Джеймс Джойс. Портрет художника в юности

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18

катушек, о которых он рассказывал, удваивая, утраивая, учетверяя свою

снотворную энергию, между тем как катушки умножали свои омы сопротивления.

Голос Мойнихана позади откликнулся на отдаленный звонок:

- Закрываем лавочку, джентльмены!

В холле было тесно и шумно. На столе около двери стояли два портрета в

рамках, и между ними лежал длинный лист бумаги с неровными столбцами

подписей. Макканн проворно сновал среди студентов, болтая без умолку,

возражая отказывающимся, и одного за другим подводил к столу. В глубине

холла стоял декан, он разговаривал с молодым преподавателем, важно

поглаживая подбородок, и кивал головой.

Стивен, притиснутый толпой к двери, остановился в нерешительности.

Из-под широких опущенных полей мягкой шляпы темные глаза Крэнли наблюдали

за ним.

- Ты подписал? - спросил Стивен.

Крэнли поджал свои тонкие губы, подумал секунду и ответил:

- Ego habeo [подписал (лат.)].

- А что это?

- Quod [что (лат.)].

- А это что?

Крэнли повернул бледное лицо к Стивену и сказал кротко и грустно:

- Per pax universalis [за всеобщий мир (лат.)].

Стивен показал пальцем на фотографию царя и сказал:

- У него лицо пьяного Христа.

Раздражение и ярость, звучавшие в его голосе, заставили Крэнли

оторваться от спокойного созерцания стен холла.

- Ты чем-то недоволен?

- Нет, - ответил Стивен.

- В плохом настроении?

- Нет.

- Credo ut vos sanguinarius estis, - сказал Крэнли, - quia facies

vostra monstrat ut vos in damno malo humore estis [Думаю, что вы

отъявленный лжец: по вашему лицу видно, что вы в чертовски отвратительном

настроении (лат.)].

Мойнихан, пробираясь к столу, шепнул Стивену на ухо:

- Макканн при полном параде. Остается добавить последнюю каплю, и

готово. Новенький, с иголочки мир. Никаких горячительных и право голоса

сукам.

Стивен усмехнулся стилю конфиденциального сообщения и, когда Мойнихан

отошел, снова повернул голову и встретил взгляд Крэнли.

- Может быть, ты объяснишь, - спросил он, - почему он так охотно

изливает свою душу мне на ухо? Ну, объясни.

Мрачная складка появилась на лбу Крэнли. Он посмотрел на стол, над

которым нагнулся Мойнихан, чтобы подписаться, и сурово отрезал:

- Подлипала.

- Quis est in malo humore, - сказал Стивен, - ego aut vos? [Кто в

плохом настроении - я или вы? (лат.)]

Крэнли не ответил на подтрунивание. Он мрачно обдумывал, что бы еще

добавить, и повторил с той же категоричностью:

- Самый что ни на есть гнусный подлипала!

Это было его обычной эпитафией, когда он ставил крест на похороненной

дружбе, и Стивен подумал, не произнесется ли она когда-нибудь в память и

ему, и таким же тоном. Тяжелая, неуклюжая фраза медленно оседала, исчезая

из его слуха, проваливаясь, точно камень в трясину. Стивен следил, как она

оседает, так же, как когда-то оседали другие, и чувствовал ее тяжесть на

сердце. Крэнли, в отличие от Давина, не прибегал в разговоре ни к

редкостным староанглийским оборотам елизаветинского времени, ни к забавно

переиначенным на английский манер ирландским выражениям. Его протяжный

говор был эхом дублинских набережных, перекликающимся с мрачной,

запустелой гаванью, его выразительность - эхом церковного красноречия

Дублина, звучащим с амвона в Уиклоу.

Угрюмая складка исчезла со лба Крэнли, когда он увидел Макканна, быстро

приближающегося к ним с другого конца холла.

- Вот и вы! - сказал Макканн весело.

- Вот и я, - сказал Стивен.

- Как всегда с опозданием. Не могли бы вы совмещать ваши успехи с

некоторой долей уважения к точности?

- Этот вопрос не стоит в повестке дня, - сказал Стивен. - Переходите к

следующему.

