Периодической печати Учебное пособие и хрестоматия
| Вид материала | Учебное пособие |
- О. А. Тихомандрицкая Составители: Е. П. Белинская, О. А. Тихомандрицкая Социальная, 9061.84kb.
- О. А. Тихомандрицкая Составители: Е. П. Белинская, О. А. Тихомандрицкая Социальная, 10115.26kb.
- Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям Российский рынок периодической, 681.7kb.
- Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям Российский рынок периодической, 711.7kb.
- Впервые в исследовательской литературе предпринимается попытка выявления места альманаха, 122.06kb.
- Павлушкина Наталья Анатольевна, к филол н., ст преп. Кафедра периодической печати Журналистика,, 27.01kb.
- Учебное пособие Мудрое и глупое это как пища, полезная или вредная, а слова, изысканные, 7677.88kb.
- Театральная рецензия в современной периодической печати, 52.98kb.
- Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям Российский рынок периодической, 1266.83kb.
- Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям Российский рынок периодической, 1263.16kb.
Роман Михайлов
^ Заказуха по-русски
Безнадежная судьба резонансных убийств в новой России все чаще заставляет отчаиваться ищущих возмездия. Что же до профессионалов, всякий раз отряженных на раскрытие почти безнадежных Дел, то последние все больше кивают на специфические сложности расследования. Ситуацию согласился прокомментировать один из самых авторитетных специалистов в оперативно-розыскной деятельности – главный научный сотрудник НИИ уголовно-исполнительной системы, Заслуженный деятель науки Константин ГОРЯИНОВ.
– ^ Чем заказное убийство в России отличается от заказа в Европе или США?
– Заказные убийства появились в период, который сегодня мы называем диким капитализмом, но ни в одной стране мира, переживавшей подобное, не было настолько массового кровопролития. Людей убивали направо и налево. Сегодня, когда, так сказать, центровая часть преступников стремится к легализации, а то и приходит во власть, заказных убийств на порядок меньше. Хотя в части исполнения заказа сама организация устранения стала более сложной для расследования. Как правило, для того чтобы уличить заказчика в организации преступления, в длинной цепочке есть только одно показание, причем исходит оно от исполнителя. В некоторых случаях цепочка так называемых посредников состоит из пяти-шести звеньев. Что делает полное раскрытие почти невозможным.
– ^ Почти, или невозможным?
– Раскрываем даже очень сложный случай. Чаще проблемой cтановится даже не ведение следствия, а его продолжение. На каком-то этапе, в основном, при расследовании громких убийств, когда выход на заказчика становится реальным, следствие может остановиться по независящим от него причинам.
– ^ Заказчики оказываются далеко наверху?
– Мне сложно судить однозначно, но если и не сами заказчики, то кто-то, активно участвующий в процессах, которые создали почву для убийства. Хотя возможно, что раскрытие оказывается неугодным и из-за выхода на поверхность какой-то третьей информации. Можно только догадываться. Но в некоторых случаях огласка очевидных версий почему-то невыгодна, даже если политические мотивы убийства вовсе исключены. Я, например, убежден, что в деле Старовойтовой имел место грабеж, хотя заяви об этом официальное следствие, поднимется шумиха, мол, скрывают виновных. Хотя давления и не было, а убийство громкое. И, кстати сказать, заказные убийства сегодня вполне можно разделить на те, которые раскрываются массово, и те, которые очень трудно будет раскрыть, в том числе и из-за давления.
– ^ Телефонное право – это чисто российское явление?
– Не заблуждайтесь. Может быть, несколько тоньше, не столь явно, другими способами некоторые дела останавливаются так же, как и у нас. За границей, вероятно, все более отлажено, но следствие, а точнее истина, часто используется скорее как джинн, которого можно с той или иной целью выпустить из бутылки или придержать в ней.
– ^ Всегда было интересно, в каких выражениях может быть высказано требование умерить пыл?
