Книги по разным темам
Pages: | 1 | ... | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | ... | 21 | Спустя время я понял, что дело было конечно же не в самом Вите А. и не в его способности производить впечатление на людей. В тот день в его мастерской на улице Филатова нечто великое и необъятное прикоснулось ко мне, затронув в душе какую-то особую струну, которая до тех пор не была затронута и не звучала. В последующие годы этой струне было суждено звучать все громче и громче, и тогда я понял, что же именно взволновало меня в тот день в мастерской – это был вкус бучацкого посвящения, вкус реальности. Вкус той великой, неуловимой подлинности мира, которую трудно назвать и описать.
Ветер силы.
етом 1983 года мы с Виктором устроились на работу в археологическую экспедицию доктора Максимова, собиравшегося проводить раскопки в Зарубе – древнем городище между Монастырком и Зарубиной горой, расположенном напротив Переяслава на высоком, отдельно стоящем холме над большим оврагом, называемым в народе Довгим яром. Там, в Зарубе, мы провёли почти всё лето с небольшими перерывами для поездок в Киев.
Я поставил палатку под грушей на террасе горы над яром, неподалеку под другой грушей расположился Виктор. От входа в палатку была хорошо видна Зарубина гора, голубой залив перед ней, далёкий горизонт и бескрайнее небо. Груша давала прохладную тень, а её листья монотонно шелестели под ветром.
Внизу была тёмная глубина яра, заросшего деревьями, где журчал ручей. Там, на дне яра, не ощущался ни простор неба, ни жаркое солнце и казалось, что время остановилось – зелёный мир живой природы, не думающей и не действующей, а просто существующий в потоке бытия.
Лисиц, леви, ластвки люди Богдан-гор Антонич |
Работа в экспедиции начиналась в семь часов утра, было ещё прохладно и, чтобы согреться, мы активно копали шурфы и траншеи. Иногда ветер доносил далекий звук машины, едущей через поля, а временами можно было даже услышать, как где-то далеко за горами идёт из Канева утренний метеор, а потом заглушает двигатель и останавливается на пристани.
В половине десятого был перерыв на завтрак. Я не ходил есть и оставался на горе, сидя в траве. В то лето я специально приучал себя мало есть и у меня была норма – 100 граммов печенья в день и фрукты – абрикосы, вишни, шелковица. Ничего другого я не ел, физически работал на раскопках и чувствовал себя неплохо. Сначала ребята из экспедиции с сомнение отнеслись к моей затее, считая, что это дешевый прикол и на самом деле этот парень где-то в кустах тайно от всех есть сало. Но потом привыкли к этим странностям и не обращали внимания, а женщины даже усматривали в этом некую загадочность.
Обычно мы работали до двух часов дня. Жара к тому времени становилась нестерпимой и я раздевался, оставаясь в шортах из оборванных джинсов, тёмных очках и кирзовых сапогах. Виктор опять побрил голову и к середине лета она покрылась черным пухом длинной в полсантиметра, как у настоящего зэка. Любимым его занятием было ходить в жару в ватнике и сапогах. Так мы и лазили с ним по горам, поражая воображение пастухов.
После окончания работы мы бежали на берег, изнурённые от жары, в поту и пыли – и в воду. Кайф! А когда в жаркий полдень я выходил из воды на берег, передо мной в глубине яра была высокая тёмная гора, манящая своей тенью. Присев на песке у воды, я рассматривал окаменевшие раковины давно исчезнувших морей – а их на этом берегу под обрывами было немало. Прозрачная волна то переворачивала их, то оставляла лежать на мокром песке, и тогда снова их заливал свет яркого белого солнца, пекущего в спину.
Залл мене потоп, розчавить блим сонцем, Богдан-гор Антонич |
Во второй половине дня мы с Виктором часто ходили по берегу залива под Зарубину гору и там, лёжа на крупнозернистом зеленоватом песке, часами смотрели на небо, вспоминая осень прошлого года и тук трахтемировского посвящения; плавали в заливе и наблюдали за песчинками, текущими с обрыва или за облаками, медленно плывущие куда-то в синеве над бескрайним горизонтом.
По вечерам, когда зной спадал и красный шар солнца опускался за Днепр, можно было предаваться приятной болтовне в женском обществе у костра. А можно было подняться на край городища, откуда было хорошо видно, как над горизонтом горит заря своими неправдоподобно яркими красками отражаясь на гладкой вечерней воде.
Ночью мне нравилось вытаскивать из палатки раскладушку и спать под отрытым небом, созерцая звезды – звёзды над яром были бесчисленными, и временами одна из них срывалась и падала через всё небо, оставляя за собой медленно гаснущий светлый след.
