Исследование

Вид материала

Исследование

Содержание С. Н. Мещеряков (Москва). Роман-парабола с историческим сюжетом в сербской литературе 1970-х годов Г. И. Нефагина (Минск). «Неоконченный стих о весне...» (судьба Федора Ильяшевича)

Подобный материал:

• Исследование машинописных текстов, 3773.04kb.
• Исследование рынков сбыта, 102.92kb.
• Великой Отечественной Войны. Данное исследование, 132.59kb.
• А. М. Степанчук Национальный технический университет Украины "Киевский политехнический, 245.12kb.
• Задачи маркетингового исследования. Укажите информацию, которую необходимо получить,, 20.78kb.
• I. Исследование влияния тренировочных нагрузок на изменение уровня физической работоспособности, 95.1kb.
• Слепнёв Андрей Геннадиевич исследование, 237.56kb.
• Исследование рынка, объекта рыночных исследований (курсовая), 15.53kb.
• Л. В. Шипова Саратов, сгу им. Н. Г. Чернышевского Исследование, 107.95kb.
• Буланькова Эдуарда Анатольевича исследование, 19.13kb.

С. Н. Мещеряков (Москва). Роман-парабола с историческим сюжетом в сербской литературе 1970-х годов

Высшие достижения романа-притчи или романа-параболы, где автор обращается к историческому прошлому, приходятся в сербской литературе на 60-е годы прошлого века, когда в свет выходят «Вторая книга “Переселении”« М. Црнянского (1962) и «Дервиш и смерть» М. Селимовича (1966). Однако и в 70-е годы роман-притча подобного типа сохраняет важные позиции в сербской прозе, либо прямо продолжая традиции предшествующего десятилетия (М. Селимович, Ч. Сиярич), либо существенно трансформируясь (Д. Ненадич), либо вступая в жанровый синтез (М. Марков). В 80–90-е годы ХХ века экзистенциальная проблематика в исторической прозе отступает на второй план, однако, обращения к аллегории, символу, сопоставление в рамках одного произведения различных временных планов продолжают сохраняться (М. Павич, Г. Петрович). Традиции философского осмысления судьбы человека и человечества на историческом материале, заложенные И. Андричем М. Црнянским в 20-е годы прошлого столетия, доказывают свою жизнеспособность. Можно утверждать, что собственно исторический роман в традиционном понимании, ставящий перед собой в качестве одной из важнейших целей знакомство читателя с историческим прошлым, или же роман вальтер-скоттовского типа оказались в тени, несмотря на плодовитость отдельных писателей (Д. Баранин). Вероятно, что устойчивый интерес к притче мог быть обусловлен как сближением Сербии в ХХ веке с европейской культурой, так и собственным стремлением сербских писателей осознать причины трагизма национальной судьбы и судьбы человечества в целом.

Обостренно драматическое видение действительности присуще как героям «Крепости» М. Селимовича (1970) – произведению, написанному, по словам самого писателя, в pendant «Дервишу и смерти» (1966), так и персонажам романа Ч. Сиярича «Царево войско» (1976). Их устремленности к решению философских и моральных задач подчинены и отказ авторов от конкретизации исторической картины, и подчеркнутая функциональность сюжета, и некоторая заданность самих образов. Однако сосредоточенность писателей на выявлении философских аспектов бытия парадоксальным образом сочетается с изображением жизни во всей ее сложности, а «модельная ситуация»оборачивается глубоким постижением национального боснийского характера. При этом у Селимовича в полной мере проявляется лирическое начало, а у Сиярича – ирония и гротескный отсвет.

Соединение этих противоположностей – яркая отличительная черта романа Д. Ненадича «Доротей» (1977), признанном в Сербии, по мнению читателей Народной библиотеки в Белграде, лучшей книгой года. Сохраняя традиционные жанровые признаки романа-параболы (подчеркнутый интерес к нравственно-философской проблематике, обусловливающий и определенный тип удаленного от жизни героя, и функциональность сюжета, и особый тип психологизма), «Доротей» Ненадича в то же время воспринимался как собственно любовный роман, опиравшийся в какой-то мере на традиции национальной исторической «романтической повести» (термин Й. Деретича). Не поднявшись, безусловно, до высот «Переселений» и «Дервиша и смерти», «Доротей» тем не менее удачно соединил в себе достоинства «высокой» и «тривиальной» литературы, что принесло произведению заслуженный успех у читателей и критики.

Жанровый синтез, одно из наиболее заметных отличий сербского исторического романа 1970-х годов, в полной мере проявился в двухтомном романе М. Маркова «Смутное время» (1976–1978), повествующем об исторических событиях после победы турок при Мохаче в 1526 году. Этот крупномасштабный роман с чертами параболы и эпопеи, включающий в себя элементы мифа и легенды фольклорного происхождения, свидетельствовал о соединении объективного и субъективного начал, традиций И. Андрича и М. Селимовича. Фольклорная тенденция, присущая сербской литературе, помогла М. Маркову, с одной стороны, передать дух времени и показать своеобразие национального характера, с другой же стороны, обращение к мифу означало и обращение к глубинам человеческого «я», столь важное для романа-параболы.

