Вера и Правда. Это идеи или эпидемии

Вид материала

Документы

Содержание Пока не выросла крапива Липовый цвет Записи Маняши в тетради Если придется устраивать пир, не нужно ничего покупать, глядишь: дал Бог — всего и дома в избытке.

Подобный материал:

• После Французской революции вера в силу чистого разума идеал просветителей, чьи идеи, 1959.93kb.
• 1. Наука: разум или вера?, 1528.22kb.
• Свободный киллер: Новая вера-новый мир, 152.84kb.
• Пьеса «На дне» вершина драматургии Максима Горького. Центральная идея пьесы спор, 21.45kb.
• Ясперс К. Философская вера, 583.87kb.
• Оправдание красотой Дмитрий Салынский, 482.23kb.
• Концепция жизненного цикла товара и конкурентные стратегии фирмы. 12 Решения об отдельных, 782.69kb.
• Два человека выходят вперед. Сержант, почесав затылок: Хорошо, а остальные пешком пойдут, 44.12kb.
• Тема № Товарная политика, 263kb.
• Тесты по теме: «Раннее средневековье», 40.1kb.

Глава двадцатая

ПОКА НЕ ВЫРОСЛА КРАПИВА


«Входить со всеми зубами и волосами в эту жизнь,

и выходить без единого зуба и волоса».

Война и мир. Лев Толстой


Большой белый крест и черная колонна, завершающаяся раскрытым Евангелием и крестом – символы запрещенных в те времена обществ, сыгравших в судьбе этой обрубленной ветви Нарышкиных роковую роль. Они ушли из жизни, так и не узнав истинной тайны масонов. И над их могилами – крест и Евангелие.

Но была и другая ветвь. Помогая обездоленным друзьям, Михаил не мог не помочь перед кончиною своею и ближайшим родственникам. Часть состояния переводит он Сергею Нарышкину, кузену, по его просьбе, дабы тот мог уплатить многолетние долги отца, объявленные неожиданно при чтении завещания.

Сергей Юрьевич проживал скромно в старинном деревянном поместье. Светскую жизнь не вел. Занимался более хозяйством, нежели балами и приемами, как другие его царственные родственники Нарышкины. Еле сводил концы с концами, особенно после реформы и отмены крепостного права 1861 года. Оставшиеся дворовые люди терпели его по силе привычки. Он слыл дикарем и в свете, поскольку считал единственно правильной книгою «Домострой». Не смотря на пристрастия к порядку многовековому, сам себе же противоречил: возлюбленную супругу Ольгу сильно баловал и нежил. Зато сына Илью пытался приучать к хозяйству. Ежедневно заставлял переписывать страницы из любимой книги.

Возможно, делал он это все в пику кузену Михаилу Михайловичу, оставившему им перед кончиною хоть и небольшие, но необходимые в те времена средства для поддержания имения. С одной стороны был он ему сильно признателен. С другой – сердился на себя за это. Не любил Сергей Юрьевич помощи и поддержки со стороны кого-либо. Хотел быть самостоятельным. И в тоже время не считал себя виноватым за долги отца. Тихо поругивал за бестолковость, за невозможное благородство и необъяснимую доброту Михаила. Часто восхищался порядочностью его супруги Лизы. С ненавистью и презрением отталкивал из своей жизни все, что было связано с революциями и брожениями в обществе. Обжегшись на молоке, он дул на воду. И каждый раз, когда при разговоре с соседями заходила тема масонства, Сергей вскакивал и демонстративно закрывал уши.

- Нет! Нет! Нет! Ни к чему хорошему веяния Запада никогда не приводили Россию! Я уважаю Государя и царскую фамилию. И слышать ничего не желаю о бунтах и переустройствах общества! К черту вольных и невольных каменщиков! Слишком это больно! Слишком больно, господа!

Не смотря на видимую позу, он держал двух пудренных ливрейных лакеев в чулках и башмаках и регулярно выписывал передовые номера журнала «Современник» с 1862 года, запрещенные цензурой.

В 1868-69 годах вышли первые экземпляры «Войны и мира» Льва Толстого. Сергей Юрьевич выписывал в особую тетрадь все о кружках богатейших своих родственников Нарышкиных: « Три кружка: графа Растопчина, Валуева и Нарышкина. В третьем кружке Нарышкин рассказывал о заседании австрийского совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов». «На первом месте между двух Александров – Беклешева и Нарышкина, посадили Петра Ивановича Багратиона. Триста человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее – поближе к чествуемому гостю».

