Книги по разным темам Pages:     | 1 |   ...   | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 |

Мне шестьдесят лет. Какое это странное,невероятное утверждение. Мужчины в шестьдесят перестают считаться людьмисреднего возраста и становятся УпожилымиФ, если не старыми. А я едва достигсреднего возраста. Я знаю это. Я могу почувствовать это. Я все еще пытаюсьвыяснить, что значит быть человеком, профессионалом, мужем, отцом. Статистикаговорит, что мне осталось жить еще тринадцать лет. Что за дерьмо! Тринадцатьлет назад мне было сорок семь; когда я теперь вижу сорокасемилетнего человека,я думаю о нем как о молодом. (Это звучит как мысли пожилого человека; нехотелось бы мне их иметь.) Мне было сорок семь, а моим детяма— двадцать и шестнадцать. Совсемне дети. Я был в полном расцвете жизненных сил, но не знал об этом.Почему

Шестьдесят лет. Через тринадцать лет мнебудет семьдесят три! Такого не может быть. Это кажется таким ужасным, простоубийственным. Все произошло слишком быстро. Я все время спешил, пытаясь вседелать правильно, пытаясь получать удовольствие от всего хорошего в жизни,пытаясь учиться и быть таким, каким я хотел. Ну и что

Шестьдесят лет я пытался подготовиться ктому, чтобы жить настоящейжизнью. Шестьдесят лет я готовился к жизни... Которая начнется, как только явыясню, как нужно жить... как только я заработаю достаточно денег... как толькоу меня будет больше времени... как только я буду больше похож на человека,которому можно доверять. В последнее время я чувствую, что знаю немного большео том, как нужно жить, как быть другом, как быть искренним с людьми, каксмотреть правде в глаза. В последнее время я стал больше надеяться на самогосебя. Но затем я смотрю на эти цифры: 60, 13 и 73. Не опоздал ли я

Cколько я себя помню, я всегда хотел бытьУправильнымФ. Беда в том, что определения УправильностиФ все время меняются.Единственное, что остается неизменным,а— это то, что правильные людичем-то существенно отличаются от меня.

Моя мама была большой почитательницейУкультурных людейФ. У меня даже создалось впечатление, что такие люди созданыиз другого теста, чем большинство людей. Может быть, потому, что другим любимымсловом для описания культурных людей у нее служило слово УблагородныеФ. Но ни одно из этихслова— УправильныйФ,УкультурныйФ, УблагородныйФа— не помогло мне толком в моих поисках.

Иногда я начинал представлять себе, какживут такие люди. Представлять себе их дом, обязательно расположенный на холмеи гораздо более дорогой, чем тот, что могла позволить себе наша семья,разоренная депрессией. Они, несомненно, жили в этом доме несколько поколений, иу них было высшее образованиеа— нечто такое, чего не имели ни мои родители, ни их братья исестры. И у них была не работа, а УпрофессияФ.

Попытка уяснить, что значит бытьдействительно УправильнымФ человеком, очень напоминает попытку поймать СнежногоЧеловека. Существует множество следов и множество показаний предполагаемыхочевидцев, но каждый такой след и каждое свидетельство запутывают поиски ещебольше, чем раньше. И, оглядываясь назад, я вижу столько признаков того, что непонимал как следует, что было по-настоящему важным.

На большом пустыре стояла заброшеннаяхижина. В ней почти ничего не было, кроме деревянного стула и сломанногописьменного стола, покрытого пыльюа— и нас, двух маленьких мальчикови одной маленькой девочки. Но это нас странно волновало, потому что мы были тамсовсем одни и, казалось, отрезаны от остального мираа— хотя мир был за дверью и окружалхижину со всех сторон. Охваченные этим любопытным чувством, мы уговорили другдруга раздеться и с удивлением рассматривали то, что обнаружилось. Мы пыталисьпонять зашифрованные сообщения, которые посылали нам наши чувства, но осталисьне удовлетворены робкими прикосновениями.

Мама каким-то образом узнала. Она всегдазнала. Стала задавать вопросы. Она не удовлетворилась моими испуганнымиотговорками. Каким-то таинственным и загадочным способом она все-таки добиласьот меня правды. Наконец, когда я, рыдая, признался, она сказала, что ужаснопотрясена. Она была холодной и сдержанной, а я был переполнен стыдом ичувством, что потерял единственную прочную опору своего мира. Только последолгих слез, которые я пролил, спрятав лицо в ее ладонях, я, наконец, обещалисправиться и вернул ее расположение, без которого не мог продолжать жить. Ябуду, я должен быть хорошим, правильным.

Быть УправильнымФ так важно, и так легкопотерять это свойство. Очевидно, быть правильным означает радовать учителей,быть Умаменькиным сыномФ. Ясно, что быть правильныма— значит не быть таким, какотеца— любящий, нослишком ненадежный, напивающийся всякий раз, когда он нужен нампо-настоящему.

