Джеймс Джойс. Портрет художника в юности

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 18

французских делегата, даже не покинувших экипажа, и один из них, пухлый

улыбающийся молодой человек, держал насаженный на палку плакат с

напечатанными буквами: "Vive l'Irlande!" ["Да здравствует Ирландия!"

(франц.)].

Деревья в Стивенс-Грин благоухали после дождя, а от насыщенной влагой

земли исходил запах тления - словно чуть слышный аромат ладана,

поднимающийся из множества сердец, сквозь гниющую листву. Душа

легкомысленного, развращенного города, о котором ему рассказывали старшие,

обратилась со временем в этот легкий тленный запах, поднимающийся от

земли, и он знал, что через минуту, вступив в темный колледж, он ощутит

иное тление, непохожее на растленность Повесы Игана и Поджигателя Церквей

Уэйли.

Было уже слишком поздно идти на лекцию по французскому языку. Он

миновал холл и повернул коридором налево в физическую аудиторию. Коридор

был темный и тихий, но тишина его как-то настораживала. Откуда у него это

ощущение настороженности, отчего? Оттого ли, что он слышал, будто здесь во

времена Повесы Уэйли была потайная лестница? Или, может быть, этот дом

иезуитов экстерриториален и он здесь среди чужеземцев? Ирландия Тона и

Парнелла как будто куда-то отступила.

Он открыл дверь аудитории и остановился в унылом, сером свете,

пробивавшемся сквозь пыльные окна. Присевшая на корточки фигура возилась у

широкой каминной решетки, разжигая огонь, и по худобе и седине он узнал

декана. Стивен тихо закрыл дверь и подошел к камину.

- Доброе утро, сэр! Могу я чем-нибудь помочь вам?

Священник вскинул глаза.

- Минутку, мистер Дедал, - сказал он. - Вот вы сейчас увидите.

Разжигать камин - целая наука. Есть науки гуманитарные, а есть науки

полезные. Так вот это одна из полезных наук.

- Я постараюсь ей научиться, - сказал Стивен.

- Секрет в том, чтобы не класть слишком много угля, - продолжал декан,

проворно действуя руками.

Он вытащил из боковых карманов сутаны четыре свечных огарка и аккуратно

рассовал их среди угля и бумаги. Стивен молча наблюдал за ним. Стоя

коленопреклоненный на каменной плите перед камином и поправляя жгуты

бумаги и огарки, прежде чем зажечь огонь, он больше чем когда-либо

напоминал левита, смиренного служителя Господня, приготовляющего

жертвенный огонь в пустом храме. Подобно грубой одежде левита, выцветшая,

изношенная сутана окутывала коленопреклоненную фигуру, которой было бы

тягостно и неудобно в пышном священническом облачении или в обшитом

бубенцами ефоде. Сама плоть его истерлась и состарилась в скромном

служении Господу: он поддерживал огонь в алтаре, передавал секретные

сведения, опекал мирян, сурово карал по приказанию свыше. И все же плоть

его не просияла благодатью, на ней не было ни следа красоты, присущей

святости или высокому духовному сану. Нет, сама душа его истерлась и

состарилась в этом служении, так и не приблизившись к свету и красоте, и

обрела не благоухание святости, а лишь умерщвленную волю, столь же

нечувствительную к радости такого служения, сколь было глухо его сухое,

жилистое старческое тело, покрытое серым пухом седеющих волос, к радостям

любви или битвы.

Сидя на корточках, декан следил, как загораются щепки. Чтобы как-то

нарушить молчание, Стивен сказал:

- Я, наверно, не сумел бы растопить камин.

- Вы художник, не правда ли, мистер Дедал? - сказал декан, подняв вверх

свои помаргивающие тусклые глаза. - Назначение художника - творить

прекрасное. А что такое прекрасное - это уже другой вопрос.

Он медленно потер сухие руки, размышляя над сложностью вопроса.

- А вы можете разрешить его? - спросил он.

- Фома Аквинский, - ответил Стивен, - говорит: "Pulchra sunt quae visa

placent" [прекрасно то, что приятно для зрения (лат.)].

- Вот этот огонь приятен для глаз, - сказал декан. - Можно ли, исходя

из этого, назвать его прекрасным?

