Северная война и шведское нашествие на Россию

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 53

21

Начались для России трудные времена, и эти трудности увеличивались потому, что ни на одно слово своего "союзника" Августа II, короля польского и курфюрста саксонского, положиться было нельзя, и вместе с тем, никак нельзя было ссориться с ним, напротив, должно было всячески его "ублажать". Ведь блестящие достижения 1701-1705 гг., начиная от победы при Эрестфере в конце декабря 1701 г, и кончая взятием Митавы и Бауска в сентябре 1705 г., были в значительной мере облегчены именно тем, что все это время Карл был занят войной с Августом в Литве и Польше.

Петру важно было удержать перепуганного Августа от сепаратного мира с Карлом, потому что такой мир сразу же освободил бы всю шведскую армию для начала немедленного похода против русских.

Но Карл XII совершил тут одну из своих многочисленных ошибок. Во-первых, он низверг в 1704 г. Августа с польского престола и посадил Станислава Лещинского, отрезывая этим Августу пути к миру, о котором тот давно мечтал; однако, посадив на престол Лещинского, шведский король только возбудил в Польше междоусобицу, но мира не добился. Во-вторых, чтобы прекратить эту междоусобицу (им же возбужденную), Карл решил из Польши вторгнуться в Саксонию, т. е. в наследственное немецкое курфюршество Августа, и здесь заставить его отречься от польского престола, грозя в противном случае выгнать его также из Саксонии.

Вследствие всего этого Август пока должен был волей-неволей держаться за союз с Россией, выжидая случая перебежать к шведам, если только грозный шведский воитель хоть немного смилостивится. Петр все это понимал, но делал вид, будто верит "союзнику", хотя уже появлялись тревожные симптомы будущего предательства со стороны Августа. Одним из таких симптомов был внезапный арест саксонскими властями в Дрездене Иогана Рейнгольда Паткуля, русского посланника при саксонском дворе.

Паткуль был арестован 23 декабря 1705 г., а уже 9 января 1706 г. Петр послал первый протест Августу против этого предательского по отношению и России поступка, показывавшего полную готовность польского короля ценою предательства умилостивить победоносного шведского короля{86}. Поступок Августа был зловещим. Тучи сгущались, враг грозил русским пределам: "В Курляндию уже трижды писал, чтоб что нибудь зделали, понеже неприятель зело утесняет границы близ Пскова, и почитай живут и от часу ближатца"{87}.

Петр, заняв еще в конце 1705 г. войсками Гродно, укрепив русское положение взятием Митавы и Бауска, отрезав Левенгаупта в Риге, собирался дать отпор Карлу в Польше, чтобы этой войной в Великапольше и польской Литве возможно дольше препятствовать нашествию на Россию Карла с шведской армией и польской армией Станислава Лещинского. Но у Августа II, сидевшего в Гродно под охраной русских войск, был готов уже другой план. Этот другой план был старательно продуман с такого рода целью, чтобы вся тяжесть войны пала исключительно на Россию и чтобы при этом русская армия вовсе по возможности не входила бы в Польшу, а воевала в Швеции и отвоевывала бы для Августа Курляндию и Ливонию. В соответствии с этим планом Август дает Петру, еще не имевшему флота, следующий добрый совет: осадить (т. е. наводнить) Ингерманландию большим войском ("доволно людми"), затем "вооружить эскадру" (еще только начатую постройкой) и "сколь скоро возможно" идти прямо на Стокгольм, чтобы "потревожить королевство Свейское" и этим воспрепятствовать воюющему в Польше Карлу получать "весь транспорт и помощь". В виде награды Август сулит Петру: "ваше величество могли бы на королевство Свейское контрибуцию наложить... и весма все взятые пушки паки отобрать". А кроме того, пусть русские и Курляндию отвоюют, откуда проистекут две выгоды: во-первых, Август получит Курляндию и, во-вторых, русский корпус, стоя на Двине, ограждал бы Августа с тыла{88}. Этот нелепый план обличает не только грубый, откровеннейший эгоизм, но и глубокое непонимание всей обстановки. У Петра еще только будет со временем эскадра, но Август уже предлагает ему поскорее взять Стокгольм. Петр имеет все основания ждать нашествия на Россию, но Август советует ему думать не о русской обнаженной границе, а о контрибуции, которую он взыщет с Швеции...