Усиление эпического начала, отмеенное в романе М. Маркова, нашло свое отражение и в произведениях Б. Петровича «Певец» (1–П,1979) и Э. Коша «По следам Мессии» (1–Ш,1978). В 1970-е годы рождается и сербский роман-эпопея («Время смерти» Д. Чосича).

В 1980-е годы в сербскую литературу приходит М. Павич и постмодернизм.

Г. И. Нефагина (Минск). «Неоконченный стих о весне...» (судьба Федора Ильяшевича)

Имя Федора Ильяшевича вошло в читательское сознание в 80-е годы ХХ века. Как и о других эмигрантах, о нем долго не упоминали в официальном литературоведении. А между тем его метафорическая поэзия, наполненная раздумьями о судьбе Беларуси, выраженными в новых, не свойственных классической белорусской поэзии формах, представляет собой заметное явление в истории белорусской литературы. Его судьба вместила в себя все события, которые происходили в Беларуси, его недолгая жизнь может быть сюжетом для большого романа.

Федор Ильяшевич родился в Вильне 17 марта 1910 года. Родители-белорусы из Пружан в годы Первой мировой войны были беженцами, нашедшими пристанище недалеко от Рязани. Здесь семья пережила революцию и гражданскую войну. Когда в 1919 году Ильяшевичи вернулись в Вильню, западная часть Беларуси оказалась под властью Польши. Несмотря на политику ополячивания, уничтожения всего белорусского, детей – Федора, брата Колю и сестру Нину – отдали в белорусскую гимназию – средоточие идей национального возрождения. Именно в Виленской гимназии учились будущие поэты Наталья Арсеньева, Алесь Сологуб, здесь преподавали Максим Горецкий, Аркадий Смолич. Здесь начинается поэтический путь Ильяшевича, с 1925 года публиковавшегося в журналах «Студэнцкая думка», «Беларуская нива», «Калосьсе», «Крыница». Национально ориентированный юноша принимал участие в распространении литературы возрожденческого характера, проводил беседы с крестьянами. За антипольскую деятельность в 1927 году он был посажен в Лукишки – печально известную тюрьму для политзаключенных.

Первый сборник «Веснопесни» вышел в 1929 году. Его стихи написаны в русле оптимистичной русской пролетарской поэзии с той же верой в силы молодости, с той же космичностью, с тем же жизнеутверждающим пафосом и напористостью.

Мы маладыя, мы ўдалыя,

Мы брацьця волі, сонца і дня!

Хай льлюцца песьні аб шчасьці і долі —

І болей сьмеху, больш жыцьця!

После гимназии Федор Ильяшевич продолжал учебу на историческом факультете Виленского университета. Национально-возрожденческая идея формировала его общественные и научные интересы. В 1936 году Ильяшевич защитил магистерскую диссертацию на тему «Типография дома Мамоничей в Вильне (1575 – 1622 годы)» (первая белорусская типография, благодаря которой вышли в свет и стали известными произведения белорусских писателей и общественных деятелей). Незадолго до этого он женился на невесте своего брата Николая, умершего от туберкулеза в 1934 году.

С 1936 года Ильяшевич работал преподавателем белорусского языка, литературы и истории в Виленской гимназии. Развивается его поэтическая деятельность – выходят сборники «Зорным шляхам» и «Захварбаваныя вершы», научное исследование о белорусском писателе Ш. Ядвигине.

В поэзии Ильяшевича 30-х годов возрожденческая идея по-прежнему доминирует. Хотя юношеский оптимизм еще не угас, еще сильна вера в обретение Беларусью самостоятельности и государственности, но все настойчивее начинают звучать в стихах элегические мотивы купаловской «Жалейки». Неоправдывающиеся надежды на освобождение Беларуси, далеко не счастливая жизнь под Польшей вызывали тоскливое настроение, повышенную рефлексию, обусловливали философскую направленность поэзии, попытку осмыслить роль поэта в жизни родины, его связь с корнями, драматизм положения национальной интеллигенции.

Я ня знаю – чаму я павінен

Сэрца ў вершах паліць без адчаю.

Адно цешыць мяне, што ў Краіне

Я ня першы ў песьнях згараю...

На место декларативной пафосности приходит лиризм, искренность, импрессионизм. Вероятно, ощущение некоторой скованности формой стиха привело Ильяшевича к прозе. В конце 30-х годов он пишет рассказы и повести «Песьні жыцця», «Сыпаліся вішнёвыя краскі», «Шопат зямлі», которые можно определить как стихи в прозе благодаря их лиричности, исповедальной интонации, непосредственному обращению к читателю.