- Он постигается зрением, что в данном случае будет восприятием

эстетическим, и, следовательно, он прекрасен. Но Фома Аквинский также

говорит, "Bonum est in quod tendit appetitus" [благо то, к чему

устремляется желание (лат.)]. Поскольку огонь удовлетворяет животную

потребность в тепле, он - благо. В аду, однако, он - зло.

- Совершенно верно, - сказал декан. - Вы абсолютно правы.

Он быстро встал, подошел к двери, приоткрыл ее и сказал:

- Говорят, тяга весьма полезна в этом деле.

Когда декан вернулся к камину, слегка прихрамывая, но быстрым шагом, из

его тусклых, бесчувственных глаз на Стивена глянула немая душа иезуита.

Подобно Игнатию, он был хромой, но в его глазах не горело пламя

энтузиазма. Даже легендарное коварство ордена, коварство более

непостижимое и тонкое, чем их пресловутые книги о тонкой, непостижимой

мудрости, не воспламеняло его душу апостольским рвением. Казалось, он

пользовался приемами и умением, и лукавством мира сего, как указано,

только для вящей славы Божией, без радости и без ненависти, не думая о

том, что в них дурного, но твердым жестом повиновения направляя их против

них же самих, и, несмотря на все это безгласное послушание, казалось, он

даже и не любит учителя и мало или даже совсем не любит целей, которым

служит. "Similiter atque senis baculus" [подобно посоху старца (лат.)], он

был тем, чем был задуман основателем ордена, - посохом в руке старца,

который можно было поставить в угол, или можно на него опереться в темноте

в непогоду, положить на садовую скамейку рядом с букетом, оставленным

какой-нибудь леди, а когда и грозно замахнуться им.

Поглаживая подбородок, декан стоял у камина.

- Когда же мы услышим от вас что-нибудь по вопросам эстетики? - спросил

он.

- От меня?! - в изумлении сказал Стивен. - Хорошо, если мне раз в две

недели случается натолкнуться на какую-то мысль.

- Да. Это очень глубокие вопросы, мистер Дедал, - сказал декан. -

Вглядываться в них - все равно что смотреть в бездну морскую с Мохерских

скал. В нее ныряют и не возвращаются. Только опытный водолаз может

спуститься в эти глубины, исследовать их и выплыть на поверхность.

- Если вы имеете в виду спекулятивное суждение, сэр, - сказал Стивен, -

то мне представляется, что никакой свободной мысли не существует,

поскольку всякое мышление должно быть подчинено собственным законам и

ограничено ими.

- Хм!..

- Размышляя, я сейчас беру за основу некоторые положения Аристотеля и

Фомы Аквинского.

- Понимаю, вполне понимаю вас.

- Я буду руководствоваться их мыслями, пока не создам что-то свое. Если

лампа начнет коптить и чадить, я постараюсь почистить ее. Если же она не

будет давать достаточно света, я продам ее и куплю другую.

- У Эпиктета, - сказал декан, - тоже была лампа, проданная после его

смерти за баснословную цену. Это была лампа, при свете которой он писал

свои философские труды. Вы читали Эпиктета?

- Старец, который говорил, что душа подобна сосуду с водой, - резко

сказал Стивен.

- Он со свойственной ему простотой рассказывает нам, - продолжал декан,

- что поставил железную лампу перед статуей одного из богов, а вор украл

эту лампу. Что же сделал философ? Он рассудил, что красть - в природе

вора, и на другой день купил глиняную лампу взамен железной.

Запах растопленного сала поднялся от огарков и смешался в сознании

Стивена со звяканьем слов: сосуд, лампа, лампа, сосуд. Голос священника

тоже звякал. Мысль Стивена инстинктивно остановилась, задержанная этими

странными звуками, образами и лицом священника, которое казалось похожим

на незажженную лампу или отражатель, повешенный под неправильным углом.

Что скрывалось за ним или в нем? Угрюмая оцепенелость души или угрюмость

грозовой тучи, заряженной понимающим разумом и способной на гнев Божий?

- Я имел в виду несколько иную лампу, сэр, - сказал Стивен.