В то лето я неожиданно почувствовал, что это место на склоне горы над яром является для меня в большей мере домом, чем уютная городская квартира или чем трахтемировская хата. В отличие от прошлого года, когда мы с Виктором облазили все горы и яры, сейчас мы почти никуда не выходили из Заруба, разве что на Зарубину гору купаться или вечером отправлялись иногда в Монастырок есть вишни. Хотя до Трахтемирова идти было не больше часа, мы не ходили туда ни разу, потому что в Зарубе присутствовало удивительное чувство, что здесь всё уже есть и привязанность к хате под ясенем ослабела. Когда сидишь под грушей, смотря на небо, в душе возникало странное чувство, что в этом мгновении уже присутствует всё, что было и то, что ещё только будет. И все далёкие дороги, и вечерний свет над Днепром, и каневская Чернеча гора, и бучацкие леса, и прозрачность вод, и тёмная синева неба, и светлое золото песка... Жаркий полдень и глоток холодной воды в тени под горой или из запотевшего глиняного кувшина в прохладе сельской хаты... И, наконец, – само чувство счастья, которое не может надоедать и утомлять. А если способно утомлять – значит, это не счастье. Потому что счастье – единственное в жизни, что не утомляет никогда...
Так шли дни, безмятежно и незаметно, как плывущие в небе летние облака, и счет им был утрачен. Экспедиция жила своей жизнью – ученые мужи спорили о древних черепках, молодое поколение пило вино у костра, завязывались быстротекущие романы и по ночам в кустах была слышна возня парочек. Мы же с Виктором в этой жизни не принимали участия – образ трахтемировского посвящения, познанного в прошлом году, не покидал нас, и наш интерес был направлен на одно – мгновение Великого Полдня, мгновение самой короткой тени...
В середине июля мы решили исполнить давний замысел – подобно древним монахам-отшельникам выкопать пещеру на склоне горы над развалинами Зарубского монастыря. Взяв топор и лопату, под каким-то предлогом мы откололись от компании и полезли на гору – а жара в тот день была нестерпимой. Наконец мы нашли то, что искали. В укромном месте рядом росли берест и дикая груша. Их ветви переплелись и образовали над склоном нечто вроде навеса, а корни могли удерживать грунт над входом. Обрубив несколько мешающих веток, мы начали рыть и к вечеру была готова небольшая пещерка. Потом мы наносили туда сена и в час полдня, когда от жары неохота было выходить из тени даже на берег, часто сидели под грушей у входа в пещеру, глядя на небо и разговаривая о разных эзотерических вещах.
Однажды мы услышали от пастуха рассказ об источнике, бывшем высоко над Монастырком, на Марковой горе. Трудно было поверить, что почти возле самой вершины горы мог быть родник, но пастух уверял, что это правда. Тогда мы решили отправиться на поиски источника и, пройдя через поле, оказались на Марковой горе с плоской вершиной, где росло несколько раскидистых старых маслин и полузасохшая дикая груша.
Рассказывают, что на этой горе когда-то давно жил козак Марко и там же он был похоронен. Над его могилой был насыпан курган, а на его вершине стоял Маркв хрест, вытесанный из песчаника. Сейчас этого креста уже нет, да и сам курган почти незаметен. От него мы и начали свои поиски, спустившись вниз по узкому оврагу, на дне которого виднелась синяя глина и ржавые камни. За поворотом яра в траве слышался плеск – из-под обрыва вытекал сильный ручей. Такого сильного источника мы ещё не видели в этих горах – видимо, это и было то самое джерело, про которое рассказывал пастух.
На следующий день мы взяли лопаты и решили расчистить родник. Через пару часов русло ручья было расширено, а сам источник обложен камнями. Потом мы не раз в жаркие дни, идя по душному полю, сворачивали в тенистый овраг, чтобы в час полдня выпить холодной воды.
Но вот настали странные дни – поднялся сильный ветер с востока, и тогда иной ветер, невидимый ветер начал свой танец во мне. Всё так же пекло солнце, ветер гнал пыль, а на возвышавшемся за полем холме, где стоял топографический маяк, отмечавший высоту +223,6, появились какие-то незнакомые люди. С лодки, приставшей на берегу в Монастырке, они выгрузили огромный ящик и потащили его на гору, обливаясь потом и остервенело ругаясь. Рядом с маяком они поставили большую палатку, выгоревшую до белизны, а рядом с ней антенну высотой метра четыре.
Мы копали землю, ветер нёс пыль и сверкало солнце. А возле маяка хлопала на ветру палатка и медленно вращалась антенна – и в полдень, и вечером, когда в небе горела заря и зажигались первые звезды.
Так и осталось неизвестным, что они делали на горе – занимались радиолюбительством, слушали электронные шумы космоса, или были просто шпионами. Через несколько дней эти люди незаметно исчезли и на вершине уже не было ничего, кроме обрывков изоленты, кусков провода и следов костра.