Его улыбающиеся глаза были устремлены на плитку молочного шоколада в

серебряной обертке, высовывающуюся из верхнего кармана куртки

пропагандиста. Вокруг них собрался небольшой кружок слушателей, жаждущих

присутствовать при состязании умов. Худощавый студент с оливковой кожей и

гладкими черными волосами, просунув между ними голову, переводил взгляд с

одного на другого, словно стараясь открытым влажным ртом поймать на лету

каждое слово. Крэнли вытащил из кармана маленький серый мячик и, вертя в

руках, начал пристально осматривать его со всех сторон.

- К следующему! - сказал Макканн. - Хм!

Он громко хохотнул, улыбнулся во весь рот и дважды дернул себя за

соломенного цвета бородку, свисавшую с его квадратного подбородка.

- Следующий вопрос заключался в подписи декларации.

- Вы мне заплатите, если я подпишу? - спросил Стивен.

- Я думал, вы идеалист, - сказал Макканн.

Студент, похожий на цыгана, обернулся и, поглядывая на окружающих,

сказал невнятным блеющим голосом:

- Странный подход, черт возьми! По-моему, это корыстный подход.

Его голос заглох в тишине. Никто не обратил внимания на слова этого

студента. Он повернул свое оливковое лошадиное лицо к Стивену, словно

предлагая ему ответить.

Макканн весьма бойко начал распространяться о царском рескрипте, о

Стэде, о всеобщем разоружении, об арбитраже в случае международных

конфликтов, о знамениях времени, о новом гуманизме, о новой этике, которая

возложит на общество долг обеспечить с наименьшей затратой наибольшее

счастье наибольшему количеству людей.

Студент, похожий на цыгана, заключил эту речь возгласом:

- Трижды ура - за всемирное братство!

- Валяй, валяй, Темпл, - сказал стоявший рядом дюжий румяный студент. -

Я тебе потом пинту поставлю.

- Я за всемирное братство! - кричал Темпл, поглядывая по сторонам

темными продолговатыми глазами. - А Маркс - это все чепуха.

Крэнли крепко схватил его за руку, чтобы он придержал язык, и с

вымученной улыбкой повторил несколько раз:

- Полегче, полегче, полегче!

Темпл, стараясь высвободить руку, кричал с пеной у рта:

- Социализм был основан ирландцем, и первым человеком в Европе,

проповедовавшим свободу мысли, был Коллинз. Двести лет тому назад этот

миддлсекский философ разоблачил духовенство. Ура Джону Энтони Коллинзу!

Тонкий голос из дальнего ряда ответил:

- Гип-гип ура!

Мойнихан прошептал Стивену на ухо:

- А как насчет бедной сестренки Джона Энтони:

Лотти Коллинз без штанишек,

Одолжите ей свои?

Стивен рассмеялся, и польщенный Мойнихан зашептал снова:

- На Джоне Энтони Коллинзе, сколько ни поставь, всегда заработаешь пять

шиллингов.

- Жду вашего ответа, - коротко сказал Макканн.

- Меня этот вопрос нисколько не интересует, - устало сказал Стивен. -

Вам ведь это хорошо известно. Чего ради вы затеяли спор?

- Прекрасно, - сказал Макканн, чмокнув губами. - Так, значит, вы

реакционер?

- Вы думаете, на меня может произвести впечатление ваше размахивание

деревянной шпагой? - спросил Стивен.

- Метафоры! - резко сказал Макканн. - Давайте ближе к делу.

Стивен вспыхнул и отвернулся. Но Макканн не унимался.

- Посредственные поэты, надо полагать, ставят себя выше столь

пустяковых вопросов, как вопрос всеобщего мира, - продолжал он вызывающим

тоном.

Крэнли поднял голову и, держа свой мяч, словно миротворящую жертву

между обоими студентами, сказал:

- Pax super totum sanguinarium globum [мир во всем кровожадном мире

(лат.)].

Отстранив стоявших рядом, Стивен сердито дернул плечом в сторону

портрета царя и сказал:

- Держитесь за вашу икону. Если уж вам так нужен Иисус, пусть это будет

Иисус узаконенный.

- Вот это, черт возьми, здорово сказано, - заговорил цыганистый

студент, оглядываясь по сторонам. - Отлично сказано. Мне очень нравится

ваше высказывание.

Он проглотил слюну, словно глотая фразу, и, схватившись за козырек

своей кепки, обратился к Стивену:

- Простите, сэр, а что именно вы хотели этим сказать?

