Вера и Правда. Это идеи или эпидемии

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 27

Глава вторая

БЕЛЫЕ ПЕЩЕРЫ

СТАРЕЦ НЕСТОР

От Солнечной горы, где находился Удел Старицких, до пещер Московии – день пути. Кони ехали резво. Получалось так, что едет Андрей и везет сына с внуком в свое собственное детство. Андрея волновала из всех первых воспоминаний лишь встреча с Нестором. Теперь, сам убеленный сединою, он пытался что-то рассказывать Дмитрию, кроме самого главного, что было нацарапано в тех таинственных пещерах. Или Нестор не объяснял ему малому смысла загадочных знаков? Или объяснял, но Андрей не помнил? И теперь, глядя безразлично на покрытые оседающим рыхловатым мартовским снегом поля, Андрей тревожил памятью душу.

Это было лето? Это было знойное лето! Секунда-миг! И Андрей становится Андрейкой. Попадает на полвека назад. И все так ярко и так по-настоящему живо вспомнилось:

Усатая трава Дурной огурец обвила белесым облаком тиссовые ворота. Дорога от них, выложенная напрямки через топи лесные - болотные березовыми стройными ровными жердинами – бревнышко к бревнышку – белым рушником, провожала поселян к Московии.

Дорогу ту дед Устин проложил. Он и сад завел на своем подворье, какого ни у кого не было. По весне цвели под яблоньками незабудки, расстилались прохладным ковром ландыши и барвинок. Прямо в саду прудик вырыт, и плавают по тому пруду гуси-лебеди. Карасики чавкают, с берегов травку губёшками собирают. Устин и облепихи сам посадил. Поменял у заезжего купца три саженца на пуховую козульку.

Красивые ягодки у той облепихи, лечебные, солнышком напитанные, да тяжело их собирать. Прячутся они в длинных листиках и совершенно не хотят срываться с веток. Их защищают шипы и колючки, каждый раз неожиданно впивающиеся в детские пальчики.

Рядом на самом высоком цветке шалфея трещит, посмеиваясь над незатейливым сборщиком, кузнечик. Андрейка только сейчас заметил, что кузнечики поют… ногами!

Рыжие ягодки лопаются, истекая кисловатой желтой кровью, которая ползет щиплющимися струйками по рукам до локтей. Рубашонка окрашена горошинами мелких облепиховых брызг.

Если бы не дед Устин – видал бы он видом эту облепиху! Но тот приехал давеча к отцу и так наплел про свое житье-бытье, прямо заворожил.

Андрейка уж месяца три как работал с отцом и его братьями на каменоломне. Белый камень они добывали для строительства Кремля Московского. Навострился малец по катакомбам лазить. Где взрослый не протискивался – он, вывертываясь, проползал. Еду для старателей передавал. Все ходы и выходы как свои пять пальцев знал, почитай, всю Московию излазил, только под землей. А руки… А что руки? Он ведь мужской работой занимался, а ни каким-нибудь бабьим рукоделием! Но дед как глянул на детские пальчики, огрубевшие от белого камня, так и запричитал:

- Ах, бедушка! Лада! Леля! Кибела! Мальца то угробить решили что ль?! Рученьки разбил совсем!

Андрюшка был в семье Тишкова первым. А после него – еще пятеро. Поэтому на «мальца» губы надул, сверкнул обиженными глазюками:

- Я не маленький!

Дед отвел отца в сторону. Тот долго смотрел на белые камни далекого Кремля, пока дед что-то горячо доказывал. Навостривши уши, Андрюшка из всего разговора разбирал только дедово жужжащее на четырех последних зубах «не гоже» да «не гоже!»

Потом отец кивнул и оба подошли к мальчику.

- Дед в учение тебя забрать хочет. К самому старцу Нестору - всего рода отцу, по осени свезет показать. Приглянулся ты ему. Пойдешь?

Андрейка насупился. А дед Устин пред ним на корточки опустился и заговорил, как ручейком зажурчал:

- Терем ваш красив. А мой поболе будет. Весь, как ни есть весь березонькой обшит. И дорожки таким же брусиком выложены. И мостик. А ворота из крепкого тисса точил. Те ворота ни один татарин не порубит. Стрелы от них, как от кованных отскакивают.

Но Андрейка молчал, все ниже голову опуская.

- А в прудике у меня лебеди плавают.

- Лебеди?