Таков был единственный "союзник" России в конце 1705 г. Нечего и говорить, что Петр не обращал внимания на эти цинично-себялюбивые по умыслу и детски-наивные по своей неисполнимости советы Августа, не прекращая в то же время самого ласкового обращения с ним.

К концу лета 1705 г. собственно власть Августа в Польше была почти ликвидирована, и шведский король мог бы уже тогда вторгнуться в Саксонию и ликвидировать также царствование Августа в его наследственном курфюршестве, но его остановили слухи, подтвердившиеся уже в сентябре, что Петр с очень большой армией вошел в Литву, что главные пехотные силы русских заняли Гродно, а кавалерия сосредоточилась в Белоруссии, в Минске. Раньше чем идти в Саксонию, Карл счел необходимым покончить с этим русским вторжением в польские владения. Начало зимы он провел в Варшаве, где устроил очень торжественное коронование Станислава Лещинского, своего "соломенного короля", как его называли, а затем двинулся на север и в середине января перешел через замерзший Неман.

Русской армии, очень большой, грозила не только опасность серьезного штурма, в случае если Карл подойдет к городу (30 тыс. русских при довольно исправных укреплениях Гродно не очень боялись внезапного нападения), но длительная голодная блокада или со временем тесная осада могли быть опасны. Петр был в Москве. В Гродно, кроме русских, находился Август с очень малой частью своих польско-саксонских войск. Петр перед отъездом осенью в Москву, когда ждали, что до начала лета 1706 г. сначала болота и речные преграды, а потом морозы задержат движение Карла к Гродно, поручил главное командование Августу. Но когда совсем неожиданно Карл в середине января оказался почти со всей своей армией на Немане, то король Август пришел к внезапному умозаключению, что в высшей степени целесообразно будет для общего дела. чтобы он, пока еще пути свободны, покинул Гродно и отправился в Варшаву с частью польских и саксонских войск. Здесь, близ Варшавы, правда, стоят шведы под командой фельдмаршала Реншильда, но это ничего не значит: он, Август, разгромит Реншильда, соберет вокруг себя поляков, оставшихся ему верными, соединится с саксонцами, которые подойдут из курфюршества, и уж тогда снова явится под Гродно, чтобы разбить Карла XII и выручить русских. А чтобы достигнуть столь блестящих результатов, ему необходимо покинуть, не теряя золотого времени, находящееся под угрозой Гродно.

Он уехал и верховное командование над порученной ему армией передал в руки фельдмаршала Огильви, который доживал уже последние месяцы своей русской службы.

Трудные были эти 1706 и 1707 годы, и не только о движениях Карла XII должно было думать Петру, и не только с Шлиппенбахом и Левенгауптом и Мардефельдом приходилось сражаться Борису Петровичу Шереметеву. Едва утихало восстание в одном месте, как начинались волнения в другом, едва успокоилась временно Астрахань, как надвигались тучи с востока. Грозно волновалась Башкирия. "Доношу вам, что больше надобет от башкирцов опасения иметь нежели от астраханцов. Вам известно, сколько их много, и каракалпаки с ними, и до самой Сибири все Орды. Унимать их будет с трудом. Не надобет их слишком злобить, полно нам покуда шведов",- пишет летом 1706 г. Шереметев Федору Алексеевичу Головину. В самом деле, "полно", вполне достаточно было забот и тревог с шведами, и фельдмаршал рекомендовал избегать всего, что могло еще больше раздражить как русское крестьянство, которому так страшно трудно приходилось от двойного гнета - от помещиков и государственных воевод, так и восточные народы по Волге, по Уралу и за Уралом{89}. А какую прекрасную службу вскоре сослужили те же башкиры, те же казахи и каракалпаки при обороне России во время шведского нашествия 1708-1709 гг. - в этом тот же Шереметев убедился, наблюдая великолепные, сильно тревожившие шведов налеты нерегулярной конницы на арьергард Карла XII и на разбитого наголову и отступавшего от Пропойска (после поражения под Лесной) Левенгаупта, и дальше, в течение всей войны.

