Geum.ru

Юрий Сергеев «Становой хребет»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   18   19   20   21   22   23   24   25   ...   54

22


Гуреев услышал далёкий выстрел в тайге и немедля остановил работы в шурфах. Дюжина верных людей собралась у его маленькой палатки, стоящей особняком от ихнего балагана. Горный инженер был сухощав и лыс, поблёскивал круглыми китайскими очками.

На поясе висел тяжёлый кольт, нож и четыре лимонки. Тонкие губы сурово сжаты. По наводке связника, бандиты нашли Гусиную речку, а Гуреев ждал прихода старателей, открывших на ней золото.

Хорошо вооружённые люди расселись вокруг своего командира на камнях.

— Сюда идут те, кто вырыл землянку. У них — много продуктов. Оленей мы забьём на мясо и сделаем в наледи ледник. До осени хватит.

Перед тем, как я лично постреляю красных сволочей, мы должны их захватить живьём и узнать о россыпи, чтобы не тратить время попусту в поисках. Засаду делаем у реки, берём их, когда начнут переходить её вброд, — он разделил своих подопечных на группы и повёл к предполагаемому месту встречи.

Они ждали до самого вечера, и вот показался караван. Впереди на учаге ехала женщина, сзади шёл тунгус с карабином. Больше никого не было. Когда олени перебрели через речку, вокруг них встали из кустов мрачные фигуры с винтовками наперевес.

Степан вздрогнул от неожиданности. К нему направился долговязый люча с пистолетом в руке, сорвал с плеча эвенка оружие и промолвил:

— Где остальные?

— Однако, Тимптон сиди... Паром жди. Потом приходи сюда. Лабаз продукты везём. Однако...

— Где они мыли золото, знаешь? Где шурфы?

— Однако, знаю, мало-мало ходи, — ответил Степан, как научил его Игнатий, чтобы бандиты не перестреляли их сразу, — однако, завтра покажу.

— Гм! — оживился Гуреев. — Братцы! — обернулся к своим. — Ведите оленей к землянке Потрошить вьюки. Одного олешка сразу на мясо.

Оголодавшие по спирту бандиты мигом расхватали банчки, лежащие в каждом вьюке сверху, и никакие угрозы Гуреева не смогли остановить одичавших людей. Один волосатый, мрачный мужик подвинул к себе карабин и угрожающе прохрипел:

— Не шуми, ваш бродь... дай отвести душу. Не жрали толком уж сколько дён, — поднял банчок над головой и взахлёб стал пить.

Степан сам заколол оленя и испуганно засуетился, выпрастывая тушу из шкуры. Ландура уже вешала котёл над костром. Вскоре все были пьяны, даже Гуреев.

Он пытался унять этот сброд, который ненавидел и презирал, но потом отступился, зная, за многие годы по работе на прииске, какая необузданная стихия — пьянка.

Инженер велел растопить печку в землянке для себя, прикидывая, как бы уволочь туда тунгуску. Пусть страшновата, но всё же, баба. Ах, женщины, женщины... Где вы? Гуреев ощупал кольт, нож, гранаты на своём поясе и поднялся, позвал за собой Степана с Ландурой.

Бандиты пришли сюда из Манчжурии, они озверели и надоели друг другу за долгие месяцы скитаний, за зимовку впроголодь в якутском улусе на реке Амге.

В сильном хмелю стали выяснять отношения, вспоминать старые обиды, и вот уже один валится в моховые кочки с простреленной головой, второй кидается с ножом и падает от пули Гуреева, выскочившего на шум из землянки.

Трое раненых скулят у костра, пытаясь перевязать себя и унять кровь. Оставшиеся семь человек возбуждены и наседают друг на друга, щёлкая затворами. Гуреев разъярённо влетает меж ними, угрожая и уговаривая, трезвея с каждой минутой.

И так не хватает людей для выполнения задания. Он стоял перед ними у костра, говоря об освобождении России от красных, а Игнатий видел из-за кустов на его поясе четыре рубчатые гранаты и примерялся, с чего начать захват банды, чтобы не положить своих людей.

