Geum.ru

Леонид саксон несколько слов о «фэнтэзи», или памятник невидимкам

Вид материалаДокументы

Содержание


Ничего подобного никогда не приходило мне в голову. я пишу то, что хочу писать».
Умрёт «наивный реализм» — умрёт мировая литература. Неужели мы никогда не поймём этого?
Подобный материал:
ЛЕОНИД САКСОН

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О «ФЭНТЭЗИ», ИЛИ ПАМЯТНИК НЕВИДИМКАМ


«О чём же можем говорить мы здесь,

Где смерть глядит на нас из каждой щели?

Бежим скорей отсюда».

Шекспир. «Макбет»


Двадцатое столетие без преувеличений можно отнести к самым мрачным периодам в истории человечества — даже в сравнении с темнейшим средневековьем. Две мировых войны; постоянная угроза третьей, совершенно справедливо понимаемой как конец света; рухнувшая система социализма, под обломками которой погибли ещё десятки миллионов невинных жертв и последние надежды на грядущее гуманистическое братство; и ничем не сломленное самодовольство западного обывателя, успокоившегося за своё потребление, пока не замаячит на горизонте новая опасность.

Собственно, она уже замаячила, когда 11 сентября ХХI века рухнули американские небоскрёбы. Страшный суд не исчез, он по-прежнему висит в воздухе. Конечно, и в былые времена у человечества хватало опасностей. Вроде бы, не всё ли равно, прикончат тебя и твою семью мечом легионера или ядерной бомбой? Но когда человек знает, что вместе с ним погибнет весь мир, в нём рушится что-то вечное, заложенное сотнями поколений. А точнее — вера в разумность бытия как такового. Кроме того, учтём не только экономический, технический и военный, но и нравственный опыт человечества, накопленный с древних времён, и в том числе в «золотую» (судя по классической литературе) эпоху Толстого и Бальзака. Этот опыт лёг на плечи людей ХХ века невидимым, но тяжёлым грузом и показал утопизм и бессилие всех гуманистических идей, какие только можно придумать. Единственной реальной опорой таких идей осталось социальное обеспечение (в наиболее развитых странах) и благотворительные подачки Запада «третьему миру». Разумеется, они лучше, чем ничего. Но, принимая такие даяния, униженный проситель превосходно чувствует мысль дающего: «Съешь это, чтобы в скором времени ты не съел меня самого. Приятного аппетита!»

Не будем задаваться вопросом, по-прежнему данная политика относительно «третьего мира» оправдывает себя, или, напротив, подталкивает этот мир закусить самим благотворителем. Я пишу не политический обзор. Итак, мы живём в мире Большого Страха и бесчисленных малых страхов на уровне конкретной личности — без какой-либо утешительной гарантии на будущее. Но даже если личность вроде бы защищена от повседневных тягот (это ещё ребёнок, уже пенсионер, либо просто достаточно обеспеченный человек в тихом уголке), на неё давит ежедневный информационный прессинг, основное содержание которого — насилие во всех видах. А также самый примитивный юмор, «красивая» любовь и грубый секс. Ничего подобного человечество до ХХ столетия не ведало и даже вообразить себе не могло: чтобы самый паршивый телевизоришко или самая дешёвая компьютерная игра за один вечер предложили вам больше трупов, чем древнеримский Колизей!