- Да-а-а, - дед почувствовал, что зацепило, и начал прям таки сказочно намурлыкивать дальше, - белые-белые! Я периночку тебе подарю лебединую. И садик у меня есть. В садике белы яблочки. Я их с медом люблю. У меня в саду дуб растет, в ём пчелиный домик. И мед там тоже белый.

Но Андрюшка замотал отрицательно головой.

- А еще я тебе жеребчика подарю косматенького.

- Жеребчика????

- Он на следующее красно летушко в коня вырастет. Дядька мой на поле Куликовом вместе с Дмитрием Донским сложил голову. Так это его коня внучонок! Научу по-богатырски его заседлывать, на коня накладывать потничек, а на потничек – войлочек, а под потничек подкладывать подпотничек, на подпотничек седелко черкасское, и подтягивать 12 подпругов шелковых, и шпилечки вытягивать булатные, и стремяночки подкладывать серебряные, пряжечки подкладывать красна золота, не для красоты, ради крепости богатырской!

- Деда! А жеребчика твоего как звать?

- Поверток!

- А коли я Нестору не приглянусь?

- Да как не приглянешься? Он же старец седатый, пилигримище осевший. Сидит во чуринге, бечадне слово на камне высекат. Ему таки добры молодцы ой как нужны!

Так и попал Андрей к Устину. А попал – надо облепиху собирать. И вот уж полон туесок. Но бочка под ногами подвернулась. И Андрейка на черной земле под неприветливым колючим деревом. Плачет. Руками слезы размазывает. Ягодки по одной снова в туесок собирает…

Вот Устина он хорошо запомнил. Запомнил, что разъеденные кислотой облепиховой руки потом много дней были покрыты язвами, гноились, чесались. Но все эти неприятности с лихвой восполнил жеребчик Поверток. А Нестора? Ну, вот же, доходят они до лаза в пещеры. Что потом? А потом обрывается память, как веревка обрубленная. Лишь кусочки видений на мартовском снегу – то ли было, то ли привиделось: кит на стене? Или лось?

***

Ранней весной окрестности западной окраины Московии было узнать трудно. К ночи остановились на постоялом дворе у реки Пахры. Ели уху карасиную, подорожные пироги с капустой потихоньку доедая. А с утра подались к «кошачьему лазу» Нестора. Следы лаптей образовали дорожку к роднику и идолу Двуликой. Значит, жив старый. А вот и он сам выполз на Божий свет с серебряной флягой. Глядит на гостей мягкими звездами своих очей необыкновенных. Щурится.

- От Арины поклон тебе, батюшка, - поклонились все трое.

- Никак Андрей? – обнимает старец всех по очереди.

- Дмитрий, мой старшой, а это внук Юрий, - представляет детей Андрей.

- Устин то как?

- Помер давно, почитай четверть века назад, - опустил голову гость.

- Царстие ему небесное! – воздел руки к небу Нестор, - а ко мне то как? Дело пытать? Аль от дела лытать?

- Дело у нас серьезное. Но погоди о делах, - медлил Андрей, ширинку прямо на дубовом столе у Двуликой расстилая. Он достал из котомки снедь: вяленое мясо, окорок, соленые рыжики, короб с сахарной брусникой, бочажок с вишневой брагой, огурчики, - расставил на столе.

- Ой и лепота! – потирал сухие ладони Нестор, сам тем временем доставая из-за камней берестянку с сурьей. На белых его щеках румянец разыгрался.

«Как же ему так много лет и он не помирает?» - думали Юра и Дмитрий, да и Андрей, скорее всего тоже. Нестор вроде услышал их мысли.

- Да, выпьют Боги в Сварге за наше счастье священную Сурицу, как и мы пьем сейчас за них! А я вот вам что скажу: пить надо в меру! А моя мера – ведро! – старец рассмеялся собственной шутке, как молодой, ядреным огурчиком закусывая Сурицу и вишневую брагу, запел частушку и пустился в присядку: «Вот он я, вот он я, вот он – выходка моя. А вот он выходка моя, а поглядите т на меня!» - выпрямился и ладонью пригласил к продолжению частушечного перепляса Андрея.

