Geum.ru

Советская историческая наука середины ХХ века: синтез трех поколений историков

Вид материалаАвтореферат

Содержание


Глава вторая «Генерационные особенности восприятия марксистской парадигмы истории»
Глава третья «Практика обсуждения рукописей как методологическая верификация исследования»
Подобный материал:
1   2   3   4

Наименее болезненно налагаемые партийно-идеологическим контролем ограничения переносили историки первого марксистского поколения. Партийность была той реальностью, в которой шло их формирование как исследователей-профессионалов. Она органично входила в систему их жизненных ориентиров; ею было принизано их научное творчество. Историки «старой школы» стремились дистанцироваться от политически заостренных тем. Степень политизированности представителей послевоенного поколения исследователей в значительной степени зависела от генерационной принадлежности их научных руководителей.

Выявлено влияние идеологической доминанты на решение советскими историками источниковедческих задач. Принцип приоритета источника в историческом исследовании в руководящих партийных документах послевоенных лет квалифицировался как “ложный академизм”.

Пропагандистской акцией, затронувшей советскую историческую науку середины ХХ в., была общесоюзная дискуссия, развернутая вокруг брошюры И.В.Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Большое значение для советской историографии приобрел сталинский тезис о том, что, несмотря на идеализм и вульгаризаторство Н.Я.Марра, все ценное и поучительное при соблюдении критического подхода должно быть у него взято. В данной связи напрашивалась аналогия с отношением к школе М.Н.Покровского, к более объективной оценке ее деятельности. Идеологические кампании сопровождали XIX съезд КПСС, работу И.В.Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР».

После смерти И.В.Сталина самым заметным идеологическим элементом в советской исторической науке была борьба с культом личности, сначала в безличной, а затем в персонифицированной форме. Историки выступили критиками преувеличения роли личности в истории в исторических исследованиях, однако политико-идеологическая конъюнктура не способствовала глубокому и объективному рассмотрению заявленной проблемы. Советские историки находились в состоянии ожидания прояснения идеологической обстановки. Ее неясность и неопределенность выступали в качестве катализатора творческой активности, следствием чего было усиление интереса к общим проблемам истории.

Для историков советского общества сверка идеологических координат продолжала доминировать. Она велась под знаком достижения объективности исследований, внимания к истории советского периода, возрождения духа дискуссионности в научной деятельности, однако касалась в основном формально-содержательной, а не сущностной стороны исследовательской деятельности.

Объективность исследования в середине 1950-х гг. приравнивалась к соблюдению этого требования в отношении оценки роли личности в истории. Безграничное преклонение перед такими историческими личностями, как Иван Грозный, Петр Великий и др., перед деятелями более близких эпох сменилось довольно-таки нейтральным к ним отношением, подчеркнутым вниманием к прочим участникам исторического процесса. Сиюминутная конъюнктура, как одно из основных следствий идеологического диктата в исторической науке, являлась препятствием к изучению проблем истории на всех уровнях


^ Глава вторая «Генерационные особенности восприятия марксистской парадигмы истории» посвящена анализу отличий в понимании и интерпретации существовавших в советской исторической науке середины ХХ в. методологических подходов историками трех изучавшихся поколений. Показано, что все они работали в русле так называемой марксистской парадигмы, альтернатив которой практически не было. Однако понимание советскими историками марксизма было далеко не однозначным. Как правило, этим термином обозначался набор уже достаточно устоявшихся в советской исторической науке положений и подходов к изучению истории, который не был полностью тождествен философско-социологической теории К.Маркса и Ф.Энгельса и обозначался дефиницией марксизм-ленинизм.

Доминирование марксистско-ленинских концептуальных основ в советской исторической науке допускало некоторые вариации в отношении к ним историков. Модель использования марксистской парадигмы не была единственной и в существенной степени определялась тем, к какому поколению относился тот или иной историк и чью школу он наследовал.