- Безусловно, - сказал декан.

- Одна из трудностей эстетического обсуждения, - продолжал Стивен, -

заключается в том, чтобы понять, в каком смысле употребляются слова - в

литературном или бытовом. Я вспоминаю одну фразу у Ньюмена, где говорится

о том, что святая дева введена была в сонм святых. В обиходном языке этому

слову придается совсем другой смысл. _Надеюсь, я вас не ввожу в

заблуждение_?

- Конечно, нет, - любезно сказал декан.

- Да нет же, - улыбаясь сказал Стивен, - я имел в виду...

- Да, да, понимаю, - живо подхватил декан, - вы имели в виду разные

оттенки смысла глагола _вводить_.

Он выдвинул вперед нижнюю челюсть и коротко, сухо кашлянул.

- Ну, хорошо, вернемся к лампе, - сказал он. - Заправлять ее тоже дело

довольно трудное. Нужно, чтобы масло было чистое, а когда наливаешь его,

надо следить за тем, чтобы не пролить, не налить больше, чем может

вместить воронка.

- Какая воронка? - спросил Стивен.

- Воронка, через которую наливают масло в лампу.

- А... - сказал Стивен. - Разве это называется воронкой? По-моему, это

цедилка.

- А что такое "цедилка"?

- Ну, это... воронка.

- Разве она называется цедилкой у ирландцев? - спросил декан. - Первый

раз в жизни слышу такое слово.

- Ее называют цедилкой в Нижней Драмкондре, - смеясь сказал Стивен, -

где говорят на чистейшем английском языке.

- Цедилка, - повторил задумчиво декан, - занятное слово. Надо

посмотреть его в словаре. Обязательно посмотрю.

Учтивость декана казалась несколько натянутой, и Стивен взглянул на

этого английского прозелита такими же глазами, какими старший брат в

притче мог бы взглянуть на блудного. Смиренный последователь когда-то

нашумевших обращений, бедный англичанин в Ирландии, поздний пришелец,

запоздалый дух, он, казалось, взошел на сцену истории иезуитов, когда эта

странная комедия интриг, страданий, зависти, борьбы и бесчестья уже

близилась к концу. Что же толкнуло его? Может быть, он родился и вырос

среди убежденных сектантов, чаявших спасения только в Иисусе и презиравших

суетную пышность официальной церкви? Не почувствовал ли он потребность в

неявной вере среди суеты сектантства и разноязычия неуемных схизматиков,

всех последователей шести принципов, людей собственного народа, баптистов

семени и баптистов змеи, супралапсарианских догматиков? Обрел ли он

истинную церковь внезапно, словно размотав с катушки какую-то тонко

сплетенную нить рассуждений о вдуновении или наложении рук или исхождении

Святого Духа? Или же Христос коснулся его и повелел следовать за собою,

когда он сидел у дверей какой-нибудь крытой жестяной кровлей часовенки,

зевая и подсчитывая церковные гроши, как в свое время Господь призвал

ученика, сидевшего за сбором пошлин?

Декан снова произнес:

- Цедилка! Нет, в самом деле это очень интересно!

- Вопрос, который вы задали мне раньше, по-моему, более интересен. Что

такое красота, которую художник пытается создать из комка глины? - холодно

заметил Стивен.

Казалось, это словечко обратило язвительное острие его настороженности

против учтивого, бдительного врага. Со жгучей болью унижения он

почувствовал, что человек, с которым он беседует, соотечественник Бена

Джонсона. Он подумал:

- Язык, на котором мы сейчас говорим, - прежде всего его язык, а потом

уже мой. Как различны слова - _семья, Христос, пиво, учитель_ - в его и в

моих устах. Я не могу спокойно произнести или написать эти слова. Его язык

- такой близкий и такой чужой - всегда останется для меня лишь

благоприобретенным. Я не создавал и не принимал его слов. Мой голос не

подпускает их. Моя душа неистовствует во мраке его языка.

- И каково различие между прекрасным и возвышенным, - добавил декан, -

а также между духовной и материальной красотой? Какого рода красота

свойственна каждому виду искусства? Вот интересные вопросы, которыми

следовало бы заняться.