Какая уж тут «проблемная» беллетристика...Массовому читателю и массовому писателю давно надоело обсуждать проблемы, которые никто не собирается решать. Как выразился один из современных критиков, литература больше не владеет умами. Anhang zu Coroner's Forum: «Wie finde ich einen Verlag?» (приложение к поисковому форуму «Как мне найти издательство?») в Интернете советует авторам, ищущим литературных агентов: «Literaturagenten (und heutzutage leider auch sehr viele Verlage) betreiben ihr Geschäft kaum aus literarischer Ambition, sondern vorwiegend als reinen Broterwerb, so ähnlich wie andere den Heringsverkauf. Sie haben sich daher überwiegend auf die reichlich Gewinn versprechende „Vom-Winde- verweht“-Literatur-Sparte und ähnliche, zumeist peinliche Trivialitäten ausgerichtet. Denn anspruchsvolle Literatur wirft gewöhnlich nichts mehr ab; für sie gibt es kaum noch die entsprechende Leserschaft. (Курсив автора приложения. — Л. С.) Falls heute jemand vom großen, nichtelitären Massenpublikum überhaupt noch Belletristik liest, dann allenfalls einen schwachen Krimi oder etwas primitiv Utopisches, eine äußerst kindische Liebes-bzw. Fantasy-Geschichte (выделено мной —Л. С.) oder auch eine schwachsinnige Gespenster-Story. Wer Lust hat, in diesem Genre zu arbeiten – und dies ist natürlich sein gutes Recht – der suche sich in Gottes Namen einen Literaturagenten“. (Перевод: «Литературные агенты (а сегодня, к сожалению, и очень многие издательства) вряд ли занимаются своим делом, исходя из литературных притязаний — скорее, как правило, ради чистой выгоды, словно речь идёт о торговле сельдью. Поэтому они главным образом нацелены на литературу типа «Унесённых ветром», сулящую щедрую прибыль, или на что-нибудь подобное, большей частью отталкивающе пошлое. Ибо проблемная литература обычно уже не окупается; у неё едва ли остались читатели. Если ныне какая-либо часть большой, неэлитарной массовой публики вообще читает беллетристику, то это, пожалуй, поверхностные детективы или нечто примитивно-утопическое, предельно ребяческие любовные истории или такие же «фэнтэзи», или ещё туманящие мозги повести о привидениях. У кого есть настрой работать в подобном жанре — что, разумеется, его святое право — тот пускай ищет себе, ради бога, литературного агента». Со своей стороны, я, пожалуй, сравнил бы многих весьма серьёзных авторов с мольеровским Сганарелем, который, видя, как его хозяин Дон Жуан проваливается в ад, хватается за голову и причитает: «Ах, моё жалованье, моё жалованье!»

Хочу ли я с помощью этого сравнения посмеяться над весьма серьёзными авторами, к которым я и сам когда-то принадлежал? Нет, не хочу, да и права такого не имею. Ведь только сам писатель знает доподлинно, что им движет: жалость и любовь к людям, или стремление к личному успеху. И в первом случае художнику нужно очень посочувствовать если его перестают слушать. Я хочу сказать вот что: ИНОГДА БЫВАЕТ ТАК, ЧТО ПУБЛИКА ВСЕГДА ПРАВА.

Но, с другой стороны, я и с интернетовской цитатой не во всём согласен. Massenpublikum хорошо принимает не одни лишь слабые детективы, слащавые любовные истории и примитивные «фэнтэзи». Настоящий писатель может и должен завоевать именно массовую публику — и не с помощью низкопробных поделок. В жанре детектива прекрасными примерами послужили бы «Имя розы» Умберто Эко или «Травой ничто не скрыто» Герд Нюквист, в «интимной» прозе — «Лолита» Владимира Набокова, в научной фантастике — почти любое произведение Робера Мерля и Джона Уиндэма. А уж та мировая фантастика всех жанров, которая многими чертами предвосхитила сегодняшнюю «фэнтэзи», лучше всех доказала, что можно создавать глубочайшие философские произведения в яркой художественной форме, а не в форме «многоуважаемой скукотищи». Иначе не было бы на свете «Бури», «Зимней сказки» и «Сна в летнюю ночь» Шекспира, новелл Гофмана и Шамиссо, «Мастера и Маргариты» Булгакова, «Ста лет одиночества» Маркеса — и многого-многого другого. В каждом подобном случае мы почему-то имеем дело с таким рыночным успехом и такой личной славой, о которых авторы примитивных поделок не могут даже мечтать. ИБО МОЖНО ЛИ БЫТЬ ВСЕГДА ПРАВЫМ, В САМОМ ДЕЛЕ ЯВЛЯЯСЬ ПРИ ЭТОМ СЛЕПЦОМ И ГЛУПЦОМ?