Сложность и важность вопросов соотношения методологии и фактов сделали их непременным элементом рефлексии российских историков всех поколений. Они определяли модели использования методологии марксизма - творческую, догматическую и формальную, - которые можно выделить в советской исторической науке середины ХХ в. В трудах историков они существовали как в чистом виде, так и в смешении элементов нескольких одновременно. Преимущественное внимание к историческому факту было свойственно для первой и третьей, доминирование теории – для второй модели.

В отношении историка к факту проявлялась его творческая индивидуальность, поэтому внутри каждого поколения исследователей были ученые, в большей или меньшей степени склонные к теоретизированию или к фактологии; наилучших результатов достигали те из них, кто допускал между ними разумный синтез, находил свое золотое сечение. Использование в качестве базовой одной из моделей было самым тесным образом связано с принадлежностью исследователя к определенной генерации. Отношение к факту как основе исследовательской деятельности, фундаменту будущей работы историки «старой школы» сохранили и в советское время. Они считали, что использование в качестве основы исследования не осмысленных самостоятельно, заимствованных теоретических построений без достаточной проработки фактического материала приводит к отсутствию четкой авторской позиции и путаным суждениям, а введение в научный оборот новых источниковых массивов расценивали как залог развития исторической науки. Решение данной проблемы в рамках марксистской парадигмы не оставляло историкам этого поколения иных путей, кроме как следования формальной модели использования марксистских подходов (уход от них под прикрытием руководящих цитат) либо попытки реализации творческой модели (при позитивном отношении к марксистской гносеологии).

Позиции «старой профессуры» в отношении исторических фактов противостояла точка зрения советских историков генерации «красных профессоров» (особенно тех из них, кто занимался историей советского общества), которую характеризовало преклонение перед марксистскими постулатами и социологическими схемами. Она претерпела определенные подвижки в середине 1930-х гг. в связи с постановлением о преподавании гражданской истории. Внимание к изучению истории, а не только социологии в определенной мере изменило отношение к фактам, особенно у творческой части поколения «красных профессоров».

Изменения в исследовательской позиции отдельных представителей первой марксистской генерации были связаны не только с изменившимися внешними условиями развития советской исторической науки. Немаловажную роль в них сыграл творческий контакт между поколениями. Поэтому не случайно, что именно у историков, занимавшихся проблемами досоветской истории, наиболее часто встречались попытки отказа от применения догматической модели использования методологии марксизма, в чем можно видеть прямое влияние их предшественников. Напротив, историки советского общества и, конечно же, партии, принадлежавшие к генерации «красных профессоров» и послевоенному поколению историков, в наибольшей мере сохранили преклонение перед вопросами теории, подчинив им фактическую сторону своих трудов, несмотря на постоянное прокламирование тезиса о важности опоры на факты.

Проблема соотношения теории и факта в историческом исследовании возникала на каждом переломном этапе развития советской исторической науки. Взятый с середины 1930-х гг. курс на внимательное отношение к историческим фактам был ослаблен к началу 1950-х гг., когда на волне сменявших одна другую идеологических кампаний наблюдалось повышенное стремление к догматическому теоретизированию. Новый всплеск интереса к этой проблеме возник в период «оттепели». Эта позитивная тенденция имела большое значение для формирования исследовательских позиций вступавшего в науку нового, послевоенного поколения советских историков.

Российская классическая историческая школа XIX в. сформировала принципы работы с источником, которые стали основой для исследовательской деятельности всех последующих отечественных историков. Скрупулезность в отношении к содержавшейся в источнике информации, точность и всесторонность ее анализа, критическое отношение и установление ее подлинности – вот тот фундамент, на котором строилась работа историков с источником. В качестве основного условия в обращении с историческими источниками выдвигалось требование их научной критики, в основе которой лежали объективность и историзм. Произвольная, а тем более однонаправленная выборка источников признавалась недопустимой. В повседневной исследовательской практике историкам «старой школы» приходилось в ряде случаев отступать от своих принципов обращения с историческими источниками, опуская информацию, которая уж слишком очевидно приходила в противоречие с общепринятыми на определенный момент марксистско-ленинско-сталинскими трактовками.