В 1939 году с началом Второй мировой войны Западную Беларусь присоединяют к БССР. Многие поэты, сторонники национального возрождения, были репрессированы. Трагично сложились судьбы В. Жилки, Ф. Алехновича, А. Сологуба, были арестованы Н. Арсеньева, Н. Кравцов, Г. Ширма. Ильяшевич избежал ареста. Он не хотел служить ни советскому, ни немецкому режимам, искал возможность третьего пути в обретении белорусами свободы и самостоятельности. Он переехал с семьей в Белосток (тогда белорусский город), где при немцах возглавил Белорусское объединение, стал редактором газеты «Новая дарога». Объективно получалось, что он сотрудничал с оккупантами, хотя все его усилия были направлены на осуществление белорусского возрождения. В первой половине 40-х годов заботы редактора по изданию газеты вытеснили творчество. Поэт почти не писал вплоть до выезда на Запад в 1944 году.

Следующий этап жизни Ильяшевича связан с лагерем для перемещенных лиц Ватенштат, в котором жили белорусы. Именно здесь в удручающе трудных условиях возрождалась национальная культурная деятельность. Белорусы продолжали усилия по сохранению национальных культурных традиций, созданию белорусских литературно-художественных альманахов, развитию белорусской литературы. Здесь была белорусская школа и гимназия, церковь, медпункт, белорусский комендант и своя полиция. В лагере Ф. Ильяшевич проводил огромную организационную, культурную и воспитательную работу. Он преподавал родной язык и литературу, много сделал для создания скаутского движения, редактировал выходившие газеты и журналы «Шляхам жыцця», «Беларускі скаут», «Скаут», «Юнак». У него даже было прозвище Старый Скаут. Бывший комендант лагеря С. Ковш в воспоминаниях писал, что Ф. Ильяшевич был духовным отцом скаутов, «он формулировал идеологию белорусского скаутского движения, умел согласовать теорию скаутинга с лагерной практикой, не позволял отклоняться от цели – Бог и Отечество».

В лагере праздновались национальные и религиозные праздники, для которых Ильяшевич писал сценарии, пьесы для самодеятельного театра («Ночью», «Новогоднее приглашение», «В купальскую ночь»). Человек открытой души, предельной искренности, Ильяшевич с благоговением относился к другим поэтам и писателям, о чем говорят его статьи о Н. Арсеньевой, М. Богдановиче, Э. Тетке, М. Седневе.

Ф. Ильяшевич был членом литературного объединения «Шыпшына», организованного в лагере Регенсбург Юркой Витьбичем. На страницах одноименного альманаха он постоянно печатался под разными псевдонимами – С. Залужный, М. Дальний, Старик, Старый Скаут, Л. Искра.

Семья Ильяшевича осталась в Польше, где и сейчас живет его дочь Марыля Марлич. Поэт испытывал тоску, одиночество, ностальгию. В письме к Ольге Тополе – поэтессе, прозаику, женщине, несколько экзальтированной, но любившей Ильяшевича, он признавался: «Сейчас на сердце пусто, нудно! И потому я временами пью, как-то по-есенински, до болезненного бреда. У мяне никого нет здесь. Я один, один...» В это время Ильяшевич записывал в тетрадь в черной обложке стихи, рассказы, просто размышления. Эта тетрадь только недавно была найдена в архиве Юрки Витьбича и еще не стала в полной мере достоянием литературоведов.

Основное настроение, которое господствует в Черной тетради, – это «жизненная слякоть», бездорожье, тучи-тени. Ильяшевич – лирик, способный передать тончайшие оттенки чувств, выразить мгновенное впечатление.

Отношения Ольги и Ильяшевича – сюжет трагического романа. Встретились два одиночества, но так и не смогли обрести свое счастье. И дело не только в их личных чувствах, но и в положении изгнанников, неприкаянных скитальцев, не видевших будущего. Ольга, убедившись в том, что Ильяшевич не разделяет ее чувства, решила вернуться на Беларусь. Ее последнее письмо Ильяшевичу поражает искренностью и драматизмом: «Федор! Дорогой, самый лучший! Итак – окончено. Мы даже не друзья, как сказали Вы... Какая сумасшедшая боль... Ничего нет, кроме этой боли..И я иду, Федор... Иду туда.. Что бы ни ожидало меня. Прощайте! ...Мое сердце разрывается от боли... Федор, я хотела Вам быть лучшим, искреннейшим, преданнейшим другом.. Я люблю Вас больще, чем можно любить... Вы – моя жизнь!» Ольга летом 1948 года вернулась в Белоруссию, где была арестована, и дальше следы ее потерялись. Федор Ильяшевич осенью этого же года погиб в автомобильной аварии. Предчувствие скорой и ранней смерти проскальзывало в его стихах, драматизм которых был обусловлен невозможностью счастья на чужбине, ощущением невозможности возвращения.

Мо таму абарваўся напеў,

і журбою туманяцца вочы...

Недакончаны верш аб вясне

недасьнёныя сны апаўночы...