Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 48 | 49 | 50 | 51 |

А какое переживание может быть сильнее дляНиц­ше, чемлподслушивание, наблюдение за тем, как эта женщина очаровывала другогомужчину, используя те же приемчики, против которых однажды не смог устоять онсам Так что Брейер начал рыться в памяти, пытаясь восстановить каждую минуту,проведенную с ней. Он пересказал Ницше все, что она говорила ему: что онахо­чет учиться у него,стать его протеже, как она льстила ему, как хотела включить Брейера в своюколлекцию ве­ликихумов. Он рассказал, как она вела себя: как она лю­бовалась собой, как поворачивалаголову — и так иэдак, как улыбалась, как играла язычком, облизывая пересо­хшие губы. Описал ее гордоподнятую головку, полный обожания взгляд, прикосновение ее руки, накрывающейего руку.

Ницше, откинув свою массивную голову назади за­крыв глаза, былвесь обращен в слух. Казалось, его пере­полняли эмоции.

Фридрих, какие чувства вызвали у вас моислова

Такая буря чувств, Йозеф.

Расскажите мне обо всем.

Слишком много, чтобы это могло иметьсмысл.

Не пытайтесь найти смысл, простоначинайте чис­титьдымоходы.

Ницше открыл глаза и взглянул на Брейера,как будто желая убедиться в том, что он больше не ведет двойнуюигру.

Давайте, — подгонял его Брейер.— Можете считать этоприказом врача. Я хорошо знаю одного больного, который утверждает, что этопомогает.

Ницше, запинаясь, заговорил: Когда вырассказыва­ли о Лу, явспоминал мои встречи с ней, мои впечатле­ния — все то же самое, даже страшно.Со мной она вела себя точно так же, как и с вами. Мне казалось, что уме­ня отнимают все этиострые моменты, священные вос­поминания.

Он открыл глаза: Трудно облекать мысли вслова — оченьтрудно!

Поверьте мне, я лично могузасвидетельствовать, что эта трудность вполне преодолима! Продолжайте! Вашасила в вашей слабости!

Я верю вам. Вы знаете, что говорите. Ячувствую... — Ницшезамолчал, его лицо залила краска.

Брейер настаивал: Закройте глаза. Вдругвам будет легче говорить, не видя меня. Или лягте на кровать.

Нет, я останусь здесь. Я хотел сказать,что я рад ва­шемузнакомству с Лу. Теперь вы знаете меня. А я чувст­вую родство с вами. Но в то жевремя я зол, я оскор­блен. —Ницше открыл глаза, словно хотел убедиться, что не обидел Брейера, и продолжилтихим голосом: — Выоскорбили меня этим надругательством. Вы растоп­тали мою любовь, втоптали ее впрах. Мне больно, вот здесь, — он постучал кулаком по груди.

Я знаю где, Фридрих. Мне знакома этаболь. По­мните, как ярасстраивался, когда вы называли Берту ка­лекой Помните...

Сегодня моя очередь быть наковальней,— перебил его Ницше.— И теперь ваши словабьют по мне, словно молот, разрушая цитадель моей любви.

Продолжайте, Фридрих.

Вот и все, что я чувствую, — разве что еще грусть. И потеря,огромная потеря!

Что вы потеряли сегодня

Все те сладкие, драгоценные моментыблизости с Лу — онипропали. Наша любовь — где она сейчас Уте­ряна! Все втоптано в пыль. Теперь я понимаю, что поте­рял ее навсегда!

Но, Фридрих, потере должно предшествоватьобла­дание.

На озере Орт, — голос его стал еле слышным,слов­но Ницше пыталсяуберечь эти трепетные воспоминания от тяжелой поступи слов, — мы с ней однаждыподня­лись на вершинуСакро-Монте встречать золотой закат. Мимо проплывали два светящихся коралловыхоблака, похожих на слияние двух лиц. Едва касаясь друг друга, мы поцеловались.Это был священный момент — един­ственный, какой я знаю.

