Вера и Правда. Это идеи или эпидемии

Вид материала

Документы

Содержание Едын буте, а друхый пантофэлык Семейная карточка Вечная сила травы Сколько весит слеза Маки червони

Подобный материал:

• После Французской революции вера в силу чистого разума идеал просветителей, чьи идеи, 1959.93kb.
• 1. Наука: разум или вера?, 1528.22kb.
• Свободный киллер: Новая вера-новый мир, 152.84kb.
• Пьеса «На дне» вершина драматургии Максима Горького. Центральная идея пьесы спор, 21.45kb.
• Ясперс К. Философская вера, 583.87kb.
• Оправдание красотой Дмитрий Салынский, 482.23kb.
• Концепция жизненного цикла товара и конкурентные стратегии фирмы. 12 Решения об отдельных, 782.69kb.
• Два человека выходят вперед. Сержант, почесав затылок: Хорошо, а остальные пешком пойдут, 44.12kb.
• Тема № Товарная политика, 263kb.
• Тесты по теме: «Раннее средневековье», 40.1kb.

Глава четырнадцатая

ЕДЫН БУТЕ, А ДРУХЫЙ ПАНТОФЭЛЫК


- За городом качки плывуть.

Коченята крячуть.

Бедны дивки замуж йидуть

а бохаты плачуть… - веселешенько пел Казик, пролезая сквозь густой ивняк к заветному гнезду.

Там на болоте под Киевом у села Кодра, где поселились Савицкие, было много утиных гнезд. А дети Леонида Витасик и Казик их зарили. Ну, надо же было хоть чем-то набивать свой вечно-голодный желудок!

Некоторые яйца можно было есть сразу.

А этот выводок попался ранний: двенадцать яичек, хорошо укрытых корягою и травою. И первое же яйцо качки, открытое Казиком, оказалось с почти готовым кочененком. Даже дырочка была выклевана изнутри. Витя предложил оставить птенцов утке. Так и решили. И расстроившись, голодные подались до дому.

По дороге они рассуждали, почему уток не слышно, когда они заводят гнезда, а курицы, когда подходит срок, начинают квохтать по-особому, прячут яйца и пытаются загнездиться в теплом месте для высиживания потомства. И рассказывали друг другу о том, где только ни умудрятся пеструшки устраивать свои куриные гнезда: на сеновале, в укромных местах огорода, в траве… Витасик вспомнил, что одна осела прямо на картофельном поле. Несколько яиц оказались испорченными, птенцы не вылупились.

Заморенных цыплят, которым не досталось тепла, называли заморышами. Поэтому мать Юзефа готовила теплые гнезда для квохчащих кур сама. Она плела ивовые корзинки, утепляла их сеном, помещала в укромные надежные сухие и теплые места.

Братья уже подходили к дому, когда во дворе появился новый незапланированный куриный выводок.

- О! Глядите! Уже с цыплятами идет! То-то я гляжу, она что-то исчезла, - удивлялась мать, глядя на хохлатку.

На самом деле, мать отдыхала, выпрямилась во весь рост, расправила передник и вопросительно глянула на детей, мол, где носила нелегкая, когда огурцы поливать надо?

Когда Казик с Витасиком рассказали про живое утиное яйцо, Юзефа вспомнила, что одна из кур квохотала уже несколько дней, очень желая, видимо стать матерью. Таких взбесившихся кур обычно притапливали, чтобы они не беспокоили хозяев, остепеняя в них жажду материнства. А эту выбрали для высиживания, послали Витасика за выводком, и подкинули ей к вечеру того же дня утиные яйца.

Никто и не мог предположить, что рано утром утята вылупятся: целых одиннадцать штук!

Как же с ними намучалась бедняга Пеструшка! С того первого дня, она ведь посчитала их собственными птенцами, и материнский инстинкт диктовал ей защищать выводок от всяческих опасностей, главной из которых являлась вода!

У утят тоже был инстинкт. К воде их тянуло просто магнитом!

Утята учуяли ставок и бесстрашно попрыгали в воду.

Бедная Пеструшка кудахтала как сумасшедшая на берегу, созывая детишек обратно на берег. Что она только не делала. И махала крыльями. И вопила истошным голосом. И носилась взад и вперед по берегу. Ничего не помогало. Утята отплывали все дальше. Наконец бедная курица бросилась за ними в воду. Первые несколько взмахов крыльями, она еще клокотала и вопила. Она передвигалась по ставку очень странно, подпрыгивая, и снова оказываясь в воде. Наглотавшись, Пеструшка очень скоро намокла. И движения ее стали замедляться.

Утята все же послушались своей «мамочки» и повылазили на берег. А за ними Пеструшка. Она долго тупо сидела на траве возле ставка, пока с нее стекала тяжелая вода…

Утята вырастали. Принимали квохотания матери за нормальную реакцию заботы о них. Но и Пеструшка уже не заплывала далеко. Поняв, что с птенцами ничего страшного не случается. Она, как и прежде, самоотверженно заходила за ними в воду, но далеко от берега не отлучалась. Утята в отличие от кур сами добывали себе пропитание и толстели на глазах.

Приближалась осень. А с нею и главная неприятность. Утята, превратившиеся в аппетитных добротных уток, могли улететь. Им подрезали крылья. Но напрасно. Так однажды и случилось.

Тот перелет был пробным, и утята вернулись за курицей домой. Пришлось пустить их в расход. Всех одиннадцать.

А за ними и курицу.


***

Так же растила Великая Страна Советов своих питомцев, как пушечное безмозглое мясо, за железным занавесом. Три великих обмана советской власти: «Декрет о мире», «Декрет о земле» и «Декрет о власти» все больше набирали свою силу, изучались в школах, буквально заучивались наизусть, как когда-то строки Библии. Земля стала общей, а значит, сиротой. Мир был нарушен в тот же год. Власть взята в руки определенной группой. Депутаты единогласно под страхом смерти голосовали за ее заранее подготовленные решения. В результате: у голодных отобрали хлеб. У народов мир. У людей – свободу. Дедушку Ленина уложили в пирамиду, чтобы призрак коммунизма вечно летал над Европой.

Величайшие стройки века возводились «для народа» «врагами народа». После того, как «враги» отдавали свои силы на строительстве социалистического общества, они в большинстве случаев приговаривались к расстрелу. Выжили единицы. Свидетелей практически не… впрочем, они остались. Остались и архивы, которые сейчас рассекречены. Всплывают миллионы имен. Сожженные в пепел сердца. Они тихо стучатся в наши души.


***

А дети ходили в школу, разбивались на октябрятские пятерки. Носили на груди пятиконечные красные звездочки или пионерские галстуки, изучали документы съездов РСДРП.

22 июня 1941 года бомбили Киев. Объявили, что началась война, практически сразу же появились немцы. Бомбили в первую очередь аэродромы. Самолеты в них оказывались незаправленными. Очень много наших попали в плен.