То, что для историков дореволюционной формации было нарушением, отступлением от привитых им со студенческой скамьи навыков работы с историческими фактами, для поколения «красных профессоров» стало осознанной позицией, которая имела свои обоснования. Объективность в отношении к историческим источникам оценивалась с позиций классовости и партийности. Под таким углом зрения исключение из исследовательской практики источников, не прошедших тест на идеологическую выдержанность, не считалось нарушением принципа историзма.

К середине ХХ века в советской исторической науке утвердилось понимание истории, основанное на марксистских постулатах формационности и классовости. Оно официально разделялось советскими историками всех работавших в это время генераций и для большинства из них было непреложным фактом и убеждением. Существовавшая разница в подходах по большей части не затрагивала их основ, а характеризовала степень свободы интерпретации, большую или меньшую долю догматизма в исследованиях. Даже историки «старой школы», многие из которых, как, например, С.Б.Веселовский, продолжали работать в рамках историко-юридической школы, неодобрительно относились не к марксистской теории, а к догматическому способу ее приложения к исторической науке.

Одновременное существование двух типов восприятия марксистско-ленинских теоретических положений – догматического и творческого – приводило к образованию своеобразных методологических ножниц. Их преодоление сторонники названных моделей использования методологии марксизма также видели по-разному. Первые – в безусловном следовании руководящей цитате, вторые – во вдумчивом отношении к историческим фактам.

Формальная модель использования марксистской методологии имела несколько типов мотиваций. В исследованиях историков «старой школы» она часто служила элементом дистанцирования от марксистской парадигмы. Историки марксистских поколений иногда с помощью этой модели избегали крайностей догматизированно-идеологизированных подходов.

Однако в целом в середине прошлого столетия безусловно преобладали канонизированные в сталинском варианте методологические установки. Как вспоминал П.В.Волобуев, догматизм и некритическое отношение к высказываниям классиков марксизма-ленинизма были непременными атрибутами той эпохи21. В таких условиях часть исследователей старалась не выходить на решение проблем, предполагавших обязательную постановку вопросов общего порядка.

Другим краеугольным камнем марксистско-ленинской методологии был классовый подход. Его применение советскими историками трех поколений имело свои черты и особенности, что, в свою очередь, также определяло формирование той или иной модели использования марксистской парадигмы. Классовая подоплека была предметом поиска как в событиях истории, так и в оценке деятельности исторических лиц, а также при характеристике творчества самих историков. Классовость напрямую отождествлялась с объективностью и партийностью исследования. Для первого марксистского поколения советских историков это было аксиомой. Если изложение документального материала ставило под сомнение интересы правящей партии, то оно не могло быть признано верным.

Часто историзм попадал в плен формационности. Стремление приноровить социально-экономическое и политическое развитие России под европейские категории и темпы, невзирая на своеобразие развития страны, приводили к нарушению исторической перспективы, к поиску надуманных аналогий. Имевшиеся общецивилизационные закономерности российского и европейского исторического опыта в таком контексте приобретали жесткую формационную структуру, что схематизировало и искажало исторический процесс. Более того, поощряло историков к подгонке исторических фактов, к их расширительной трактовке.

Следование определенной модели использования методологии марксизма - догматической, творческой, формальной (либо в сочетании) – зависело и от выбора тематики исследований. Последняя часто рассматривалась историками как способ избежать жесткого методологического диктата путем сознательного отказа от исследования проблем новейшей и даже новой истории. Хронологические рамки – от XVIII в. и глубже – были объектом предпочтения советских историков «старой школы». Историков советской формации, изучавших проблемы феодализма и более ранних периодов истории, часто упрекали в том, что они сделали свой профессиональный выбор с целью избежать идеологического контроля. Советские историки, особенно послевоенного поколения, довольно часто признают, что доводы относительно исследовательской свободы в рамках творческо-формальной модели использования методологии марксизма были весьма убедительны и перевешивали несомненную увлеченность историей современности, если таковая наблюдалась.