– Есть масса способов, от «ухода» на заслуженный отдых, до перевода на другое дело или ссылки на другой, отдаленный участок работы. И даже предположение начальства о том, что «давно Вам пора на заслуженный отдых», верю, способно повлиять на следствие.
– Но тогда, может быть, стоит выделить эту самую элитную заказуху как отдельный вид преступления, и создать группу, защищенную от вмешательства, хотя бы неофициального, высших чинов. Что-то же можно придумать.
– Да все методики есть, желания нет сделать следствие по громким делам более свободным. Так что можно, разве что, ждать каких-то изменений в будущем. Сегодня же самое страшное то, что чем порядочнее и настойчивее следователь, тем жестче ему противодействуют именно по громким делам. И уходят профессионалы чаще всего из-за резонансных дел.
– ^ Вы имеете в виду дело Холодова и уход из прокуратуры следователя Бакина?
– Смерть Холодова, с которым мне даже пришлось общаться, для меня большая загадка. И те следы, которые настойчиво ведут к Павлу Грачеву, лично меня не убеждают в вине последнего. На мой взгляд, заказчик может оказаться сильно в стороне от Грачева и тех военных, которые изготовили злосчастный «дипломат».
– ^ Но тогда получается, что комбинация более чем профессиональна, а ведь даже самые авторитетные наши спецслужбы все реже работают так.
– Еще раз повторю, что дело Холодова для меня большая загадка. И поэтому предположения могут быть самые разные, но любое из них бездоказательно. Любое странное убийство оставляет поле для предположений.
– ^ И остается навсегда нераскрытым?
– В следственной практике такое возможно, но, скорее, из-за упущенного времени. Так как это происходит сегодня вокруг печально известного ЮКОСа. Участвовать в рынке, и в такое время, а потом делать вид, что весь криминал не связан, собственно, с руководством, только и можно для того, чтобы избежать ответственности, зная, что все давно быльем поросло.
– Не могу не спросить о версиях, смущающих лично меня. Например, несчастный случай с Артемом Боровиком. Если предположить, что случай в этом несчастье отсутствовал, получится, что устраненные в результате авиакатастрофы стали жертвами очень чистой, продуманной операции. После которой и расследования холдинга Боровика долгое время оставались больше историческими, нежели злободневными. Особенно, если учесть, что одна из программ, вышедшая незадолго до победы Владимира Путина на выборах, не только пыталась ответить на вопрос, кто же наш новый президент, но и обещала к этому вопросу вернуться. Ваш комментарий.
– Если какая-то связь в этих событиях и существует, то, опять же, она вряд ли доказуема. А предполагать можно до бесконечности. Опять появляются загадки, как и в деле Дмитрия Холодова. В одном согласен, после смерти Боровика интересных телевизионных расследований стало гораздо меньше.
– Заказные убийства, фактически, делятся на два вида. Скажем, «элитарные» и, скорее даже, «бытовые». Последние, наверное, и возникли на волне моды на первые. Недавно по телевидению прошел сюжет о жене, заказавшей собственного мужа за тысячу рублей, по суду получившей условный срок и затем помирившейся с мужем. Так вот, получается, что чем ближе заказ к элитарному качеству, тем сложнее поймать виновного. А для раскрытия бытового заказа достаточно подставить мнимого киллера, и дело в шляпе?
– Поверьте мне, профессионализма хватает. Раскрываются, пожалуй, все заказные преступления, кроме тех, по которым не дают работать. Если один бандит или, скажем, предприниматель чего-то не поделил с другим, то раскрыть заказ и доказать вину исполнителя и даже заказчика не так сложно, как если все факты на руках, а дело буксует.
– ^ Это-то и смущает. Ведь на громкое дело кадров, сил, средств, техники не жалеют. Значит, государство и тратит деньги на раскрытие, и косвенно сдерживает сыщиков?
– И финансирование сегодня достаточное, и техника есть. А что до научных и прикладных наработок в помощь оперативникам, то мы уже давно впереди планеты всей.