В Макаровском районе тут же родилось партизанское сопротивление. Леонида забрали на фронт, но фронт успел отодвинуться, их прихватили немцы. Наших пленных тут же отбили партизаны. И Леонид ушел с партизанами.

Партизанское село Кодра немцы сожгли дотла. Осталась одна кузня…

Юзефа с детьми выкопали в лесу бомбоубежище, как жилье. По ночам они возвращались к старому сожженному дому. У жителей по ямам еще оставалось спрятанное добро – обувь, съестные запасы, засыпанные землей.

- Здоровеньки булы, як справа? – шептались бывшие соседки ночью, случайно встретившись у своих нехитрых богатств.

- Да, трохи цибули накопалы, - отвечала Юзефа, набирая в мешочки брошенные овощи.

После сожжения Кодры семья собирается и уезжает на родину в Адамовку к родичам. Там в деревне их снова ждала оккупация.

Жители Адамовки активно помогали партизанским отрядам. Ведь партизан надо было кормить. Кормить надо было и немцев. Но были и банды, которые грабили местных жителей. Коров забирали – потроха оставляли – голова и ноги для семьи. Бендеровские банды могли «пускать в расход» любое семейство, которое говорило, а в особенности молилось не по-украински. Мать Юзефа строго настрого запретила детям говорить по-польски, и по-русски при «Бендерах». Так и выжили.


***

В село Адамовку девок и парубков по окрестным селам собирали для германского Рейха. Немцы им читали агитки о Великой Германии на ломанном русском языке. А потом загоняли в большой клуб для дальнейшей транспортировки на чужбину.

Наши ребята, что для отвода глаз пошли в полицаи, действовали по заранее отработанному плану. Готовили усы и бороды из козлиных шкур. Давали старикам. И те, совершая чудеса героизма, приходили прямо в логово немцев, как бы передачку передать. Переодевали молодежь в стариков, а сами оставались. И биты были не раз. А внуков спасали.

Но вот вернулись наши части.

В том числе и Леонид Савицкий.

У Юзефы в то время уже Володя родился. Первый сын Кароль 27 года. 28-го Виктор. Казик с 33-го. 42-го Володя. Отец на фронте уже был, когда Армия наша наступала, партизанские отряды соединились, и партизан регулярная армия «подобучала». Две недели шли занятия. Прямо в Адамовке. И отец Леонид с ними.

Отец приходил домой. А, когда Виктор повез их на лошадях провожать на фронт, он не сказал, что мать беременна, а попросил:

- Все сделай сынок. Я на тебя надеюсь. Ты был всегда таким. И ты им останешься. Мать не здорова…

Каролю часто приходилось рыть окопы, брали его и в партизаны. Он где-то простудился и умер. Осталась жена и маленькая дочь Зоя.


***

И потом у Витасика родилась сестренка Лёня. Ее в честь отца назвали. Веселая девочка. И соня-засоня. В большой семье мальчишек ее любили. Хоть и бедно жили, а весело. Смеялись над нею, как она утром вставала рано, а обувь уж разобрали. И не в чем во двор выйти. Так она старый ботик найдет. И материн туфель. Наденет, что есть и выходит. Ребята и смеялись:

- Опять Лёнька одыла едын буте а друхый пантофэлык!

И Лёнька смеялась вместе с ними.

Отец в сорок четвертом пропал без вести. А мать все ждала.

То отца поминала. То брата Кароля. Старший брат Виктора и кузнец был отменный и часовой мастер-самоучка.

Какие он для стариков делал плуги! Все говорили – у них в жизни такого плуга не было!

Как жаль, что он болел. И умер.

Рядом с Адамовкой речка протекала, и дети ходили купаться, ловили сеточками и подхваточками пескарей. Садили картошку наравне со взрослыми, сеяли рожь, ячмень. Крестьяне выращивали все сами, да государству сдавали, им же взамен давали трудодни. И покупать что-то из вещей, а тем более из продуктов, было не за что.

Выручали арбузы, тыквы, которые в тех местах харбузами называют. Их выращивали и для себя и для свиней. В почете были боб и горох. Картошка, помидоры. Сажали их прямо в грунт без теплиц. Даже лен сеяли, потому что со льна ткали полотно, сбиванки назывались и терпаки. И выделывали. И на веретенах или на коловороте и на станке делали материю. И дорожки все в домах выплетали полотняные. Но сеяли также и коноплю. Сами растили. Замачивали в воде. Сами ткали на станках. На нитки пускали для вязания. Красили. Вышивали.

Нижнее белье было все из натуральных нитей сплетенное, добротное, очень хорошее.


***

А в семье Юзефы получился старшим теперь Виктор. Он и работал за всех в колхозе.

Под конец войны есть совсем стало нечего. Весна лютая стояла. По своим ямам всю гнилую картошку подобрали. И решила Юзефа послать Виктора вдвоем с двоюродным братом Николаем на Запад(там жили более зажиточно), обменять кое-какие костюмчики, да банки трехлитровые, которые раньше очень ценились, на зерно.

Виктор – к председателю Совета, с которым раньше отец дружен был. Так мол, и так. Справка нужна на выезд. Мать больная. Дети одни остались. Кормить нечем. Если бы корова отелилась, Савицкие бы прожили. Но она ж, зараза, никак.

Председатель отказал, ведь по закону не положено в стране советов с документами крестьянам жить! Тут как раз жена его оказалась рядом. Виктор к ней, да со слезами:

- Ну, берите меня, чтобы я не видел, как они умирают, - ревет в голос.

Дрогнуло сердце у жены председателя:

- Имей ты совесть! – стала она просить за Виктора, - видишь – ребенок с ума сходит!

Так и дал председатель справку.

И они поехали. Дорога в общем-то по бандитским местам среди голодного люда прошла благополучно, а в последний раз так его зацепили, что еле выпустили. Или Бог помог.

Поехали на товарняках. Остановки Дубно, Дулево, Красное. На станции мест не было. С вагонов выкидывали. Когда в Здулбуново остановились, то их пять человек замерзших вытащили из вагонов. Но люди все равно заходили.

Доехали до Красного. Оставили братья свои мешочки с добром людям незнакомым в первый приличный дом, чтоб присмотрели. Доверие тогда было больше. Сами пошли. Но там прихватили Бендеры. И трое суток держали в подвале.

Виктор с братом, как наказывала матушка, по-украински молились. Ведь поляков Бендеры резали. Русских убивали. А им поверили. Отпустили. Пошли дети назад, свои мешочки собрали, перепуганные насмерть, дальше поехали. Пронесло!

На Западе поменяли все свое добро очень удачно. У Николая то поменьше. А у Виктора в двух мешочках зерна килограмм сорок получилось за все про все, на его тридцать собственного веса.

Привязал Виктор к себе мешочки те проволокой намертво. Чтоб, если отдирать стали воры, так вместе с кожей!

Приехали в Новгород- Волынский. Народу – тьма! Сесть в поезд невозможно. Насилу с проводником договорились, что пустит он их с другой стороны вагона.