Вдруг рядом хлестнул выстрел, Парфёнов вздрогнул и обернулся, Лушка сжимала в руках малокалиберку и нехорошо скалилась, видно припомнив себя скрученной на полу такими же грабителями.

Гуреев дико вскрикнул и, падая, успел нащупать гранаты на поясе... Он не имел права попадать в руки красным с теми бумагами, которые лежали в кармане его английского френча. И раздался взрыв, осколки посекли все вокруг, даже котел с остатками мяса.

Спаслись только Ландура со Степаном, споенные в землянке наповал. Когда Игнатий с Егором осторожно подошли к углям раскиданного костра, только один бандит напоследок слабо икнул и стих.

— Вот и всё, — обронил тихо Парфёнов, — когда же кончится эта кровь на нашенской земле. Гос-с-споди... Вот и всё... — сокрушённо махнул рукой и пошёл к землянке. — Ай да Лушка! Партизанка, ясно дело!

Утром зарыли в общей могиле побитых, собрали оружие и сложили его на лабаз. Останавливаться тут не хотелось, сразу же завьючили оленей и ушли вверх по реке.

Землянка встретила людей затхлой сыростью. На полу нестаявший сугроб снега, надутый через дверную щель. На нём грязные отпечатки медвежьих лап.

Хозяин проверил свои владения и своротил непонравившийся столик из сухих жердей. Печку не тронул, но отыскал под валежиной упрятанные лотки и погрыз их зубами. Игнатий негодовал.

— Экий дурень, ясно дело, видать, прельстился жировой пропиткой. Он с голодухи и не разобрал. Надо было лотки на дерево прибрать. Ума не хватило, ясно дело... Теперь придётся новые мастерить.

Эвенки ладили чум на сухом бугорке рядом с небольшим ручейком. Они установили каркас из жердей, обтянули его берестой и продымленными шкурами. Дети наломали ворох тонких веточек лиственницы с недозрелой хвоей для подстилки.

В чуме сразу запахло смолистым духом леса. Пустые веточки пружинили под расстеленными выделанными шкурами. Было мягко и тепло. Даже Ванька, швыркая мокрым носом, таскался с непосильной жердиной, не отвлекаясь при общей работе пустыми заботами.

Олени, позвякивая боталами, разбрелись по мари на кормёжку. В лесу желтел ковёр нежного ягеля, их первейший корм. На шеях оленей привязаны аршинные палки, мешающие уходить далеко от табора. Верка пропадала где-то в лесу, отыскивая надёжное логово.

Дня через три явилась похудевшая до неузнаваемости, шальная от радости материнства. Жадно поглотала еду и опять незаметно исчезла, не доверяя людскому глазу своё потомство.

В следующий раз эвенк надел на неё ошейник с маленьким оленьим колокольчиком и, дождавшись, когда она нырнула в кусты, медленно пошёл следом.

Собака, словно чуяла, что её преследуют, долго кружила в густом ельнике и всё же, привела к логову. Когда Егор и Парфёнов пришли от шурфов на обед, под выворотнем у землянки увидели шесть пушистых комочков, попискивающих и теребящих сосцы Верки.

Та прижала уши и предупредительно зарычала, даже своих хозяев не захотела признавать. Ещё рыкнула и замолотила хвостом, как бы извиняясь за свою грубость.

— Ах ты, холера! — улыбнулся Игнатий. — Разве можно зубы на нас скалить. Я вот тебя! — Он подошёл отнял от соска одного щенка с раззявленным ртом и показал Егору. — Иде ж она рыжего женишка отмахнула? Лапки толстые, крепкий будет кобелёк.

— В Харбине приблудилась лайка. Хотел кобеля с собой взять, а он вдруг пропал. Зверовая была собака. У твоего соседа маньчжура петуха умыкнула в первый же день и в дом принесла.

— Ге! Вона испортил Верку — и поминай как звали. Вот прокуда, взыскать не с кого.

Верка беспокойно стрясла щенков и встала, жалобно поскуливая и не отрывая глаз от рук Парфёнова. Вспрыгнула ему лапками на грудь, потянулась к поднятым ладоням, умоляя вернуть рыжего сынка.