22

Положение становилось все серьезнее.

11 января 1706 г. Петр созвал в Гродно военный совет и высказался по всем трем "пропозициям", предложенным генералами. Первое предложение формулировалось так; "Итти ли против неприятеля, доколе Реиншильд к нему не пришел?" Петр отнесся к этому предложению отрицательно: "Не в таком мы состоянии обретаемся, чтоб нам офенсиве (наступательно. - Е. Т.) на неприятеля итти было возможно", потому что нет лошадей ни для артиллерии, ни для конницы. Да и не поспеть, Реншильд "поднялся и поход свой правит к Торуни". Второе предложение было таково: "Здесь ли (в Литве. - Е. Т.) неприятеля дожидатца и ему противитца?" Если шведы до соединения с Реншильдом атакуют Гродно, где стоят наши войска, то сопротивляться. Но если неприятель, не атакуя, расположится по деревням милях в 4 или 5 от Гродно и здесь подождет Реншильда и этим отрежет путь к отступлению, то ни провианта, ни конских кормов ниоткуда уже получить будет нельзя, да и Литва может "к неприятелю пристать", видя, что русская армия обложена. Оставалась третья "пропозиция", отступать от Гродно на Вильну и потом действовать в зависимости от дальнейшего поведения шведов: если они не атакуют, стоять в Вильне, а если обозначится их наступление, отступать дальше к Полоцку и к московской границе; третья "пропозиция" так и названа: "отступать к Московской границе"{90}. Это предложение и было одобрено.

Началось опасное отступление из Гродно к московской границе. Невесело было на душе у Петра: "мне, будучи в сем аде не точию доволно, но, гей, и чрез мочь мою сей горести"{91} , - писал Петр Федору Головину.

Карл двинулся на Вильну, куда шел с северо-запада и Лепенгаупт, и Петр приказал в случае их соединения взорвать митавские укрепления, гарнизону же идти в Полоцк, а если это уже будет невозможно, то в Псков{92}. Петр торопил отступление всех войск, которые еще были в Курляндии и Литве. Князю Никите Репнину он даже приказывает для ускорения в случае необходимости уничтожить тяжелую артиллерию: "пушки тяжелые... разорваф, в Немон (sic. - Е. Т.) бросить".

Одновременно летит приказ к гетману Мазепе, чтобы как можно скорее выслал часть своей конницы в Минск, навстречу отступающей русской армии{93}.

Петр не мог некоторое время выехать из Смоленска. Громадные волнения, местами уже перешедшие в восстания, разразились на Волге, на Дону, неспокойно было и на Днепре. Петр приказал послать на Дон ответную грамоту на вопрос части восставших, отпустят ли им вину, если они сложат оружие, чтобы указ об "отпуске вины" был послан. Он стремился поскорее приехать к армии, которая должна была отступить к русской границе: "Бог ведает, как сокрушаемся о том, что нас при войске нет. Лутче б жестокую рану или болезнь терпели"{94} , писал он 31 января 1706 г. Он хочет попасть в Минск, но не знает, "мочно ль в Минск нам проехать без опасения". Он требует, чтобы его уведомили о "главном неприятельском войске, где ныне и что делают, стоят ли, или идут, и куды? Також и о Рейншилде, где, и ждут ли или нет?"{95} В то время разведка еще не была на той высоте, как несколько позже, и обе шведские армии (короля и Реншильда) временно оказались пропавшими из поля зрения царя.

