, которое лишило его разума, той упорной и неутомимой жажде зна­ний, которая довела его до слабоумия, той редкостной способности к глубоким чувствам, которая опустошила его душу и сразила его ум..

363

...Нет души столь черствой, которая не ощутила бы некоторого благоговения при виде наших огромных и мрачных соборов, на кото­рую не подействовали бы пышные церковные украшения и обряды, благочестивый звук органа, стройная и выдержанная гармония хора. Даже тех, кто входит в церковь с некоторым пренебрежением, прони­зывает некий трепет, заставляющий их усомниться в своей правоте.

Что касается меня, то я недостаточно тверд, чтобы оставаться равнодушным, слушая стихи Горация или Катулла, когда их читает красивый голос и произносят прекрасные и юные уста.

Зенон был прав, говоря, что голос — это цвет красоты. Меня уверяли, что один человек, хорошо известный во Франции, просто обольстил меня, читая мне стихи своего сочинения, что в действи­тельности они на бумаге совсем не так хороши, как при чтении, и что мои глаза оценили бы их совсем иначе, чем мои уши, насколько произ­ношение придает очарование тем произведениям, которые от него за­висят. Вот можно понять Филоксена, который, услышав, как некий чтец плохо читает одно из его произведений, разбил его горшки и стал топтать их ногами, приговаривая: Я разбиваю то, что принадлежит тебе, подобно тому, как ты портишь то, что принадлежит мне.

Там же.—С. 178, 309.

Глава XV

О том, что трудности распаляют наши желания

...Красота, сколь бы могущественной она не была, не в состоянии без этого восполнения заставить поклоняться себе. Взгляните на Ита­лию, где такое обилие ищущей покупателя красоты, и притом красо­ты исключительной; взгляните, к скольким уловкам и вспомогатель­ным средствам приходится ей там прибегать, чтобы придать себе привлекательность! И все же, что бы она ни делала, поскольку она продажна и доступна для всех, ей не удается воспламенять и захва­тывать. Вообще — и это относится также к добродетели — из двух равноценных деяний мы считаем более прекрасным сопряженное с большими трудностями и большей опасностью.

Там же.— С. 335.

Глава XVII

О самомнении

[замысел и его осуществление; античность как

норма и образец; роль содержания в искусстве нового времени;

изящество простоты и безыскусственности;

индивидуальность художника и традиция;

единство телесной и духовной красоты;

социальная роль красоты]

Пред моей душой постоянно витает идея, некий неотчетливый, как во сне, образ формы, неизмеримо превосходящий ту, которую я при­меняю. Я не могу, однако, уловить ее и использовать. Да и сама эта

364

идея не поднимается, в сущности, над посредственностью, И это дает мне возможность увидеть воочию, до чего же далеки от наиболее воз­вышенных взлетов моего воображения и от моих чаяний творения, созданные столь великими и богатыми душами древности. Их писа­ния не только удовлетворяют и заполняют меня; они поражают и пронизывают меня восхищением; я явственно ощущаю их красоту, я вижу ее, если не полностью, не до конца, то во всяком случае в такой мере, что мне невозможно и думать о достижении чего-либо похоже­го. За что бы я ни брался, мне нужно предварительно принести жерт­вы грациям...

... Они ни в чем не сопутствуют мне; все у меня топорно и гру­бо; всему недостает изящества и красоты. Я не умею придавать ве­щам ценность свыше той, какой они обладают на деле: моя обработ­ка не идет на пользу моему материалу. Вот почему он должен быть у меня лучшего качества; он должен производить впечатление и блестеть сам по себе. И если я берусь за сюжет попроще и позани­мательнее, то делаю это ради себя, ибо мне вовсе не по нутру чопор­ное и унылое мудрствование, которому придается весь свет... Я не умею ни угождать, ни веселить, ни подстрекать воображение. Луч­ший в мире рассказ становится под моим пером сухим, выжатым и безнадежно тускнеет. Я умею говорить только о том, что продумано мною заранее...

