Вера и Правда. Это идеи или эпидемии
| Вид материала | Документы |
СодержаниеДева мария Историческая справка Из письма г-жи Нарышкиной к матери Историческая справка |
- После Французской революции вера в силу чистого разума идеал просветителей, чьи идеи, 1959.93kb.
- 1. Наука: разум или вера?, 1528.22kb.
- Свободный киллер: Новая вера-новый мир, 152.84kb.
- Пьеса «На дне» вершина драматургии Максима Горького. Центральная идея пьесы спор, 21.45kb.
- Ясперс К. Философская вера, 583.87kb.
- Оправдание красотой Дмитрий Салынский, 482.23kb.
- Концепция жизненного цикла товара и конкурентные стратегии фирмы. 12 Решения об отдельных, 782.69kb.
- Два человека выходят вперед. Сержант, почесав затылок: Хорошо, а остальные пешком пойдут, 44.12kb.
- Тема № Товарная политика, 263kb.
- Тесты по теме: «Раннее средневековье», 40.1kb.
ДЕВА МАРИЯ
ДЕТИ ДВОЕВЕРИЯ
Глава девятнадцатая
ОТРУБЛЕННЫЕ ВЕТВИ
Не уставать! И не уставая долго глядеть в изменяющееся за окошком возка все, что уже по представлению Москвы и Петербурга не являлось Россиею: великие бескрайние земли суровой Сибири, предгорья, горы, реки…
Весна началась не теплым объятием солнца, первого солнца, скинувшего неуютность зимних облаков Московии, а тогда, когда мать благословила ее в дорогу родным душевным рукопожатием и мягким прикосновением щеки. Вся жизнь разделилась надвое – до и после этой весны. Весна продолжала вылупляться вербами по берегам Казанки возле Казанского Кремля, зеленеть пробивающимся подорожником на скалистых разрушенных временем хребтах Урала, встречать пьяным солнечным ветром Восточной Сибири и Забайкалья. Из весны в весну, из сытости и богатства Высшего Света – в лагерь каторжников через всю страну необъятную пришлось проехать, не уставая, не потеряв силы Духа до гольцов главного хребта, спуститься в седловину. Встретить этап, с которым идут пешком через всю Россию офицеры-декабристы Черниговского полка. Она дарит им слова утешения, снабжает деньгами.
Бесконечно длинная весна выдалась у Елизаветы в 1827 году. Двадцать третья весна ее жизни. Она выехала за мужем, осужденным по четвертому разряду после декабрьского восстания на 8 лет каторжных работ. Она представления не имела о его причастности к подготовке восстания в Москве.
В 1824 году Елизавета Петровна вышла замуж за полковника Тарутинского пехотного полка Михаила Михайловича Нарышкина, человека светского, богатого и знатного. Он был членом Союза Благоденствия, затем Северного общества. В начале 1826 года последовал приказ о его аресте…
Волконская и Трубецкая находились уже в Чите. Собралась и Нарышкина.
Она прошла те же преграды, что и остальные жены декабристов.
Комитет министров, по инициативе царя, принял постановление, по которому «невинная жена, следуя за мужем-преступником в Сибирь, должна оставаться там до его смерти». Правительство, как указано было в журнале Комитета министров, «отнюдь не принимало еще на себя непременной обязанности после смерти их дозволить всем их вдовам возврат в Россию». Таким образом, после истечения срока каторжных работ жены декабристов, добровольно последовавшие за ними в Сибирь, до конца дней своих должны были оставаться там на поселении. Они обязаны были оставить в России своих детей, «а дети, которые приживутся в Сибири, поступят в казенные заводские крестьяне».
Женам осужденных практически всем было не многим более двадцати, но они держались с удивительной стойкостью. Когда Волконской сказали: «Подумайте об условиях, которые вам придется подписать», она ответила: «Я подпишу их, не читая». И Елизавета, заглядывая в окно на высокие весенние облака, думала именно об этом, ведь она прочла все! Все! А что, если Бог позволит ей еще иметь детей? Что будет с ними?