Август II, который покинул Гродно в момент обострившейся (17 января) опасности, не забыл взять с собой чуть ли не 2/3 всей конницы, находившейся в гродненском укреплении (четыре драгунских полка из шести). С точки зрения максимального обеспечения своей особы от возможных в такое неспокойное время встреч с шведами или поляками, стоявшими на стороне Станислава Лещинского, поведение Августа было образцово последовательным. Конечно, он старательно и долгое время успешно избегал в пути всякого соприкосновения с Реншильдом, разгромить которого крепко обещал, уходя из Гродно.

Увод конницы тяжко отразился на положении русской армии в Гродно, когда Карл XII внезапно появился на Немане и началась блокада города и замка. Уезжая, Август обещал не только разбить Реншильда, но и привести саксонско-польские войска на выручку Гродно и сделать это в трехнедельный срок. Вот уж прошло три недели, прошло шесть недель, а помощи ("сикурса") нет как нет - жаловался Петр.

Но это "опоздание" имело свои серьезные причины. 2-3 февраля 1706 г. саксонцы и поляки - приверженцы Августа - и русская часть были разгромлены наголову при Фрауштадте. Саксонцы и поляки бежали опрометью с поля боя, почти не сопротивляясь, потеряв всю артиллерию, хотя их было 30 тыс. человек, а шведов - 8 тыс... Только русские сражались мужественно и понесли тяжелые потери: "Только наших одних оставили, которых не чаю и половины в живых", - с возмущением писал Петр. Камергер и неразлучный спутник и летописец деяний Карла XII Адлерфельд, описывая Фрауштадтскую битву, иронически отмечает, что Август II имел при себе "от десяти до двенадцати тысяч человек" в день этого боя, но оставался в расстоянии "всего 15 миль от места сражения", все "надеясь", что удастся окружить шведов{96}. Но это не удалось, и он со своими двенадцатью тысячами невредимо успел умчаться в Краков, подальше от греха, так и в глаза не видев неприятеля.

В Гродно и в России эта история с уходом Августа и позорным его исчезновением вместе с уведенной из Гродно конницей произвела ошеломляющее впечатление. Осажденные были отныне почти лишены возможности производить столь нужные им фуражировки для добывания припасов из окрестностей.

И все-таки .нужно было до последней возможности притворяться верящим в союзническую честность Августа, который уже начал, пользуясь положением, вымогать у царя денег и помощи.

В докладной записке о положении вещей на войне, представленной Петру саксонским генерал-майором Арнштедтом, настойчиво проводится мысль, что все-таки, несмотря ни на что, следует стремиться не ссориться с Августом и всячески его поддерживать ("наисилнее подпирати"), потому что, пока с ним не все покончено и "сколь долго король (Август. - Е. Т.) еще хотя в самой малой силе обретаетца, - шведы воистинно о походе к Москве не думают", но если бы Август был окончательно побежден ("ежели бы он, чего сохрани, боже,- весьма упасти имел"), тогда Москве грозит прямая опасность, и не только она включится в театр военных действий, но неожиданно могут оказаться и еще внезапные новые враги: "после сего Москва в танец приведена будет, и может быть, что к сей игрушке многие нечаемые игрецы сыщутца". О ком тут идет обиняками речь? Не Мазепа ли подразумевается как "нечаемый игрец"? Во всяком случае этот неясный для нас намек был ясен Петру. По крайней мере он не потребовал от Арнштедта никаких объяснений{97}.

Образ Карла XII очевидно пленил нынешних фашистов не только тем, что Карл намеревался раздробить Россию на удельные княжества, но и тем, что он всегда относился к русским, имевшим несчастье попасть в его руки, с холодной, безмерной жестокостью.