– Почему же тогда наука оказывается так далеко от практики? Не хватает квалифицированных кадров? Ведь на моей памяти дознавателей брали со средним образованием, а вскоре они, не зная профессии, становились и операми и следователями.
– И такое было. Вы сейчас затронули очень больную для меня тему. Сегодня даже студенты более двадцати вузов, что есть в системе МВД, не считая юрфаков прочих университетов, почти не интересуются прикладными основами профессии, розыскной деятельностью, работой на месте происшествия. Теория куда интереснее. Да и работать из вузов сегодня идут больше в банки и адвокатские конторы. На первый взгляд, понятно, материальный стимул там выше. Но ведь и в адвокатуру студент идет не для того, чтобы суд принимал с его помощью справедливое решение, а для того чтобы заработать на ошибках следствия. Такая вот культура. Поэтому-то обычному отделу милиции выбирать особенно не приходится.
– ^ Каков психологический портрет отечественного киллера?
– Возможно, кому-то покажется это невероятным, но психологически любой из наемников всегда человек сломленный. Способность к убийству поддерживается в нем лишь тем, что граница «не убий» давно перейдена, и ничто уже не сдерживает. Абсолютное большинство наемников и потенциальных киллеров повидали по нескольку горячих точек и оказались ненужными на гражданке. Так что, портрет скорее социальный, нежели психологический. И хотя спрос на заказные убийства стал меньше, «кадров» для исполнения воли заказчика меньше не становится. Но, поверьте мне, ни один киллер себе коттедж не построил. Рано или поздно любого из них устраняют как ненужного свидетеля. Даже если он дорого стоит.
– ^ Можно ли доверять участившимся сообщениям о существовании и даже арестах целых киллерских банд?
– Таких банд просто нет. Само преступление таково, что исполнитель подбирается очень индивидуально и адресно. Банда со своими сложными внутренними связями и большим количеством участников гораздо менее надежна, чем персональный «контракт» с несколькими посредниками.
– ^ Как вы относитесь к условным срокам за тяжкие преступления? Причем преступления, где сам срок довольно внушительный?
– Что уж там до убийств. До сих пор в памяти семь условных лет для бывшего министра вспоминаются как бельмо на глазу у всей системы, такого не бывает и не должно быть. А в остальном приходится руководствоваться такими прозаическими поводами, как нехватка мест для содержания преступников. Судье сегодня может достаться от своих же коллег – за слишком большое количество обвинительных приговоров. По новому законодательству за преступление средней тяжести заключенный может быть освобожден, отсидев только половину срока. Отбывшие же после выхода лишаются всякой опеки – нет инспекций по работе с условно-досрочно освободившимися, и милиции они не нужны.
– ^ В каких цифрах исчисляются годы через которые станет известна правда о самых громких заказных убийствах в России?
– Скажу только, что когда-нибудь это обязательно случится, а дела можно будет закрыть и сдать в архив, установив истину и понять почему в России убивают.
^ Георгий Чулков
Memento mori
Там стыдно будет унывать
И предаваться грусти праздной,
Где пахарь любит сокращать
Напевом труд однообразный.
Некрасов
Александр Блок в докладе своем "Интеллигенция и народ", прочитанном сначала в "Религиозно философском обществе", а потом в "Литературном", раскрывает рознь между двумя на чалами современной русской жизни и делает мрачные предсказания: на культурных людей надвигается "грудь коренника" той бешеной тройки, которая мчится из глубины наших диких полей. Поэт, по видимому, предчувствует, что правда, живая и стихийная, на стороне народа, но он отказывается делать какие либо определенные выводы из этого утверждения и ограничивается тремя вопросами: во-первых, переходима ли черта между интеллигенцией и народом? во вторых, если нет, остается ли какое-нибудь спасение для культуры, кроме Победоносцевской инерции? и, в третьих, если да, то как найти пути к народному сердцу?
С историко-социологической точки зрения я не стану рас сматривать доклад Блока: жизнь слишком усложнилась, многообразные культурные течения и грубые материальные интересы давно уже раздробили страну на определенные классы и группы, и нет возможности отвлеченно рассуждать по поводу такой произвольной границы, которую проводит Александр Блок.