Первая дочь ее умерла еще до осуждения мужа. Елизавете говорили врачи, что она - последняя обрубленная ветвь на этом древе, но Нарышкина надеялась на чудо. Надеялась, и когда в Иркутске местный губернатор И.Б. Цейдлер стал всячески ее увещевать отказаться от своего решения, становилась каждый день на колени перед киотом, просила Иисуса о помощи…
Впереди показалось река Читинка, озеро Кенон, а подле него - Чита – маленькая деревня, возле которой выстроен окруженный частоколом Читинский острог.
Елизавета отложила молитвенник, попросила кучера подъехать прямо к этому ужасному частоколу, в щель она разглядела осужденных в кандалах и цепях. И жадные глаза отыскали Михаила.
- Мишенька! Мишель! – раздался срывающийся на фальцет отчаянный крик.
И Михаил Нарышкин, повинуясь этому голосу, бросился к частоколу, не веря своим ушам, узнавая и не узнавая любимый голос Лизы.
Кандалы на нем звенели. И сам он в тюремной одежде был так страшен в этот миг, что, увидев его совсем рядом с собою, Елизавета Петровна потеряла сознание…
***
Их было одиннадцать жен, разделивших судьбу декабристов и добившихся разрешения у царя на добровольную ссылку в Сибирь. Правдами и неправдами женщины получали право свидания со своими мужьями. В Читинском остроге они брали стулья и садились возле частокола, заглядывая на осужденных. А, когда их перевели в Петровский завод, некоторые смогли поселиться прямо в комнатах заключенных. Хоть и были они сырые, без окон и ветер гулял из угла в угол, но ни за что не смогли бы променять эти часы счастья воссоединившиеся сердца.
- Знаешь, что Поля Анненкова рассказывала? – смеялась тихонько Лиза, чтобы охранники не услышали их разговоров в коридоре, - Станислав Романыч то, Лепарский как отреагировал тогда на ее письмо?
- А что она писала?
- Как и Муравьева: прошение родным прислать ей детского белья! Наш комендант был очень смущен, когда узнал, что они беременны. Он ведь обязан читать наши письма! Знаешь, что он сказал, их возвращая? – тихонько по-доброму смеялась Лиза мужу в плечо.
- Что?
- Он промямлил, запинаясь и в большом смущении: «Но позвольте вам сказать, сударыни, что вы не имеете права быть беременными!» А потом, чтобы успокоить добавил: «Когда у вас начнутся роды, ну тогда другое дело!»
- Он право очень мил! Тюремщик, а тоже вишь, человек!
Эту ночь никто не должен был потревожить. И они всласть могли, наконец, наговориться и при потушенных свечах.
- Расскажи, милый, зачем тебе было вступать в это общество? – зашептала вдруг Лиза под завывания забайкальского ветра. Она заглядывала в его темные сосредоточенные глаза. Она никогда не задавала ему этих вопросов, но сегодня решилась. – Разве плохо было нам там, в Москве? Почему ты пошел против власти? Мишенька? Почему?
- Понимаешь, Лизанька, все люди братья, им надо помогать.
- Да, как же братья, Миша? Как же братья? Все люди разные. Один обладает талантом и стремлением сделать что-то для лучшей жизни. Вот возьми к примеру, Николя Бестужева. Он готов весь талант свой по крупицам раздарить-раздать. Он пишет акварели и портреты и пейзажи. Он мастерит обувь. Он… Иной – только берет от жизни! А третьему нужна плетка! Нашего Сеньку дворового сколько не бей, все норовит украсть! И могила его не исправит!
- Это другое! Ты пойми, милая! Это – другое! Это высокое предназначение ордена, нашего братства! Мы хотели свободы для всех! Равенства! Понимаешь?
- Не понимаю. Зачем свободы? Какое такое предназначение ордена заставило тебя так рисковать?
Михаил долго шепотом рассказывал ей о масонах. Как он вступил в их тайное общество, которое было теперь закрыто, разогнано и запрещено, о Питерской и Московской ложе, о гробах и черепах, о перчатках и фартуках. О кресте и Евангелие. О вере в Бога. О риторе, посвятившем его в семь ступеней храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1). скромность, соблюдение тайны ордена, 2). повиновение высшим чинам ордена, 3). добронравие, 4). любовь к человечеству, 5). мужество, 6). щедрость и 7). любовь к смерти.
- Миша-Миша! Ради чего все это? Какие перчатки? Какие фартуки? Я ничего не понимаю! Ради чего повиновение? Ради смерти? Я могу понять скромность, добронравие, мужество и щедрость. Но все остальное?