Вы с ней когда-нибудь потом вспоминалиэтот мо­мент

Она знает о нем! В письмах, которые япосылал ей издалека, я часто упоминал закаты у Орт, бризы Орт, об­лака над Орт.

А она сама, — настаивал Брейер, — когда-нибудь го­ворила об Орт Был ли этот моменттак же свят и для нее

Она знала, что озеро Ортбыло!

Лу Саломе была уверена в том, что ядолжен знать все о ваших с ней отношениях, так что изо все силстара­лась описатькаждую вашу встречу в мельчайших по­дробностях. Она клялась, что не упустила ничего. Она многорассказывала мне о Люцерне, Лейпциге, Риме, Таутенберге. Но Орт — клянусь вам! — она упомянула мимоходом. На нееэто событие не произвело какого-то особого впечатления. И еще кое-то, Фридрих.Она пыта­ласьвспомнить, но, по ее словам, она не помнит, чтобы вы когда-либоцеловались!

Ницше не произнес ни слова. Глаза егонаполнились слезами, голова поникла.

Брейер знал, что поступает жестоко. Но онзнал, что если он будет вести себя иначе, это будет еще большей жестокостью поотношению к Ницше. Это была единст­венная возможность, другой такой уже никогда не пред­ставится.

Простите меня за жесткость, Фридрих, но яследую совету великого учителя. Предлагая другу отдохнуть, — говорил он, — убедись, что это будет жесткаяпостель или походная койка.

Вы хороший ученик, — ответил Ницше, — эта по­стель жестка. Послушайте,насколько жестка. Позвольте мне объяснить вам, как много я потерял! Пятнадцатьлет вы делите постель с Матильдой. Вы — центр ее сущест­вования. Она любит вас, заботитсяо вас, знает, что вы любите из еды, беспокоится, если вы опаздываете. Когда явыгоняю Лу Саломе из своих мыслей — а я понимаю, что именно это сейчас и происходит! — понимаете ли вы, чего ялишаюсь

Глаза Ницше смотрели не на Брейера, акуда-то внутрь, словно он читал какой-то внутренний монолог.

Знаете ли вы, что ни одна другая женщинане каса­лась меняНикогда не чувствовать прикосновения жен­ской руки, никогда не быть любимым— никогда! Жить,когда никто на тебя не смотрит, — знаете ли вы, каково это Часто по нескольку дней я не произношуни слова, разве что Guten Morgen и Guten Abend19 хозяину Gasthaus. Да,Йозеф, вы совершенно верно поняли мои сло­ва об отсутствии гнезда. Мне нигденет места. У меня нет дома, нет друзей, с которыми я общаюсь каждый день, нетполного вещей чулана, нет семейного очага. У меня нет даже статуса, так как яотказался от немецкого граж­данства и никогда не проводил ни в одном городе доста­точное количество времени длятого, чтобы получить швейцарский паспорт.

Ницше бросил на Брейера пристальныйвзгляд, слов­но емухотелось, чтобы тот его остановил. Но Брейер молчал.

О, Йозеф, у меня есть свои способыобмана, свои секреты: я знаю, как вынести одиночество, могу даже прославлятьего. Я говорю, что должен жить отдельно ото всех, чтобы думать своей головой. Яговорю, что мне составляют компанию великие умы прошлого, что они выползают изсвоих укрытий на мой свет. Я смеюсь над страхом одиночества. Я утверждаю, чтовеликий человек должен испытать великую боль, что я ушел слишком да­леко в будущее и никто не можетидти со мной. Я заяв­ляю, что если меня не понимают, боятся или отверга­ют — тем лучше! Это значит, что я наприцеле! Я говорю, что моя храбрость — во встрече с одиночеством безтол­пы, без иллюзии овеликом кормильце, и это говорит о моем величии.