Кстати, о Шекспире. Что касается стремления к личной славе, то он поступил удивительнее всех. (На то ведь он и Шекспир, великий и знаменитый — не так ли?) Титан мировой драматургии участвовал в хвалебном хоре стихотворцев, посвящённом одной супружеской паре. Роджер Мэннерс, пятый граф Ретленд, которого современники, крупнейшие литераторы Англии, в посмертных эпитафиях со странным самозабвением прославляли под псевдонимом «Голубь» — умер от мучительной болезни. Перед смертью он кое о чём договорился со своей женой Элизабет, дочерью великого поэта Филипа Сидни. (Её тоже прославляли в эпитафиях под псевдонимом «Феникс». Утверждали почему-то, что она превзошла своего отца, хотя она не оставила потомкам никаких сочинений). Ретленд условился с женщиной, которая вместе с ним создавала «Гамлета» и «Отелло», «Короля Лира» и «Ромео и Джульетту». — скрыть обоюдное авторство под маской Великого Молчания. И заплатить какому-нибудь полуграмотному (в лучшем случае) актёру за «импрессу»: попросту говоря, чтобы он выдал их пьесы за свои. После смерти мужа Элизабет отравилась и ушла вслед за ним, выбрав участь придуманной ею Джульетты. Самую великую из всех шекспировских трагедий видели считанные зрители...

Маскарад двух Невидимок удавался в течение нескольких столетий. Кое-кто, правда, называл их имена в связи с растущими сомнениями по поводу авторства бессмертных пьес и сонетов. Профессор Гилилов, учёный секретарь Шекспировской комиссии при АН СССР, совершил настоящий научный подвиг: сопоставил тысячи свидетельств, тёмных и прозрачных намёков современников Шекспира, работал с редкими рукописями и первоизданиями. Но, осмысляя ещё больший подвиг обоих супругов, Гилилов, разумеется, не может с точностью ответить: почему? Почему они так поступили? Откуда такая скромность у двух самых великих драматургов человечества?

Вряд ли мы когда-нибудь узнаем эту тайну. Но вот какое ощущение у меня возникает (хотя доказать его, повторяю, невозможно). Звучание и колорит шекспировских пьес с годами становятся всё мрачнее. Мне кажется, источником скромности Невидимок —вероятно, не единственным, но серьёзным — было разочарование в людях. Труд этих двоих был не просто огромным. Он был беспримерным. А ведь чем больше сил вкладывает в свой труд художник — особенно если и личная жизнь его не безоблачна, как это было у них, — тем больше ему хочется признания. Нет, не дешёвых комплиментов, а понимания, уважения и благодарности, которые при всей своей нередкой наивности придадут тебе новых сил, чтобы что-то ещё понять и сделать. И это норма человеческого общения, а не «суета сует». Когда же не хочется ничего, кроме «Дальше — тишина», и, в отличие от своего героя, не просишь никого поведать живым о происшедшем...что остаётся предположить? Что спектакль, сыгранный в «Гамлете» бродячей труппой, на самом деле имел совсем другую развязку. Король признался в убийстве своего брата, но не выказал ни малейшего смущения или раскаяния. Он аплодирует и без всяких хлопот со стороны Гамлета готов щедро наградить актёров, предоставить им ужин и ночлег, а завтра они покажут ему ещё что-нибудь. И многие в труппе рады. Но только не эти двое. Им остаётся одно — не дожидаясь утра, уйти в темноту, из которой они пришли.

Для меня эта мысль стала глубоко личной. Ведь я уже который год с одинаково тяжёлым ощущением вчитывался в разные писательские биографии. Так уж повелось у составителей популярных пособий: когда речь идёт о крупном художнике, он должен до самой смерти лучиться оптимизмом и творческой энергией. Эти пособия обычно умалчивают о том, в каком отчаянии умирали Свифт, Гоголь, Марк Твен, Стефан Цвейг. Я всячески гнал от себя мысль о бесполезности того, что делают все писатели на свете — знаменитые и безвестные, гениальные, талантливые и не очень...О бесполезности того, что делаю я сам. Если, конечно, хочется не только развлечь, но и изменить.