Но с иной жизненно практической точки зрения рассуждать о докладе Блока возможно и должно.
Впрочем, возражая своим оппонентам, Александр Блок сделал одну уступку, которая отчасти изменяет самую постановку темы об интеллигенции и народе; Блок признал, что рознь существует не между всей интеллигенцией и народом, а лишь между известной "частью" интеллигенции и той стихийной Русью,
Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены,
И вихрь, свистящий в голых прутьях,
Поет преданья старины ...
Такая постановка темы изменяет в известной мере и ее сущность, потому что часть интеллигенции, конечно, не связана с той Русью, которая "и во сне необычайна", – но возможно ли утверждать pars pro toto?
Блок по праву мог бы сказать про себя:
И сам не понял, не измерил,
Кому я песни посвятил ...
Воистину интеллигенцию нашу нельзя мерить той мерою, которую приложил к ней поэт. "Я, – говорит Блок, – как интеллигент, влюблен в индивидуализм, эстетику и отчаяние". Какое чудовищное непонимание духа нашей интеллигенции!
Неужели не ясно, что все три темы, влюбившие в себя поэта, – "индивидуализм, эстетика и отчаяние" – все эти темы являются предметом ненависти нашего интеллигента? Неужели Блок не понимает, что влюбленность в эти темы есть край нее декадентство? И неужели не очевидно, что декадентство полярно по отношению к интеллигенции? Интеллигенция, со времен Белинского утверждавшая идею общественности и народолюбия, со времен Писарева провозгласившая парадоксальное "разрушение эстетики" и, наконец, в лице своих революционеров, объявившая войну апатии и косному отчаянию, – что общего имеет эта интеллигенция с тем орхидейным интеллигентом, который расцветает в декадентской оранжерее?
Образ двойника заслонил Блоку образ интеллигенции, и печать смерти на лице этого двойника Блок принял за печальный знак гибели всего нашего общества. Но напрасно Блок волнуется за судьбу всех этих юношей и девушек, которые рассеяны теперь среди народа – всех этих учителей, врачей, статистиков, газетных работников, пропагандистов, агитаторов, – все они органически связаны с народом. Они умеют и жить с народом и умирать за народ. Правда, порой между грамотным и неграмотным русским человеком бывают недоразумения, но ведь не очевидно ли, что дух народа не может определяться его темнотой? Нация – по существу – не изменит своей природы, если страна не будет голодной и невежественной. И, надеюсь, Александр Блок не имел в виду этой чисто внешней розни, какая возникает порой в русской действительности между косным обывателем, кто бы ни был он – мужик, мещанин, помещик, и вольнолюбивым и подвижным искателем нового жизненного уклада.
Однако, если мы устраним все эти недоразумения и обратимся к самым корням доклада Александра Блока, мы увидим, что они глубоко внедрились в жизненную правду.
В чем же эта правда? О каком расколе, о каком разделении и розни идет здесь речь?
Я думаю, что рознь действительно существует, но существует она между декадентами, с одной стороны, и народной стихи ей – с другой. Я разумею под декадентами не только литераторов и – пожалуй даже – менее всего их, а тех случайных, почти всегда талантливых, но погибающих "лириков жизни", которые возникают перед нами время от времени, как живой укор за идеи крайнего индивидуализма, идеи, взлелеянные Фридрихом Ницше, Бодлэром и Оскаром Уайльдом.
Но при чем же тут русская интеллигенция? Она – повторяю – неповинна в грехах наших ницшеанцев, бодлэрианцев – детей европейской культуры конца века.
Я вовсе не склонен умалять значения существующей розни, хотя и не думаю, подобно Блоку, что болезнь крайнего индивидуализма прогрессирует в русском обществе. Вряд ли это так. Но тем не менее, независимо от того, мало или много среди нас таких отщепенцев, трагизм этой розни остается пока неразрешенным.