Как-то в младших классах средней школы ярешил поменять цель: вместо того, чтобы быть правильным в школе, я решил бытьтаким же, как все, и сделка мне понравилась. Но вскоре я уже старался статьправильным бойскаутом, и это оказалось одним из способов быть правильным иодновременно быть частью группы. Знаки отличия и особые награды, и, наконец,звание советника лагеря подтверждали мою правильность. И мне нравилосьтанцевать и обнимать девочек, но я был осторожен и Уне пытался ничего делатьФ,потому что, очевидно, это было неправильно. Но я уступал искушению Упытатьсячто-то делатьФ. Только сам с собойа— с ужасным стыдом и постоянновозобновляемым и постоянно нарушаемым решением Убольше никогдаФа— я позволял ненадолго проявитьсясвоей неправильной, скрытой части. Я знал, как это плохоа— Унасилие над самим собой,одинокий порок, это ослабляет твой ум, это сделает тебя неспособным иметьдетейФ. Меня как следует учили.

Так продолжалось исследование. В некоторыхслучаях я получал подтверждения своей правильностиа— признания, звания, одобрение. Нотайное Я всегда должно былобыть спрятано, потому что я знал, что оно неправильное. Его следовалостыдиться, потому что оно сексуально, эмоционально и непрактично, потому чтооно все время хочет играть, когда я заставляю его работать, потому что емунравится мечтать, а не быть реалистичным. Два Я: одно постепенно становится все болеепубличным, другоеа—все более скрытым.

Депрессия кончилась с началом военногобума. Я женился на своей институтской подружке перед тем, как Гитлер вступил вПольшу. Высшее образование, вновь обретенная вера в свои силы и созданнаявойной потребность в психологах помогли мне достичь более высокого положения.Должно быть, я делал все правильно. И все же теневое, неправильное Я всегда было со мной.

Я получил степень доктора по клиническойпсихологии на волне послевоенного образовательного энтузиазма. Я преподавал вуниверситете и начал публиковать профессиональные статьи. С двумя коллегами мыоткрыли частную практику и посвятили многие часы на протяжении примернопятнадцати лет развитию наших знаний, техники и самоосознания. И непроизвольноя внес в свою жизнь бомбу с часовым механизмом.

Я обнаружил, что заниматься психотерапией— значит постепенновсе глубже и глубже проникать в мир людей, которых консультируешь, в мирсовершенно разных личностей. Сначала было достаточно одного сеанса в неделю,потом наша работа начала требовать двух, трех, четырех сеансов в неделю. Этоотражало наше растущее понимание того обстоятельства, что цели, которые мыпреследуем, — этосущественные изменения в жизни; силы, с которыми мы боремся, глубоко укоренены;работа по распутыванию паттернов, складывавшихся на протяжении всей жизни, кпрорыву к новым возможностям является самым грандиозным делом из всего, что я илюди, с которыми я работаю, когда-либо выполняли.

Увлеченность другими разнообразна: я встална путь, ведущий меня за пределы привычных отношений в моих попытках бытьоткрытым и искренним, в попытках вызвать изменения в других, в стремлении бытьбольшим целителем, чем один человек может быть для другого, иа— глубоко подо всемэтима— в попыткахпреодолеть расщепление в самом себе, помогая своим пациентам справиться с такимже расщеплением в них самих.

Так накапливались знания о человеческомопыте, и постепенно стала проясняться цена моей двойной жизни. Мои попыткиподелиться этим растущим пониманием дома были восприняты как хвастовстворастущими профессиональными успехами и не были оценены. Я обратился кпсихоанализу и провел многие часы на кушетке, пытаясь выявить своюдвойственность и избавиться от нее, пытаясь оправдать или скрыть ее. Анализкончился безрезультатно, двойственность стала еще болезненнее, чем раньше, ибольше, чем раньше, беспокоила мои мысли.

Груз этой двойственности сильнее всегодавил на меня дома, в семье. Это служило постоянным противоречием моейвозрастающей искренности с другими, и я чувствовал себя виноватым иотвергаемым. Я чувствовал, что в моем браке принимают только мое УправильноеФЯ. Поэтому конец былпредрешен. Мы действительно любили друг другаа— в той степени, в какойдействительно знали друг друга,а— и поэтому разрыв больно ранил нас обоих. Она была хорошей женой,насколько я могу об этом судить, а яа— хорошим мужем и отцом в своихсобственных глазах (очевидно, этот образ был искаженным). Но мы не могли большебыть вместе, во всяком случае, я не знал, как этому помочь. Как можно болеемягко, но все же с неизбежной жестокостью я расстался с домом на холме и соспутницей, с которой делил так много и с которой никогда не мог бы чувствоватьсебя целостной личностью. Я оставил двух взрослых детей, которых так мало знали которые так мало знали меня. Я пытался быть для них всем тем, чем не был дляменя отеца— финансовосостоятельным, известным и уважаемым в обществе,а— но я не знал, как быть с нимисамим собой.