- Лизанька! Оставим это.
- Я хочу понять. Помоги мне!
- Хорошо, согласился Михаил, сейчас я процитирую тебе Толстого, который принимал меня в этот орден когда-то, я заучил его слова наизусть: «Целью и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая человеческая сила не может извергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека, до нас дошедшего, от которого таинства, может быть судьба человеческого рода зависит. Но как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся, в-третьих, исправлять и очищать весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире»!
- Мир – да! Мир нужно и должно исправить. Он так жесток! Но ты? Какие в тебе могут быть недостатки? Помнишь Лорер написал тебе «у тебя теплая и высокая душа»! Он еще говорил мне что «только недостойный человек не может быть другом Нарышкина» и всегда называет тебя «человеком с примерной душою»! А Розен всегда говаривает, что, получив совершенно светское образование и блестящее воспитание, ты сохранил скромность, кротость…
- Полно, Лиза, ты слишком добра ко мне. Мне над собою еще много нужно работать, чтобы быть достойным великой тайны.
- Это тайна должна быть достойна тебя! Я действительно так думаю! – Лиза приподнялась на локте, чтобы лучше видеть его трепетное лицо, обращенное к ней, - Я переписывала для родных Оболенского его письмо, послушай, что он о тебе пишет. Нет, ты послушай!
Лиза соскочила с постели, развернула возле свечи нужный листок, исписанный мелким почерком Оболенского, прочла:
- Вот здесь он пишет об уважении к тебе «которое возбуждают его добрая симпатичная фигура, его кроткий, тихий нрав, его стремление к добру, его верность в дружбе». Вот! – закончила победоносно Лиза, укладываясь рядом и гладя плечи Михаила. И снова спросила: - так что это за важное такое таинство масонства? Можешь ли ты мне это объяснить? Или это просто повиновение неизвестно кому и неизвестно зачем?
Михаил молчал.
- Ты узнал это таинство?
- Нет, Лиза, но узнаю.
- А, если не узнаешь?
Михаил только молчал теперь, глубоко вздыхая. И Лиза опять спросила:
- Ты прости, дружочек, что я спрашиваю тебя об этом. Я верно, не должна сомневаться в правильности твоего решения. Но…
- Нет-Нет! Кто как не ты? – он в исступлении стал целовать ее руки с частотой ударов своего сердца. И Лиза слышала эти удары и поцелуи не позволяли задать еще один, последний вопрос, но она спросила:
- Скажи, душа моя, если бы ты знал все заранее, если бы ты…
- Я бы поступил точно также, - перебил ее Михаил, - все в руках Божиих, Лизонька, все в его руках!
Историческая справка
Елизавета Петровна Нарышкина (урожденная графиня Коновницына) происходила из прославленного дворянского рода. Коновницыны вели отсчет своей истории от боярина Андрея Ивановича Кобылы, родоначальника царствующего рода Романовых, а также дворянских семей Шереметьевых, Колычевых, Лодыгиных и др. Потомок Андрея Кобылы в пятом колене, Иван Семенович Лодыгин, по прозвищу Коновница, дал начало фамилии "Коновницыны". Трое Коновницыных были стольниками Петра I.
Особенно прославил свой род отец будущей декабристки, герой войны 1812 года, Петр Петрович Коновницын. Он принимал участие в большинстве военных кампаний, которые вела Россия в конце XVIII - начале XIX века, участвовал в боях при Островне, Смоленске, Валутиной горе. "Военная энциклопедия", изданная в XIX веке, сообщает: "5 августа он защищал в Смоленске Малаховские ворота, причем был ранен, но до вечера не позволил сделать себе перевязки и одним из последних оставил город". Дивизия под его командованием покрыла себя славой на Семеновских (Багратионовых) флешах в Бородинской битве.
Коновницын обладал способностью в высшей степени важной для полководца: умением говорить с солдатами и вдохновлять их на подвиг отваги и самопожертвования.
После отступления русской армии из-под Москвы он состоял дежурным генералом при М.И. Кутузове и был одним из лучших его помощников.
В 1815 году Петр Петрович был назначен военным министром, в 1819 году - директором военных учебных заведений, после чего ему был пожалован титул графа.