Николай уже забрался. А за Виктором следили двое бандюков.

Один с костылем: ноги нету. И давай отбирать мешки, таким трудом добытые. Хотели веревку обрезать, а не обрезали. Оказалась проволока. Нож в утреннем тумане блестит. Страшно. У Виктора были немецкие ботинки с шипами. Брат Кароль в партизанах добыл. Вот и отбивался Виктор теми ботинками, как мог, обеими руками за поручни вагона хватаясь. Он бьет. Его бьют. И никто не защитит. Не поможет! Виктор изловчился, одного варнака так врезал про меж глаз, что тот полетел, видать попал в нужную точку. А другой тем временем палкою ударил ребенка в висок. И начал Виктор сползать. Все это произошло буквально за несколько минут, пока проводник открывал двери тамбура, и наконец открыл, и Николай помог брату забраться.

Поехали дети на Курное. Прыгать не стали. До дома далеко. Нести тяжело. Половину того, что наменяли – людям на доверие оставили, как водится, в первой избе.

В Адамовке обрадовались, что Виктор вернулся невредимый. Да еще с зерном. Он только через неделю оклемался. Так болело отбитое в драке плечо. И висок. Вернулся в Курное за оставленный зерном. А его почти все поели. Голод был. Как осуждать людей? Забрал то, что осталось, и домой принес.

А потом корова отелилась. И немножко зерна спасло. Гибельное положение, да и картошку садили – только очисточки.

Так и выжили до следующего посева.


***

По Украине ползла старуха-нищета. Боролся народ с болезнями, с коростой. С чесоткой. Со вшами.

И дети Юзефы старались обрабатывать жилище, как могли. Подкладывали от блох полынь под низом на кроватях, где находилась обычно солома. Полынь – отличное противоядие от блох!

А еще нищета привела с собою клопов. И выводили их разными способами. Клопы хитрые. Залезут на потолок. Лапки сложат. Спикируют на теплое детское тельце. И давай кусать!

Что до остальной живности, тоже все по стандарту, как у всех. Одна собака Тузик рыженький. Корова Зорька.

Много скота как до войны, так и во время, не давали заводить. Только одного поросенка. Лошадь тоже не имеешь права держать. А про машину и разговору не было. Вместо машины - общие быки, которые тянули большой груз. Волы называются.

Но и для одной коровы кормежка сильно слабая. На сене ведь не особенно проживешь. Зерно отдавали сначала государству, потом фронту, потом снова государству. А колхозная работа - лес вывозить лошадьми. План выполнялся в любом случае, вне зависимости, хорошо ли тебе, плохо, болеешь, ли нет, держишь ли скотину, нет ли - 40 кг. мяса в год должно сдать каждое хозяйство. Яички, молоко обязательно. И подоходный налог. И займ государству после войны. Это было самое ужасное дело. Выжимали соки так, что тошно становилось. Сутками держали. Если не даешь – думай, как где. А что где возьмешь?

Хоть и леса полно: сосна, елка, дуб, граб, ясень, орешники. Лес ведь не станешь сдавать вместо мяса! Орехи, грибы собирали, чернику, костянику, бруснику. Перебивались, кто – чем.

И вот после войны, наконец, Виктору позволили отстроить свою халупку. Как у всех. Строить разрешали в свободное от работы время, после колхозной обязательной работы. Так как он много и добросовестно работал, дерево выделили бесплатно. Но строил сам.

Первую колотку вывозили с Казиком, грузили, перевозили лошадьми. «Покаталом» брали вдвоем. По накатам передвигали. И Виктор уже не может – устал, и Казик не может – маленький! Вдвоем с ним бревна резали, доски делали. Поздужная пила – продольная как на козлы накатывает, чтобы человек снизу мог держать. Окна мастерили сами.

На пол уж сил не хватило, получился не пол, а земля. Глиной помазали, как у большинства жителей Адамовки. Получилась двухкомнатная хатка: сенки и кумора – кладовая. Там все устроили для домашнего скарба.

Такими силами передвигали все тяжести, что еле-еле живы были. Да откуда ж силы взяться, если ели мало, все семье оставляли? Покуда строились – извелись ужасно. Но построились.


Глава пятнадцатая

ГЕЛЬЦА


Еще когда Украина была под Польшей, получил давний предок ее за хорошую службу нашему русскому царю большой участок земли и титул дворянина. На той земле был хутор. И росли цветы, а не картошка, как у других панов. Теперь это село Адамовка Житомирской области. Сыновей у прадеда Виктора было много. Один из них Феликс Свица – дед Гельцы. Он служил в армии. Был уланом.

Улан Феликс Свица служил долго и добросовестно. А как приехал на побывку, сосватали ему дивчину Феликсу, пана Шушковского дочь. Взять в жены настоящую паночку считалось большой честью. Польки были работящие и набожные, лицом белые, с нежной кожей.

Не только тезки, но и одногодки, получили молодые 40 десятин земли. Там были лес, и луга, и пахотная земля, и речка. Родилось у них пять дочерей и два сына, один из которых, Бернард, хранил ту самую грамоту царя - большую, красивую, отпечатанную в цвете с витиеватыми буквицами. Грамоту о дворянстве.

Но тут переменилась власть. Пошла полная неразбериха. Выгнали Бернарда с женой и детьми, деда с бабой - семью из 8 человек – и повезли на сборный пункт в Новгород-Волынский. С обвинением в предписании «по национальному признаку». Отобрали документы…

Подогнали товарный состав, погрузили народ в вагоны. А народу – тысячи! Тут бабца как закричит:

-Я больше не увижу этот край! Эту землю!

Но она увидела. Только позже. Гораздо позже.

…В августе 1935 года привезли их на место назначения в Карелию. Мужчины работали на строительстве Беломорско-Балтийского канала. Женщины, старики определены в поселке Кумса в бараках. Везде вышки, и стрелки с винтовками. Под ними и жили, и работали. Выстроился поселок Кумса, где жили семьи. Стало немного легче. Но без коменданта запрещалось выходить за территорию.

Самое первое, что помнила Гельца – это домотканое покрывало. Самодельная кровать. Отец ее сделал. И Гельца спала на ней с бабушкой и сестрой. Бабушка одной рукой сестру Рому придерживает, другой Гельцу. Смотрит девчоночка на небо, и видит две точки.

Это был самолет. Потом как рассказывали, это летел Чкалов в Америку.

Еще помнила поселок Кумса. Кашу рисовую с розовенькими полосочками. И как укол ставили. Тогда йодом мазали. Рыжее пятнышко запомнились. И слезы. Страшно.

Бабушка больше с ними была. Всегда в платке ходила по саму бороду. Мать все работала. И отец работал.

Озер много. О них рассказывали. Но детей не выпускали. А речка запомнилась. С той речки отец приносил рыбку. Он набивал ее острогой. Рыбу сушили. С соленой рыбы варили уху. Вкус этой рыбы Гельца помнить будет всю жизнь.

Из окна видно было кусочек огорода. А камни белые по сторонам борозды. Карельские камни. Картошку сажали в том огороде.