Также жадно перечтя все о причине гибели брата - масонах, и подумав, что слишком откровенно автор призывает особенно во второй его части к утопичной идее всеобщего братства, за которую пострадал кузен Михаил Михайлович, Сергей Юрьевич Нарышкин с самозабвением жег роман в печи. А за ним и все остальное, что приходило им из Москвы под именем Льва Толстого.

Он сжигал Толстого по утру, с радостью думая, что в этот солнечный зимний день велит запрячь пару лошадей и повезет Оленьку с Ильей кататься. Он сжигал книги, плюясь, перечитывая вслух то, что бросал в печь, не обращая внимания на возражения супруги:

- Сережа! Но ведь так нельзя! Роман Толстого – это прелесть! Там Наташа Ростова! Там Болконский! Такая любовь! Ах! И эта фраза: «Когда говорят о солнце, видят его лучи!»

- И Наташа твоя каменщица! И Балконский масон! А Пьер Безухов – тот вообще махровейший массонище! Вот читай: «Имел продолжительный поучительный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А.. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя неизрекаемое, имеющее значение ВСЕГО». Тьфу! Гори синим пламенем! Вот чепуха какая, и этот Граф Остерман-Толстой сам их и принимает в ложу!

И снова Ольга просила его остепениться, и снова Сергей Юрьевич находил то, что его особенно раздражало в откровениях Пьера Безухова, который поехал в романе «за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена»:

- «Науки человеческие все подразделяют – чтобы понять, все убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке ордена все едино, все познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает муркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, дух святой, он»… - цитировал он то, что сжигалось, возмущаясь, - И это сейчас возводится в ранг Гения! Тьфу! Ересь какая! Тьфу!

- Сережа-Сережа! Ты принимаешь опять все близко к сердцу!

- А как не принимать, Оленька? Как не принимать? Сначала они подбивают лучших, и заметь, преданнейших дворян России выйти против монархии на Сенатскую площадь. Потом они отменяют крепостное право! А что дальше они хотят? Пустить в наши дома тех самых крестьян, которых называют братьями? Чтобы брат Иван напился из наших подвалов наливки и угадил двор? Как можно ровнять их и нас? Правильно матушка Петра I Наталья Кирилловна Нарышкина, - царица, жена царя Алексея Михайловича позволила молодому Петру своему разогнать бунт стрельцов! Петр хоть и мал был, да сам своею рукою…

- Ни при ребенке же будет сказано! – взмолилась Ольга, указав на вошедшего незаметно в каминную десятилетнего Илью.

- Пусть слушает! В нем течет гордая кровь Нарышкиных! А, значит, и Петра! Так вот, я хочу напомнить вам моменты истории, - продолжал жечь в огне вырванные листки из книги Толстого Сергей Юрьевич, - Помнишь, как свою собственную взбунтовавшуюся сестру велел поместить Петр  в одной из келий монастыря города Звенигорода? Вот такой же развеселой зимою, как эта! А стрельцов, помогавших ей, повесили. И стужа была. И сильный ветер. И замороженные трупы стучали ей в окна. Они висели долго. Чтобы несостоявшаяся царица прочувствовала всю горечь своего поражения. И не смела более никогда даже помыслами выступать против Петра!

- Так зачем же книги то сжигать? – уже не так рьяно защищала исчезающие в огне тома его супруга.

- А затем! Что слово – это главное! От слова произрастает как благость, так и беда.

От Декабрьского восстания, где Мишель пострадал, на каторгу отправлено 100 лучших дворян! А сколько они могли сделать для России! Но и пусть вечно благодарят Государя, что он мягок! От бунта против Петра было казнено в один день двести человек! Все были обезглавлены топором. Послушай, что пишет очевидец казни Иоганн Георг Корб: «На пространной площади, прилегающей к кремлю, были приготовлены плахи, на которые осужденные должны были класть головы. На следующий день сто пятьдесят мятежников проведены были к Яузе. Говорят, что царь Петр I лично отрубил мечом головы восьмидесяти четырем мятежникам, причем боярин Плещеев приподнимал их за волосы, чтобы удар был вернее. Казаки, участвовавшие в этом мятеже, были четвертованы и после того посажены на позорный кол, для того, чтобы все знали, какая казнь ожидает впредь тех, которые, побуждаемые беспокойным духом, решатся на подобное дерзкое преступление. Пяти другим, имевшим более коварные замыслы, отрублены сперва руки и ноги, а потом и головы»…

- Ужас какой! – вздохнула Ольга.