Грубая льняная одежда серого цвета на нем местами порванная и аккуратно зашитая потайными стежками, вся латанная перелатанная, надежно покрывала стройное тело, идеально красивые ноги и руки. На голой груди от присядки на шелковом шнурочке прыгал коловрат, как у прибывших в гости мужиков. В волосах серебряных – вплетенные мелконькими косичками жемчужные нити. На голове – льняной обруч с загадочными знаками. Белые волосы кольцами спускаются на плечи. Борода лопатой – в ней можно птицам гнездо вить. Нос прямой с красивыми ноздрями. А брови большие лохматые русого цвета. Ресницы темные. Глаза синие, ласковые.

- Моя милка кудри вьет, в баню собирается. Моя милая не вей. Полюблю и без кудрей, - поддержал его Дмитрий, глядя на отца Андрея, сможет ли тот тряхнуть стариной и выдать что-нибудь подобное. Но в круг пустился Юрий.

- Посажу рябинушку в зеленый сад на глинушку. Я милушку дожидаюсь - ох! Пятую зимушку!

Мужики засмеялись громко, тут уж и не выдержал старик Андрей, опрокинул в пасть Сурью залпом, крякнув в усы, и басисто поддержал внука:

- Меня милка не звала аж четыре месяца. Елки палки! Бревна скалки! Я хотел повеситься!

Все рассмеялись соленым мужским частушкам. Еще выпили.

- Как така славная Сурица получатся? - спросил Андрей.

- Ой! Мудро хозяйство вести, эт вам не лапти плести, - улыбнулся Нестор, - девясил заваривать надо с шалфеем пополам и добавить мед. А три дни постоит, да выбродится на солнышке, так и процедить через шерсть. И пить можно по пяти раз на день и жертву богам давать. Так зачем пожаловали? – спросил вдруг серьезно Нестор, когда насытился. Глянул твердо. И стал вдруг совсем чужим неприступным стариком с жестким взором.

- Сказывала Арина, есть у тебя…- икнул развеселившийся не на шутку Андрей.

А сын толкнул его в бок.

- … летопись, - все ж таки закончил Андрей.

Старец Нестор крякнул, вытер рукавом бороду. Взглянул уже почти сурово:

- Есть то она есть. Да про непрошенных гостей ли честь? По Сеньке ли шапка?

- Испытай, отче! – упал на колени еще недавно смеющийся разухабистый Дмитрий, а теперь серьезный, как на погосте.

- Эх, Арина-Арина! Все путает вечно сестрица! - бросил о стол недоеденный огурец Нестор, - Не с меня начинать то надо, а со младшего Саньки, что в Белогорье ушел. Потом по старшинству – к Федору в Беломорье, затем на Белу реку ко Фролу. И уж потом ко мне… Не гоже так урывками то Вечность дергать! Что – смерть за усы!

- Просим милости твоей, отче! Не гони! Не гневайся! – в ноги упал и Андрей.

- Ну, что ж, смерть – она и начало новой жизни, знать о том Велес распорядился, идем за мной! – сказал старец непонятные слова, и повернулся к лазу.

Таинственный мир подземелья начинался с выдолбленного в белом камне отверстия с Юру ростом. Всем пришлось пригибаться.

Когда-то давно, после пожара Дмитрий Донской велел отстроить новый каменный город, взамен старого деревянного. Тысячи людей работали, чтобы стала Москва белокаменной. Камень везли из Ярославля. Из Владимира. Но и не только. Добычу вели прямо под территорией Москвы подземным способом, чтобы не оставлять на плоскости карьеры. Московские каменоломни рождались по берегам рек. Камень извлекали, вбивая клинья и поливая их водой, после чего известняк крошился и рушился. Этот способ унаследовали строители белокаменного города от предков, что возводили черноморские дольмены. Старатели шли по наитию, где легче идти, где порода мягче. Выросла запутанная система подземных лабиринтов. Среди крестьян, которые в основном и занимались добычей, было не мало жертв в результате обвалов. Никто из рабочих уже не отваживался идти по старым следам лабиринтов, называемых сьянами. Ведь обвалы случались каждой весной, постепенно уничтожая систему. Подобных подземных сооружений под Московией очень много и никто не знает, когда может провалиться под землю целый поселок или город. И только Нестор жил здесь, не понятно как. Говорил он, что «подземельный хлад шибко молодит тело и врачует», что, попав в его «царстие земли», любой смертник вылечится от любой «жабовой болезти».