С догматической моделью использования марксизма отчасти связана утрата советской исторической наукой художественности изложения. Несомненно, личностные особенности отдельного историка - культурный и образовательный уровень, особенности мышления и владение словом – играли здесь решающую роль. Однако весомое значение имело отсутствие социального заказа на работы такого рода вкупе с понижением среднего культурного уровня историков советской формации по сравнению с их старшими коллегами.

Марксистский поиск преимущественно материальных начал любых исторических явлений выводил за рамки исследования изучение психологических и духовных основ мотивации человеческой деятельности, что обедняло язык повествования, лишало его образности. Творческая модель использования методологии марксизма не являлась препятствием к созданию ярких в изобразительном плане работ. Одним из самых убедительных примеров может служить творчество М.В.Нечкиной.

Все модели использования советскими историками методологии марксизма реализовались в условиях, когда в собственно методологических установках происходили некоторые подвижки, связанные, в первую очередь, с изменявшимся политико-идеологическим климатом в стране (реакция на окончание Второй мировой войны и начало «холодной» войны, смерть И.В.Сталина и хрущевская «оттепель»).

Научный подход при смене парадигм характеризовал историков «старой школы». Им в большей степени было свойственно размышление над проблемами, которые встали перед наукой, чем стремление к простому изменению полярности оценок. Они предлагали начать с выяснения методологических основ сталинской модели исследований, с решения кардинальных вопросов влияния сталинизма на советскую историческую науку.

Смена вех для советских историков поколения «красных профессоров» имела свои особенности. Марксистские штудии молодых «красных профессоров», которым они отдали дань в начале своей профессиональной карьеры, в условиях еще не монополизированного партией марксизма, говорили о творческом начале многих их представителей. Исследовательский поиск, в силу менявшихся условий деятельности историков, часто оказывался под спудом, активизируясь в моменты ослабления давления внешних факторов на развитие советской исторической науки или их совпадения с ее собственными потребностями, что имело место, например, в начале «оттепели» или в период отхода от господства «школы Покровского».

Вместе с тем, многие представители этой генерации советских историков начали свою деятельность с безусловного усвоения исторической концепции М.Н.Покровского, причем в догматической форме, с отрицания (и практического незнания!) предшествовавшей историографии. Особенно это сказалось на историках, изучавших советскую историю, в силу того обстоятельства, что никаких иных традиций ее изучения в отечественной науке просто не существовало. Поэтому смена вех для них была в наибольшей степени связана с директивными решениями партии в области исторической науки, хотя происходила она также небезболезненно. Особенно трудным был период критики культа личности И.В.Сталина. Исследователи, изучавшие творческие судьбы историков первого марксистского поколения, отмечали во многом зависимый от внешних факторов характер трансформации их научных представлений, причем даже тех их представителей, которые занимались отдаленными от современности проблемами русского феодализма.

Историки послевоенного поколения, особенно их старшая часть, прошедшая войну, в самом начале своей научной деятельности столкнулась с необходимостью осмысливать концептуальные изменения в советской исторической науке, появившиеся в годы «оттепели». Несмотря на обстановку творческого подъема, закладывавшую основы для преодоления догматизма, и появившуюся возможность методологического поиска, проходившего под лозунгом возвращения к подлинным К.Марксу, Ф.Энгельсу и В.И.Ленину, для многих историков этого поколения принять перемены было весьма непросто, как констатировал на собственном примере П.В.Волобуев22.