В битве при Фрауштадте обнаружилась непонятная, истинно звериная жестокость шведов именно относительно русских. Ведь. в этой сборной армии саксонского генерала Шуленбурга, потерпевшей такой разгром, были и саксонцы, и поляки, и даже французы, служившие в саксонской армии, и, наконец, русские. После своей победы (3 февраля 1706 г.) шведская армия брала в плен всех, кто не был убит и не успел бежать. Всех, кроме русских! "Россияне також многие побиты, а которые из солдат взяты были в полон, и с теми неприятель зело немилосердно поступил, по выданному об них прежде королевскому указу, дабы им пардона (или пощады) не давать, и ругателски положа человека по 2 и по 3 один на другого кололи их копьями и багинетами (штыками. - Е. Т.)"{98}. Таким варварским способом шведы истребили 4 тыс. обезоруженных русских пленных после боя.

23

Кипучая подготовка к встрече с врагом привела к тому, что ко второй половине февраля, еще до прихода фельдмаршала Шереметева, в тылу действующей армии было собрано более 15 тыс. человек, из них старослужилых 8 тыс., а рекрутов - 7. Расположено было это войско в Полоцке, Смоленске, Орше и Минске. А, кроме того, гетман Мазепа обещал привести в Минск 5 тыс. пехоты и гетманских конных казаков "несколько тысяч"{99}. (Петр не дает тут точной цифры).

Петр меньше беспокоился о войске, все еще стоявшем в Литве, чем о малозащищенной западной границе России, бывшей под постоянной угрозой. Особенно конных частей было совсем мало: "Хотя войско бог i спасет, а рубежи наши (как сам ведаешь) зело голы, а наiпаче всего конницею",- писал он в Москву Ф. А. Головину 23 февраля 1706 г.

Узнав о разгроме при Фрауштадте Реншильдом саксонской армии (или, вернее, о бегстве 30 тыс. саксонцев от 8 тыс. шведов), Петр уже не сомневается, что саксонцы не желали сражаться, что Август изменил и покорился, если еще не формально, то фактически, шведскому королю и что арест Паткуля по каким-то выдуманным обвинениям был произведен Августом именно затем, чтобы он не разоблачил саксонское тайное предательство{100}. Это более чем подозрительное поведение Августа очень ухудшало положение русских войск в Польше. "Бог весть, какую нам печаль сия ведомость принесла", - пишет Петр по поводу битвы при Фрауштадте.

Петра приводило в особенное раздражение, что умышленное, почти без боя бегство саксонцев под Фрауштадтом повело за собой гибель русских частей. "Жалеем також и о наших бедных помощных войсках (которые нам в превеликие жь убытки стали), что оные толь жалостно и едва слыханым образом мало не все на заклание выданы, хотя оные... свою должность изрядно при том отправили". Русских было перебито более 5 тыс. человек, пишет Петр Августу, и "ни одного почитай в полон не взято, а от ваших саксонских войск не болши семисот человек побито и толь великое число в полон взято"{101}. А Реншильд потерял до 3 тыс., конечно, перебитых русскими, а не саксонцами.

С русской стороны в ответ на требования Августа новых денег и иной помощи от Петра с намеком, что иначе он совсем выйдет из войны, с возмущением напоминали об участи русского войска, погибшего почти полностью именно вследствие предательского поведения саксонцев. Из Киева было отправлено на помощь Августу еще в конце 1705 г. 12 тыс. солдат. Из них вследствие недоедания и полного отсутствия обещанных им от Августа помещений перемерло больше половины: так "бедственно и поносно" были они "трактованы" саксонскими генералами и министрами. А остальные 5-6 тыс. именно и были почти целиком "от господ саксонцев на заклание выданы" при позорном бегстве без боя саксонского войска при первом большом столкновении с шведами. Поэтому не может царь не вменить себе "весьма за отяхчение совести", если пошлет "своих природных подданных паки на жертву".