Чувствуя, что его толкают стоящие рядом студенты, он обернулся и

продолжал:

- Мне интересно узнать, что он хотел выразить этими словами.

Потом снова повернулся к Стивену и проговорил шепотом:

- Вы верите в Иисуса? Я верю в человека. Я, конечно, не знаю, верите ли

вы в человека. Я восхищаюсь вами, сэр. Я восхищаюсь разумом человека,

независимого от всех религий. Скажите, вы так и мыслите о разуме Иисуса?

- Валяй, валяй, Темпл! - сказал дюжий румяный студент, который всегда

по нескольку раз повторял одно и то же. - Пинта за мной.

- Он думает, что я болван, - пояснил Темпл Стивену, - потому что я верю

в силу разума.

Крэнли взял под руки Стивена и его поклонника и сказал:

- Nos ad manum ballum jocabimus [давайте сыграем в мяч (лат.)].

Увлекаемый из зала, Стивен взглянул на покрасневшее топорное лицо

Макканна.

- Моя подпись не имеет значения, - сказал он вежливо. - Вы вправе идти

своей дорогой, но и мне предоставьте идти моей.

- Дедал, - сказал Макканн прерывающимся голосом. - Мне кажется, вы

неплохой человек, но вам не хватает альтруизма и чувства личной

ответственности.

Чей-то голос сказал:

- Интеллектуальным вывертам не место в этом движении.

Стивен узнал резкий голос Макалистера, но не обернулся в его сторону.

Крэнли с торжественным видом проталкивался сквозь толпу студентов, держа

под руки Стивена и Темпла, подобно шествующему в алтарь священнослужителю,

сопровождаемому младшими чинами.

Темпл, живо наклонившись к Стивену, сказал:

- Вы слышали, что сказал Макалистер? Этот малый завидует вам. Вы

заметили? Держу пари, что Крэнли этого не заметил, а я, черт возьми, сразу

заметил.

Проходя через холл, они увидели, как декан пытался отделаться от

студента, завязавшего с ним разговор. Он стоял у лестницы, уже занеся ногу

на нижнюю ступеньку, подобрав с женской заботливостью свою поношенную

сутану, и, кивая то и дело, повторял:

- Вне всякого сомнения, мистер Хэккет! Да, да, вне всякого сомнения.

Посреди холла префект братства внушительно, тихим недовольным голосом

беседовал с каким-то студентом. Разговаривая, он слегка морщил свой

веснушчатый лоб и в паузах между фразами покусывал тонкий костяной

карандаш.

- Я надеюсь, что первокурсники все пойдут. За второй курс можно

ручаться. За третий тоже. А что касается новичков, не знаю.

В дверях Темпл опять наклонился к Стивену и торопливо зашептал:

- Вы знаете, что он женат? Он уже был женат, прежде чем перешел в

католичество. У него где-то жена и дети. Вот, черт возьми, странная

история. А?

Его шепот перешел в хитрое кудахтающее хихиканье. Как только они

очутились за дверью, Крэнли грубо схватил его за шиворот и начал трясти,

приговаривая:

- Безмозглый, бессмысленный, паршивый кретин! На смертном одре готов

поклясться, что во всем сволочном мире, понимаешь, в целом мире нет другой

такой паршивой обезьяны, как ты!

Изворачиваясь, Темпл продолжал хитренько, самодовольно хихикать, а

Крэнли тупо твердил при каждом встряхивании:

- Безмозглый, бессмысленный, паршивый кретин!..

Они прошли запущенным садом; на одной из дорожек увидели ректора,

который, закутавшись в тяжелый широкий плащ, шел им навстречу, читая

молитвы. В конце дорожки, прежде чем повернуть, он остановился и поднял

глаза. Студенты поклонились ему, Темпл, как и прежде, притронувшись к

козырьку кепки. Пошли дальше молча. Когда они подходили к площадке, Стивен

услышал глухие удары игроков, влажные шлепки мячей и голос Давина, что-то

возбужденно вскрикивающего при каждом ударе.

Все трое остановились у ящика, на котором сидел Давин, наблюдавший за

игрой. Через несколько секунд Темпл бочком подошел к Стивену и сказал:

- Прости, я хотел спросить тебя, как ты считаешь, Жан-Жак Руссо был

искренний человек?