Подошёл Степан. Поймал собаку за ошейник и сунул её в землянку. Она заревела там, царапая и грызя дверь. Эвенк подобрал щенков, опустил первого на ровный срез высокого пня. Щенок пополз, пикая и перебирая непослушными лапками.

Оборвался и упал на мох. Степан молча отложил его в сторону. Положил на пень второго. Им оказался тот самый рыжий и головастый кобелек. Он осторожно тронулся и только лапки почуяли край, напрягся спиной и, чуть не свалившись, судорожно отполз назад. Двинулся в другую сторону, но везде натыкался на пугающую пустоту.

— Ты глянь на него! — удивился Егор. — Слепой еще, а какой сметливый.

Степан снял осторожно рыжего и отложил в другую сторону, заменив его третьим щенком, который сразу же кувырнулся в мох. Ещё два щенка выдержали испытание и не упали. Их-то эвенк подверг новым урокам. Брал по очереди за шиворот, встряхивал.

Один завизжал и попал в кучу к упавшим с пня щенкам. Потом он долго осматривал пасти и лапы у оставшихся двух, поднимал их за кончики хвостов. Оба молчали, а рыжий даже еле внятно зарычал. Лицо Степана от этого засветилось радостью, и он довольно прищёлкнул языком.

Положил их под выворотень, а остальных собрал в шапку и понёс к ручью. Егор понял, что неудачники обречены, но возражать не посмел, хоть было и жалко их. Долгие века скитаний с собаками по тайге давали эвенкам право на мудрый и жестокий отбор.

Кормить пустолаек и ленивых псов нельзя, собаки сами должны кормить хозяина и терпеливо сносить все тяготы. Должны стать сообразительными уже в утробе матери, чтобы выжить в огромном и суровом мире.

Выпущенная из землянки сучка кинулась под выворотень, облизала своих детей, которые ещё слепыми выиграли первую схватку со смертью. Озадаченно порыскала вокруг глазами, тоскливо взглянула на стоящих людей и успокоилась.

Щенки взахлёб сосали молоко, уминая шерсть на брюхе Верки короткими лапками, не ведая ещё, какой откроется через пару недель удивительный мир, полный запахов, звуков, опасностей.

Одурманенная летним зноем долина.

Копачи соскребали со дна проходнушки матовые крупинки золота, доводили шлих в изработавшихся лотках. Тёмная яма ручья манила прохладной глубиной, хотелось окунуться и смыть пот. Прыткие хариусы всплёскивались у переката, собирая наносную живность.

Над чумом вился дымок, разомлелые олени спасались от комарья в дымокурных балаганах из поставленных большим костром молодых листвянок. Женщины занимались выделкой шкур, стряпнёй, шитьём зимней одежды.

Степан мастерил новые нарты, ходил изредка на охоту. По утреннему туману завалил на болоте сохача. Часть мяса опустили в ручей, часть нанизали на палки крупными кусками и подвесили над дымом костра.

Веркины щенки уже резво сновали под ногами, пробуя неокрепшие голоса. Рыжего кобелька Парфёнов почему-то окрестил Мамаем, видимо за наглость и свирепость. Сучонку — Грунькой, в память о ещё какой-то зазнобе.

Чем выше били шурфы по ручью, тем богаче становились пробы. Рассечками Игнатий шёл точно по струе, Егор пробовал на лоток боковые пески и удивлялся нюху старого приискателя. Степан один раз тоже опустился под землю, поползал малость в жиже и опрометью кинулся назад.

Не по себе было во тьме суеверному эвенку. Наверху помогал, высыпал поднятые воротом корзины, ковырялся в песках тёмными пальцами и, не увидев ничего примечательного, безнадёжно махал ладошкой.

— Следа собсем нету... как иво найдёшь, могун... зверь куда лучше. Собсем плохо! Много людей вся тайга перекопал, оленям мох нету. Шибко плохо.