Узкий проход из обжигающего хладом камня вводил в состояние дрёмного ужаса перед могильной чернотой. Первым лез Нестор, последним – Андрей, подталкивая ноги ползущего впереди внука Юрия. Потеряв счет минутам, они выбрались в небольшой зал, где горели три свечи на едином подсвечнике. Немного передохнув, полезли в следующее узкое отверстие.

Ходы в пещерах разделялись на три вида. Шкуродер – самый узкий, преодолев такое место, в лучшем случае можно остаться без одежды, а в худшем застрять. “Ракоход” – где возможно лишь проползти только в обратном направлении. Штреки – стандартные ходы, оставшиеся со времен выработки белого камня.

Пещерные системы - очень опасное место, хотя их состояние и поддерживал старец Нестор, угнетали темнотой. Дороги подземных недр достигали 30 верст. Но Нестор повел гостей в сокровищницу. Миновав еще несколько “шкурников”, они оказались у сьяна – узкой щели длиной в 25 аршин, Нестор назвал ее «Щучка». Дмитрий подумал, что с другой стороны этого шкуродера вылезет только его скелет. Под землей ему все было в диковинку, не чувствовалось время, его как бы не существовало, оно растворилось в тишине и темноте. Юре тоже казалось, что даже почвы нет под ногами. Абсолютную невесомость ощущал Андрей. Он удивлялся, что ничего не помнил из давнишнего посещения пещер. Только как вошел и вышел, разве что вот эту невесомость… Очевидно, Нестор владел тайной гипноза. Временами сводило с ума пламя свечи, бившееся и грозящее погаснуть. А потом в небольшой пещерке вдруг взвились потревоженные летучие мыши. Они шарахались по сторонам, оставляя растворяющееся эхо криков. После набитых синяков в узких пространствах о многочисленные торчащие камни, путешественники прям таки провалились в объемный зал с высокими потолками, где принялись рассматривать старые надписи на стенах. В нем теплилось опять же три свечи, и тянулись проходы в семь сторон. Нестор свернул в ближайший. По дороге они увидели водокап. И удивительной красоты кольцевидные сталактиты сталогматы и сталогмиты. Вода собиралась в довольно приличную по размерам серебряную чашу. Сразу за водокапом – лежбище Нестора – уютная комнатка, на камнях – огромный ковер. Кровать, устеленная белыми шкурами. По периметру – ловушки для крыс.

А в соседней «комнатке» путники ахнули! Нестор поднес фитилек к небольшой веревочке, и загорелись сотни свечей! От этого из семи раскрытых сундуков точно свет отливал Божий. Золото, жемчуга, самоцветные камни, бархатная царская одежда, отороченная соболями, кольчуги, серебряное оружие, нагрудники зерцала… Глаза разбежались по всему этому великолепию. Очарованных гостей разбудил тихий спокойный голос хозяина:

- Выбирайте, что глянется, так и можете забрать в подарок от Земли самой.

Но Андрей поднял руку, чтобы сын и внук не совершили непростительной ошибки. Среди сокровищницы он внимательно углядывал свитки рукописей. И, найдя, указал на них:

- Вот они, отче! Награди знанием!

С улыбкой старец головою повел, нагнулся за хрупкими листками:

- Вы прошли испытание. Воля ваша. Слушайте!

Широким жестом Нестор пригласил гостей присесть на ковре. И начал медленно петь - прочитывать странные закорючки, совсем не похожие на буквы, скорее напоминающие черты и резы на стенах пещеры:

- Через поле широкое, Через море глубокое. Летели лебеди – белы птицы, Белы птицы – быстры крыла. Мостили они мосты - все дубовые, стелили они пути – красным бархатом; красным бархатом , жарким золотом; жарким золотом, светлым серебром… А в Земле белой – белым-белой той – пели дувну песнь Старцы Вещие; пели дивну песнь о веках былых, да о мудром Боге, о Велесе.

Мудрые ведают: живут на Земле от веку дети Земли и Неба.

Детей Земли называют иначе детьми живота, ибо пришли души их во времена давние – назапамятные из Животного Чертога; с тех пор наипаче всего ценят они живот плотский и не ведают жизни иной.

Детей Неба называют иначе волотами, ибо пришли они – дети Вещего Бога со далеких звезд; им открыты великие тайны Божеские и дано им зреть Очами Духовными То, Что Сокрыто.

Вера детей Земли – суть поклонения луне и лунным Богам.

Веда детей Неба – суть следование Стезею Солнца и почитание Единого, но многоликого в проявлениях, Солнечного Бога.