Стивен невольно расхохотался. Крэнли схватил валявшуюся в траве у него

под ногами сломанную бочарную доску, быстро обернулся и грозно сказал:

- Темпл, клянусь Богом, если ты произнесешь еще хоть одно слово, я тебя

тут же прикончу super spottum [на месте (школьная латынь)].

- Вероятно, - сказал Стивен. - Он, как и ты, был эмоциональный человек.

- А, ну его ко всем чертям! - отрезал Крэнли. - Что с таким

разговаривать. Все равно что с вонючим ночным горшком! Катись, Темпл.

Катись отсюда! Катись к черту!

- Плевать я на тебя хотел, Крэнли, - ответил Темпл, шарахаясь в сторону

от поднятой доски и указывая на Стивена. - Вот единственный человек в этом

заведении, у которого индивидуальный образ мыслей.

- Заведение! Индивидуальный! - воскликнул Крэнли. - Пошел ты отсюда,

черт тебя побери. Вот безнадежный идиот!

- Я эмоциональный человек, - сказал Темпл. - Это очень верно сказано. И

я горжусь тем, что живу во власти эмоций.

Он отошел бочком, зашагал по площадке, лукаво посмеиваясь. Крэнли

смотрел ему вслед пустым, застывшим взглядом.

- Вы только посмотрите на него, - сказал он. - Видели вы когда-нибудь

подобного мерзавца?

Фраза его была встречена странным хохотом студента в низко надвинутой

на глаза кепке, который стоял, прислонясь к стене. Смех был писклявый и

исходил из такого огромного тела, что казалось, это повизгивает слон. Все

тело студента ходило ходуном, от удовольствия он потирал руки в паху.

- Линч проснулся, - сказал Крэнли.

В ответ на это Линч выпрямился и выпятил грудь.

- Линч выпячивает грудь в знак критического отношения к жизни, - сказал

Стивен.

Линч звучно хлопнул себя по груди и сказал:

- У кого есть возражения против моей фигуры?

Крэнли поймал его на слове, и они начали бороться. Когда лица у них

покраснели от напряжения, они разошлись, тяжело дыша. Стивен наклонился к

Давину, который, увлеченно следя за игрой, не обращал внимания на

разговоры вокруг.

- А как мой ручной гусек? - спросил Стивен. - Тоже подписал?

Давин кивнул и сказал:

- А ты, Стиви?

Стивен отрицательно покачал головой.

- Ужасный ты человек, Стиви, - сказал Давин, вынимая трубку изо рта, -

всегда один.

- Теперь, когда ты подписал петицию о всеобщем мире, - сказал Стивен, -

я думаю, ты сожжешь ту маленькую тетрадочку, которую я у тебя видел.

И так как Давин промолчал, Стивен начал цитировать:

- Фианна, шагом марш! Фианна, правое плечо вперед! Фианна, отдать

честь, по номерам рассчитайсь, раз, два!

- Это другое дело, - сказал Давин. - Прежде всего я ирландский

националист. А вот ты от всего в стороне. Ты, Стиви, уродился зубоскалом.

- Когда вы поднимете очередное восстание, вооружась клюшками, - сказал

Стивен, - и вам понадобится осведомитель, скажи мне и я подыщу тебе

парочку у нас в колледже.

- Никак я тебя не пойму, - сказал Давин. - То ты поносишь английскую

литературу, то ирландских осведомителей. И имя у тебя какое-то такое... и

все эти твои рассуждения. Да ирландец ты или нет?

- Пойдем со мной в архив, я тебе покажу родословную моей семьи, -

сказал Стивен.

- Тогда будь с нами, - сказал Давин. - Почему ты не изучаешь ирландский

язык? Почему ты забросил классы лиги после первого занятия?

- Одна причина тебе известна, - ответил Стивен.

Давин покачал головой и засмеялся.

- Да ну, брось, - сказал он. - Это из-за той молодой девицы и отца

Морена? Да ведь ты все это выдумал, Стиви. Они просто разговаривали и

смеялись.

Стивен помолчал и дружески положил руку Давину на плечо.

- Помнишь тот день, когда мы с тобой познакомились, - сказал он, -

когда мы встретились в первый раз и ты спросил меня, где занимаются

первокурсники, и еще сделал ударение на первом слоге? Помнишь? Ты тогда

всех иезуитов без разбору называл "отцами". Иногда я спрашиваю себя:

_Такой же ли он бесхитростный, как его язык?_

- Я простой человек, - сказал Давин. - Ты знаешь это. Когда ты мне в

тот вечер на Харкорт-стрит рассказал о своей жизни, честное слово, Стивен,

я потом есть не мог. Я прямо заболел. И заснуть никак не мог в ту ночь.