...О каком бы предмете я ни высказывался, я охотнее всего вспоминаю наиболее сложное из всего, что знаю о нем. Цицерон счи­тает, что в философских трактатах наиболее трудная часть — вступление. Прав он или нет, для меня лично самое трудное заклю­чение. И вообще говоря, нужно уметь отпускать струны до любого потребного тона. Наиболее высокий — это как раз тот, который реже всего употребляется при игре.

Чтобы поднять легковесный предмет, требуется по меньшей мере столько же ловкости, сколько необходимо, чтобы не уронить тя­желый. Иногда следует лишь поверхностно касаться вещей, а иной раз, наоборот, надлежит углубляться в них.

Мне хорошо известно, что большинству свойственно копо­шиться у самой земли, поскольку люди, как правило, познают вещи по их внешнему облику, по облегающей их коре, но я знаю также и то, что величайшие мастера, и среди них Ксенофонт и Платон, снисхо­дили нередко к низменной и простонародной манере говорить и об­суждать самые разнообразные вещи, украшая ее изяществом, кото­рое свойственно им во всем.

Впрочем, язык мой не отличается ни простотой, ни плавнос­тью; он шероховат и небрежен, у него есть свои вольные прихоти, ко­торые не в ладу с правилами; но каков бы он ни был, он все же нравит­ся мне, если и не по убеждению моего разума, то по душевной склонности.

365

Однако я хорошо чувствую, что иной раз захожу, пожалуй, че­ресчур далеко и, желая избегнуть ходульности и искусственности, впадаю в другую крайность...

...И если мои склонности влекут меня скорее к воспроизведе­нию стиля Сенеки, то это не препятствует мне гораздо выше ценить стиль Плутарха. Как в поступках, так и в речах я следую, не мудрст­вуя, своим естественным побуждениям, откуда и происходит, быть может, то, что я говорю лучше, чем пищу. Деятельность и движение воодушевляют слова, в особенности у тех, кто подвержен внезапным порывам, что свойственно мне, и с легкостью воспламеняется; поза, лицо, голос, одежда и настроение духа могут придать значитель­ность тем вещам, которые сами по себе лишены ее, — и даже пустой болтовне. Мессала у Тацита жалуется на то, что узкие одеяния, при­нятые в его время, а также устройство помоста, с которого выступа­ли ораторы, немало вредили его красноречию.

...Красота — великая сила в человеческих отношениях; это она прежде всего остального привлекает людей друг к другу, и нет чело­века, сколь бы диким и хмурым он ни был, который не почувствовал бы себя в той или иной мере задетым ее прелестью. Плоть составляет значительную часть нашего существа, и ей принадлежит в нем ис­ключительно важное место. Вот почему ее сложение и особенности заслуженно являются предметом самого пристального внимания. Кто хочет разъединить главнейшие составляющие нас части и отде­лить одну из них от другой, те глубоко не правы; напротив, их нужно связать тесными узами и объединить в одно целое; необходимо пове­леть нашему духу, чтобы он не замыкался в себе самом, не презирал и не оставлял в одиночестве нашу плоть (а он и не мог бы сделать это­го иначе, как из смешного притворства ), но сливался с нею в тесном объятии...

...Школа перипатетиков, из всех философских школ наиболее человечная, приписывала мудрости одну-единственную заботу, а именно — печься об общем благе этих обеих живущих совместной жизнью частей нашего существа и обеспечивать им это благо. Пери­патетики полагали, что прочие школы, недостаточно углубленно за­нимаясь рассмотрением вопроса об этом совместном существовании, в равной мере впадали в ошибку, уделяя все свое внимание, одни — телу, другие — душе, и упуская из виду свой предмет, человека, и ту, кого они, вообще говоря, признают своей наставницей, то есть природу.

Весьма возможно, что преимущество, даруемое нам природой в виде красоты, и повело к первым отличиям между людьми и к тому неравенству среди них, из которого и выросло преобладание одних над другими...

Там же. - С. 362—366.

366

Книга третья

Глава II

О раскаянии

[критика фантастической идеализации человека;

динамичность в искусстве; целостность личности в искусстве]

Pages:     | 1 |   ...   | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 |   ...   | 9 |    Книги по разным темам