Цель жизни детей Земли – удовлетворение страстей живота, ибо Дух их подчинен плоти.

Цель жизни детей Неба – раскрытие в себе подлинного СЕБЯ (АЗ ЕСМЬ)…

***

Текст обрывался.

- А дальше? – нетерпеливо воскликнул Юрий.

- А дальше то, что раньше. В этих сьянах( Нестор обвел глазами своды пещеры) хранится лишь часть. Главная доля Прави, та в которой описано, как один на один с целым войском бесовским бой держать можно человеку Неба, далеко-далеко на Востоке в Белогорье у белых монахов. Втора часть тайны у Бела моря, где живут летающие камни Сейды. А еще, у Белой реки Молочной… Как собирать будете?

- Наш путь далек и долог.

Без слов встал старец, подошел к сундукам, подал Андрею белый плащ, Дмитрию – синий, Юрию – красный. Отсыпал полные карманы золота. Подарил жилетки с пластинами на грудь неизвестного прочного металла. Объяснил, что нагрудник у воина на груди – зерцало – отражает не только стрелы, но и взгляды злых духов. Обнял крепко. Перекрестил на все четыре стороны. И проводил до выхода.

Но не случилось в тот мартовский день проститься. На воле ждал гонец от княгини:

- Беда у Старицких! Августина после родов умират! Нестора Арина зовет на помощь! Кланяться велела.

- Вот же! Говорил! – сокрушался старец Нестор, - не гоже поперек батьки в пекло лезть! Ну, Аринушка, сама виновата!

Сразу же тронулись в обратный путь.

Глава третья

ДУША В ДУШУ

- Ах ты, беда, беда, Нестор! Не выходит послед! Девка вся горит! Сгорит вся! – всхлипывала безутешно Евлампия.

- Что с ребенком?

- Да че с им сделается. Жив младенчик. Тока как ему без ея? Помреть она. Ой, помреть!

- Воды согрели? Молока принесли? Тряпиц чистых приготовили? – оборвал причитания Нестор. Глянул недовольно на мечущихся дворовых людей, что от всеобщего беспокойства не спали, жгли без толку лучины и свечи.

- Все есть, батюшка!

- Так подите все вон! Мне с боярыней одному остаться надобно. Без баб!

- Кто ж подавать будет?

- Юра! Дверь затвори за ними! Не пускай никого!

Малец остался, привыкая к духоте полутемной комнаты умирающей Августины. Теперь ее профиль уже не казался мраморным. Будто леший какой вдруг и разом красоту взял, да и унес! Изо рта ее исходил летучий ужасающий запах, как пахло обычно от больных почками. Намаявшись после длительного неудачного первородного процесса, молодуха равнодушно взирала на вошедших. Скомканные распущенные волосы были раскиданы по подушке темными паклями. Рот приоткрыт – на зубах желтоватый налет смерти. В глазах горячечный сухой блеск. Нестор тем временем отодвинул от окна парчовые портьеры, вынул тяжелые скобы ставней, отворил окно, запустив в светлицу свежего мартовского воздуха.

- Так-то лучше! Ну-ка, слей! – скомандовал он Юрию, указав глазами на таз с водою, взяв в руки мыло, и обратившись к мученице, спросил, - Когда родила?

- Давеча в полдень, - ответила Августина тихо, - я помираю?

- Кабы помирала, я б те медны пятаки на глаза примерял. Не болтай почем зря!

Августина обиделась. Задрожали губки. Покраснели глазки. Девка стала еще страшней. Старец понял, что переборщил в строгости. Присел к ней на край кровати.

- Ах ты, лебедь белая! Ну давай посмотрим, что там не так, - Нестор прямо через тонкую рубаху помял живот руками. Августина морщилась, - больно здесь?

- Да.

- А здесь?

- И тут больно. И грудь распухла. Сил нет. Помру я, батюшка?

- Вот заладила: «помру – помру»! Я те помру! А кто дите кормить будет? На ноги ставить? – Нестор задрал подол спальной окровавленной рубахи.

Августина сжалась вся, пытаясь еще из последних сил закрыть «позор».

- Тих, тих, тихо! – уверенно придавил ее ноги на прежнее место Нестор. Углядел кусок болтающейся пуповины. Попытался выдавить послед рукою. Но тот сидел крепко в теле женщины и не собирался так просто покидать лоно.