Но снова и снова меня охватывает один итот же страх... — Онзасомневался, стоит ли продолжать, но ре­шился: — Да, я бравирую тем, что япосмертный фило­соф,да, я уверен, что мой день придет, да, я, в конце концов, верю в вечноевозвращение, — но явсе равно боюсь умереть в одиночестве. Знаете ли вы, каково это — знать, что после твоей смертитвое тело может пролежать ненайденным дни, недели, пока кто-нибудь непочувст­вует вонь Япытаюсь успокоить себя. Часто, когда мое одиночество достигает пика, я начинаюразговаривать сам с собой. Не громко, но меня пугает гулкое эхо моих жесобственных слов. Только Лу Саломе — она и только она — могла заполнить этупустоту.

Брейер не мог найти слов, чтобы выразитьсвое сожа­ление,высказать благодарность Ницше за то, что имен­но ему он решился доверить самыесвои сокровенные тайны. Он слушал молча. В нем росла надежда на то, что он,несмотря ни на что, все-таки сможет стать лекарем отчаяния Ницше.

А теперь, благодаря вам, — закончил Ницше, — я знаю, что Лу Саломе была всеголишь иллюзией. — Онпокачал головой и посмотрел в окно: — Горькое лекар­ство, доктор.

Но, Фридрих, разве мы, ученые, в поискеистины, не должны отрекаться от иллюзий

ИСТИНА — прописными буквами! — воскликнул Ницше. — Я совсем забыл, Йозеф, чтоИСТИНА — это такая жеиллюзия, но без этой иллюзии нам не выжить. Поэтому я должен отречься от ЛуСаломе в пользу ка­кой-то другой, мне пока не известной иллюзии. Трудно поверить вто, что ее больше нет, что ничего не оста­лось.

Ничего не осталось от Лу Саломе Ничегохорошего, — лицоНицше было искажено отвращением.

Подумайте о ней, — настаивал Брейер, — вызовите образы. Что вывидите

Хищная птица — орел, чьи когти испачканы вкро­ви. Волчья стая,которую ведут Лу, моя сестра, моя мать.

Испачканные в крови когти Но она хотелапомочь вам. Столько усилий, Фридрих, — поездка в Венецию, потом вВену.

Она не для меня это делала! — отозвался Ницше. — Может, для себя самой, какискупление, ведомая чувст­вом вины.

Она не произвела на меня впечатлениечеловека, ко­торогогложет чувство вины.

Тогда, может, ради искусства. Она ценитискусст­во—и она ценила мои труды— уже написанное ито, что только будет написано. Она хорошо в этом разбира­ется, могу поклясться.

Странно, — размышлял Ницше вслух.— Япознако­мился с ней вапреле, почти ровно девять месяцев назад, а сейчас я чувствую шевелениевеликого произведения. Мой сын, Заратустра, толкается, хочет родиться. Околодевяти месяцев назад она заронила семя Заратустры в борозду извилины моегомозга. Может, таково ее пред­назначение — оплодотворение плодоносных умов вели­кими книгами.

То есть, — предположил Брейер, — обращение ко мне с просьбойпомочь вам не делает Лу Саломе врагом.

Нет! — Ницше стукнул по ручке стула.— Это ваши слова, немои. Вы не правы! Я никогда не поверю, что она заботилась обо мне. Онаобратилась к вам ради себя самой, чтобы ее судьба свершилась. Она никогда незна­ла меня. Онаиспользовала меня. Все, что вы рассказали сегодня, говорит обэтом.

То есть — спросил Брейер, хотя онпрекрасно знал, что услышит в ответ.

То есть Это очевидно. Вы сами сказалимне, что Лу похожа на вашу Берту, — это автомат, играющий свою роль, одну и ту же роль, — с вами, со мной, со всеновы­ми и новымимужчинами. Кто перед ней — не имеет зна­чения. Она соблазнила нас обоих одинаково: та же самая женскаяхитрость, то же коварство, те же жесты, те же обещания!

Но этот автомат управляет вами. Онагосподствует в вашем сознании: вас беспокоит ее мнение, вы тоскуете по ееприкосновениям.