Одежа вся довоенная немудреная – роба, костюмы. У Ромы было пальтишко с белым воротником. Она выросла с него. Бабушка каждую зиму мешок выкрасит в ольховой коре. И воротничок там же покрасит. Сошьет заново пальтишко из того мешка для Гельцы. Каждую зиму – новое. За зиму Гельца укатывалась на горке за овощехранилищем до дыр!


Историческая справка

СЕМЕЙНАЯ КАРТОЧКА

Архив. Дата прибытия 24.09.35г.

Свица Бернард Феликсович 1907 д.10/3л.39-эвак.в Коми АССР на 1/10/42 г.

Свица Вацлава Бернардовна 1942 д.10/3л.40-эвак.в Коми АССР на 1/10/42 г

Свица Гелена Бернардовна 1937 д.10/3л.40-эвак.в Коми АССР на 1/10/42 г.

Свица Занон Бернардович 1926 д.10/3л.40-эвак.в Коми АССР на 1/10/42 г.

Свица Нина Людвиковна. 1912 д.10/3л.39-эвак.в Коми АССР на 1/10/42 г

Свица Ротольда Бернардовна 1935 д.10/3л.40-эвак.в Коми АССР на 1/10/42 г.


***

Бабу звали Бронислава Карловна 1875гр. Дед Людвиг Александрович 1870гр. Они Карпинские.

А Свицы оба с 1865 года.

Свица Феликс и Феликса. В документе написано, что Ивановичи. Но дед был Викторович. И была определена эта семья вместе с дедами и бабами, с женой и детьми на одного по сути инженера Бернарда в лагерь за колючей проволокой…

Для взрослых это были годы ссылки. А для Гельцы – годы детства. Она не знала ни Украины, ни Польши. Карелия стала ее родиной, с ее высокими соснами, чистым голубым небом, запахами смолистого леса. Люди с винтовками, нацеленными на нее, – необходимыми условиями игры, которую диктовала жизнь. Комендант выписал справку о ее рождении и поставил печать. Гельца совсем не помнит теперь лица отца. Только ноги, когда возил он ее на санках. И еще руки, когда на Новый год он заработал кружочек колбаски и водрузил ее на притолоке. Шлюза с номером 7 Гельца не видела ни разу. Но знала, что отец строил именно его.

Как-то мама и такие же, как она, женщины из поселка решили подзаработать в соседней деревне у карелов. Пошли, естественно, тайно, к местным жителям овес жать. Комендант обнаружил этот «криминал» и, естественно, арестовал их всех, запер в сарае. В поселке – вой! Бабы детей похватали – до матерей к сараю отнесли. Те воют! Эти воют! А Гельца пальчики в щелку сует, чтобы мама их пощупала, плачет.

Что ребенку надо, чтобы боль и слезы унять? Лишь прикосновение матери.

Сжалился комендант, отпустил баб под свою «безответственность». Сердце ведь не каменное и у русских. Хотя за такую провинность полагалось их расстрелять. В те времена расстреливали за горсть зерна…

Еще помнит Гельца, как мать, глядя на старшую свою дочь Рому, говорила отцу шепотом, что та красивая, а Гельца не красива.

Бернард шикнул на нее, пристыдил:

- Береги Хелинку, попомнишь мои слова, может она единственная и доведет тебя до смерти.

В 39-ом умер дед Феликс, а после него - один из братьев Гельцы. И сестренка. Она помнит, как мать пошила ее мертвой сестренке для похорон белое платьице в рюшах. Помнит маленький гробик посередине комнаты. Помнит кладбище. И у самого края могилки оставленных карельской земле родичей. Тогда многие поумирали. Озеро у поселка Кумса до сих пор хранит легенду: одна семья потеряла кормильца - привязала белокурая красавица Стэфа двоих детей к себе, чтобы не глядеть, как они с голоду умирают, и утопилась…

Дожила семья Свицы до 41-го. Войска отступали. Приказ коменданта: взять все необходимое и - к дороге. Гельца запомнила почему-то черную кошку на печке и раскиданные бумаги на полу. Вышли на улицу, а тут как рванет снаряд – сосна подпрыгнула выше леса.

Забрали их машины, довезли до Белого моря. Было в караване три баржи. Тянул их маленький буксир-ледокол. Море замерзало. Этот буксир пробивал лед, подтаскивал их, и так раз за разом. Месяц плыли. Кругом – белым-бело. А вверху – черная точка – немецкий самолет. Одну из баржей, груженных людьми, он и потопил.

Привезли их в Архангельск, а там опять в товарняк и – в Коми АССР. Последний этап был на лошадях. И приехали они на лесоучасток. Ель-база Сысольского района. Маленькая комната, где раньше у заключенных был туалет, досталась на шесть семей. Отскоблили ее, отпарили и поселились. Как кровать – так собственная жилплощадь. И дети все знали свои границы. Одна входная дверь. Одна печка. По очереди варят. А уж кому где стоять – это знали точно! В январе родилась у Гельцы сестра. А в июле умер отец. И это было очень страшно. Умер Бернард от тяжкого труда и недоедания. Умер в 35 лет, оставив четырех детей на чужбине.

Гельца помнила из того времени только голод. Постоянное ощущение голода. Мать работала на лесоповале. Молодые женщины, 25-35 лет, красивые белокожие польки, одетые в ватные брюки и телогрейки лето и зиму - летом от комаров, а зимой от мороза, - ходили в лес с пилами за плечами и валили, валили, валили лес. А если перевыполняли план, получали лишнюю пайку хлеба.

Но вот пришел 47 год. Отменили хлебные карточки. Помнит Гельца белую полотняную скатерть, а на ней белую буханку хлеба. Может, другим это трудно представить, но Гельца не могла оторвать взгляда от этого чуда. От этого счастья. Подумала: «отрежу кусочек и пойду гулять». Отрезала, съела, а хлеб еще остается. И никто не ругает. А бабушка говорит:

- Пусть ребенок наестся!

Мать думала, что нужно снова на каторгу. После окончания военных работ, их направили обратно в Карелию.

Из Ельбазы пешком шли 12 км до Чухлова. Там добрались до Визинги. Сели в попутную, на собственном барахле. Ехали на ухабах. Подкидывало вместе с котомками.

На этой машине приехали в Сыктывкар.

На пристани стоял пароход Добролюбов с важными лопастями и круглыми колесами. На нем семья отправилась до Котласа.

А по бокам - указатели, как кресты.

И Гельца думала:

- Как много крестов! И что их так много?

Свицам выдали сопроводительный документ. На каждой станции начальник давал добро сесть на какой-нибудь поезд. Ехали, как правило, в тамбуре. Все их котомки с ними, а на котомках - они.

В Волховстрое дали добро отправиться в Петрозаводск. А оттуда – в Кумсу.

Начальник встретил удивленно:

- А что вы сюда приехали? Вы же давно уже свободные люди.

Матери выдали метрики, и бумажку освобождения.