Август имел дерзость, желая всеми мерами угодить Карлу XII, предложить царю отдать шведских пленных, но не в виде размена пленными, а просто отправить их в Швецию, причем русские пленные должны по-прежнему оставаться в шведском плену. Русский ответ гласил, что царь многократно предлагал Карлу XII размен пленными, но ответа не было. "Но чтоб его царскому величеству собственных своих людей в пленении оставить, а его королевского величества пленных разменить, того не может от него требовано быти, ибо тем бы все его люди были оскорблены и охоты к доброй службе лишены".

Эта невероятная выходка Карла, не отвечающего Петру никогда непосредственно на предложения размена и предъявляющего через трепещущего Августа столь неслыханное требование, бросает яркий свет на всю ситуацию. Карл XII считал, очевидно, и мы это знаем точно, что вопрос о победоносном для него конце войны уже по сути дела решен. А поэтому не пристало ему, победителю, сколько-нибудь считаться с общепринятыми правилами: Петр все равно пойдет на какие угодно унижения и уступки, другого объяснения нет.

В России поспешно готовились уже тогда, весной 1706 г., к вторжению врага в русские пределы. Врагов ждали в Минске, Смоленске, Брянске. Но ждали и на Украине. "Iзволте осторожность iметь о Киеве, куда [как мы думаем] не без намерения неприятелского будет",- писал царь Головину 15 марта 1706 г. Курляндию решено было бросить, взорвав укрепленные места, а вооружить Смоленск, Полоцк, Великие Луки, куда свозить шведские (взятые у неприятеля) пушки{102}.

24

После поражения саксонско-польских войск при Фрауштадте и окончательного бегства Августа в Краков с его телохранителями, к роли которых он свел конницу, им уведенную из русского гарнизона, блокированного в Гродно, - этому гарнизону стала грозить капитуляция. В середине января Карл, внезапно покинувший Блонье (близ Варшавы), явился к Гродно. Он перешел через Неман в трех-четырех километрах к северу от Ковно, и переведенная им шведская армия стала недалеко от города. У Карла было в тот момент до 20 тыс. человек. Осмотр местности заставил короля даже и не пытаться взять город штурмом. Но и на тесную блокаду сил у шведов не хватило, тем более, что продовольствия достаточного не было, обоз по обыкновении" был организован слабо, и уже через 5-6 дней пришлось отодвигаться постепенно от Гродно только потому, что нужно было искать более снабженные запасами деревни, хотя военный интерес требовал, напротив, тесного обложения крепости. О бомбардировке, сколько-нибудь упорной и действенной, речи быть не могло. Как всегда, шведская конница и пехота были на большой высоте, но артиллерия недостаточно могущественна. Петр торопил Огильви, считая, что спасение запертой русской армии в Гродно всецело зависит от выхода без боя из города и .присоединения ее к армии, стоявшей в Минске.

Еще до того, как измена Августа II оставила неожиданно русских одних, без всякой помощи со стороны каких-либо "союзников", Петр никаких иллюзий после Фрауштадта уже не питал: "... такой жестокой случай учинился (о саксонцах. Е. Т.), чрез которой вся война на однех нас обрушается...", "уже вся война на нас однех будет"{103} , - не перестает он повторять в своих письмах и указах.

Готовя армию в Белоруссии, Петр принимал меры и против очень возможного вторжения неприятеля дальше, в Смоленщину. Летят приказы о том, чтобы от Смоленска до Брянска через леса и "до тех мест, где великие поля и степи придут" делать засеку на 150 шагов шириной; сооружать на дорогах равелины с палисадами и иными укреплениями; наконец, готовить и местное население, "чтоб у мужикоф, у которых есть ружье, приказные их знали; також косы, насадя прямо, и рогатины имели, и готовы были для караулоф и обороны"{104}.

Blog

Северная война и шведское нашествие на Россию