Не было смысла спрашивать себя, кому из пишущей братии приходится хуже:

— тем, кто, скрыв своё имя, добровольно уступил другим славу? (Редчайший случай Невидимок);

— или тем, кто и не думает его скрывать, а окружающие, в свою очередь, и не думают давать им признание? (Подавляющее большинство Видимых Глазом);

— или тем, кто добился-таки признания под своим именем, но вынужден за это ежечасно приспосабливаться к так называемому «рынку» и превратил себя в ходячее шоу? (Видимые Невооружённым Глазом. Имя им не то чтобы легион, но...скажем так: армия Цезаря при Рубиконе);

—или тем, кто добровольно отказался от мысли печатать свои сочинения? (Замечательные Невидимки! Самые гордые из всех! Сколько их — никто не знает).

Я понимал, что, хочу я того или нет, мне придётся украсить собой одну из названных категорий. С первой бы ничего не вышло. ВГ было не миновать. В ВНГ решительно не тянуло. Примкнуть к четвёртой группе не хватало мужества.

И я выбрал «фэнтэзи». Мне скажут, что она очень даже подчиняется рынку и неминуемо приведёт меня к Рубикону, но меня не убедить. Не нравится реальный мир — создавай свой, да так, чтобы этот мир вторгся в реальный и начал переделывать его на свой лад, а не наоборот! Это не бегство от действительности. Невозможно создать хорошую «фэнтэзи», если она «высосана из пальца» и не имеет самой тесной связи с реальными человеческими отношениями. Хотя рыночный успех вы, возможно, подобным путём и завоюете — жажда найти волшебную дверь и действительно сбежать от постылых будней у многих детей и взрослых так велика, что в погоне за этим они готовы проглотить самую жалкую халтуру. Лучший пример — потрясающе бездарный, многоводный, как лопнувшая батарея, Толкиен с его лучезарными витязями и загробными монстрами. Настоящая же «фэнтэзи» — в психологическом смысле дорогое удовольствие, напоминающее шагреневую кожу.

Что я имею в виду? «Фэнтэзи» — один из самых социально активных жанров мировой литературы. Его типичный герой — «маленький человек», вырванный из привычной среды и поставленный в центр глобальных событий, определяющих судьбу целого народа, всего человечества или даже космических империй. Такой герой никому не передоверяет власть, ни за кого, как правило, не голосует. Он и есть эта непосредственная власть, и это за него голосуют руки, крылья, волшебные палочки или когти. Он не может больше вздохнуть: «Что делать! Так уж устроен этот мир» — и отойти в сторону. Своей зрелищной насыщенностью всё это напоминает исторические драмы и трагедии. Поэтому автор «фэнтэзи» — прежде всего драматург, даже если он за всю жизнь не написал ни одной пьесы. Он не просто «создатель миров» (таковы все писатели вплоть до самых бульварных и упадочных). Нет, подымайте выше! Он их официальный Бог, лично отвечающий за Страшный Суд. Вот почему настоящая «фэнтэзи» ни в коем случае не является „Unterhaltungsindustrie“ (индустрией развлечений), как называют её в Германии. Не так уж много общего у неё и с „science fiction“ (научной фантастикой), хотя их часто упоминают вместе и даже иногда путают. Фантастика — если она и впрямь „science“ — по сравнению с «фэнтэзи» довольно аккуратная и даже безобидная вещь. Она обычно экстраполирует в будущее все отношения нашего настоящего, приумножая довольно скромные возможности реальной действительности средствами технического прогресса, также не безграничными. Более умные машины и быстрые звездолёты, более гармоничные люди и их сообщество, которым обычно управляет Мировой Совет мудрых старцев. Борьба хорошего с ещё лучшим, с угрозой вторжений и исследование дальних миров. Можно ли сравнить всё это с возможностями одного-единственного мальчика Гарри Поттера, которого многие сегодняшние, реально существующие деятели церкви восприняли как своего серьёзного конкурента!

