Книги по разным темам Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 |   ...   | 7 |

Но наука, овладение которой теперь требуют от всякого, почти не заслуживает этого названия. Это не наука — это в лучшем случае наиболее общая и простая часть ее. Она сводится на самом деле к не­значительному числу обязательных сведений, которые требуются от всех только потому, что они предназначены для всех. Настоящая наука бесконечно превосходит этот обыденный уровень: включает в себя не только то, чего стыдно не знать, но все то, что знать возмож­но. Она предполагает у занимающихся ею не только те средние спо­собности, которыми обладают все люди, но и специальные склоннос­ти. Следовательно, будучи доступна только избранным, она не обя­зательна. Эта полезная и прекрасная вещь, но не необходимая в такой степени, чтобы общество ее повелительно требовало. Выгодно заручиться ею; но нет ничего безнравственного в том, чтобы ею не ов­ладеть. Это — поле действия, открытое для инициативы всем, но на которое никого не принуждают ступить. Быть ученым так же необя­зательно, как художником. Итак наука, как и искусство, и промыш­ленность, находятся вне нравственности (Существенная черта доб­ра по сравнению с истиной — это быть обязательным. Истина сама по себе не имеет этого характера (Janet. Morale, p.139).

Причина многих разногласий относительно нравственного ха­рактера цивилизации состоит в том, что очень часто моралисты не имеют объективного критерия для того, чтобы отличить моральные факты от тех, которые таковыми не являются. Обыкновенно моральным

14

называют все то, что обладает благородством и ценностью, все, что является предметом каких-то возвышенных стремлений, — и только благодаря этому чрезмерному расширению значения слова удается ввести цивилизацию в область нравственности. Но область этики не так неопределенна; она охватывает все правила, которым подчинено поведение и с которыми связана санкция, но не более то­го. Следовательно цивилизация, поскольку в ней нет ничего, что со­держало бы этот критерий нравственности, морально индиффе­рентна. Поэтому, если бы разделение труда не создавало бы ничего другого, кроме самой возможности цивилизации, оно бы участвовало в формировании той же нравственности нейтральности...

С.225 - 227:

Конечно, есть много удовольствий, которые теперь нам доступны и ко­торых не знают более простые существа. Но зато мы подвержены мно­гим страданиям, от которых они избавлены, и нельзя быть уверенным, что баланс складывается в нашу пользу. Мысль, без сомнения, является источником радостей, которые могут быть весьма сильными; но в то же время сколько радостей нарушает она! На одну решенную задачу сколько поднятых и оставшихся без ответа вопросов! На одно разре­шенное сомнение сколько смущающих нас тайн! Точно так же, если ди­карь не знает удовольствий, доставляемых активной жизнью, то зато он не подвержен скуке, этому мучению культурных людей. Он предостав­ляет спокойно течь своей жизни, не испытывая постоянной потребности торопливо наполнять ее слишком короткие мгновения многочисленны­ми и неотложными делами. Не будем забывать, кроме того, что для боль­шинства людей труд является до сих пор наказанием и бременем.

Нам возразят, что у цивилизованных народов жизнь разнооб­разнее и что разнообразие необходимо для удовольствия. Но циви­лизация вместе с большей подвижностью вносит и большее однооб­разие, ибо она навязала человеку монотонный, непрерывный труд. Дикарь переходит от одного занятия к другому сообразно побужда­ющим его потребностям и обстоятельствам; цивилизованный чело­век целиком отдается всегда одному и тому же занятию, которое представляет тем менее разнообразия, чем оно ограниченнее. Орга­низация необходимо предполагает абсолютную регулярность в при­вычках, ибо изменение в способе функционирования органа не мо­жет иметь места, не затрагивая всего организма. С этой стороны на­ша жизнь оставляет меньше места для непредвиденного и в то же время, благодаря своей большей неустойчивости, она отнимает у на­слаждения часть безопасности, в которой оно нуждается.

Правда, наша нервная система, став более тонкой, доступна слабым возбуждениям, не затрагивавшим наших предков, у кото­рых она была весьма груба. Но в то же время многие возбуждения,

15

бывшие прежде приятными, стали слишком сильными и, следова­тельно, болезненными для нас. Если мы чувствительны к большему количеству удовольствий, то так же обстоит дело и со страданиями. С другой стороны, если верно, что, как правило, страдание производит в организме большее потрясение, чем удовольствие(См. :Hartmann. Philosophic de 1'inconscient, П), что неприятное возбуждение достав­ляет нам больше страдания, чем приятное — наслаждения, то эта большая чувствительность могла бы скорее препятствовать счас­тью, чем благоприятствовать ему. Действительно, весьма утончен­ные нервные системы живут в страдании и в конце концов даже при­вязываются к нему. Не примечательно ли, что основной культ самых цивилизованных религий — это культ человеческого страдания Несомненно, для продолжения жизни теперь, как и прежде, необхо­димо, чтобы в среднем удовольствия преобладали над страданиями. Но нельзя утверждать, что это преобладание стало значительней.