Нет. Больше не тоскую. Ничуть.Единственное, что я сейчас чувствую, — это ярость.

На Лу Саломе

Нет! Она не стоит моей злости. Я ненавижусебя, я злюсь на похоть, которая заставила меня желать такуюженщину!

Чем эта горечь лучше одержимости илиодиночества, думал Брейер. Изгнание Лу Саломе из мыслей Ницше — это только часть процедуры.Нужно еще прижечь крово­точащую рану, оставшуюся там, где раньше была она.

Зачем так злиться на себя — спросил он. — По­мнится, вы говорили, что у каждогоиз нас в чулане захо­дятся лаем дикие собаки. Как мне бы хотелось, чтобы вы былидобрее, великодушнее к человеку в себе!

Помните мое первое утверждение,высеченное на граните Я повторял вам его много раз, Йозеф: Стань тем, кто тыесть. Вы не только должны совершенство­вать себя, но и должны не попадатьв ловушки, расстав­ленные другими. Но лучше уж смерть в сражении с чу­жой силой, чем роль жертвыженщины-автомата, кото­рая даже не замечает тебя! Это непростительно!

А вы, Фридрих, видели ли вы когда-нибудь Лу Сало­мей

Ницше вскинул голову. О чем это вы— спросилон.

Она могла играть свою роль, но вы, какуюроль иг­рали вы Такли сильно вы, да и я тоже, отличались от нее Вы ее видели Или же вы видитетолько хищницу —апостола, поле, на котором вы высеиваете свои мысли, последователя Или,подобно мне, вы видели красоту, молодость, атласную подушечку, механизм дляудовле­творенияпохоти Не была ли она победным трофеем в состязании с Полем Рэ Кого вы виделиперед собой на самом деле, ее или Поля Рэ, когда после вашей первой встречи выпопросили его предложить ей выйти за вас замуж Сдается мне, вам нужна была неЛу Саломе, а кто-то, похожий на нее.

Ницше молчал. Брейер продолжал своймонолог: Я никогда не забуду нашу прогулку в Simmeringer Haide. Эта прогулкаво многом изменила мою жизнь. Из всего того, что я узнал в тот день, одним изсамых мощ­ных озаренийстало осознание того факта, что я привя­зан не к Берте, а к тем личным значениям, которыея приписал ей, и значения эти ничего общего с ней самой не имели. Вы заставилименя понять, что я никогда не знал ее по-настоящему, — что никто из нас двоих не зналистинного лица другого. Фридрих, разве вы немо­жете сказать это ио себе Думаю, никто ни в чем не ви­новат. Может, Лу Саломеиспользовали не меньше, чем вас. Может, все мы — товарищи по несчастью,неспо­собные увидетьистинной сути друг друга.

Я не хочу понять, чего хочет женщина,— сказал Ницше резко.— Я хочу быть от нихподальше. Женщи­ныразвращают, портят. Думаю, достаточно сказать, что я непригоден для них, и наэтом можно остановиться. Но иногда мне этого не хватает. Время от временимуж­чине нужнаженщина, как нужна домашняя пища.

Запутанный, безапелляционный ответ Ницшевызвал волну воспоминаний у Брейера. Он думал о том, какое удовольствие онполучает от Матильды и своей семьи, об удовлетворении, которое ему приноситновое воспри­ятиеобраза Берты. Как грустно было думать о том, что его друг никогда не сможетиспытать такие чувства! При этом он не мог придумать ни одного способа изменитьискаженный взгляд Ницше на женщин. Может, он ожи­дал слишком многого. Может, Ницшебыл прав, когда утверждал, что его отношение к женщинам было заложе­но в первые годы жизни. Может, этиустановки укорени­лисьтак глубоко, что лечение разговором никогда не сможет добраться до них. Подумавоб этом, он понял, что запас идей у него иссяк. Более того, времени почти неоставалось. Очень скоро он лишится доступа к Ницше.

Pages:     | 1 |   ...   | 48 | 49 | 50 | 51 |    Книги по разным темам