Обескураженный сухим, твердым тоном декана, Стивен молчал. Декан также

смолк, и в наступившей тишине с лестницы донесся шум голосов и топот

сапог.

- Но предавшись такого рода спекуляциям, - заключил декан, - рискуешь

умереть с голоду. Прежде всего вы должны получить диплом. Поставьте это

себе первой целью. Затем мало-помалу вы выйдете на свою дорогу. Я говорю в

широком смысле - дорогу в жизни и в способе мышления. Возможно, на первых

порах она окажется крутой. Вот, скажем, мистер Мунен - ему потребовалось

немало времени, прежде чем он достиг вершины. Но тем не менее он ее

достиг.

- Возможно, я не обладаю его талантами, - спокойно возразил Стивен.

- Как знать? - живо отозвался декан. - Мы никогда не знаем, что в нас

есть. Я бы, во всяком случае, не падал духом. Per aspera ad astra [через

тернии к звездам (лат.)].

Он быстро отошел от очага и направился на площадку встречать студентов

первого курса.

Прислонившись к камину, Стивен слышал, как он одинаково бодро и

одинаково безразлично здоровался с каждым в отдельности, и почти видел

откровенные усмешки более бесцеремонных. Острая жалость, как роса, начала

оседать на его легко уязвимое сердце, жалость к этому верному служителю

рыцарственного Лойолы, к этому сводному брату священнослужителей, более

уступчивому, чем они, в выражении своих мыслей, более твердому духом;

жалость к священнику, которого он никогда не назовет своим духовным отцом;

и он подумал, что этот человек и его собратья заслужили славу пекущихся о

мирском не только среди тех, кто забыл о суете мира, но и среди самих

мирян, за то, что они на протяжении всей своей истории ратовали перед

судом Божьего правосудия за слабые, ленивые, расчетливые души.

О приходе преподавателя возвестили несколько залпов кентской пальбы

тяжелых сапог, поднявшиеся среди студентов, сидевших в верхнем ряду

аудитории под серыми, заросшими паутиной окнами. Началась перекличка, и

ответы звучали на все лады, пока не вызвали Питера Берна.

- Здесь!

Гулкий глубокий бас прозвучал из верхнего ряда, и тотчас же с других

скамей послышались протестующие покашливания.

Преподаватель немножко выждал и назвал следующего по списку:

- Крэнли!

Ответа не было.

- Мистер Крэнли!

Улыбка пробежала по лицу Стивена, когда он представил себе занятия

друга.

- Поищите его в Лепардстауне, - раздался голос со скамейки позади.

Стивен быстро обернулся. Но рылообразная физиономия Мойнихана была

невозмутима в тусклом, сером свете. Преподаватель продиктовал формулу.

Кругом зашелестели тетради. Стивен снова обернулся и сказал:

- Дайте мне, ради Бога, бумаги.

- Тебе что, приспичило? - с широкой ухмылкой спросил Мойнихан.

Он вырвал страницу из своего черновика и, протягивая ее, шепнул:

- При необходимости любой мирянин, любая женщина имеют право на это.

Формула, которую Стивен послушно записал на клочке бумаги,

сворачивающиеся и разворачивающиеся столбцы вычислений преподавателя,

призрачные символы силы и скорости завораживали и утомляли его сознание.

Он слышал от кого-то, что старик - атеист и масон. О серый, унылый день!

Он походил на некий лимб терпеливого безболезненного создания, где в

дымчатых сумерках бродят души математиков, перемещая длинные, стройные

построения из одной плоскости в другую и вызывая быстрые вихревые токи,

несущиеся к крайним пределам вселенной, ширящейся, удаляющейся, делающейся

все недоступнее.

- Итак, мы должны отличать эллипс от эллипсоида. Наверное, кое-кто из

вас, джентльмены, знаком с сочинениями мистера У.Ш.Гилберта. В одной из

своих песен он говорит о бильярдном шулере, который осужден играть

На столе кривом

Выгнутым кием

Вытянутым шаром.

Он имеет в виду шар в форме эллипсоида, о главных осях которого я

сейчас говорил.

Мойнихан нагнулся к уху Стивена и прошептал:

- Почем теперь эллипсоидальные шарики?! За мной, дамочки, я кавалерист!