А ветер всё продолжал дуть, не переставая ни днём ни ночью. Этот ветер разбудил во мне странное настроение беспричинного счастья – может быть, именно его я и ждал... Оно приходило то по утрам – откроешь глаза, а над яром и над зелеными горами сияет яркая синева небес; то в звуках музыки, случайно найденной, когда крутишь ручку приёмника...
Утомленный горячим ветром с востока, после конца работы я сбегал на берег, где под белым песчаным обрывом бросался в прозрачную воду и жадно пил её, уходя в глубину... там переворачивался и медленно, с раскрытыми глазами всплывал вверх, глядя через воду как все ярче становится желтоватое пятно солнца. Мне казалось, что в это мгновение меня касается некая сила, разбуженная ветром с востока. С каждым глотком ты проникаешь всё глубже и глубже в меня... с каждым взмахом рук я погружаюсь все глубже и глубже в тебя.... А когда выходишь из воды в сверкающий свет темного полуденного солнца, становится холодно от ветра. Но это только на краткий миг – потом сворачиваешься, как зверь, на белом песке, осыпающемся с горы, и солнце сразу согревает. И ничего тогда не надо – только жгущее солнце, блеск света на воде и ветер с востока...
С каждым днём всё больше темнела кожа, уходила из тела влага, сменяясь аскетической сухостью; всё чётче проступали под кожей мышцы и рёбра, и просыпалась где-то в глубине странная сила, похожая на скрученную пружину. Так голод, зной, яркий свет и эфедрин сделали своё дело – сила, принесенная ветром с востока, вошла в меня.
А потом настал день, который запомнился мне больше всего. Третьего августа утром было объявлено, что сегодня мы поедем в Бучак, на Бабину гору. Этой поездки я давно ждал, ибо дух бучацкого посвящения всё сильнее и сильнее влёк меня. Доктор Максимов сел в кабину Урала, а мы с Виктором и остальной компанией полезли в кузов большого трёхосного грузовика.
Полевые дороги бежали под колёса машины, бил ветер в лицо, в кузове трясло и бросало в разные стороны, а мы впятером стояли, держась за передний борт; над головами у нас было высокое небо и впереди – сверкающее солнце. Казалось, что ветер с востока нарушил какое-то глубинное основание – и души, и самой реальности. И тогда весь мир пришёл в движение, став не имеющей конца дорогой. Может быть, именно ради этого мы с Виктором сидели всё время в Зарубе, никуда не выходя оттуда, чтобы потом в одно мгновение весь мир стал бесконечной дорогой, раскрывшейся перед нами.
По крутому спуску машина спустилась в село Бучак. Из-за заборов высовывались дети – наверное, их воображение поразила огромная машина и странная живописная компания в кузове. Проехав через село, освещённое ярким солнцем, мы стали подниматься наверх по дороге, ведущей между куполовидных гор, заросших лиственным лесом. Позже я узнал, что эта дорога вела на гору Виху – самую высокую точку бучацких гор.
Выехав из леса и миновав поле, машина по размытой дороге спустилась на берег, к Бабиной горе. Доктор Максимов стал осматривать остатки древнего поселения, а я поднялся на вершину горы и сел в траве, скрестив ноги. Там ко мне и пришло в первый раз то чувство, которое потом мне не раз приходилось испытывать здесь. Я не знаю, как назвать его – разомкнутость мира Бесконечность дали Вкус реальности Но это, несомненно, был дар силы.
После полудня мы обедали в тени грузовика. Доктор Максимов долго рассказывал про греческий остров Кос и про то, как две тысячи лет назад вино с этого острова везли по всему миру на кораблях в амфорах из розовой керамики, обломки которых, найденные сегодня под горой, были разложены перед нами на траве. Неторопливо тёк послеобеденный разговор, и так же медленно неторопливо плыли в небе летние облака, а я сидел, облокотившись спиной на колесо грузовика и смотрел на вершину горы, думая о том чувстве бесконечной дали, которое коснулось меня сегодня там.
Однако настало время возвращаться, и мы поехали обратно в Заруб. Снова неслись мимо желтые поля, машина то спускалась в низины, то поднимались на вершины холмов... Вот этот день и запомнился, как самый яркий из всего лета. Навсегда в памяти осталось чувство мира как дороги, чувство бесконечности и далекого пути; навсегда запомнилось яркое солнце и ветер, бивший в лицо; и как стояли мы в машине у переднего борта – справа от меня Виктор, а слева Макс; а дороги летели навстречу, как будто пути этому не будет конца.
Pages: | 1 | ... | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | ... | 21 | Книги по разным темам