Таким образом, в советской исторической науке середины ХХ в. методология марксизма-ленинизма имела особенности своего использования, которые реализовывались в трех основных моделях. Выбор какой-либо из них во многом определялся принадлежностью к тому или иному поколению историков, индивидуальностью исследователя, а также наличием исследовательских традиций и возможностью их передачи младшим генерациям.

^ Глава третья «Практика обсуждения рукописей как методологическая верификация исследования» посвящена наиболее распространенному методу оценки работ по истории. Традиция вынесения на суд коллег по историческому цеху текстов готовившихся монографий и статей была присуща сообществу историков России во все времена. Поделиться своими изысканиями, выслушать мнения признанных авторитетов в данной области исторического знания по поводу написанного – такие виды профессиональных коммуникаций рассматривалось историками как непременный атрибут научной жизни, способ повышения исследовательского уровня исследований. В середине ХХ в. в сообществе советских историков принцип обсуждения готовившихся к изданию рукописей, научных докладов сохранялся, но его суть значительно изменилась. В этой практике стали ясно различимы два уровня.

На одном из них поддерживалась преемственность с бытовавшей в дореволюционной исторической науке традицией. Продолжали существовать негласные кружки вокруг отдельных историков, в первую очередь представителей «старой школы». В них научные единомышленники обсуждали свои изыскания в поисках оптимальных исследовательских результатов. Такие неформальные объединения сложились вокруг С.Н.Валка, Б.А.Романова, Е.В.Тарле, М.Н.Тихомирова, М.В.Нечкиной, А.Л.Сидорова и некоторых других историков в виде проблемных групп, специальных семинаров и пр. Впоследствии они будут образовываться вокруг советских историков послевоенного поколения – В.П.Данилова, В.З.Дробижева, И.Д.Ковальченко и др.

Другой уровень обсуждения работ был детищем советской эпохи. Он возник как следствие изменившегося положения и характера самой исторической науки России. Безусловное превалирование в ней марксистско-ленинского направления в сталинской интерпретации, предназначавшаяся ей роль «идеологического фронта» привели к тому, что ставшие обязательными разборы статей и монографий на стадии их подготовки преследовали цель не столько проверить научную значимость работ, сколько проследить их соответствие принципам марксистской методологии и принципу партийности исторической науки. Бюрократизация научных и научно-образовательных учреждений также в немалой степени этому способствовала.

Самым наглядным следствием нового характера обсуждения научных трудов стало соотношение между двумя его непременными частями - констатировавшими позитив и негатив. Рассмотрение собственно научных достоинств представленных работ, открывавшихся перспектив исследования занимало значительно меньше места, чем критическое сличение с марксистскими канонами, малейшее отклонение от которых самым детальным образом фиксировалось в устных выступлениях и заносилось в стенограмму. Таким образом, ставшая обязательной практика проверки выполнения и утверждения готовых исследований стала инструментом марксистской верификации.

Ее характерные черты и особенности раскрыты посредством контент-анализа стенограмм обсуждений работ разного плана – учебного пособия, монографии и докторской диссертации, которые состоялись в середине ХХ в. в Институте истории АН СССР – в секторе истории СССР до XIX в. и в секторе истории советского общества. Для разбора были намеренно взяты материалы секторов, занимавшихся исследованием столь удаленных хронологических друг от друга вопросов. Это дало возможность осветить поставленную проблему с учетом генерационных особенностей ее проявления. Если историки советского общества представляли два поколения – первое марксистское (в основном) и послевоенное, то историки-древники, помимо названных, имели в своем составе и ученых «старой школы».

Все обсуждения начинались с выяснения степени соответствия представленных рукописей основным методологическим принципам и концепциям, принятым в то время. Прежде всего, внимание рецензентов было обращено на формационность и классовый подход, как наиболее общие составляющие марксистско-ленинско-сталинской теории истории, а также на степень использования в работе произведений классиков марксизма, их интерпретацию и на наличие отклонений от принятых в советской исторической науке более частных концепций.