- А свергать власть, по твоему как? Правильно? – не унимался Сергей, - Рубить! Рубить бунты под корень, пока не выросла крапива, можно через нее переступить и не обжечься! Вот ты, Илья, если бы вдруг так произошло, и единственным наследником царского трона ты оказался. И против тебя произошел бы бунт. Что бы ты сделал? Казнил бы стрельцов? Или миловал, чтобы завтра они тебе же самого и четвертовали? Казнил бы? Спрашиваю? Казнил бы?

Подросток покраснел, как маков цвет, боясь встревать в полемику взрослых. Ему было всех жаль. И Петра, и стрельцов, а более декабристов и дядю Михаила Нарышкина, и его супругу тетушку Елизавету, которая всегда баловала его подарками.

- Я не знаю, - наконец тихо вымолвил он. - Я бы не допустил, чтобы все ссорились. Я бы миром…


Глава двадцать первая

ЛИПОВЫЙ ЦВЕТ


Слезы капали на каменную лестницу. Звонко отдавалось детское ангельское эхо этих падающих слез. Маняшу заперли в погребе перед Рождеством, прямо в новом шелковом платье с белыми атласными лентами. Пудовый купеческий замок вздрагивал с той стороны двери, когда малышка билась о ее дубовые доски.

- Сашурочка! Душечка моя! Ангельчик! – пугаясь одинокого капания слез, кричала Маняша старшей сестре, барабаня в дубовую дверь, краснея от унижения и обиды, - выпусти! Я никогда! Никогда! Слышишь ты меня? Никогда не буду брать твои щипцы!

Но сестра давно ушла в свою комнату. Лампа, брошенная ею вслед непокорной сестрице, опорожнилась от керосина. И фитилек погас.

И даже не от страха, а от возмущения, девушка выпрямилась. Огляделась среди кромешной темноты, и потрясла угрожающе пальчиком в сторону двери:

- Вот вернется папенька из столицы, достанется тебе на орехи за самоуправство!

В погребе, выложенном массивными бревнами и кирпичным полом, было темно, сухо, но прохладно. Солнце никогда не прогревало уютную многовековую пыль, слежавшуюся по углам и у бревен, спрессовавшуюся, каменную, теплую и мягкую на вид. Маняша нащупала спички. Запалила свечу. Размазала по щекам остатки горючих слез. Угрюмо посмотрела по сторонам. Они с сестрой всегда боялись только одного места в поместье – вот этого огромного черного подпола, который и выбрала Саша местом наказания.

Чего только в нем не хранилось! Вздыхали под гнетом капуста и рыжики. На крючьях висели связки лука и чеснока, вяленые окорока. Десятилитровые бутыли с залитой водою клюквой и брусникой. Пылились бочки и бочонки, кадки, банки, лари, короба с надписями самого папеньки. На леднике в нижнем северном месте отдыхало сало и молодое питье, приготовленное для всей челяди к праздничному ужину. И Маняша хотела верить, что долго злиться на нее Сашура не станет: выпустит наконец. Пытливый ум, забыв страх, позвал ее на исследование тайных лабиринтов склада. Очень скоро она ориентировалась в нем, как в своем флигеле. Вот здесь хранится брага. Там – свекла, морковь и репа. В отдельном укромном месте – гора отборного картофеля. За кованой решеткой – полки с бутылками дорогих вин. Но все это мало интересовало девушку. По крайней мере, меньше, чем орешки в сахаре, на которые она очень быстро наткнулась. Насытившись вдоволь, Маняша выяснила, что на склад вело 8 дверей. Все они оказались заперты, кроме одной – в подземный ход. Но, пройдя немного по этому ходу, Маняша обнаружила новую запертую дверь и возле нее еще один довольно объемный склад, покрытый мужицким овечьим тулупом. Рядом стоял новый деревянный ларь, набитый доверху разными мешочками муки, круп и приятно пахнущих трав. Она стала читать надписи на мешочках: «Мята», «Сушеная земляника», «Зверобой», «Липовый цвет», «Укроп»…

Разглядывая кучу высушенных дубовых и березовых веников, Маняша увидела котомку с посудой и старый сундук. Не долго думая, она, отодвинув котомку, пробралась к сундуку через связки веников, подняла кованую щеколду. И ахнула! Под крышкой уложенные аккуратно в прошлогодние стружки многоглазо запереливались в свете свечи круглые стеклянные шары!

Всех женщин в первую минуту парализует блеск, стекла или алмазов – не важно! Глаза Маняши с восторгом перебегали от игрушки к игрушке, не успевая за руками, зарывшимися в ворох новогодних сокровищ. Тут были флажки, сделанные из красочных открыток с лицами ангелов, маленькие блестящие табачной бумагой звезды, пьеро в розовом сценическом костюме, балеринка в коротком платьице, чукча в унтиках, длинные продолговатые сосульки, костюм белки, который надевала она на постановку папеньки в прошлом году, всевозможные гирлянды и украшения, короче – целый сундук настоящего детского счастья!