И с этим документом Свицы поехали на Украину. В Ленинграде была пересадка. Братец Зенусь бегал смотреть Зимний дворец. Он был шустрый.

А Гельца думала:

-Лето ведь. Как же дворец может быть зимним?


***

Старая Бронислава Карловна берегла ни себя, ни свои разбитые радикулитом узловатые руки, она хранила, как самое ценное, свои духовные принадлежности. Это были древние иконы, а еще у ней имелся ружанец – деревянные такие бусинки, черные от времени. И крестик на подставке. Тоже черный. С распятьем.

Гельца хорошо помнит, что у Иисуса Христа почему-то была переломана рука.

А еще пуще глаза берегла старая Бронислава засаленную книжицу – черный кожаный молитвенник. До того он был старенький, что листочки стали коричневыми, и ветхие уголки отвалились.

Ружанец бабца не оставляла без присмотра. И на ночь молилась, его перебирая.

Когда забирали все драгоценности, и «забиратель» хотел содрать ружанец с ее шеи, бабца сильно напрягалась и сопротивлялась.

- Что ж ты бабка, дворянка хренова, носишь какие-то деревянные бусы?

Он пхнул ее и засмеялся. Так ружанец остался у бабцы.

Когда Свицы жили в Коми, бабца брала с собою Гельцу в лес, и не для того, чтобы малая помогала, бабца могла в лесу громко петь молитвы, чтобы Гельца их слушала и запоминала.

Бабца, хоть и считалась неграмотной, но молитвы все наперечет знала, и песен много. И польских, и русских, и украинских. И, когда собиралось много баб, бабца была заводилою этих песен.

Хорошо было петь в лесу. Никто громче ее не мог. И «Сердечна матко», и «Здровась Мария» и много других.

Там же в Коми со Свицами отбывали каторгу и две другие польские семьи, с которыми они подружились еще в Карелии. Ратушинские Леонид и Актавиана и их двое детей Юзик и Ваця. И Лось Юлия с сыном Анатолием. А в шести километрах от поселка была смолокурка, где жила Мать с дочкой Юзефой по фамилии Шатыло. Так ее Шатылыхой и звали.

Раньше детям не понятно было, зачем их собирают в Пасху и заставляют ставать на колени.

И они долго стояли и сердились на Шатылыху за это.

На самом деле, Шатылыха проводила католическую мессу.

Все три семьи слушали молитвы. Стояли на коленях возле Иисуса Христа с поломанной рукой. Бабца просила:

- Господи! Выведи нас из этого Египта. ( Так бабца называла каторгу).

Очень не хотела Бронислава Карловна погибать в Коми.

И дождалась, и вернулась, хотя и с многими трудностями, умерла на Украине в 1966 году в возрасте 81 года. Ее прах покоится рядом с ее братом Адольфом и братовой семьей.

А в гроб положили и крестик, и ружанец и молитвенник, который она хранила всю свою жизнь.

Амэн.


***

Но мы забегаем вперед.


Глава шестнадцатая

ВЕЧНАЯ СИЛА ТРАВЫ


Что ждало их? Их ждало детство, которого на самом деле не было. Но оно было! Оно жило где-то внутри и вдали, одновременно! Жило без них. Оно расцветало по весне травою и черешнями на земле, отобранной до их рождения. На той, где Сады высокие, Хаты белые соломой крытые…

Весь их груз: на плечах. Их пять человек: Галя, Рома, мама Нина, баба Бронислава и брат Зенон. Приехали в Киев. Потом в Новоград-Волыский. Машиной добрались до Довбыша. Оттуда пять километров шли пешком в Адамовку.

Там в Адамовке, пока их не было, прошла–прокатилась война. И время прошло. Их дома и земли заняли новые люди. Смотрели на них косо. Мало ли думали, воры какие вернулись с тюрьмы! «Враги народа», хоть и прощенные «народом» за свой «национальный признак», не внушали доверия.

Жили то у одних родичей, то у других. Никому не нужные. Тетка Мария их ютила. Да у самой забот полон рот. Ее внучата играли той самой грамотой красивой, что вся в вензелях царских. Но Мария ее прятала. Берегла.

А дед, подняв самый значительный ноготь на втором пальце, как-то обронил фразу, которую Гельца запомнила:

- Придет такое время, когда наследники Земли придут, и будут искать границы владений своих предков!

Он очень тщательно берег канавки, которые обозначали эти границы. Да кому они теперь были нужны? Эти канавки!

Власть все отобрала, разделила меж тех, кому не нужна Земля. И Земля стала сиротой.

Сестра ютила ее бывших хозяев. Потом крестная. Потом крестный. Потом просто другие соседи. Мать Нина работала, как проклятая, молотила людям, потом на свиноферме. Когда поверили, определили в амбар зернохранилища кладовщицей.

А Гельца – все с бабой. И руки бабы все с ней. Золотые добрые руки. Они и мыли, и стирали и детей кормили и за огородом следили. И ноги у бабы - калеки везде успевали. Одна тонкая, совсем высохшая. Другая – толстая, всегда отекшая. А на шее - ружанец…

- Нук, Геленка, постриги деда Людвика! У тебя глазки острые. А я уж не вижу так близко! – просила бабца.

Галинка брала ножницы. Дед снимал шапку-ушанку, чинно садился на табурет. Поправлял пиджак. Бабца кутала его рушником, чтоб отстриженной сединой не засыпать ненароком единственную парадно-выходную вещь.

Борода широкая у деда. Белая-белая. В разные стороны топорщится. А усы темные.

Внучка бороду ровняла. То с одной стороны отстрижет, то с другой – все не ровно. Так и получилось однажды, что выстригла деду бороду под самый подбородок так, что и не осталось почти ничего.

Вспылил дед, глядя на себя в зеркало:

- Ну, чистый цапок! Москаль! Кацап! Цап! Тьфу ты!

С тех пор как он себя козликом обозвал, Гельца деда старалась обходить стороной, думала, что он сердится. Но дед не серчал. Он больше сокрушался о том, что были раньше хозяева, так хозяева. И хутор у каждого. И дом просторный и скота вдоволь. Хутора эти порознь стояли. Меж ними – простор. А теперь разобрали дома. И поставили из тех же бревен хатки одноликие рядышком друг с другом в одно село. Все стали одинаково бедные. Комнатка. Сенки. И выход прямо к скотине в сарай. Так и скотину держать не дают. Инвентарь весь и бороны в колхоз забрали. Зачем так сделали?

***

Гельца не замечала, как превращалась в Галинку, гарну дивчину. Красивее, гораздо красивее была ее сестра Ротольда, Рома. И хлопцы за ней поглядывали. И мать больше ею гордилась. И это было так же очевидно, как выбор с грядки удачного или неудачного цветка для букета.

Галина думала, что не красива и не особенно выходила на люди. Зато в работе успевала. Сначала скот пасла. Потом на зернохранилище робила. Привозили мешки 75-ти килограммовые. Так она их наравне с мужиками таскала. Те подхваливают. А девчонка старается. Не знала, как потом это все отразится на ее здоровье, глупая. И подсказать то некому. Все работой загружены непосильной.