Теперь наступило время перемен, времяисцеления и надежды на новую жизнь. Тайное Я больше не было тайным. Я нырнул в морестыда и обнаружил, что не утонул. В новых отношениях я постепенно осмеливалсяпоказать все больше и больше истинного Я и обнаружил, что меня принимают. Вновом браке я открыл, какой извращенной была моя потребность скрывать своювнутреннюю жизнь, насколько я принимал за нечто само собой разумеющееся своюотдельность. Но эта женщина разделяла мои убеждения и, как и я, ценила полнотуи поддерживала меня в моих попытках достичь целостности. Мы удочерили девочку,для которой я был намерен стать настоящим отцом, а не просто средствомматериального обеспечения. Мы вступили в союз еще с шестью семьями и переехалив другую область, чтобы попробовать жить более независимо и лучше поддерживатьдруг друга. И старое расщепление уменьшилось.

Оно прошло, излечился ли я от него Сталли я, наконец, УправильнымФ Нет, нета— ответ на оба вопроса. Оно непрошло; расщепление все еще со мнойа— хотя и значительно меньшее посравнению с тем, что было. Я исцеляюсь и открываю самого себя и исцеляюсьнемного больше. Я оставил попытки быть правильным; я хочу попытаться быть самимсобой.

__________

На протяжении всей этой книги я пыталсясформулировать одно фундаментальное послание. Мне кажется, самое важноепослание, какое я получил за все годы своей жизни и работы. Но им труднееподелиться, чем всеми остальными уроками, которые жизнь мне преподнесла. Яснова и снова обнаруживаю, что те, с кем говорю, имеют другую точку зрения нато, что важнее и значительнее всего. Этот фундаментальный жизненный урокнастолько крепко спаян с самыми привычными и знакомыми вещами, что на неготрудно указать и трудно различить его.

В этой главе, подводя итог тому, что ясчитаю самым важным из всего, о чем пытался рассказать, я хочу подчеркнутьзначение нашего утраченного чувства, внутреннего осознания, которое позволяеткаждому из нас жить более полно и с истинным пониманием своей уникальнойприроды. Я хочу поговорить о том, как важно это осознание для более подлиннойжизни, и еще я хочу поговорить о своем убеждении, что это утраченное чувствоесть прямой путь к наиболее глубокому постижению смысла бытия и Вселенной.Разумеется, все это высокие слова, но я верю в них буквально.

Попытка быть самим собой оказывается почтитакой же трудной, как попытка быть тем, чем я должен быть. Но постепенно этополучается все лучше и лучше. Все, кто приходил ко мне за помощьюа— Кейт и Хол, Дженнифер идругие,а— всетерпеливо учили меня. Я вновь и вновь видел, как жизнь человекапереворачивается, когда он начинает открывать для себя свое внутреннееосознание, начинает обращать внимание на свои собственные желания, страхи,надежды, намерения, фантазии. Так много людей делают то же самое, что делаля,а— пытаютсядиктовать то, что должно происходить, вместо того, чтобы открывать подлинныйпоток своих переживаний. Диктовать таким образома— это путь к смерти, которыйубивает спонтанность нашего существования. Только внутреннее осознание делаетвозможным истинное бытие, и только оно является единственным руководителем намоем пути к подлинной жизни.

Меня никогда не учили прислушиваться ксвоему внутреннему чувству. Наоборот, меня учили слушатьсявнешнегоа— родителей,учителей, вожаков бойскаутов, профессоров, начальников, правительство,психологов, наукуа—из этих источников я брал инструкции, как мне прожить мою жизнь. Те требования,которые шли изнутри, я рано научился рассматривать как подозрительные,эгоистичные и безответственные, как сексуальные (ужасная возможность) или какнеуважительные по отношению к матери (если не хуже). Внутренниепобужденияа— и сэтим, кажется, согласны все авторитетыа— являются случайными,ненадежными, подлежащими немедленному строгому контролю. Вначале этот контрольдолжны осуществлять взрослые, но если бы я был правильным человеком (вот оно,опять), со временем я смог бы сам выполнять функции надзирателя, как будтородитель, учитель или полицейский находятся прямо здесь (как оно и есть), вмоей голове.

Так что теперь, когда я стал пытатьсяприслушиваться к себе, так много станций подают сигналы одновременно, чтотрудно различить среди них свой собственный голос. Я бы даже не знал, что уменя есть этот голос, если бы тысячи часов, которые я потратил на выслушиваниесвоих пациентов, не продемонстрировали мне наглядно, что он существует в каждомиз нас, и наша задача вернуть себе это врожденное право внутреннего голоса,которое было частично или полностью подавлено. Так я пришел к убеждению, чтодаже у меня есть это внутреннее чувство, руководящее мной внутреннеезнание.

Все это очень хорошо, может сказатьчитатель, но разве эти люди, которых вы называете вашими учителями, не былиневротиками и серьезно неуравновешенными Только тот, кто не совсем в порядке,вынужден прибегать к столь интенсивной терапии или так бурно реагирует на то,что там происходит, верно В конце концов, мыа— большинство из наса— не настолько привязаны к своемудоктору, что думаем, будто весь мир рухнет, если мы останемся без него; мы неломаем мебель, не кричим, не делаем тех странных вещей, которые делали этилюди. Как вы можете переносить то, что узнали от этих людей, надругиха—здоровых

Pages:     | 1 |   ...   | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 |    Книги по разным темам