Людмила Улицкая
| Вид материала | Документы |
- Людмила Улицкая: "Не конструировать, а жить!", 75.36kb.
- Людмила Улицкая, 5777.82kb.
- Людмила Улицкая Цикл рассказов «Бедные родственники» Зарубежная литература, 12.46kb.
- Муниципальное учреждение культуры, 64.18kb.
- Конспект урока литературы в 8 классе Тема: «Людмила Улицкая о «способах жизни», 225.76kb.
- Городского конкурса, 97.76kb.
- Книги Людмилы Улицкой переведены на 25 языков. Литературоведы называют её прозу «прозой, 62.34kb.
- Сказочное в поэме «Руслан и Людмила». Цели, 72.62kb.
- Дичковская Людмила Николаевна Кравченко Людмила Савватьевна методические рекомендации, 361.68kb.
- Іванова Людмила Ігорівна, 154.76kb.
5
Бритоголовому теперь приходилось трудно: Манекен еле двигался, временами замирал, засыпая на ходу, и тогда Бритоголовый закидывал его за спину, как мешок, и волок на спине не без усилия. Иудей несколько раз предлагал помочь, но Бритоголовый качал своей шарообразной головой с коротким редким ежиком и отфыркивался:
— Ты, как мне кажется, свою порцию еще тогда оттаскал.
И продолжал тащить. Привалы стали делать почаще — видимо, из за Манекена. После световой ванны он оживлялся, некоторое время шел самостоятельно. Однажды, когда они оказались на привале рядом, Новенькая, вглядевшись, поняла, что рот его не прорезан как следует, а только сверху обозначена складка губ, уши тоже толком не прорисованы, едва намечены зачаточные брови и под ними подслеповатые глаза. Иудей поймал ее взгляд и сказал, как будто советуясь:
— Ну что, мы, кажется, сами не сможем привести его в приличный вид. Придется просить помощи сверху.
Рядом стоявший Бритоголовый (тут Новенькая поняла, что Иудей обращался вовсе не к ней, а к нему) встал на колени перед Манекеном, потрогал его запястье, приставил два толстых пальца к шее, попытался поднять ему плотно прилипшее к глазу веко, но это не удалось.
— Да, наверное, — согласился без всякого восторга Бритоголовый. — Придется крюк дать, — и Иудей нарисовал в воздухе размашистый знак.
И они пошли, как всегда, скучной цепочкой, по скучному песку, и шли, как всегда, долго, все в том же, как казалось, неопределенном направлении, только в воздухе свежело, становилось прохладнее, и холмы делались покруче, и песок сначала уплотнился, а потом и вовсе заменился бурой землей, на которой кое где проглядывали зеленые растения — не бог весть что, вроде полыни, но путники радовались и этой чахлой зелени. Холмы сменились предгорьями.
Когда стало совсем холодно, из за очередного взгорка показалось строение, напоминающее большой сарай. Все остановились от неожиданности. Они так давно не видели человеческих жилищ, что и мраморный дворец не произвел бы большего впечатления...
Иудей уверенно шел впереди, Бритоголовый давно уже отстал, так как волок на себе отяжелевшего Манекена большую часть пути. Даже Хромой его обогнал.
Вблизи сарай оказался более похож на старинную постройку. Двери были высокие, двустворчатые, почти как ворота, с фахверками по верхней части. Когда они вошли внутрь, то удивились еще раз: огромный зал напоминал дортуар, спальное помещение для школьников или очень хорошую казарму, без нар, с десятками кроватей, поставленных изголовьем к стене, покрытых чем то белым: не то грубыми простынями, не то тонкими одеялами. Левую стену занимала огромная печь с керамическими сине белыми изразцами, явно голландского происхождения, во всю середину комнаты простирался деревянный стол, а в левой стене были две небольшие двери — на одной прикреплен знак «00», а на другой нарисована головка душа, пускающая пунктирные струи...
Новенькая с изумлением рассматривала общепонятные знаки — только теперь она поняла, что все это время она не мылась и не ходила в уборную, даже по малой нужде. Как это могло быть, чтобы она напрочь забыла об этих необходимейших отправлениях? Тут же она почувствовала, что мочевой пузырь полон, и толкнула дверь уборной. Там стоял белый унитаз, умывальник и висело на железном крюке махровое полотенце. К тому же сильно пахло мылом.
«Сколько же всего я забыла», — ужаснулась она и села на унитаз. Известный процесс прошел без сучка без задоринки, и даже рулончик туалетной бумаги, еще запечатанный, предлагал свои услуги. Она спустила воду, подошла к умывальнику и поискала глазами зеркало — зеркала не было. А должно бы быть. Отвернула старомодный медный кран — полилась вода. Она ударила по рукам тугой струей, такая крепкая, тяжелая вода, и чувство воды было столь сильным, что слезы потекли у Новенькой из глаз.
«Как я смогла за все это время даже и не вспомнить про свою человеческую природу, которая время от времени просится на горшок, и про воду — какая она необходимая, а оказывается, без нее можно обходиться? Ведь и не вспоминала даже».
Она набрала полную горсть. Вода даже на вес показалась тяжелой. Опустила лицо в воду — блаженство... Умылась, еще раз, и еще... А теперь бы хорошо принять душ...
Новенькая вышла из уборной. Бритоголовый уже уложил Манекен на одну из кроватей, тот слегка пошевелил руками. Остальные стояли у стола в заметной растерянности. Иудей говорил им что то, что она не сразу расслышала:
— ...Проведем ночь. Мы давно не спали, и сегодня будем здесь спать.