Воспоминания современников сохранили и донесли до нас обаятельный образ русского генерала. Коновницын отличался благородством, был чужд всякой интриге, пользовался огромной любовью в подчиненных ему войсках.
Любовь к Отечеству и высокое понятие о чести передал Петр Петрович своим детям. Два его сына стали декабристами. Дочь Елизавета была единственной дочерью и любимицей в родительском доме, получила прекрасное образование, обладала остроумием, хорошо музицировала, пела, имела способности к рисованию. Ее приняли ко двору, она стала фрейлиной императрицы. А потом вошла в плеяду русских женщин, украсивших историю отечества подвигом любви и бескорыстия.
***
Целыми днями Елизавета Петровна переписывала письма политических заключенных, потому что им было запрещено писать на родину. Письма жен тоже проверялись, но не так тщательно. Еще занятием Елизаветы, у которой так и не случилось детей, было небольшое хозяйство, которое развела она возле своего дома. Из семян, присланных матерью, на огороде в небольшой оранжерее росли цветы, овощи и даже дыни.
Как писали историки, Елизавета Петровна обладала сложным, не очень общительным характером, при первом знакомстве могла показаться гордой и высокомерной, но товарищи по изгнанию смогли по достоинству оценить скрывающиеся под этим доброту, самоотверженность, стремление помочь в беде.
"Единственная дочь героя-отца и примерной матери, она в родном доме значила все, и все исполняли ее желания и прихоти. В первый раз увидел я ее на улице, близ нашей работы, - в черном платье, с талией тонкой в обхват; лицо ее было слегка смуглое с выразительными умными глазами, головка повелительно поднята, походка легкая, грациозная", - пишет Андрей Розен.
"Нарышкина была не так привлекательна, как Муравьева. Она казалась очень надменной и с первого раза производила неприятное впечатление, даже отталкивала от себя, но зато когда вы сближались с этой женщиной, невозможно было оторваться от нее, она приковывала всех к себе своей беспредельной добротою и необыкновенным благородством характера", - писала Полина Анненкова в своих мемуарах.
Сама о себе Елизавета Петровна писала: "Начиная с двенадцатилетнего возраста, я имела свою собственную комнату, это является обстоятельством, которое, на первый взгляд, кажется маловажным, но оно сформировало мой характер и подготовило его к тем кризисам, которые я пережила в течение своей жизни. Я привыкла сосредоточивать свое внимание на самой себе, иметь собственную волю, иметь собственное мнение..."
***
Более всего нравилось Елизавете наблюдать меняющиеся сопки Забайкалья. Ах! До чего ж были они хороши! Еще не успевал сходить снег, они покрывались багульником и целебный воздух кедра, перемешанный с этим удивительным цветом розово-лилового кустарника, разливался в пади меж сопок. Затем из земли появлялись вперед травы фиолетовые крупные колокольца невиданных подснежников на пушистых ножках, названных бурятами сон-травою. А далее к лету, природа, казалось, хотела залечить душевные раны, нанесенные изгнанникам. Лиза просыпалась от неудержимого запаха любви, который распространяет дикий шиповник в конце мая! Долина становилась вдруг солнечной! Это цвели небольшие, но часто растущие желтые ирисы. Их сменяли на следующий же день те же коротконогие ирисы, но фиолетовые, затем голубые, белые. Потом цвет и запах снова менялся полностью. Зацветала белыми барашками медуница. Ближе к болотистым местам можно было увидеть китайскую сирень – тоже низкорослые цветы с запахом сирени и всех пурпурных оттенков. В середине лета падь покрыта была невестами – довольно крупными белыми цветами с прозрачно-белыми нежными лепестками. Огромное количество цикад и саранчи с разноцветными крыльями перелетало со стрекотом с цветка на цветок. И сначала Елизавета пугалась этих вездесущих насекомых, затем привыкла к ним так же, как мы привыкаем к ласточкам, вьющим гнезда под нашими крышами.
Она собирала и заготавливала впрок лечебные травы: пижму, тысячелистник, зверобой, ромашку, чабрец, выкапывала из тайги луковицы безумно красивых лилий: желтых, алых, тигровых, оранжевые купальницы и царские кудри и высаживала их возле дома. Ее садик был самым красивым.