- Ладно. Попробуем иначе.

- Что?

- Для начала, я тебя тряпицею протру. Испачкалась ты вся, боярыня-матушка.

Нестор запел одною мелодией незамысловатую песнь. Губы сжаты. Глаза стали рассеянными. Он обмакивал тряпицу в миске парного козьего молока и обмывал молодое тело женщины. После омовения раздетая донага Августина слушалась одних лишь взглядов старца. Он все еще продолжал мычать мелодию, когда осторожно стал собирать в косы разбросанные пряди. Гладить волосы. Массировать голову, выгоняя жар книзу.

- Ах ты, жалейка моя, бедна жалеечка, дай-ка соберу твои русы косыньки, - зашептал Нестор осторожно, - у, каки они у нас густеньки! Каки длинные! Муж то часто тебя гладит?

- Часто батюшка, только руки у него не как твои. Цеплят он меня больно-больнешенько. Спасу нет.

- Тих, тих, тихо, - не сердися, лапонька. Не надо. – Нестор массировал молодухе голову, потом плечи.

- Ой, кажется, молоко побежало, - встрепенулась Августина.

- Правильно. Так и должно быть. - Нестор осторожно стал поглаживать разбухшую, потрескавшуюся от молозива и разламывающуюся от боли грудь роженицы.

Время от времени прильнув губами к молочной струйке, он гладил ее тело, втирал то маковое, то льняное масло в трещинки. Руки его, не смотря на то, что жил он в земле, были очень красивыми. Белыми. И неправдоподобно молодыми. Юрию казалось, что от них свет сейчас изливаться стал. Августине же это не казалось – она чувствовала этот свет, и его мягкую прохладную, но и горячую в то же время, и сладко-медовую силу Земли. Точно ворожили они сами, белым огнем очищая тот адский красный жар, наполнивший болезнью бедное беззащитное существо. Жар опускался ниже и ниже. И это видел Юрий. Щеки Августины остыли. На белой коже выступил здоровый румянец. Но послед все еще был в теле. И удалить его снова не получилось.

- Ох, за что ж Боги на тебя прогневались? – вздохнул Нестор, улыбнувшись, - ну-к дай-ка мизинчик твой. – Старец прикоснулся губами к ее пальцам, стал целовать руки снизу до плеч. Августина выгнулась, грудь ее вытаращилась налитыми свеклами, прося ласки, - Щас, щас, погоди, мы его вытащим, мы его обманем, - приговаривал Нестор, переходя на шепот, лаская барыню с головы до пят. Та закрыла глаза.

Юрий уже совсем не понимал, что делает Нестор. И почему Августина постанывала от его рук все сильнее и протяжней. А потом вскрикнула:

- Воздуха! Батюшка! Воздуха! – пересохшими губами.

- Ну давай! – рявкнул он неожиданно, - Напрягись. Сама! Без меня. Теперь все получится! Руками упрись в кровать!

- У-ууф! Уф! Аййй-яй!

Послед вышел медленно. За ним хлынула кровь. Много крови.

- Юрка! Тряпки! Сегодня свечи Ладе-Леле-Кибеле ставить будем! Ты то че дрожишь, малой? Крови испужался? Крови много еще будет на твоем веку.

- Я не из пужливых, - бледнея, отозвался Юрий.

- Теперь уже только сон и пища! - сказал Нестор Августине, вытирая ее молоком козы, - Ибо только сон и пища дают здоровье!

Она поймала его руку, испачканную своей кровью, и поднесла к губам, благодаря и вместе с тем прося глазами о вечной дружбе и покровительстве.

***

Говорят в народе, что два месяца после рождения ребенка роженица еще сырая. И ей нельзя выходить на люди. И ребенка показывать. Чтоб не сглазить. Ибо душа его еще ни на небе, ни на земле. Муж крестницы Арины служил в московском стрелецком полку. И ему послали весть о рождении наследника. А Нестор, пока приходила в себя Августина, поселился неподалеку в лесу.

Возле поваленной сосны устроил он небольшую землянку с печуркой. Наземь поверх сена бросил медвежью шкуру. В терем не ходил. Арина сама спустилась, как срок двухмесячный минул. Юра землянку показал, он везде лазил, и к старцу дорогу знал.

- Поклон тебе низкий, Нестор, отогнал от нас смертушку, - опустила до земли правую руку Арина.