Непростительно непосильной.


***

Дед Людвиг Карпинский хорошо знал отца Виктора Леонида Савицкого. А Витась уж после войны устроился работать комбайнером. Он был в семье старшим. И в колхозе его очень любили. Добрый был да спрытный. Хоть и не высокий, да струмкий. Отец научил его все делать аккуратненько. Чтоб без сучка - без задоринки. Старался и в колхозе, и в семье, и соседям подмолотить, кому что нужно на своих участках. Лишь бы людям добро сделать. Да и дочь Бернарда Свицы Рома Виктору понравилась. Мать Нина заметила однажды:

- Чей сий хлопчик? На него надо найти дивчину!

Так они со старым Людвиком и сговориваться стали, он рассказал, что отца знал хорошо:

- Как ты думаешь, если бы я предложил тебе нашу Ромцу взять?

- Так нема колы!

- Как нема колы? Найдешь время! – смеялся дед.

Они и задружили. Но до свадьбы дело не доходило. Из года в год пахали в колхозе. И Виктор все тянул лямку в течение трех лет, что за Ромой ухаживал. Кормил свою семью вместо отца. Наконец, на Пасху взяли паспорта, и пошли в сельсовет расписываться. Настроились уже. А секретарь печать не взяла. Забыла дома. Испортила весь настрой.

Сестра взбрендила. И не хочу замуж. И не пойду замуж.

А Пасха не один день.

И буквально через день той Пасхи появился у них в доме односельчанин, что работал на заводе в Довбыше. Дядька его балагур болтун: кого хочешь уговорит. Пришли вечером после клуба свататься. Мама Нина спала. А они «як чирты влетыли в хату». Хлопец гарный. Высокий. Волос вьется. Сам танцор лучший на всю округу. И Рома красивая. Пара получилась хоть куда. Уломали маму. И свадьбу через неделю сыграли.

Обидно Витасю. Он три года ходил за Ромцей. Как куколку ее держал. А тут за неделю увели. Гельца его утешает, чем может. Да как тут утешить. Обидно же!

Но ведь как в народе говорят: на чужом несчастье своего счастья не построишь. Так и вышло. Прожили молодые после свадьбы лет десять, промучались. Разошлись. Две девочки остались у красавицы Ромуальды Люда и Аня…


***

Просыпалась Гельца рано-рано. Когда солнце билось в ресницы утренними зыбкими снами. Этим утром солнце вставало в самом красном своем наряде. И взошло в горницу к ней огненной девой в окружении огненных птиц.

Моргнула Гельца – а то не дева, а рассвет пламенеет. И птицы совсем не сказочные, а простые воробьи. Расчирикались, разодрались из-за отрубей, коими матушка поросеночка кормила.

До этого утра Гельца пасла скотину. Не за деньги. За кружку обрата, сыворотки. Люди бедные, как и Свицы, даже есть не давали. Бабца вчера и высказала матери:

- Ты дитыну угробишь!

Мать забрала вечерась дочку с той работы и больше не пустила.

А сегодня, хоть и встала ранешенько по привычке Гельца, так сразу и поняла, что спешить некуда. Выходной. И сразу легче стало. Вот как хорошо. Выходной! Значит, и постирать можно. И на карьере искупаться.

За домами был карьер, и копали белую глину для завода. Гельца не знала тогда, что завод этот «Гхлынки» принадлежал бы ей. Но ее туда часто тянуло и звало какое-то неясное чувство любования и теплой неги. Белая глина средь зеленой травы. Белая-белая. Когда мокрая была – освещала или скорее подсвечивала небо и белый свет своим внутренним свечением ничем не омраченной, не запачканной земли. Гельца точно знала, что земля и должна быть на самом деле только белой и никакой другой.

Вода стоячая в том карьере, мягкая. Как в ней искупаешься, гладкая делаешься, сильная. А вокруг, как ее не собирала губами скотина – прорастала из года в год извечной силой трава. Галинка думала: от листа то сил нет. И скот сытым листом не бывает. Опадает лист с деревьев по осени. Сгниет за зиму. Что с листа толку? А сила в траве. И в сказке богатырь зычным голосом кричал своему Сивке-Бурке, вещему Каурке: «Встань передо мной, как лист перед травой!» Если лист перед травою встает, значит, главнее она, трава то! Потому что корни в земле. В белой земле. И травы той сочной вокруг карьера было зеленым-зелено. И бабы ходили туда за деревню: по траве шелковой пройтись босиком, по ровной гладкой глиняной дорожке, да дела свои женские заодно справить.

Так и в этот день пошли белье полоскать, пошли Гельца, ее сестра двоюродная Зося, крестная Цезарина.

А жара была. Смотрит Гельца, тучи нехорошие. Солнце то солнцем. А туча выплыла боком из-за буков аж красная! Они по тучам определяли, деревенские, что гроза идет. А тут буря шла, не иначе! Уже мороз по коже ходит! Начинается в той туче бурчать: бур-бур бур. Бабы остались, а Гельца испугалась и побежала собирать белье.

Бегом домой. Бежит, думает – не успею укрыться. Капли огромные по голове лупить начали. Все чаще и чаще. И от капель не видно стало уж и дороги. Вскакивает Гельца в деревню. А гроза идет! А молния сверкает! А над головой дождь лупит!

Бежит Гельца со всех ног, перепуганная до смерти. И тут молния кааааак трахнет между ног в междушажье точно пролетела стрела! Выжгло землю под Гельцей. Девчонка аж присела! Обмерла.

А напротив хата стоит и открыта дверь. В них: две бабушки молятся. Туча метит в Гельцу молниями: то справа ударит стрелою, то слева. И они видят это, крестят безумный молочный дождевой свет. Тетка выскочила, сгребла Гельцу, как хохлушка под крыло платка, к себе под крыльцо спрятала, крестит и себя и ее сперепугу.

- Души мертвые некрещеные осерчали! Перекрестить их надо! – перекрикивая дождь и гром, кричала тетка, перекрестила дорогу, сняла с себя платок, бросила в то место, куда молния стрельнула со словами, - Если ты пан, то будь Иван, если ты панна, то будь Анна!

У нее грозу и переждали.

И солнце вышло быстро так, как туча ушла из Адамовки других пугать в соседние деревни.

Гельца смотрит на себя – мокра-мокрешенька. Подол серой юбки подоткнула повыше, белье к груди прижала. Поклонилась тетке, что укрыла от дождя. И пошла себе домой.

Поглядела на дом, что Савицкие выстроили. Вздохнула глубоко: им бы тоже такой! Идет себе. Не видит, что в окно на нее Виктор во все глаза пялится. Ноги то у Гельцы стройные. Голым да белым в глаза блестят. Икры высокие. Ляжки крепкие. Красивые. Глаз не оторвать. Мускулка к мускулке! Вот это дивчина! А жалостливая какая. А заботливая. А работящая! И где его глаза были? Что он три года за Ромцей бессердечной бегал?