- Ах! – вздохнула девушка, – какая прелесть этот Новый год!

Глубоко вздохнув и вдруг совершенно потеряв интерес к игрушкам, она вернулась к своей лестнице. На всякий случай постучала еще раз в дверь. Поняла, что и эта попытка бесполезна, еще раз глубоко вздохнула и, чтобы не соскучиться, стала от двери считать – где и сколько всего на складе хранится продуктов у ее батюшки: в общих помещениях, в арках, в альковах, под арками и по коридорам…

Прошло часа четыре, не меньше! О ней забыли, судя по всему. Маняша замерзла. И то! Легкое платьице совсем не грело! А свеча таяла быстрее, чем хотелось бы! Пришлось пойти к подземному ходу и надеть на себя овечий тулуп. Но и это не помогло согреться.

Сдвинув брови, Маняша начала представлять в перспективе, что находится над чем. Ах! Как хорошо, что учила она геометрию! И по черчению успевала на отлично! Ведь все в подвале оказывается просто. Кирпичные стояки – это фундаменты печей и каминов. Если ледник – северная сторона, значит, светлица бабы Оли на юге!

Взяв пустую керосиновую лампу, она сняла с нее стеклянную колбу и стала долбить лампой, как негодной железякой по кирпичам трубы бабыолиной комнаты, поминутно крича:

- Ба-а-а! Ба-а-а!

Наверху зашлепали тапки, послышались далекие голоса: судя по всему, давно не встававшая с постели баба Оля, подняла дворовых девок на поиски своей любимой внучки.

И через пять минут обе сестры были у кабинета папеньки. Сашура – уже уложенная к празднику своими английскими щипцами в ярко красном бархатном платье, пошитом специально для ее талии, с белоснежными кружевами у воротника и на запястьях. И Мария – лохматая, заплаканная, в грязном шелковом порванном «буше» и овечьем тулупе, пахнущим кислой капустой.

- Ждите тут, – мягко произнесла баба Оля, снимая с Маняши тулуп, – папенька с вами говорить желает.

Дверь отворилась. Приказчик Никодим, причесанный на прямой пробор и зализанный для блеска репейным маслом, выходил из кабинета спиной вперед, низко кланяясь и приговаривая:

- Покорнейше, покорнейше благодарю, барин Илья Сергеич!

- Не стоит, брат. Ты ведь как родной в поместье, все делаешь во благо нам. И должен быть вознагражден. Да, постой, вернись еще. Тут вопрос непростой. Маша! Саша! Подите сюда!

Дочери робко ступили на толстый ковер. Приказчик стоял подле них, склонившись в почтении перед хозяином:

- Слушаю-с.

- Апчхи! – чихнула Маняша и хлюпнула носом.

- Александра! – очень серьезно спросил отец, – зачем ты заперла сестру в подвале? Там же холодно. А если бы она простыла? Видишь, уже чихает!

- Я ей тысячу раз говорила: не бери мои щипцы! А она берет! И кукол своих накручивает! Вон сама, как замарашка! Ей что в руки попало – то пропало!

- Неправда! – горячо перебила ее Маняша. – Я взяла то только на минуточку, чтобы попросить бабу Олю мне такие же купить! Я нисколько не хотела кукол нукручивать!

- А вот и хотела!

- А вот и нет! – чихнула Маняша. – Вот и правду говорю, если чихаю, – апчхи! И я не замарашка! А очень даже аккуратная. Я в подвале испачкалась.

- Да посмотри на себя! Батюшка! Посмотрите на нее!

- Так. Замолчите обе. Никодим! Как ключи от замка в подвал попали в руки к Саше?

- Они-с, барин, висели возле двери, но их никогда никто не посмел бы взять, зная, как вы строги… – теряя уверенность, произнес приказчик.

- Хорошо-с, Никодим, пошли в подвал Агафона за липовым цветом! Агафон!

- Так, кончился, барин. Не надо Агафона посылать!

- Как же кончился? Мы и не расходовали его.

- А давеча болела игуменья соседского монастыря, так я им пожаловал по их просьбе.

- Так и весь цвет и отдал?

- Так и весь и отдал, – поклонился приказчик.

- Нехорошо-с, – вздохнул барин, – ой как нехорошо-с. Тогда малину приготовь.

- Папенька! Я знаю, где липовый цвет есть! – вдруг осмелела Маняша.

- Где? – удивился отец.