И этот разлад декадентов с народом (пусть их мало среди нас) значителен и глубоко интересен, потому что психология такого оторвавшегося от народной стихии человека – зловещий симптом не для русской интеллигенции, которая еще девственна и стихийна, как и народ наш, а для личности вообще. Тема, поставленная Блоком, тема универсальная, а не национальная.
Декадентство переживает кризис. Блок не первый указал на это. И Вячеслав Иванов, и Д.С.Мережковский писали об этом. И мне приходилось писать о кризисе декадентства. Memento mori воистину прозвучало как пророчество. Но для кого? Только не для русской интеллигенции. Ведь смерть угрожает тем, кто не с народом, кто отказался от народной правды, т. е. от жизни, т. е. признал первую часть формулы "неприятия мира" и не признал второй ее части – того "слепительного да", о котором пел нам поэт.
Но наша интеллигенция не знает еще горьких противоречий. Иван Карамазов, искусившийся в противоречиях, в сущности, вовсе не интеллигент: это, быть может, первый декадент наш.
Интеллигенция, несмотря на весь атеизм свой, по природе своей вовсе не мятежна: она строительница жизни народной, она гуманистична, ей только некогда думать об "имени" Бога, но вся она морально безупречна, а религиозно богопокорна. Бунт карамазовский не предстал перед ней как тема реальная. Нет, явно, что Блок "валит" обвинение "с больной головы на здоровую".
И я предлагаю формулировать тему о "неблагополучии" нашем по-иному, а именно: "Декадентство и народ". Тогда интеллигенция отойдет почти целиком к народу, а с декадентами останется кучка "лириков жизни" и, пожалуй, некоторые самоубийцы, о которых упомянул Блок.
Поэт был несправедлив к нашей интеллигенции: он слишком умалил ее добродетели и, с другой стороны, слишком польстил ей, предположив, что она стоит на той высокой ступени культуры, откуда видны последние противоречия нашей жизни и где у слабых кружится голова над раскрывшейся бездной. Интеллигенция наша не забирается на высоты: она у земли и с землей. И благо ей.
У Глеба Успенского есть очерк: "Овца без стада". В этом очерке фигурирует "балашевский барин", который непрестанно печалуется о народе и вечно к нему стремится, но из его хождения в народ ничего не выходит. "Мешает мне мое в высшей степени ложное положение, положение барина ... – признается он, – заметьте, что я говорю – мешает положение не интеллигентного человека, просто барина"...
Я боюсь, что Блок попал в это "ложное положение", как выражается герой Глеба Успенского. И это вовсе не значит, что у Блока нет связи с народом, с Россией. Охотно верю, что такая связь имеется, но не там она, где думает Блок. Любовь к народу и родной стране вовсе не требует тех самообличений, которыми так увлекся поэт, – и того хождения в народ, которым занялся "балашевский барин". И все мы, русские грамотные люди, праведные и грешные, баре и разночинцы, не менее, чем неграмотные русские люди, любим Россию целомудренной и таинственной любовью. Все мы – сама Россия.
Но иные из нас – немногие, декаденты – погибают, несмотря на глубокую и молчаливую любовь свою к родине. Этого отрицать я не стану. Но гибель этих немногих декадентов определяется особой причиной – неумением преодолеть крайний индивидуализм, найти путь к общественности, но этот разрыв между личностью и общественностью вне категорий интеллигенции и народа.
^ Леонид Андреев
Неосторожные мысли
О М. Горьком
Самая резкая и самая глубокая черта, более того: основание художественной индивидуальности Горького – это его деспотизм. Повелитель, властелин, деспот, не терпящий ни в ком противоречий, даже в себе самом. Если Горький противоречит Горькому, то он просто прикрывает его шапкой; и пусть под шапкой две головы – снаружи полное единство.