Более всего ее удивляли крупные фиолетовые ромашки, появляющиеся в конце осени, каких не видела она никогда в России. Но может быть, даже не так они, как постоянное солнце, не смотря на время года. Оно долго стояло в зените. И Елизавета старалась как можно дольше находиться на свежем воздухе, поэтому была смуглой.
Осенью 1832 года заболела ее подруга Саша Муравьева. Скорее всего, она сильно простудилась. Но ее тоска по родным, по утраченному, сломили ее более, чем здоровье. Она начала угасать. Многие несчастья обрушились на бедную Александру Григорьевну. Сначала она переживала разлуку с тремя маленькими детьми, оставленными в России, вскоре жестоким ударом явилась смерть младшего сына ( к ее отъезду из Петербурга ему было всего несколько месяцев), тяжело перенесла она кончину матери в 1828 году и горячо любимого отца в 31-ом. Наконец, глубочайшим горем для нее была гибель двух ее дочерей, родившихся в Петровском заводе в 30-ом и 32-ом годах, до последнего дня жизни она оплакивала смерть этих младенцев, умерших у нее на руках.
Силы ее угасали. Здоровье делалось все хуже. Приходил Пущин, читал ей еще и еще раз стихи Пушкина, что передала она ему. Посещали другие декабристы. Часто бывал Бестужев. В последние дни Александра была окружена вниманием и заботою друзей, но не смотря на это 22 ноября она скончалась.
Это была первая смерть в большой казематной семье за шесть лет. Николай I специально держал преступников в одном месте, «дабы они не могли распространять свои пагубные для общества идеи», а теперь, не смотря на завещание Муравьевой похоронить ее прах рядом с отцом, наложил на прошении резолюцию: «совершенно невозможно»!
Из письма г-жи Нарышкиной к матери
«Бренные останки нашей милой г-жи Муравьевой были преданы земле; вы хорошо понимаете, что мы испытывали в этот миг. Все слезы были тут искренни, все печали – естественны, все молитвы пламенны. Она обладала самым горячим, любящим сердцем, и в ней до последнего вздоха сохранился самоотверженный характер; характер матери, любящей своих детей. Поговорив с мужем, расставшись со всеми окружающими и исполнив свой христианский долг, она почувствовала сильное желание проститься с маленькой дочерью, спавшей в своей комнате; много раз она спрашивала, не проснулась ли та, и все удерживалась, чтобы даже на мгновение не нарушить ее покой; наконец, не смея поднять от сна ребенка, чтобы поцеловать его в последний раз, она попросила принести какую-нибудь вещицу, которую малютка часто держала в руках, - няня подала ей куклу; чтобы скрыть свое волнение, она пошутила немножко над нарядом, в который куклу облачили в этот день, и попросила поместить ее так, чтобы все время видеть. Сознание ее полностью сохранялось, и она уже задолго предчувствовала свой конец. Все последние годы страшно истощили ее силы, она была очень слаба, хотя ничем особенным не болела, и организм не имел сил вынести осложнение опасной болезни, внезапно унесшей ее. Она страстно любила мужа и детей, и чувство ее было так сильно, что она никогда не могла быть спокойной, имея столько объектов горячей любви. Разлука с семьей и двумя дочерьми была для нее в последний день так же мучительна, как и в первое мгновение, и именно эти печальные события последних семи лет ее жизни унесли ее так рано».
Историческая справка
Бестужев делал гроб для умершей Муравьевой и участвовал в постройке склепа по собственному проекту. Остальные впали в какое-то зимнее оцепенение. Реже на лице можно было увидеть улыбку. И уж совсем реже звучал смех. Как сказал один из декабристов, неугасимая лампада у гроба Муравьевой служила в мрачную ночь «путеводною звездою для путешественников, приближающихся к заводу».
В конце 1832 года истекает срок каторги для Нарышкиных. Со слезами на глазах они прощаются с дорогими людьми, остающимися здесь, и отправляются на поселение. Местом поселения назначен небольшой сибирский городок Курган. В тридцатые годы девятнадцатого столетия он имел 2 каменные церкви, три улицы, уездное училище. Здесь не было ни общественного собрания, ни клуба, ни публичной библиотеки. В Кургане Нарышкины покупают и ремонтируют дом. В 1834 году Михаил Михайлович получает 15 десятин земли и с жаром начинает заниматься сельским хозяйством. С родины ему присылают несколько лошадей, и он заводит небольшой конный завод.