Грубый юмор товарища вихрем пронесся по монастырю сознания Стивена,

весело встряхнул висевшие на стенах понурые сутаны, заставил их заплясать

и заметаться в разгульном шабаше. Братья общины выплывали из раздутых

вихрем облачений: цветущий дородный эконом в шапке седых волос; ректор,

маленький, с гладкими волосами священник, который писал благочестивые

стихи; приземистый мужиковатый преподаватель экономики; длинный молодой

преподаватель логики, обсуждающий на площадке со своим курсом проблему

совести, словно жираф, который ощипывает листву высокого дерева над стадом

антилоп; важный и грустный префект братства; пухлый круглоголовый

преподаватель итальянского языка с плутоватыми глазками. Все мчались,

спотыкались, кувыркались и прыгали, задирая свои сутаны в лихой чехарде;

обнявшись, тряслись в натужном хохоте, шлепали друг друга по заду,

потешались своим озорством, фамильярничали и вдруг с видом оскорбленного

достоинства, возмущенные каким-нибудь грубым выпадом, украдкой

перешептывались, прикрывая рот ладонью.

Преподаватель подошел к стеклянному шкафу у стены, достал с полки

комплект катушек, сдул с них пыль, бережно положил на стол и, придерживая

одним пальцем, продолжал лекцию. Он объяснил, что проволока на современных

катушках делается из сплава, называемого платиноидом, изобретенного

недавно Ф.У.Мартино.

Он внятно произнес инициалы и фамилию изобретателя. Мойнихан шепнул

сзади:

- Молодец, старик. Фу, Мартино! Мартын скачет, Мартын пляшет...

- Спроси его, - шепнул Стивен с невеселой усмешкой, - не нужен ли ему

подопытный субъект для опытов на электрическом стуле? Он может располагать

мною.

Увидев, что преподаватель нагнулся над катушками, Мойнихан привстал со

своей скамейки и, беззвучно пощелкивая пальцами правой руки, захныкал

голосом озорного мальчишки:

- Сэр, этот мальчик говорит гадкие слова, сэр!

- Платиноид, - внушительно продолжал преподаватель, - предпочитают

нейзильберу, потому что у него меньший коэффициент сопротивления при

изменении температуры. Для изоляции платиноидной проволоки служит шелк,

который наматывается на эбонитовую катушку вот здесь, где находится мой

палец. Если бы наматывался голый провод, в катушке индуцировался бы

экстраток. Катушку пропитывают горячим парафином...

С нижней скамейки впереди Стивена резкий голос с ольстерским акцентом

спросил:

- Разве нас будут экзаменовать по прикладным наукам?

Преподаватель начал с серьезным видом жонглировать понятиями: чистая

наука - прикладная наука. Толстый студент в золотых очках посмотрел

несколько удивленно на задавшего вопрос. Мойнихан сзади шепнул своим

обычным голосом:

- Вот черт, этот Макалистер умеет урвать свой фунт мяса.

Стивен холодно взглянул вниз на продолговатый череп с космами цвета

пакли. Голос, акцент, характер задавшего вопрос раздражали его, он дал

волю своему раздражению и с сознательным недоброжелательством подумал, что

отец этого студента поступил бы разумнее, если бы отправил своего сына

учиться в Белфаст и тем самым сэкономил бы на проезде.

Продолговатый череп не обернулся навстречу мысленно пущенной в него

стреле Стивена, и она не долетела до цели, а вернулась в свою тетиву,

потому что перед ним вдруг мелькнуло бескровное лицо студента.

"Эта мысль не моя, - быстро пронеслось в уме Стивена. - Ее мне внушил

фигляр-ирландец на скамейке позади меня. Терпение. Можешь ли ты с

уверенностью сказать, кто торговал душой твоего народа и предал его

избранников: тот, кто вопрошал, или тот, кто потом издевался? Терпение.

Вспомни Эпиктета. Наверное, это в природе Макалистера: задать такой вопрос

в такой момент и сделать неправильное ударение - "прикладными"?"

Монотонный голос преподавателя продолжал медленно гудеть вокруг

Blog

Джеймс Джойс. Портрет художника в юности