Наконец, и это особенно важно, не доказано, чтобы этот изли­шек вообще служил когда-нибудь мерой счастья. Конечно, в этих темных и еще плохо изученных вопросах ничего нельзя утверждать наверняка; представляется, однако, что счастье и сумма удовольст­вий — не одно и то же. Это — общее и постоянное состояние, сопро­вождающее регулярную деятельность всех наших органических и психических функций. Такие непрерывные виды деятельности, как дыхание или циркуляция крови, не доставляют положительных на­слаждений; однако от них главным образом зависит наше хорошее расположение духа и настроение. Всякое удовольствие — своего ро­да кризис: оно рождается, длится какой-то момент и умирает; жизнь же, наоборот, непрерывна. То, что составляет ее основную прелесть, должно быть непрерывно, как и она. Удовольствие локально: это — аффект, ограниченный какой-нибудь точкой организма или созна­ния; жизнь не находится ни здесь, ни там: она повсюду. Наша привя­занность к ней должна, значит, зависеть от столь же общей причины. Словом, счастье выражает не мгновенное состояние какой-нибудь частной функции, но здоровье физической и моральной жизни в це­лом. Поскольку удовольствие сопровождает нормальное осуществ­ление перемежающихся функций, чем более места в жизни занима­ют эти функции. Но оно не счастье; даже уровень его оно может изме­нять только в ограниченных пределах, ибо оно зависит от мимолетных причин, счастье же — нечто постоянное. Для того чтобы локальные ощущения могли глубоко затронуть это основание нашей чувственной сферы, нужно, чтобы они повторялись с исключитель­ной частотой и постоянством. Чаще всего, наоборот, удовольствие за­висит от счастья: сообразно с тем, счастливы мы или нет, все улыба­ется нам или печалит на. Не зря было сказано, что мы носим наше счастье в самих себе.

16

Но если это так, то незачем задаваться вопросом, возрастает ли счастье с цивилизацией. Счастье — указатель состояния здоро­вья. Но здоровье какого-нибудь вида не полнее от того, что вид этот высшего типа. Здоровое млекопитающее не чувствует себя лучше, чем столь же здоровое одноклеточное. Так же должно быть и со сча­стьем. Оно не становится больше там, где деятельность богаче; оно одинаково повсюду, где она здорова. Самое простое и самое сложное существа наслаждаются одинаковым счастьем, если они одинаково реализуют свою природу. Нормальный дикарь может быть так же счастлив, как и нормальный цивилизованный человек...

С. 314-318:

Определяя главную причину прогресса разделения труда, мы опре­делили тем самым и существенный фактор того, что называют циви­лизацией.

Она сама — необходимое следствие изменений, происходящих в объеме и плотности обществ. Если наука, искусство, экономическая деятельность развиваются, то вследствие необходимости; для людей нет другого способа жить в новых условиях. С тех пор как число инди­видов, между которыми установились социальные отношения, стано­вится значительнее, они могут сохраниться только в том случае, если больше специализируются, больше работают, сильнее напрягают свои способности; и из этой общей стимуляции необходимо вытекает более высокая степень культуры. С этой точки зрения цивилизация является, стало быть, не целью, которая двигает народы оказывае­мым ею на них притяжением, не благом, предвиденным и желаемым заранее, возможно большей частью которого они стараются завла­деть, но следствием причины, необходимой равнодействующей дан­ного состояния. Это не полюс, на который ориентируется историчес­кое развитие и к которому люди стремятся приблизиться, чтобы стать счастливее или лучше; ибо ни счастье, ни нравственность не возрастают непременно с интенсивностью жизни. Они продвигаются потому, что надо двигаться, и быстроту этого движения определяет более или менее сильное давление, оказываемое ими друг на друга со­ответственно тому, более или менее они многочисленны.