Так как приклеенный глазами проводил Виктор Галину, пока не скрылась из глаз. И уже в тот же миг все для себя решил.


Глава семнадцатая

СКОЛЬКО ВЕСИТ СЛЕЗА


Волосы спутаны. Губы закушены. Как там бывает у кого? А рожать всегда больно. Но Галина чувствовала – рано.

Рано! Не вызрел плод до конца. Жив ли родится маленький Савицкий, нет ли?

- О, Господи! Да за что ж мука такая?

Пот ли не пот – что-то липкое. Небо с овчинку.

- Ой, маты! МатушкааааАА! Да когда ж это кончитсяааа?

Кажется, кончилось. Схватка прошла. Можно отдышаться. Вытянуться всем телом на измятой мокрой от родового пота простыне. Вспомнить. Галина улыбнулась. Так легче боль переносить, когда вспоминаешь хорошее.

Устроилась Гельца на зернохранилище. Матери помогать. Поняла, что Витасик за нею приглядывает. Да о нем ли мечтать? Парень передовой.

Старший конюх, и культработник. Веселый, заводила. На гармошке мастак играть, на балалайке. Он работал и на тракторе, не кончая курсов. Немного прицепщиком. А еще ему удостоверение дали! И с трактористов пошел на курсы вечерние комбайнеров.

Год поработал в Тетирке. Сначала помощником. Комбайнов не было. Сразу нашли комбайн и в Адамовке. 360 га первый год убрал на ломанном комбайне. Приняли в партию.

Для себя он решил вот как – дед Людовиг умер, но Виктор ведь дал ему обещание стать его родней.

В Адамовке специально клуб не строился, это хата чья-то добротная под клуб пошла. Гармониста пригласят мужики. Парни ему заплатят. Девчата и танцуют. Танцы Галя любила. Летом не было башмаков, и босиком танцевали. Только так отплясывали!

А еще привозили кино. И все разное. И каждую неделю. У киномеханика 7 деревень. Он и ставил кино то в одной то в другой, и «Человек с ружьем», и «Всесоюзный парад физкультурника», и военные картины, а потом еще пошли такие фильмы, любимые всеми, как «Весна на Заречной улице».

Услышит детвора: моторчик дребезжит на улице – бегом в кино! Стоило оно копейки, но и их взять негде. Зато пацанва через раскрытые окна, как крутить начинал он, лезли тараканами на пол подле всего зала, и усаживалась веером на полу. Всему рады были.

Дети есть дети.

А подрастать стали, да женихаться, Виктор Галине даже билетик купил на сеанс. И, выходя из кино, Виктор за нею, за Галиной, а не за Ромой там какой - за нею устремился вечером. Она уматнулась – и из носа у Виктора кровь пошла. Крепко вдарила – не приставай! Да сразу и жалеть стала. И он не растерялся. Вот тут она предо ним и расклеилась.

С того времени познакомились ближе. И все. Пошло – гуляние!

- А маты радости не чуяла. Та он же такий везде только в добру строну, а поганого нычого ж не було! Ой, опять! – сжалася Галина от схватки. Вцепилась в подушку руками обеими, и побелели кончики пальцев, пока снова не отпустило.

Но у нее и поклонники ж были. Как танцевали они хорошо «Леньсей» по 4 пары! И польку, и, вальс и карапет и краковяк. Гопак и молдаванеска тоже были в моде. И пели по вечерам: «Куда идешь тропинка милая….» Одна улица с другой перепевались. То поют: «Посею огурочки», то «Мороз-мороз». Пусть брюки больше латаные-перелатаные, зато аккуратные! Даже не было денег на подошвы. Дерево прибивали и танцевали.

Особо модной была военная справа! Да редко у кого военные брюки и сапоги имелись, хоть и кирзовые. Обувь тяжело было приобрести. Один дружок Галины из колеса, из баллона сделал калошки. Намочили и высушили – стянуло. Так больше не носил.

В большинстве случаев лапти делали. С липы и коры. В лес - в лаптях. Но в них же не пойдешь танцевать!

У Галины был дружок, который носил военный френч. На голове фуражечка. Сам шил. Один в соседней деревне, и шил он их для всех.

И однажды она пошла на день рождения к тому другому парню в другую деревню.

Тут Витась решил действовать более принципиально.

Он уже был член райкома комсомола и секретарем партии Адамовки. И пришли к ним 4 новых комбайна. Цельные шнеки. Соединяются эксцентричными датчиками.

Раньше был комбайн, где шнеки и центральный транспортер кирза был очень неудобный, все время забивался барабан, потому что он скручивал массу, и целые комки летели в барабан. От этого лопался вал.

В новом комбайне было более современное устройство - цельный шнек, соединенный пальчиковым барабаном, он на нужную сторону «прачится», а когда забирает - массу регулярно подает.

И таких пришло 4 комбайна. А комбайнеров было 30.

В то время Галина выучилась на комбайнера и приехала еще с тремя девчатами.

Виктор, чтобы завоевать ее доверие и предложил на общем собрании отдать комбайны «деукам». Договорились с другом Хапковым. Виктор продвигал «сю» идею через райком партии, а Хапков через райком комсомола.

Так девчата получили подарок. И уже в первую уборку Галина держала четвертое место в соревновании по уборке зерна. А Виктор – первое!

У них была доплата. 25 пудов пшеницы Виктор в этот год получал за работу.

А она получила 20 пудов!

Так и поженились. Скромно. Провели мессу католическую, и документ от церкви, чтобы навсегда, не смотря на то, что он партийный.

И первенец родился мертвый. Кто знал, что Галина беременная или нет? Деревня. И у матери спросить совестно. Наступила тогда весна. Они хату с Виктором для себя строили. Ночью таскали материал из лесу. И она таскала. Старалась из всех сил. Да бревна все тяжелые-тяжелые!!!! ТЯЖЕЛЫЕ такие!

До обеда ничего. После обеда кровотечение. Никаких санитаров, никаких акушеров.

Родился мальчик. Как раз на руку. Видно было что мальчик. Мертвый мальчик.

- Ох ты, Господи! Та когда оно уже закончится? – Галина стиснула зубы. И пошло. Легко пошло. Без боли.

Мертвый. Опять мертвый.

Выкидыш снова оказался мальчиком.

У Галины губы затряслись. И слеза тяжеленная такая выкатилась из глаза. Катилась, катилась. Упала на младенца. Шлепнулась. И продавила ему тяжестью своею спинку.

Кто знает? Сколько весит слеза, когда она падает на тельце не вздохнувшего ни разу ребенка?


Глава восемнадцатая

МАКИ ЧЕРВОНИ


Все они любили, лишь бы вместе, лишь бы на земле: и зиму и лето, и осень и весну.