— Нич-ё-о, Степан, — увещевал его Парфёнов, — сюда не разом доберутся, а если и придут — откочуешь в другие места, где не водится этого добра в земле. Тайга большая. Всем хватит места. Тебе ить собраться, как цыгану. Подпоясался — и айда!

К середине лета хромой приискатель затосковал. С неохотой поднимался по утрам и всё чаще всматривался в далёкие сопки. Работал с прохладцей, а то и вовсе в середине дня уходил с удочкой дурить прожорливых хариусов.

Золота компаньоны уже намыли изрядно, но шальное богатство не приносило радости старому бродяге. Одним погожим утром Игнатий долго пил чай, а потом приказал:

— Собирайся в дорогу.

— На прииск пойдём? — заинтересовался Быков.

— А куда глаза глядят. Табор пущай тут останется, одного-двух оленьков возьмём, и хорош. Надо искать другой ключ. Скушно тут мне. Страсть, как скушно. Кажний Божий день одна работа. Тьфу!

— На кой он нам, другой ключ. И тут золотья навалом. До осени набуровим до пуду.

— А на хрен мне сдался твой пуд? Чё я с ним буду делать? Ежели бы ногу можно было купить поновей, а так, хватит на прожитьё. Да и ты не жадничай, более прошлогоднего намыли.

Интересу мало у меня к этой россыпушке. Она чересчур легко далась, а мы и в бабах такое не любим. Я хочу добиться в трудах, попотеть в поисках, помороковать башкой.

Степан пытался отговорить Парфёнова, но тот был непреклонен. Даже Лушку не взял с собой. Велел ожидать эвенкам их возвращения. К обеду нагрузили вьюками трёх оленей и двинулись к реке, в которую впадал ручей.

По долине Гусиной шли безостановочно вверх, ночи коротали в пологе у костерков. Парфёнов сразу воспрянул духом и хромать-то стал меньше. Гнал связку оленей в неведомые места, хищно оглядывая с водоразделов крутые распадки и бегущие по ним ручьи.

Кайла и лопаты до поры не трогал, полагаясь только на свое чутьё да на знание камня, в котором, по его мнению, родится золото.

Старатели забрались в верховья неизвестной большой реки и свернули в её неширокий приток по правому берегу, берущему начало от тех же гор, откуда вытекал столь опостылевший Игнатию ключ.

На этой речушке пробили первые шурфы и, кроме знаков, ничего не нашли. Тронулись плутать далее. Парфёнов учил Егора определять на глаз гальку и породу, сопутствующую золоту. Особенно много говорил о природных ловушках, которые препятствуют сносу тяжёлого «рыжья».

И снова они пробирались через гребни водоразделов, открывали всё новые и новые ручьи, полные гомона торопливой воды и завалов разнородного камня. Егор усердно постигал старательскую науку поиска...

И когда он увидел неведомую речку, пережатую с двух сторон скалами, что-то ёкнуло у Быкова в груди, Егор робко предложил Игнатию:

— На гирле должно осесть было золото. Выше по течению ему не было преграды при сносе, а тут, верным делом, под валуньём гребень плотика, как в проходнушке уступ. И галька-то у воды вся, как на первом ручье. Такого же роду. Давай посадим шурфик?

— Славно, брат, славно, — ощерился Парфёнов, — башка варит, не зря я тебе талдычил. Глядишь — толк будет. Только надо прогнать дудки и езенки-закопушки на входе потока в долину. Вишь река делает колено и бьёт в энтот прижимистый берег.

Верным делом, осело там в стародавние времена крупишко в укромных ямах. Всё! Таборимся! И ежели не сыщем тута, пойдём назад обрезать ключи с энтой стороны хребта.

В этот же день заложили первый шурф. Сочилась вода, приходилось вычёрпывать со складным ведром, сшитым по заказу Игнатия Лушкой из сохачьей кожи. Егор самозабвенно бил шурф, не думая о еде и отдыхе.

Первый раз сработала интуиция открытия, она удваивала силы. Но его шурф вскоре упёрся в голую скалу, оказался без песков. Егор отступил вниз сажени на три и запоролся в сплошное валуньё. Тогда Игнатий очертил квадрат на гальке берега выше по течению реки.