- Там, в подвале. Когда идешь по подземному ходу, у двери. В ларе таком новом из сосновых досок. Там много всяких мешочков, а на одном из них написано «Липовый цвет»! Там еще старый сундук с новогодними игрушками…

- Как с игрушками? Никодим? Ты же сказал, что…

Приказчик побледнел. Барин быстро оценил ситуацию.

- Никодим! Я зарплату тебе за год выдал?

- Да-с, выдали-с, барин.

- Положь на стол!

- Да как же-с, благодетель? Путает что-то барыня! Нет там ничего-с!

- Вот и посмотрим! Агафон! Пантелеймон! Живо ко мне! Маняша! Еще раз в погреб пойдешь, покажешь, что и как.

- Да, батюшка!

Крупные темные мужские фигуры заслоняли темноту подвала, но Маняша больше не боялась его таинственной прохлады. Александра же, несмотря на свое любопытство, осталась с керосиновой лампой у входа, светя спустившимся внутрь.

- Так, говоришь, липового цвета у тебя нет для моей дочери? Пшел вон, негодяй! – разглядывая награбленное свое добро, припасенное для увоза с заднего двора, горько произнес барин. - Пшел вон!

- Помилуйте! – упал приказчик в ноги, захлебываясь в слезах. - Не гоните! Дети у меня мал мала меньше. Ради них пекусь! Не выгоняйте перед Рождеством! Христом! Богом прошу!

- Нет на тебе креста! Нет в тебе Бога! Уходи добром, а то сдам в тюрьму!

- Помилуйте, барин!

- Милую! – рассердившись вконец, помещик схватил первый попавшийся веник и начал охаживать приказчика, прогоняя прочь. – На тебе, подлец! Негодяй! Я доверял тебе, как себе, вор проклятый!..

Маняшу отпаривали и отогревали до глубокой ночи. А утром отец позвал ее снова в свой кабинет, но на этот раз одну, без сестры.

Маняша узнала сундук, извлеченный из подвала. Открытый на свету он выглядел еще торжественнее и праздничней.

- Мне помощь твоя нужна малая, – хитро начал отец издалека.

- Нарядить елку?

- Нет. Не елку, - отец заходил по комнате, собрав брови на переносице, как делал всегда, когда решал какой-нибудь сложный вопрос.

- Сколь там бочек с капустою было, помнишь?

- Пятнадцать в большом зале. И две под аркою. Но на них белый налет. Затухли они.

- Две под аркою бочки? Да еще и затухли? Вот мошенник, вот негодяй! – загорячился снова отец, но взял себя в руки... – Ну, ладно. А связки лука сочла ли, нет ли?

- Сочла. Двадцать одна с четвертью.

- Двадцать одна с четвертью, – проверил по домовой книге отец, – правильно. Я ведь говорю с тобою, не потому что ты старшая, и не потому, что младшая. Ты будешь хорошей хозяйкою, если захочешь.

- Я не хочу быть кухаркою, тятенька! – возразила Маняша. – Я на отлично успеваю и буду артисткой!

- И думать забудь! Нет, милая. Быть хозяйкою в доме не каждому дано. А у тебя есть косточка. Есть такая жилка. Приметная ты. Что еще в подполе приметила? Что понравилось? Что не так?

- Орешки в сахаре грибами пахнут. Их бы надо убрать наверх.

Отец засмеялся. Подошел к дочери.

- А теперь садись. И пиши, Маняша. Мне отлучаться надо. А тебе, не глядя на возраст, быть во главе поместья. Видишь ли. Никому доверить я его не могу. Понимаешь ли меня? Поддерживаешь ли?

- Это трудно?

- Очень трудно с одной стороны, а для тебя легко будет. Ты к этому способная, я вижу. Ну, вот тебе новая кожаная тетрадь. Она и будет твоя первая Домовая книга. И перо бери. И чернильницу. Пиши, родная, пиши, золотце. Вот уеду я. А тебе останется за хозяйством глаз держать. Не даром. Я тебе деньги буду откладывать. И немалые. Но об этом потом. А сейчас ты понять должна вот что. Записывай:

Он стал диктовать, время от времени заглядывая в старинную книгу с названием «Домострой», но, очевидно, меняя слова, чтобы они были понятны дочери и подходили для уклада их поместья.


***

Так раз за разом заполнялась тетрадка. А Маняша превращалась за домашними заботами в барыню Марию одну из лучших хозяек того времени. Сестра ее Александра быстро вышла замуж за отставного генерала. А Марию настойчиво сватал Иван Попов.