Вот, например, весна. С огородом после снега кавардак. Подберешь его, тут вскопанешь, тут посадишь. Это благодать. Вот береза цвет изменила. Вот из земли полезли тюльпаны и нарциссы. Каждый день - новое. Лето само собою. Редисочка, лучок, укропчик запах свой по всему саду-огороду разливанный сеет. Маки зацвели червони. Колышутся. Курочек в садике развести можно. Яичками детишек побаловать. Клубнику перевести на варенье. Да смородину закатать. Осенью опять: новое! Подготовка, заготовка. Вот успеть бы еще под зиму чесночек посадить, жерди поправить… Ай как хорошо!

Зима свое: подбериха. Запасы из ямки дети быстро подъедали.

А детей у Савицких родилось еще пятеро.

Аня то еще там, на Украине, когда Виктор с Галиной себе хатку справили.

Почти у всех были такие хаты под одной крышей: и хата и сарай.

17 марта Галина поехала в другой колхоз по делам, и с Довбыша до Красных хаток трясло ее в кузове. Это было за две недели до родов. А за день, вернее, уже ночью, Галина пошла в лес, срубила молодые осины, притащила домой, порубила их на поленья, и к утру 30-го родила.

Это деревенская жизнь.

А Валера и все остальные: Валя, Толя, Виталя, появились на свет уже в Свердловске, куда семья Савицких переехала на строительство новой подстанции. А как получилось?

Виктор постоянно держал первое место. Его начали кидать и по другим деревням – Красны хатки, Дорогань, Сатынец.

И однажды пришлось попасть в историю. Бензину нема, а работа есть.

А заводскот рядом.

Им надо смолотить две скирды ржи. Обещали за это Виктору дать три бочки бензина. Молотит он ту скирду. И дивится: газик едет директорский. А он молотит, хотя знает, что на чужой территории и самовольство запрещено. И мало бы один директор был, а еще ж приехал с областным инструктором. Директор так и вылупил глаза:

- Ты что делаешь?

- Молочу.

- Как?

- Извините пожалуйста, Максимильян Семенович. Я приехал. Жду – бензина нема. Я позвонил, а вы не ответили. А тут просят слезно помощь оказать нуждающиеся соседи. Дали бы нам за работу три бочки бензина за две скирды…

- Инициатива то неплохая. Но почему не сообщил?

- Но я ж хочу доброе сделать для всех!

- Ладно, пока домолачивай.

Они поехали. А потом состоялось собрание. Думал Виктор, что пропал, ругать будут. А председатель встал и говорит:

- Вот как надо робить! Вот с кого брать пример!

Так получил Виктор Савицкий медаль «За трудовую Доблесть» от министерства. Со всех комбайнеров – первому дали, как лучшему.

Получил Виктор открепительный талон, и - в Обком партии, что едет на Целину!


***

Назвали его в честь Валерия Чкалова. Валера спокойный был. Весь в родинках. Родинка, как понимал это слова Валера, происходило от слова «Родина», а может «родичи». И слышал от кого-то в детстве, если есть на теле родимое пятно, значит в прошлой жизни ты был убит в это место или ранен. А если родинок много, то в тебе сконцентрировались многие раны. У многих они проявляются на теле после 40 лет, когда, по мнению Платона, философ может приступить к управлению государством. У Валеры же родинки были всегда. Они лепились на спинке, на руках и груди скоплениями странных галактик, как старые бардовые звезды в окружении веснусчатых молодых туманностей.

Ане принесли братишку. Положили рядом. Тянет сестра Валеру за пеленки, стягивает на пол. Потом научилась говорить: Леля. Не дает никому.

Весь бы день стояла над ним, качала-нянчила. А ей 1,5 года!

Выйдет во двор гулять, как утица никого не пускает близко, защищает.

Никакой связи с Польшей у Савицких не было. Не говорили по-польски. А только по-украински. А жили на частной квартире. И хозяин был немец по фамилии Кель. Как он Валерика любил! Как пьяный придет, сгребет в охапку и бросает до потолка.

Потом квартиру получили четырехкомнатную. Вся грудь у Виктора в орденах и медалях за добросовестный труд, поскольку с 59 года в той самой мехколонне проработал он аж 42 года. Работал крановщиком, экскаваторщиком, бульдозеристом, водителем компрессора.. и т.д.

Как приехали, подстанция была только начата, и многое предстояло поднимать. Сначала строили станцию и переход на Визовскую-полигон. И второй до Уктуса.

Котлованы приходилось рыть вручную. Женщины копали. Техники было мало.

А потом уже пошло на линиях в Тюмени, в Тобольске, в Устяхе, там подстанция Ягодная в болоте. Вертолетами переезжали. Даже Новый год справляли там. Виктор работал больше всего на кранах.

В те годы Валера не мог разобрать слова одной песни «расцветали яблони «Игруши», он думал, это название яблонь такое.

На Украине, куда вывозили детей Савицкие, во дворе росла большая дикая груша. Он ее так и называл Игруша. Груша эта занимала очень большое пространство. Плодила каждый год. А баба сушила ее плоды, и дети сушеные груши жевали весь год, как конфетки.

В Свердловске долго не было нормальных условий. Жили в вагончиках, отапливаемых не только дровами, а кое-где уже и электричеством. Привычною стала чугунная печка, у нее водой залитый бак, и вокруг: водяное тепло. Все время строительства проходило почти по шею в болоте. Не успевала высыхать одежда. И простуживались часто. Но как одежду сушили на себе, так и болезни выветривали вместе с влагою. И ордена имели, как заслуженные строители. И Красные знамена держали бесконечно!


***

Посадить то картошку – посадили. А убирать кому? Виктор на работе…

Осень, сентябрь месяц 17 число.

Галину проверили в поликлинике и определили, что с позвонками совсем беда. Сместились они. Истерлись. Сплющились. Натрудила она их в молодости и теперь ничего поднимать нельзя. А жить то надо. И молоко для детей малых каждый день приносить. Да не по одному литру, а по пять. И овощи. И вот, картошка.

Пошла Галина на поле. Копает. Три ведра в мешок – и в ямку. Закидывает. За каждым мешком уж сил нет лезть. Открыла люк, высыпает под лестницу. С последней ношей идет мимо сада с акациями. Какой-то мужик как выскочит, как напугает ее из кустов!

Она схватила этот мешок и без отдыха до ямки!

А дети смотрят. Считалось, что это надо. И это была жизнь.

А дома бочка капусты готовится, как и каждую осень. Целая ванна капусты! Она шинкуется, мнется с морковью и солится. Картошки запасали как когда. И 80, и 100 и 50. Если больше, значит - деруны пекли, если меньше для супа держали.

При советской власти добавляли по 12-50 рублей к зарплате, как многодетной матери. И тоже грудь в орденах и за труд и за материнство.

Голые босые дети не ходили. Толику с Валериного перешивала Галина Бернардовна. Вале - с Аниного.

Дети росли. Радовали.

А их с Виктором все к земле тянуло. Все к земле. Придешь на сад-огород. А там маки колышутся на ветру червони. И снова жить хочется.