Но о Гарри — чуть ниже...Итак, я выбрал «фэнтэзи». Это означало, что, с одной стороны, если я не собираюсь нарушать её законы, то буду действительно нужен не критикам и не библиотечным полкам, а читателю. (Без имён — а то меня обвинят в неуважении к знаменитостям. Не сообщу даже, на каком языке писали те двое, о которых я сейчас что-то расскажу — их и так слишком легко вычислить, легче, чем Голубя и Феникс. Они переписывались сорок лет, и каждое своё письмо начинали торжественным: «Мой дорогой господин N. N.!» Оба были авторами прославленных романов, кои я не в силах был хоть раз прочесть дальше третьей строчки первой страницы. Правда, все три строчки были хотя бы написаны человечьим языком, в отличие, скажем, от «Улисса» Джойса или от прустовской продукции. Кто и, главное, для чего может читать то, что пишут эти последние, я не мог бы себе представить даже чисто теоретически. Но и знакомясь с двумя первыми, я чувствовал: они подсознательно верят, что глубокие мысли и чувства должны быть нудными, а Вселенная без перерыва на обед не протянет и дня. Для автора «фэнтэзи» подобная психология невозможна). А с другой стороны, можно оказаться хотя и в демократичной, но довольно разношёрстной компании. Одни в ней полагают, что герою «фэнтэзи» не пристало задумываться о чём-то, кроме бейсбола — если не считать, конечно, борьбы с чудовищами, мешающими играть. Другие же в достаточно образной форме учат читателя не только играть в бейсбол, но и жить, ЧТО ПИСАТЕЛЬ ВСЕГДА ОБЯЗАН ДЕЛАТЬ — однако суть этих поучений всё-таки соответствует рецептам «дорогого господина N. N.» Хотя я, например, с искренним уважением отношусь к Клайву Льюису, создавшему «Хроники Нарнии», мне кажется, они бы не проиграли, если бы он убрал из них религиозно-нравоучительные аллегории. А опасность «штампов»! Седовласые маги в звёздных одеяниях, изрыгающие пророчества со скоростью хорошего типографского станка, проклятия и рептилии, королевы и зомби, двойные коктейли из инопланетян, эльфов и гномов вперемешку...Короче, крики восхищённых детишек из голливудского фильма «Питер Пэн», предвкушающих полёт на сказочный остров: «Мечи! Кинжалы! Наполеон! Шоколадный торт! Никогда не мыться!»

Вот и доказывай потом крепколобому редактору, что у тебя НЕ ТАКАЯ «фэнтэзи». «А какая? — по-отцовски устало молвит он. — Вот у вас дракон. Видите, ползёт... А вот — маг. Вы должны понять: все, кто читал подобные рукописи, рано или поздно умирали». И он не слушает, как ты лепечешь, что если дракон перестанет ползать, у него будет стенокардия. Что дело не в кирпичах, а в здании. Что кирпичи эти, если вдуматься, сами по себе прекрасны и выдержат тысячелетия. И что первый человек, придумавший дракона, или эльфа, или старого волшебника, был великим поэтом. Но даже если редактор признает всё это, его последний аргумент уже ничем не опровергнуть.

Насколько же легче — или труднее? — станет авторам «фэнтэзи» после появления «Гарри Поттера»? Самая читаемая книга в мире. Самое выдающееся произведение детской литературы всех времён и народов. Герой, которого на Франкфуртской книжной ярмарке в октябре 2002 года издатели — наряду с ещё одним лицом — провозгласили спасителем их бизнеса в кризисную эпоху. «Успешность книгоиздателей зависит от двух молодых людей — Иисуса Христа с одной стороны, и Гарри Поттера с другой», — заявил председатель мероприятия Хубертус Шенкель. Чего ещё желать автору такого произведения? Напрашивается ходячее уподобление, с которым согласен я первый: «фэнтэзи» получила своего Моцарта. У меня, впрочем, нашлось бы и более точное сравнение. Однако его необходимо обосновать.

А пока только спрошу: если это всё-таки Моцарт, то... когда кончится «Реквием»?