Дня через три старатели подняли жёлто-красные пески с мелким галечником. Прослойка их над скалой была невелика, но когда Егор промыл в лотке первую пробу, то онемел от волнения. В уголке лотка притягательно мерцали золотые крупинки какого-то зеленоватого окраса.

Ядрёные, загадочные. Егор ликующе заорал Парфёнову, варящему обед на костре. Тот мигом прилетел на зов, набрал в свой лоток песков и быстро заработал в чистой воде. Игнатий зацепил сразу пару самородочков величиной с крупную фасолину — тараканов. Меж ними густо кровянели капли граната.

Парфёнов остался бить землянку на взгорке в сосняке, а Егор с Веркой отправились к далёкому табору. Болталось у него в тулуне на гайтане им самим открытое золото. Не пожелал он с ним расстаться, захотел похвастать перед эвенками.

На ночёвке разглядывал тускло отблескивающие в бликах костра драгоценные крупинки, весело балагурил с Веркой. Собака приветливо щурилась, скучающе позёвывала, утомлённая надоедливой трескотнёй хозяина и, для виду, согласно молотила пушистым хвостом.

На середине пути забрели в гущу берегового ельника, и вдруг собака зашлась остервенелым лаем. Егор схватился за оружие, по голосу определил, что схлестнулась Верка с крупным зверем. Дозарядил второй ствол ружья патроном с круглой пулей, не особо надеясь на маузер.

Осторожно пошёл на рёв суки. Ельник был страшно захламлен павшими от старости и ураганов деревьями. Под камнями где-то бился и журчал ручей.

Егор внезапно увидел у корневища поверженной ели здоровенного медведя, увлечённого наскоками собаки. Он резко бросался на неё, пытаясь подмять липучую и нахальную тварь, но Верка увёртывалась и, пока он недоумевал, накидывалась сзади.

Укушенный за гачи, медведь страшно рявкал и опять бросался в атаку. Отчаявшись изловить лайку, прижался спиной к выворотню, карауля её малейшую оплошность. Верка захмелела от борьбы, потеряла рассудок и чудом избегала ударов лап, которые сметали кусты и хилые берёзки.

Вдруг медведь фыркнул и встал на дыбы, всё же, учуял дымный запах человека и сразу же выцелил нарушителя своих владений, надеясь хоть на нём выместить свою злобу. Сиганул через поваленную лесину, уже не обращая внимания на вцепившуюся в зад собаку.

В два огромных прыжка он достиг лиственницы, за которую ступил хозяин этой лохматой и злой животины.

Раззявив пасть, зверь ломанулся навстречу полыхнувшему огню, и, уже сводя последние счёты с врагом, он облапил дерево и разорвал предсмертным махом когтистой лапы плечо остолбеневшего от внезапного нападения Егора. Удар был такой сильный, что охотник полетел кубарем в траву.

Егор скоро пришёл в себя. Он подозрительно поглядел на тушу зверя у комля лиственницы и определил, что медведь уже мёртв. Раны на плече были не особо страшные спасла плотная оленья дошка. Егор промыл царапины водой из ручья, перевязал плечо лоскутами исподней рубахи и стал разделывать зверя.

Первым делом Егор извлёк мешочек с желчью, повесил его на куст обвеяться. Потом расчленил по суставам тушу и стаскал мясо в ледяную воду ручья. Шкуру распял меж вершинок согнутых берёзок, птицы выклюют лишний жир.

Провозился дотемна, и пришлось разжечь костёр. Медвежью печёнку, капавшую на угли сукровицей, зажарил на палочках. Раны свои промазал желчью и присыпал золой, по старинному рецепту, слышанному от отца. Верка мясо есть не стала.

Утром Быкова разбудил недовольный крак двух чёрных воронов, явившихся на поживу. Когда Егор тронулся в дорогу, вороны дружно спланировали с вершин елей к брошенным потрохам. И сразу умиротворенно заквохтали, забубнили о чём-то своём.