Записи Маняши в тетради

«Еду мясную и рыбную, и всякие пироги и всякие блины, и всякие каши и кисели, и всякие блюда печь и варить, — тебе совсем уметь готовить и не надо. На то и есть кухарка и челядь. Зная и вот еще что: когда хлебы пекут, тогда и одежду стира­ют, так в общей работе и дровам не убыточно.

А когда хлебы пекут, того же теста надо велеть отложить и пироги начинить; и если пшеничный пекут, то из обсевков велеть пирогов наделать, в скоромные дни – со скоромной начинкой, какая случится, а в постные дни – с кашей, или с горохом, или со сладким, или репу, или грибы, или рыжики, или капусту, — что Бог подаст, все в утешенье! И всякую бы еду, и мясную, и рыбную и всякое блюдо, ско­ромное или постное, ты сама бы умела служку научить приготовить.

И это знала бы также: как делают пивной и медовый, и винный, и бражный, квасной и уксусный, и кислощанный, и всякий припас повар­ской и хлебный, и в чем что готовить, и сколько из чего получится. Если все это будешь знать благодаря стро­гости и наставлениям и своим спо­собностям также, то все будет споро, и всего будет вдоволь в поместье.

Хмельное питье должно находиться в погребе на леднике, для особых случаев под особым присмотром, дабы челядь не добралась и не наделала чего худого. Все, что в погребе – должно быть в тайне от слуг и служанок, и даже от поваров. Они должны знать лишь части из того, что есть. И брать из погреба только под твоим присмотром. Но никаких тайн от меня. Тайком от меня питья, и еды, и поделок, и по­дарков разных не просить ни у кого, и самой не давать, и ни­чего чужого у себя не держать без ведома, во всем советоваться, пока не встанешь на ноги.

Следи и напоминай мне, чтобы вовремя все было припасено: и рожь, и пшеница, и овес, и греча, и толокно, и вся­кие запасы, и ячмень, и солод, горох и конопля; и в пост всякие яства, сменяясь, каждый день пусть разное гото­вят кухонные девки со слугами; и семья сыта и доволь­на, и гостя накормим без убытка. А если надо будет какой-то постной еды, пусть готовит повариха масло конопляное, и крупа вся должна тут быть, и мука, и всякие пи­роги, и разные блины, и сочни, и рулеты, и всякие каши, и лапшу гороховую, и цеженый горох, и похлебки, и кундумцы, и вареные, и сладкие ка­ши и яства — пироги с блинцами и с грибами, и с рыжиками, и с груздями, и с маком, и с кашей, и с репой, и с капустой, и с чем Бог послал, или орешки в сахаре, или сдобные пироги.

А у хорошего барина все припасено вовремя; так, рыбу свежую купив, иную прикажет солить, иную вялит, иную проваривает, иную мелкую сушит, какую и в муку истолчет и в постные щи прикажет подсыпать, если нравится, а то и в постные дни готовит для гостей и для себя, раз уж свежей рыбы нет; а еще на столе редька, хрен, капуста, крепкий рассол и разные овощи, какие Бог послал, и икра, и рыба вяленая, и сушеная, и вареная, и уха из вяленой и копченой, и вареной рыбы и всяких потрохов, и су­шеных немецких сельдей, и из снетков, а еще и в рассоле, и в пирогах, и в каше, и в овощах — и всякой снеди, всякой постной еды у доброго барина много. И все то Бог послал в дом, ничего такого на рынке не купишь.

А брусничная вода, и вишни в патоке, и малиновый морс, и всякие сладости, и яблоки, и груши в квасу и в патоке, и пастилы, и левашники - и для себя, и для гостя, и больному всегда есть, если вовремя припасены. И травы должна хозяйка знать какие когда собирать, и нужные ягоды. Если же стра­дающему, и больному, и роженице, и заезжему че­ловеку что даст хозяйка, великая за то награда от Бога. А которой рыбы нет в запасе, или запас из­держался, возь­ми бочку осетрины, или бе­лужины, или сельдей, или какой-нибудь рыбы, или осетрины купить: тогда с рубля пяти алтын недодашь. Если не будет чего в запасе, а для гостя или себе понадобится что купить, того на рынке не сыщешь, да если и доста­нешь не в пору, - и тебе втридорога, и радости нет.