Зачем ты мне рассказывал это?

- Вот спасибо, - сказал Стивен. - Ты намекаешь, что я чудовище.

- Нет, - сказал Давин. - Но не надо было это рассказывать.

Сохраняя внешнее дружелюбие, Стивен начал мысленно вскипать.

- Этот народ, эта страна и эта жизнь породили меня, - сказал он. -

Такой я есть, и таким я буду.

- Попробуй примкнуть к нам, - повторил Давин. - В душе ты ирландец, но

тебя одолевает гордыня.

- Мои предки отреклись от своего языка и приняли другой, - сказал

Стивен. - Они позволили кучке чужеземцев поработить себя. Что же,

прикажешь мне собственной жизнью и самим собой расплачиваться за их долги?

Ради чего?

- Ради нашей свободы, - сказал Давин.

- Со времен Тона до времени Парнелла, - сказал Стивен, - не было ни

одного честного, искреннего человека, отдавшего вам свою жизнь, молодость

и любовь, которого вы бы не предали, не бросили в час нужды, не облили

помоями, которому вы бы не изменили. И ты предлагаешь мне быть с вами! Да

будьте вы прокляты!

- Они погибли за свои идеалы, Стивен, - сказал Давин. - Но придет и наш

день, поверь мне.

Поглощенный своими мыслями, Стивен помолчал минуту.

- Душа рождается, - начал он задумчиво, - именно в те минуты, о которых

я тебе говорил. Это медленное и темное рождение, более таинственное, чем

рождение тела. Когда же душа человека рождается в этой стране, на нее

набрасываются сети, чтобы не дать ей взлететь. Ты говоришь мне о

национальности, религии, языке. Я постараюсь избежать этих сетей.

Давин выбил пепел из своей трубки.

- Слишком заумно для меня, Стивен, - сказал он. - Но родина прежде

всего. Ирландия прежде всего, Стиви. Поэтом или мистиком ты можешь быть

потом.

- Знаешь, что такое Ирландия? - спросил Стивен с холодной яростью. -

Ирландия - это старая свинья, пожирающая свой помет.

Давин поднялся с ящика и, грустно покачивая головой, направился к

играющим. Но через какую-нибудь минуту грусть его прошла и он уже горячо

спорил с Крэнли и с двумя игроками, только что кончившими партию. Они

сговорились на партию вчетвером, но Крэнли настаивал, чтобы играли его

мячом. Он ударил им два-три раза о землю, а потом ловко и сильно запустил

его в дальний конец площадки, крикнув при этом:

- Душу твою!..

Стивен стоял рядом с Линчем, пока счет не начал расти. Тогда он потянул

Линча за рукав, увлекая его за собой. Линч подчинился ему и сказал,

поддразнивая:

- Изыдем, как выражается Крэнли.

Стивен улыбнулся этой шпильке. Они вернулись садом и прошли через холл,

где дряхлый, трясущийся швейцар прикалывал какое-то объявление на доску. У

лестницы оба остановились, и Стивен, вынув пачку сигарет из кармана,

предложил своему путнику закурить.

- Я знаю, ты без гроша, - сказал он.

- Ах ты нахал мерзопакостный! - ответил Линч.

Это вторичное доказательство речевого богатства Линча снова вызвало

улыбку у Стивена.

- Счастливый день для европейской культуры, - сказал он, - когда слово

"мерзопакостный" стало твоим любимым ругательством.

Они закурили и пошли направо. Помолчав, Стивен сказал:

- Аристотель не дает определений сострадания и страха. Я даю. Я

считаю...

Линч остановился и бесцеремонно прервал его:

- Хватит! Не желаю слушать! Тошнит. Вчера вечером мы с Хораном и

Гоггинсом мерзопакостно напились.

Стивен продолжал:

- Сострадание - это чувство, которое останавливает мысль перед всем

значительным и постоянным в человеческих бедствиях и соединяет нас с

терпящими бедствие. Страх - это чувство, которое останавливает мысль перед

Blog

Джеймс Джойс. Портрет художника в юности