Само собой, детской литературе нужны и злодеи, и мрак, а иной раз и кровь, и, увы, смерть. Достаточно вспомнить классику. (Я сознательно игнорирую здесь жанровые различия «фэнтэзи» и «нефэнтэзи», так как для детского восприятия, да ещё по данной мрачной теме, это не имеет значения). Трагично обрываются жизни героев «Маленького принца» Сент-Экзюпери и «Короля Матиуша Первого» Корчака. Правда, Сент-Экзюпери с присущей ему тонкостью смягчает развязку: не исключено, что принц ещё вернётся на Землю, его смерть — это всего лишь уход на свою звезду, и если он появится когда-нибудь в пустыне, маленький читатель сможет там его встретить. «Тогда — очень прошу вас! — не забудьте утешить меня в моей печали, скорей напишите мне, что он вернулся... » Указания на возраст читателя, которому повезёт, в этой последней фразе сказки нет. Но и так ясно, что взрослый мир давно уже выше подобных сантиментов.

К. С. Льюис сообщает своим юным героям, что они мертвы, только когда они уже попадают в рай. Такой вот кисло-сладкий финал...Впрочем, автор религиозно- аллегорических сочинений и кембриджский профессор просто обязан спасти все детские души до единой. Ну, а Джоан Роулинг? У неё истоки траурной темы биографичны. Глубокое горе, пережитое в связи со смертью матери, не утихло с

годами. Не проходит дня, чтобы писательница не вспомнила об этом. Отсюда и постоянный страх за живых любимых людей. Вот некоторые её высказывания, цитируемые журналом-интервьюером „Tatler Magazine“(выделяю их курсивом, а особо важные места в них — более тёмным шрифтом):

«Смерть — это ключ к пониманию Дж. К. Роулинг. «Мои книги — в значительной степени о смерти. Они начинаются со смерти родителей Гарри. В них — навязчивая идея Волдеморта победить смерть и его стремление к бессмертию любой ценой; цель, достижимая магией. Я так понимаю, почему Волдеморт хочет победить смерть. Все мы её боимся». В седьмой и последней книге «Гарри Поттера» будут смерти и хороших, и плохих героев. На следующий день после того, как она описала смерть одного особого персонажа, она рассказала об этом своему мужу, Нейлу. Он содрогнулся. ««Ох, не делай этого», — сказал он мне, но, конечно, я сделала». И благодаря одному росчерку её пера миллионы детей будут плакать или радоваться. (And with one swirl of her pen, millions of children will weep or rejoice) ».

Да, все мы её боимся...Я имею в виду смерть, а не Дж. К. Роулинг. По ходу повествования Гарри не раз пытается прорвать завесу (иногда в буквальном смысле) между миром живых и мёртвых. Он просиживает ночи перед волшебным зеркалом, чтобы ещё раз увидеть в нём умерших родителей. Профессор Дамблдор, его духовный наставник, вовремя вмешивается, чтобы прекратить это сводящее с ума занятие. «Нельзя цепляться за мечты и сны, забывая о настоящем, забывая о своей жизни», — мягко увещевает он. И добавляет в финале первой книги ещё одну замечательную фразу: «Для высокоорганизованного разума смерть — это очередное приключение». Автор здесь явно убеждает не только (а может быть, и не столько) своего героя, сколько себя самоё. Но, похоже, Дамблдору не удаётся убедить...никого. (Из другого интервью: «Я не так мудра, как он. Я хотела бы смотреть на это подобным образом»). В томе третьем, в минуту опасности мальчику вновь ошибочно чудится спасающий его призрак отца. В четвёртом это происходит на самом деле, и вместе с отцом является мать. В пятом томе Гарри пытается, теперь с помощью маленького зеркальца, ещё раз поговорить с убитым крёстным и, потерпев неудачу, пристаёт к замковому привидению, чтобы хоть то помогло ему вызвать дух Сириуса Блэка. Но вновь получает мягкую, однако решительную отповедь: живым лучше держаться живых, в тайны мёртвых из обыденного мира не проникнешь...