- Кабы так было – было б лучше. Не отогнал я ея, похоже на то, что душа в душу ушла.

- Да на когож - то Господи?

Будто отвечая угрозою на ответ, сальные свечи текли от ветра, сильно потрескивая. Нестор глянул долгим горестным взором на майское слабое солнце:

- Скоро узнам.

Старики посидели. Помолчали. Юра рядом бегал. Веточки для птичьей клетки собирал в вязанку.

А за ними из-за дерева наблюдала Августина. Принесла старцу пирожков, дождалась, пока посетители уйдут. Подошла тихонько. Встала подле него, улыбаясь. Узелок, пахнущий вкусно, протягивает. Молчит. В лесу – никого. Только белки с ветки на ветку скачут. Да свиристелки чвикают.

- Ну, как ты, лебедь белая? Гляжу: на ноги встала…

- Ой плохо мне, - лукавила Августина, улыбаясь и глаза пряча, - грудь болит, а помочь некому. Молоко я принесла.

Нестор, зная, что она никогда уже не сможет забыть того сильного воздействия белого огня, понимал, почему руки молодухи вздрагивали от нетерпения справиться со шнуровкой на груди. И старец позволил себе еще раз окунуться в омут молодости. Не стал ерепениться и позорить девку. Выпил по очереди из обоих чаш благословенный напиток. Опустошенные груди мягкими тряпочками повисли. А Нестор гладил их, любуясь.

- Ой и сладкое твое молоко! – улыбнулся в усы старец.

- А я не только молока принесла.

- А чего еще? Пирожков?

- Ага. Пирожков… - опрокинула Августина Нестора на медвежью шкуру.

***

Через три дня сиделке Евлампии нездоровиться стало. Полезла она в подпол за медом. А как на свет божий вытащила бочонок, ахнула:

- Ой! Голова побежала! – и упала без чувств.

Омывали Евлампию только женщины. И так как умерла она, не будучи замужней при жизни, неопороченной, хоть и в изрядном возрасте, ее обряжали невестою. Распустили волосы. Домовину покрасили в розовый цвет, цветами убрали. Пели песни все свадебные, в причитаниях называли белой лебедушкой и княгиней. Дворовым подругам покойной раздали, как на свадьбе цветные ленточки. Нестор сидел в углу столовой комнаты, никого к себе не допуская. Избегая взглядов Августины. Строгий. Заостренный, как риф морской. В глазах тоска адская, мол, сами меня из пещеры вызвали. Но никто с упреками не приставал: ни Арина, ни Августина, ни тем более, Юрий.

- Вот и закрыла ты свои глазоньки, голубка моя сизокрылая, - пробормотала Арина, головой качая вместо слез часто-часто, как заморский слоник, наклонилась, поцеловала покойницу в лоб, - Ты меня, ласковая моя оплакивала. А смертный Бог Яма не захотел меня старую к себе. Вот и переждала я до весны. Да без тебя осталася, светлая моя, ясная…

Арина отворила сундук, достала шелковый саван, отороченный изысканными кружевами и мережками. И белые тапочки. Сама без слез на любимую служанку одела.

По народным поверьям, умершая, которая при жизни не обрела своей супружеской пары, не может перейти на тот свет невенчанной, и обречена бы скитаться в земном мире. Поэтому, рядом с Евлампией положили камень, одетый в лисью мужскую шапку. И обвенчали с тем камнем.

А после похорон Арина семь дней кряду сидела сиднем над гробовищем. Не ела, ни пила. Молилась в своем посту. Сидела, как обложная снеговая туча. И сыпался с ее уст снег. И пахла уже серой пылью кладбищенской.

Ждала Яму, Бога Смерти - а пришел Юрий.

- Баба Арина! Ты обещала отцу свитки раскопать какие-то. А мне – рассказать про жар-птицу, - бодренько сообщил внучатый племянник.

Медленно поднялись на него удивленные старческие очи. Интерес, в них разбуженный, набирал мощь и силу.

- Ты мне про птиц еще урок рассказать должон, - проскрипел отпугивающий смерть тихий голос княгини.

- Уже рассказывал, - дразнился Юрий, радуясь, что княгиня наконец, слово промолвить соизволила.

- Еще раз не помешат, - Арина с трудом разогнулась, встала, обняла мальца, - ах ты, дитятко-дитятко, солнышко, боженька…

Blog

Вера и Правда. Это идеи или эпидемии

Содержание