Почти невозможно представить этого художника с его огромным дарованием – без жезла, без посоха учительского, иногда просто без дубинки. Он из тех проповедников мира и любви, которые невнимательных слушателей отечески бьют книгой по голове; это ничего, что переплет тяжел и углы железные. Если и прошибется непрочная голова, то в этом повинна она же, а не пламенеющий учитель.
Как великий деспот, он воин и завоеватель: всегда он завоевывает, всегда покоряет, и иные отношения между людьми ему органически неприятны. И оттого в его художественном царстве нет мира, и оттого там вечное bellum omnium contra omnes* . Все дерутся, а потом приходит он сам, крайне взбешенный этой дракой, и сразу всех завоевывает: смолкают все голоса и крики, и только его властительный голос не спеша доколачивает еще барахтающихся. Это называется – конец романа.
Любопытно проследить эту странную борьбу художника-деспота с образами, им же самим созданными. С талантом, изумительным по свежести и непосредственной силе, языком – по богатству, быть может, единственным во всей русской литературе – он в начале каждого романа (хотя бы «Детства») любовно, внимательно и нежно вырисовывает каждого из своих воителей и воительниц. Скульптура плохая, Горький не скульптор, но живопись очаровательна по силе, богатству и яркости красок: живет каждый и каждая, мощно проявляются во всем своеобразии своей индивидуальности. Свой характер и свой язык у всякого в этом еще не завоеванном царстве; и лишь изредка, как напоминание о власти единого, как предчувствие предстоящего разгрома – горьковский афоризм в неподходящих устах.
Но уже скоро Горькому становится тесно и обидно в этой толпе своемыслящих. Все говорят, а он что же? Так он и будет молчать? Сам их сотворил, а сам молчи и слушай? И подобно Хроносу, пожирающему своих детей, одного за другим, помаленьку проглатывает и Горький своих героев. Делается это таким способом, что на две-три фразы, сказанные героем от себя и действительно своим голосом, Горький заставляет их произнести еще одну, горьковскую фразу – как бы от своего имени. Пропорция небольшая, и так как делается это постепенно и количество горьковских фраз увеличивается не сразу, то и читатель привыкает к отраве, как Митридат к яду. Читает и думает, что это все прежние, и того не замечает, что от прежних осталась одна рачья скорлупа, яростно начиняема Горьким его собственным содержанием и собственными державными мыслями, как и поучениями.
И наступает момент, когда в романе наместо живых образов живых людей появляются целлулоидовые раскрашенные куколки с полой сердцевиной, почти невесомые и уже совсем мертвые. Говорят они еще больше, чем вначале, но это уже не их голос, а голос искусного чревовещателя Горького, оставшегося, наконец, полным и единственным победителем на поле этой необыкновенной битвы.
Один он говорит и невозбранно утверждает, что и требовалось, в сущности, с самого начала. Слились все лица и характеры, столь резко очерченные на первых страницах, уже и не разберешь по речи, кто мужчина, а кто женщина, и для всех установлена одна обязательная психология – самого Горького. Так хочу, так приказываю.
Проник в печать недоуменный вопрос, – по-видимому, читательский: неужели Горький в «Детстве» так хорошо запомнил все речи бабушки, деда и других? Приводит как подлинные. И на том основании, что запомнить так нельзя, осудили художника как бы за некоторую ложь. Это – недоразумение. Конечно, запомнить нельзя, и никто не запоминает, и Толстой не по памяти и не по стенографической записи воссоздавал рассказ своего Карла Ивановича; больше того: будь это действительно запомнено и записано, оно не имело бы никакого художественного значения. И здесь Горький – особенно в речах бабки, до конца сохранивший некоторую самостоятельность, – действовал как истинный художник, одаренный воображением памяти, а не подлинной, лишенной творческой силы, ненужной памятью фактов.
И не в этом худое, а в том, что сам художник, неудержимо стремясь к власти, портит свое чудесное создание. И не в том худое, что учит миру и любви – учить надо, а в том, что невнимательных и несогласных бьет тяжелой книжкой по голове... Метод неправильный и с духом учения не вполне согласный!
___________
* война всех против всех (лат.).