Выделим особо в этом ряду знаменитый «кладбищенский» эпизод (том четвёртый), где, как уже упоминалось, призраки родителей Гарри и других жертв Тёмного Лорда Волдеморта неожиданно обступают своего палача. Впрочем, сей эпизод и без того скучным не назовёшь. Начинается он первой в эпопее смертью подростка — убийством юного товарища Гарри. Затем следует леденящая душу сцена телесного возрождения Волдеморта. И уже после её кровавых ужасов, повинуясь страшным заклятиям, у ног связанного Гарри разверзается земля: Тёмный Лорд, сын-отцеубийца, использует прах своего отца для магического варева...

Здесь нужно кое-что пояснить — для тех, кто судит о «Гарри Поттере» по первым двум книгам, а дальше читать не стал, либо вообще не читает «фэнтэзи», считая весь жанр заведомой халтурой, либо же не склонен читать любые вещи, вокруг которых очень большая шумиха. (Перефразируя «Шекспира» — смело беру великое имя в кавычки — «раз много шуму, значит, наверное, из ничего»). Наверное. Но не всегда. Эпопея Роулинг тем и уникальна, что первые два романа — «просто» очень хорошие детские книжки, хотя и в данном качестве они всколыхнули читательский мир нашей планеты. А с третьего тома и по пятый сага о Гарри Поттере не только не «выдохлась», как бывает даже у очень больших писателей (пенталогия Дюма о мушкетёрах — лучший пример), но превратилась в нечто, разрушающее все привычные представления о детской литературе. Как автору это удалось? И с кем таким я собрался его сравнивать, что и самого Моцарта не довольно? Я попытаюсь предложить своё мнение по обоим вопросам, но сперва — ещё немного терпения.

Вся проблема в том и состоит, что описанный финал четвёртого тома, — первого из «тёмных томов», коль скоро лорд Волдеморт готов одолжить им свой титул — вовсе не дешёвый «ужастик» в духе Стивена Кинга. Если бы! Эта сцена по художественному исполнению ни на йоту не уступает лучшим шекспировским (точнее, ретлендовским) трагедиям. Недаром в другом интервью Роулинг признавалась, что обожает «Макбета» больше всех остальных пьес Великого Барда, а в рекомендательный список книг для

школьников из десяти названий включила «Гамлета». (Кстати, имя своей героини — Гермионы, чьим прототипом была сама писательница, — она взяла из «Зимней сказки»). Голубь и Феникс могли бы аплодировать достойной ученице. По достоинству оценили бы они и эпизод из пятого тома, когда коварное привидение пугает миссис Уизли, поочерёдно превращаясь в трупы её детей, окровавленного мужа и самого Гарри Поттера.

Но одно дело — аплодировать художественности, а другое — задаться вопросом: не служит ли эта художественность навязчивой идее, которая превращает многотомное повествование, адресованное прежде всего детям, в надгробный памятник? Идея же создаёт в детской «фэнтэзи» определённую традицию тем вернее и тем опаснее, что создательница поттерианы в принципе абсолютно не склонна к мистике. Её разум ясен и твёрд, художественная логика легко доступна: не столько даже напугать, сколько потрясти, показать злодейство как норму окружающего нас мира. Это не из репертуара бульварных «ужастиков» или даже самой лучшей детективно-приключенческой литературы. Это чисто гамлетовское: «О ужас! Ужас! О великий ужас!» Клавдий, Яго и леди Макбет вышли наконец на большую сцену детского театра, куда их никогда ещё всерьёз не пускали, и с ухмылкой разглядывают притихший от страха зал.

Разумеется, они пришли не только потому, что Дж. К. Роулинг потеряла мать: их не так просто вызвать. Для этого надо быть «Шекспиром своего дела». В данном случае — Шекспиром «фэнтэзи». Но ни один Шекспир ничего не делает, не подумав. Писательница не раз заявляла по поводу ещё не написанных томов: борьба добра со злом будет нарастать, и эта борьба принесёт новые трагедии, так как зло нельзя одолеть легко и просто. Размышления об этом были долгими и трудными («long and hard“), автор хорошо отдаёт себе отчёт по поводу малолетства своих читателей, но что же поделаешь...