А у добрых хозяев смышленых и разумных, у рассуди­тельных людей годового всякого припасу и пожитков каждый бы год во всяком хо­зяйстве собиралось: питья, и яства, и хлебные, и жирные, и мясные, и рыбные, и вяленые, и суше­ные, и малосольные, и ветчина, и солонина, и су­хари, и мука, и толокно, и иной запас, и мак, и пше­но, и горох, и масло, и конопля, и соль, и солод, и хмель, и мыло, и зола, и всякий запас, какой можно впрок запасать и при хранении не сгноить. Если в каком году не уродилось что или дорого, тогда тем запасом хозяин проживет как даром, да еще не­счастному да больному, да бедному ссудит чего и поможет, кому как удастся. А чего в дешевую пору припасено в изобилии, при дороговизне мож­но и продать, так что выходит — и сам ел да пил даром, и денег опять дома: доброго хозяина или хозяйку никогда и ни в чем недостаток не прихватит. Старый же запас можно держать по мно­гу лет, если он не портится.

В огороде преж­де всего укрепить ограду, чтобы в огород поместья ни соба­ки, ни свиньи, ни куры, ни гуси, ни утки, никакая скотина не могла зайти ни с чужого двора, ни со своего, тогда яблоням и всяким растениям урона нет, да и от соседей никаких упреков — всегда тво­ей скотине ход перекрыт от тебя, а их скотине — к тебе. Также и двор был бы везде огорожен креп­ко и тыном заделан, и ворота всегда прикрыты, а к ночи заперты, да собак держать сторожевых, и слу­ги бы охраняли, да и самим слушать в ночи.

Огород же всегда бы был за­перт, а кому поручено, тот бы всегда охранял его, сторожил днем и ночью. Когда ж по весне гряды копать и навоз возить, так навоз зимой запасти, а перед посадкой дынь парниковые гряды готовить, да всякие семена заводить у себя и, посадив и по­сеяв разные семена и всякие зерна, вовремя их поливать и укрывать, сберегая всегда от мороза, а яблони обрезать, выбирая сушняк, черенки наре­зать и делать прививку к стволам, и гряды с посе­вами пропалывать, и капусту от червя и от блох охранять, и обирать их, и стряхивать; а возле тына, вокруг всего огорода, где крапива растет, насеять борща и с весны варить его для себя понемногу: такого на рынке не купишь; а тут всегда есть, и с нуждающимся поделиться Бога ради, а если разрастется, то и продать, обменяв на другую заправку.

А коли насадить капусты и свеклы, и они созреют, то листья капустные можно сварить, а станет капуста овиваться в кочан, да еще и густо, то велеть девкам, постепенно отсекая, тоже варить; ли­стьями же, их обламывая, кормить скотину. В ту же пору, до семой осени, борщ нарезая, сушить, он всегда пригодится и в этот год, и позднее, и ка­пусту в течение всего лета варить, и свеклу, по осе­ни же капусту солят, солят огурцы, а летом есть дыни, горошек, морковь, огурцы и всякий овощ, а коли Бог послал и больше чего уродилось, то еще и продать. А за садом постоянно следить лично, чтоб от дерева до дерева расстояние было в три сажени, а то и боль­ше, тогда яблони растут большими, зерновым и овощам на грядах не мешают, а как разрастутся гу­сто на деревьях ветви, уже ничто на земле не рас­тет, насеять тогда борщу, все-таки всегда какой-то урожай.

А падалицу с яблонь и то, что поспело, из огурцов и дынь, и всяких овощей, вовремя бы пе­ребирать, что съесть или сберечь, а что и в запас оставить или засолить, яблоки же и груши заквасить, или залить их патокой, ягодным или виш­невым морсом; а в дешевую пору и грибы сушить, грузди и рыжики солить, и всякий овощ на хране­ние оставить, а то и продать что, — и все бы то было сохранено; а семена хорошо бы всякие у се­бя заводить, ибо от них прибыль велика: чего на рынке не купишь, а у тебя излишек, ты и продашь.

А в марте сварив переварки ячневой да подсытив, да и обыч­ное пивцо велеть сделать можно; а медку разварить к празднику и впрок сохранять во льду, засечь в нем медок и мартовское пивцо. Если же настанут праздник, или именины, или свадьба, или рождение, или по родителям память, или случится гость неожи­данный, или приезжий, или званый, или важный гость, или игумен честной, тотчас же из бочки од­ной в пять оловянных чаш меду нацедить, или, смотря по объему, в бочонки малые; запасы мус­ката в мешочке держать, а гвоздику в другом ме­шочке, а в третьем мешочке всякие благовонные травы: липовый цвет, зверобой, землянику; и все то, в печи заварив, в оловянные чаши разлить или в бочонки, в вино горячее, добавив вишневого морсу, и малинового — чаши две, а од­ну готовой патоки; так одним махом и выйдет шесть медов для гостей, да вина два, да вишневого морсу, да два пива, — и все из чана, где варит, по чашам разлить; всем кто так с запасом живет, всегда все в запасе и никогда перед гостем не стыдно.