Тщательно отслеживалось следование принципу партийности исследования, ситуационным идеологическим канонам, на основании чего делались выводы об актуальности и научной значимости той или иной работы. Все нюансы в акцентах, которые допускали рецензенты, были связаны в значительной степени с принадлежностью этих историков к различным генерациям.

В обсуждениях работ по проблемам советской истории правильность их общей концепции сверялась по соответствию трактовкам и постулатам, представленным в «Кратком курсе истории ВКП (б)», которые наличествовали практически во всех, без исключения, публикациях, а также по знаковым цитатам из ленинских и сталинских произведений. Выдвигалось требование буквальной передачи руководящих формулировок в классической интерпретации, без привнесения каких бы то ни было разночтений, с дальнейшим подкреплением их источниками.

Марксистская верификация исследования предполагала также сопоставление представленных в рецензируемом труде трактовок с принятыми в тот момент времени оценками в исторической литературе, созданной, в свою очередь, на основе тех же марксистских положений. Этот элемент обсуждения работ мог вызывать дискуссии, в которых автору следовало отстаивать свои взгляды.

Рецензируемым трудам было важно совпасть с логикой директивной оценки. В таком случае марксистская верификация исследования была успешной. Отклонение от нее вызывало повторные обсуждения, внесение исправлений в текст исследований. Проверка методологического соответствия включала не только общую направленность работы, но и ее отдельные сюжеты.

Фундированность в качестве одного из решающих критериев оценки исследования учитывалась с большими ограничениями. Богатый фактический материал, введенный в научный оборот, не принимался во внимание «без марксистского его объяснения».

Особым вниманием в ходе обсуждения всех без исключения готовившихся изданий пользовались вопросы критики взглядов буржуазных историков. Обязательным элементом рецензирования был поиск наличествования в том или ином исследовании сравнений с существовавшими немарксистскими трактовками, имевших целью опровержение последних. Поддерживался именно боевой, а не «объективистский» подход к их рассмотрению.

При рассмотрении названного критерия марксичности той или иной работы часто возникал вопрос о том, в какой форме предпочтительнее было раскрывать ложность буржуазных концепций – в прямой или скрытой. Обозначение авторства этих взглядов, изложение их конкретного содержания становилось предметом специального обсуждения, так как эти вопросы могли быть расценены как пропаганда чуждых воззрений со всеми возможными последствиями.

Отметим, что различие в подходах к решению этого далеко не частного вопроса было во многом обусловлено фактором генерационности. Например, для историка-марксиста А.М.Панкратовой фигура умолчания была привычным атрибутом профессиональной деятельности, следствием исповедовавшейся ею партийности исторической науки. Равно как для историка права с дореволюционным стажем С.В.Юшкова исследовательская практика была неразрывно связана со вниманием к историографической традиции, с прямым указанием на своего оппонента.

Особое внимание при методологической верификации работ, в первую очередь по новейшей истории, было обращено на то, как была представлена роль большевистской партии в исторических событиях. Требование показа руководящей роли партии находилось в обойме обязательных критериев подтверждения марксистского характера обсуждавшихся работ.

Материалы всех без исключения обсуждений работ по любой проблематике и периоду демонстрировали боязнь совершения методологической ошибки, понимаемой как отступление от принятого на данный момент прочтения марксистских положений. На этом фоне меркли все возможные упущения научного свойства, так как их наличие не могло стать основанием для идеологической критики. Поэтому не случайно, что в ходе обсуждений исследовательские проблемы находились не на первом плане. Вопросы источниковедческой критики, степени раскрытия поставленных вопросов, их научной новизны присутствовали, но не за ними, как правило, оставался решающий голос в определении значимости работы. Наличие методологических несоответствий перевешивало все ее научные достоинства. Такой характер большинства обсуждений ограничивал степень их влияния на развитие советской исторической науки в целом.