Это не значит, что цивилизация ничему не служит; но не ока­зываемые ею услуги заставляют ее прогрессировать. Она развивает­ся потому, что не может не развиваться. Как только это развитие на­чало осуществляться, оно оказалось полезным или, по крайней мере, используется; оно отвечает потребностям, образовавшимся в то же время, потому что они завися от тех же причин. Но это — приспособ­ление задним числом. Притом оказываемые цивилизацией благоде­яния — не положительное обогащение, не приращение нашего капи­тала счастья, они только возмещают наносимые ею же потери. Имен-

17

но потому, что избыток активности общей жизни утомляет и делает утонченной нашу нервную систему, последняя чувствует потреб­ность в возмещениях, пропорциональных потерям, т. е. в более раз­нообразном и сложном удовлетворении. Отсюда мы еще лучше ви­дим, насколько ложно делать из цивилизации функцию разделения труда; она только отражает его. Она не может объяснить ни его суще­ствование, ни прогресс, так как она не имеет сама по себе внутренней и абсолютной ценности, но, наоборот, имеет основание лишь постоль­ку, поскольку оказывается необходимым само разделение труда.

Значение, приписываемое таким образом количественному фактору, не покажется удивительным, учитывая, что он играет столь же капитальную роль в истории организмов. Действительно, живое существо определяется двойным свойством: питанием и вос­производством, из которых последнее только следствие питания. Следовательно, интенсивность органической жизни пропорцио­нальна, при прочих равных условиях, деятельности питания, т. е. числу элементов, которые организм способен инкорпорировать. По­этому появление сложных организмов сделалось не только возмож­ным, но и необходимым потому, что при известных условиях более простые организмы группируются и образуют более объемистые аг­регаты. Так как существенные части животных тогда многочислен­нее, то их отношения уже не те, условия социальной жизни измени­лись, и эти изменения, в свою очередь, вызывают и разделение труда, и полиморфизм, и концентрацию жизненных сил, и их большую энергию. Приращение органической субстанции — вот факт, доми­нирующий над всем зоологическим развитием. Неудивительно, что и социальное развитие подчинено тому же закону.

Кроме того, легко и не прибегая к этим аналогиям объяснить фундаментальное значение этого фактора. Вся социальная жизнь состоит из системы фактов, происходящих от положительных и про­должительных отношений, установившихся между множеством ин­дивидов. Значит, она тем интенсивнее, чем чаще и энергичнее проис­ходящие между составными единицами реакции. Но от чего зависят эти частота и энергия От природы имеющихся налицо элементов, от их большей или меньшей жизненной силы Но мы увидим еще в этой главе, что индивиды — скорее результат совместной жизни, чем ее создатели. Если от каждого из них отнять то, чем он обязан воздейст­вию общества, то полученный остаток, помимо того, что он представ­ляет весьма немногое, не может обнаружить большого разнообразия. Без разнообразия социальных условий, от которых они зависят, от­деляющие их различия были бы необъяснимы. Следовательно, не в неравных способностях людей нужно искать причины неравного развития обществ. Может быть, в неравной продолжительности этих отношений Но время само по себе не производит ничего. Оно

18

необходимо только для того, чтобы появились на свет скрытые энер­гии. Итак, не остается другого переменного фактора, кроме числа ин­дивидов, находящихся в отношениях, и их материальной и мораль­ной близости, т. е. объема и плотности общества. Чем многочисленнее они и чем больше воздействуют они друг на друга, чем сильнее и бы­стрее они реагируют друг на друга, тем интенсивнее, следовательно, становится социальная жизнь. Но эта интенсификация и создает ци­вилизацию. (Мы не намерены исследовать здесь, объясняется ли ме­ханически сам факт, вызывающий прогресс разделения труда и ци­вилизации, т. е. приращение социальной массы и плотности; необхо­димый ли он продукт действующих причин или же средство, придуманное для желаемой цели и предвидимого большего блага. Мы ограничиваемся только установлением этого закона тяготения в социальном мире, не идя далее. Однако кажется, что тут как и в дру­гих случаях, нет необходимости в телеологическом объяснении. Пе­регородки, отделяющие различные части общества, все более и бо­лее исчезают в силу самой природы вещей, в силу своеобразного ес­тественного износа, действие которого, впрочем, может быть усилено действием насильственных причин. Движения населения становятся, таким образом, многочисленнее и быстрее и проклады­вают себе пути прохода, по которым совершаются эти движения: это пути сообщения. Они особенно активны в местах, где скрещиваются многие из этих путей: это города. Таким образом, увеличивается со­циальная плотность. Что касается роста объема, то он происходит от причин того же рода. Разделяющие народы перегородки подобны тем, которые разделяют различные ячейки одного и того же общест­ва, и исчезают таким же образом.)

Pages:     | 1 | 2 | 3 | 4 |   ...   | 7 |    Книги по разным темам