Если придется устраивать пир, не нужно ничего покупать, глядишь: дал Бог — всего и дома в избытке.

Наказывать ключнику, ка­кую еду в мясоед отпускать, на кухню для хозяина и для домашнего употребления, и для гостей, а ка­кую — в постные дни. О напитках также нужен хо­зяйский наказ ключнику, какие напитки подно­сить господину и какие — госпоже, и семье, и го­стям. Ключнику наказывать, как че­лядь кормить каждый день, переменяя чаще: хлеб решетный, щи да каша с ветчиной жидкая, а иног­да и крутая с салом, и мясо, если будет к обеду, в воскресенье и в праздники иногда пироги, иногда и кисель, а иногда блины или иная какая еда; на ужин – щи да молоко или каша, а в постные дни – щи да жидкая каша, иногда с вареньем, когда и супчик, когда печеная репа, да в ужин – иногда и капустные щи, толокно, а то и рассольник или ботвинья, по воскресеньям и праздникам к обеду какие-нибудь пироги, или густые каши, или овощи, или селедоч­ная каша и что Бог пошлет. Да на ужин еще капу­ста, рассольник, ботвинья, толокно.

А женкам, че­ляди и девкам, и ребятишкам то же, да и рабочим людям также, но с прибавлением остатков со стола господского и гостевого, а лучших людей, которые торгуют, кого с собой сажаем; те же, кто подает, когда гости едят, вдобавок после стола доедают блюда из столовых остатков.

А в погребе, и на ледниках, и в подвалах хле­бы и калачи, сыры и яйца, сметана и лук, чеснок и всякое мясо, свежее и солонина, и рыба свежая и соленая, и мед пресный, и еда вареная, мясная и рыбная, студень и всякий припас съестной, и огур­цы, и капуста, соленая и свежая, и репа, и всякие овощи, и рыжики, и икра, и рассолы готовые, и морс, и квасы яблочные, и воды брусничные, и ви­на сухие и горькие, и меды всякие, и пива на меду и простые, и брага. А сколько чего в кладовой поставлено, и на леднике, и в погребе, — все то чтобы было сосчитано, да в книгу каждый день занесено, сколько ушло и сколько осталось. Да было бы то все и чисто, и на­крыто, и не задохнулось, и не заплесневело, и не прокисло.

Все бы те непочатые и початые сосуды стояли с рассолом да пригнетены дощечкою да камнем тяжелым, а огурцы и сливы, и лимоны, также в рас­соле были бы, огурцы же под решеточкой придав­лены легонько камешком, и плесень всегда счищать и доливать рассолом. Какой же рассол запахнет тухлостью, его велеть сливать, да свежим дополнять, под­солив. Ведь, если что из засоленного не в рассоле стоит, то верхний ряд сгниет, а если еще в небреженье — то и испортится; а летом все это еще и льдом обложить, а сушеное мясо на время велеть выве­шивать; да и рыбу, лишь только запах появится, также, промыв, вывешивать.

А если рыба любая и мясо соленое вялены, велеть вывешивать их по весне, и как только обветрилось, значит, поспело, тогда со стропил собирать да переносить в сушильню и что хорошее, то развесить, а прочее в кучу класть; а рыбу красную завернуть в рогожи, вяленую разло­жить по полкам, а пареную – в корзины, но чтобы ветер обдувал: какую как нужно, так и хранить...

В житницах, и в закромах, и в сушильнях все запасы такие просматривать, по какой-то причине подмо­чило, или завяло, или сырое, или затхлое, или за­плесневело, или слеглось, тогда, разложив все, на солнце пересушить или в печах, а что испортилось, то раньше съесть, или взаймы давать и милостыню и нуждающимся, если же слишком много, то и про­дать; все же, что свежо, сухое и хорошо сохрани­лось, хранить и дальше.

А напитки всякие, и меды, и пива, и морсы, и вишни в патоке, яблоки и гру­ши в патоке и в квасу, и брусничная вода также, были бы в бочках обложены льдом, так полными и хранить.

Если какие напитки стоят неполными, дополнить их до краев и в лед поставить; если же какое пи­тье тронулось, скисло или заплесневело, так его по малым сосудам разливать и быстро пускать в дело, а какое посвежей, — дальше хранить и держать полным.

А яблоки и груши, и вишни, и ягоды — все бы были в рассоле, а плесень счищать и, под­сластив, доливать, что как нужно; да и на леднике питье и еду только полным, льдом обложив, хра­нить, тогда не испортится …»