Новенькая оглянулась — ей хотелось теперь пойти в душевую комнату. Но никакой душевой больше не было. Более того, уборной тоже не было. Там, где только что были две невысокие двери, не было ничего. Пустая стена. Она села в недоумении на ближайшую к ней кровать.
«Надо спросить. Обязательно спрошу». — Не успела обдумать до конца это странное происшествие, как Иудей подошел к ней и сказал на ухо:
— Потом объясню. Это просто недосмотр начальства — не должно здесь быть ни душа, ни уборной. Накладочка, — и он улыбнулся своей тонкогубой улыбкой.
Почему у него такое лицо знакомое? Может, оттого, что мы так давно уже вместе идем... И она почувствовала, что засыпает. Успела только улечься на белую жесткую кровать, и все исчезло. Как хорошо — это было последнее, о чем успела подумать...
...Там, где она находилась, были говорящие полулюди полурастения, и был увлекательный сюжет, в котором она участвовала чуть ли не самой главной героиней. Заботливо разложенная на огромном белом полотне, она и сама чувствовала себя отчасти этим полотном, и легкие руки что то делали, как будто вышивали на ней, во всяком случае, она чувствовала покалывание мельчайших иголочек, и покалывание это было скорее приятным. Она догадывалась во сне, что все с ней происходящее имеет отношение к ее жизни и смерти, но за этим стоит нечто гораздо более важное, и связано это с готовящимся открытием окончательной правды, которая важнее самой жизни...
Она очнулась. Спиной, ногами, руками, затылком она ощущала твердое и белое. Телу было хорошо, оно радовалось и упрятанными в глубине мышц костями рук, и голыми пятками, касавшимися простыни, и отдельно радовалось сердце, и легкие, а самая радостная точка была чуть повыше желудка. Даже лучше, чем возле костра. Но глаза открывать не хотелось. Знакомые мужские голоса вели неспешный разговор, который начался очень давно. За той чертой, где кончалась память.
— Я совершенно не готов, — говорил один. Это был Бритоголовый. — Я ничего не знаю. К тому же все время происходит что то непредсказуемое.
— Здесь предсказуемого вообще не бывает. Всегда импровизация, — отвечал Иудей. — Когда мы сюда волокли Манекена, я же не знал, что над всеми будут работать. Вот все и перешли на следующий уровень. Каждый на свой.
— Ты уверен, что должен уйти?
— Да, я здесь уже закончил все.
— Прямо сейчас? — огорчился Бритоголовый.
— Немного погодя. — Зазвенело стекло, как будто рюмками чокнулись.
— Ну ладно, хорошо. Теперь, под занавес, расскажи мне все про Илью Иосифовича, — попросил Бритоголовый.
Иудей засмеялся:
— Доктор, ты же умный человек, ты диагноз когда еще поставил: умная голова дураку досталась.
— Меня никогда не занимали служебные иерархии, ты знаешь, это не мой грех. Почему тебе так много открыто? Я без ревности и без зависти это говорю.
— Я это знаю. Видишь ли, в честных заблуждениях аккумулируются большие силы. Переворот дает ослепительный эффект. Вот я и взлетел. Но сам взрыв довольно болезненный, хотя почти мгновенный. А ты всегда стоял ближе к истинным вещам. Как это там у них было: истина конкретна? — Оба засмеялись. — У тебя путь медленный. Но верный. А что ты думаешь, легко ли быть святым?
Бритоголовый хмыкнул:
— Кто это здесь святой?
— Как кто? — совершенно серьезно ответил Иудей. — Ты, да я, да все остальные...
— Что ты говоришь? И я, неверующий, и этот Манекен, и чудовищная Толстуха? Не понимаю.
— Ты торопишься. Не торопись. Помнишь, как Илья Иосифович остервенело работал, ему все казалось, что не много осталось, еще одно усилие — и Нобелевская премия за спасение человечества. А теперь, видишь, я никуда не тороплюсь. Постепенно поймешь... Удивительное дело, я прочитал то все. Знал все. Необходимое и достаточное. Как через тусклое стекло. Вникнуть не мог — слишком торопился.
Снова что то звякнуло. «Они определенно выпивают», — догадалась Новенькая, которая слушала их разговор с необъяснимым волнением и некоторой неловкостью. Она даже хотела подать голос, обнаружить свое присутствие, но не смогла. Тело ее было как выключенное — ни пальцем пошевелить, ни голос подать...
— Да, — вздохнул Бритоголовый. — Мне торопиться нечего. Особенно теперь, когда она здесь... Все невероятно.
— И непредсказуемо? — с некоторым ехидством ото звался собеседник.
— Да, пожалуй что... И эта странная медицина... Знаешь, методически очень похоже на нашу... Даже швы они сходным образом накладывали — двойной хирургический... Даже игла, мне показалось, круглая...
— А ты что думаешь? Мытье рук по Спасокукоцкому, трепанация по Бемму, капли Бехтерева... Все приемы оттуда приходят.
— Что поразительно, они работали отдельно с костной тканью, с сосудами, с нервами... Я не уверен, что все рассмотрел.
— Можешь быть уверен, что не все. Не все сразу. Ладно, пора. По последней, и пойдем. Ты меня проводишь.
Они явственно чокнулись.
— А эти как же? Так и оставим? — встревожился Бритоголовый.
— Доктор, доктор, — засмеялся Иудей. — Будут отдыхать. Послеоперационный сон.
Новенькая даже обрадовалась — можно не открывать глаз и еще поспать. И она немедленно уснула чистым и прозрачным сном, в котором было колыхание воздуха, и не обыкновенное, а музыкальное, и легкое сияние совпадало с музыкой. И это зрелище, как еда и вода, поило и кормило...