К табору эвенков прибрёл вечером. Издали услыхал звон бубенцов и щенячий лай наседавшего на кого-то Мамая. Верка убежала вперёд, и скоро на берег выскочила Лушка, тревожно вглядываясь в лицо приближающегося парня. Егор успокаивающе бросил:

— Живой, живой твой Игнаска. Не бойсь. К себе вас кличет. Богатый ручей нашли. Будем там промышлять. — Она мигом повеселела и пошла рядом. Совсем буднично и без удивления потрогала рукой располосованную когтями душегрейку.

— Однако, амикан Игорку мало-мало трогай. Кушать злой амикан сладкий лючи хотел, дурной собсем.

Ночью она неслышно вошла в землянку к спящему Егору. Просто и легко понимала жизнь светлая душа Лушки. Ей нравился мужик Игнатий, совсем худо, что он не пришёл, так его Нэльки ждала и скучала без ласки.

Приглянулся за лето и молодой парень. Разве не вправе важенка полюбить молодого оленя? А утка другого селезня? Когда Егор спохватился, испуганно отстраняясь, обжёгся об упругое женское тело, льнущее к нему, гибкое, охваченное первобытной дрожью страсти, то накатило такое смятение, что не знал куда себя деть.

Отпрянул и прижался спиной в угол землянки, а Лушка ворковала горлицей и теребила его спутанные волосы, нюхала его щеки по своему тунгусскому обычаю, постанывала и похохатывала, прижимаясь все крепче.

— Т-ты-ы что, сдурела?! — наконец выдавил, отпихивая её впотьмах, и опрометью кинулся из землянки, больно ударившись головой о бревенчатый накат.

Вернулся назад уже на рассвете, сморенный бессонницей. В тусклом свете он увидел спящую на шкурах Нэльки. Услышав его шаги, она легко вспорхнула.

Неслышно ступая по застланному веточками полу босыми ногами, подошла к нему. Стала прикладывать к его раненому плечу листья каких-то трав и счастливо расцвела в тихой улыбке.

Второй раз испытывала Егора на излом судьба, пытала самым коварным средством — женщиной. Но, в отличие от Марфутки, тунгуска вызывала в нём только восхищение своей простотой.

Она совсем не стеснялась и не страшилась его, заботливо и уверенно врачевала, что-то нежно напевала, чудился Егору в её песне переплеск бегущего ручья, щебетанье лесных птах...

— Ну, хватит, хватит, Луша... иди в чум и более не подступайся ко мне. Ить я живой человек — и до греха недалеко, — сколько можно сурово выговорил он.

— Игорка, Игорка, — приникла она к его руке, не понимая, за что её так грубо прогоняет парень. Обиженно расплакалась: — Зацем не приходи? Луска собсем худой баба, да?

— Отвяжись! У вас с Игнатием сын, не хочу поперёк встревать. Иди, я посплю малость, в полдень тронемся.

Он провалился в какой-то тревожный сон. И чувствовал, как прикасаются к нему руки молодой тунгуски, шершавые от работы и сильные. А когда проснулся, опять увидел её рядом.

Степан воспринял их явление из землянки совершенно спокойно. Посасывал ганчу, пускал клубочки дыма и мудро щурил узкие глаза. Потом привычно рушил чум, укладывал на нарты пожитки, все торопливо помогали ему.

Вскоре большой караван двинулся вдоль берега. По пути хотели забрать мясо, но его там не оказалось — другой медведь похозяйничал. Сытые вороны все ещё сидели на елях и задышливо каркали, пускали диковинный клёкот над притихшей тайгой.

На первой же ночевке Лушка уверенно улеглась в пологе Егора, расстелила рядом с собой шкуру и выжидающе поглядела на парня. Егор подсел у костра к отдыхающей Ландуре, намереваясь тут же и спать. Вдруг она заквохтала глухаркой:

— Иди... — подтолкнула его в плечо, — тевка обижать большой грех! Духи матери ладно правят аргиш жизни. Лушка шибко сладкий тевка. Иди-иди... у-у-у сладкий... — она так смачно чмокала губами и закатывала глаза, что Егор не выдержал и сокрушённо улыбнулся. Ландура обиделась и отвернулась.