Дом Нарышкиных становится культурным центром, куда стекается все просвещенное население. Здесь читаются новые книги и журналы, только что присланные из России, проходят диспуты по вопросам истории и философии, звучит музыка, слышится пение хозяйки, аккомпанирующей себе на фортепьяно.
"В прошлую пятницу мадам Нарышкина устроила для нас прекрасный музыкальный вечер; у нее большой талант, она превосходно исполняла "Обедню" Бетховена, некоторые арии Россини и различные итальянские пьесы. Курган пользуется репутацией сибирской Италии, но этот вечер справедливо заслуживает ему это имя", - писал декабрист А.Ф. Бригген в марте 1837 года.
Будучи состоятельными людьми, Нарышкины оказывали всевозможную помощь населению города и его окрестностей. "Семейство Нарышкиных было истинным благодетелем целого края. Оба они, и муж, и жена, помогали бедным, лечили и давали больным лекарства за свои деньги... Двор их по воскресеньям был обыкновенно полон народу, которому раздавали пищу, одежду, деньги", - писал друг Нарышкиных, декабрист Н.И. Лорер, живший вместе с ними на поселении в Кургане. Не имея своих детей, они взяли на воспитание девочку Ульяну.
В 1837 году, путешествуя по Сибири, Курган посетил наследник престола, будущий император Александр II. Его сопровождал воспитатель - знаменитый русский поэт В.А. Жуковский.
Жуковский посещает декабристов, среди которых много его бывших знакомых. Это А. Бригген, семьи Розенов и Нарышкиных. "В Кургане я видел Нарышкину (дочь нашего храброго Коновницына)... Она глубоко тронула своей тихостию и благородною простотой в несчастии", - вспоминал позже В.А. Жуковский. Пользуясь присутствием наследника престола, декабристы через Жуковского возбуждают ходатайство о разрешении вернуться в Россию. Наследник пишет письмо отцу. Николай I отвечает: "Этим господам путь в Россию лежит через Кавказ". Через два месяца из Петербурга был получен список шести декабристов, которым было приказано отправиться рядовыми на Кавказ, где велась война с горцами. В этом списке был и М.М. Нарышкин.
Почти все население Кургана собралось в день отъезда декабристов в небольшом березовом лесу на краю города. Был устроен торжественный обед в честь отъезжающих, звучали тосты, напутствия, пожелания счастья. Елизавета Петровна ненадолго заезжает в Россию для встречи с матерью, которую не видела 10 лет. Затем отправляется за мужем на Кавказ. Михаил Михайлович жил в станице Прочный Окоп. Со временем Нарышкины приобрели здесь дом. Весной каждого года начиналась военная экспедиция против горцев. Елизавета Петровна со страхом и тревогой ожидала прихода этого времени и тяжело переживала его. В 1843 году Нарышкину постигла тяжелая утрата - умерла ее мать.
Бывший полковник М.М. Нарышкин был зачислен рядовым в армию. Он принимает участие в военных действиях почти семь лет. За отличие в 1843 году получает чин прапорщика. В 1844 году ему было дозволено оставить службу и безвыездно жить с женой в небольшом поместье в селе Высоком Тульской губернии. Эти ограничения были сняты амнистией 1856 года.
Елизавета Петровна до конца своей жизни заботилась о нуждающихся декабристах, посылая им деньги, вещи.
В 1857 году Нарышкины ездили в Петербург, посещали приемы, театры. В 1859 году побывали во Франции.
Михаил Михайлович Нарышкин скончался в Москве в 1863 году. Через четыре года не стало и Елизаветы Петровны. Она скончалась в имении своей тетки в Псковской губернии.
В прекраснейшем уголке Москвы - Донском монастыре - погребены люди, оставившие заметный след в истории России.
Здесь несколько захоронений рода Нарышкиных. Среди них есть два памятника, у которых всегда живые цветы: большой белый крест и черная колонна, завершающаяся раскрытым Евангелием и крестом. Это последнее земное пристанище Михаила Михайловича и Елизаветы Петровны Нарышкиных после 40-летнего совместного пути рука об руку.