Работать с материалами об очень известных людях сегодня нетрудно. В Интернете есть целый сайт, где рассортированы интервью Роулинг по темам. Захочется, например, узнать высказывания властительницы детских дум о смерти — обратитесь к адресу: ссылка скрыта Так, в одном из этих интервью она признаётся, что гордится, когда матери говорят ей: «Моему малышу шесть, и он любит ваших героев». Сама же она никогда не посоветовала бы шестилетним читать «Поттера»: ведь она-то знает, что будет дальше. Что книги будут становиться всё мрачнее. „The story is about a world that is getting darker. So it depends on the child.” («Это повесть о мире, который становится всё мрачнее. Поэтому всё зависит от ребёнка»). Чьи-то нервы выдержат, чьи-то нет... Начисто игнорируется обстоятельство (а счёт идёт, напомним, на небывалые миллионы маленьких читателей), что, «проглотив» интереснейшее начало, приспособленное для их возраста, дети кинутся к продолжению. Одолеют его, надеясь, что на следующей странице ужас кончится, и столкнутся с трагедиями, абсолютно для них не предназначенными. Короче говоря, когда журналист в одном из интервью на упомянутом сайте (http://www.quick-quote-quill.org/articles/2000/0700-hottype-solomon.htm) задаёт вопрос о том, должен ли автор иметь чувство моральной ответственности, то получает предельно откровенный ответ гения, которому не до мелочей: «When it comes to writing the books, I operate to a different set of rules. In fact, I write what I want to write. Because of the nature of the discussion we are having, I have to analyze these rules, but when I'm writing I do not sit down and think of it like, there's my line, and here's the moral lessons we are going to teach our children. None of that ever enters my head. I write what I want to write». (Выделил я. — Л. С.) То есть: «Когда дело доходит до процесса написания, я руководствуюсь определёнными правилами. Фактически я пишу то, что хочу написать. Исходя из нашей дискуссии, я должна анализировать эти правила, но когда я пишу, я не сижу и не думаю об этом что-нибудь типа: «Вот моя линия, а вот моральные уроки, которые мы собираемся преподать нашим детям. ^ НИЧЕГО ПОДОБНОГО НИКОГДА НЕ ПРИХОДИЛО МНЕ В ГОЛОВУ. Я ПИШУ ТО, ЧТО ХОЧУ ПИСАТЬ». И эти слова — «I write what I want to write» — кочуют у Роулинг из одного интервью в другое...Вызов? Оправдание? Или просто констатация факта?

Нет, я не стал бы критиковать «взрослого Шекспира» за то, что его Гамлет безоглядно делает то, что он хочет делать (убивает отца любимой девушеки, тем сведя её с ума) или пишет то, что хочет написать (к примеру, письмо, обрекающее на смерть Розенкранца и Гильденстерна, уже ничем не опасных). Принц датский — это не принц детский. Но когда в зале сидят дети, о моральных уроках забывать не стоит. Тем более, если ты и впрямь гений. Ну, а к чему это приводит, так сказать, в «площадной форме»? Там, где вместо подлинной гениальности, помнящей только свою, но хотя бы искреннюю боль, царит голый торгашеский расчёт? (Сегодня — торгашеский, а завтра — политический...). Тут особых комментариев и туманного Альбиона не нужно. Хватит обычной московской «Литературной газеты», делающей кому-то «пиблисити» (как «на полном серьёзе» выражался один мой знакомый из российских охранных структур). Привожу почти полностью заметку Анны Ковалёвой из упомянутого печатного органа от 7 мая 2003 года (с. 14). Заглавие звучит симптоматично: ««Гарри Поттер» отдыхает: На русский язык перевели лучший детский сериал». Чтобы читатель сразу понял: смена пришла. Король скоро умрёт — да здравствует король. (Отрывки из текста выделены мной. И так как я — существо непоследовательное, мелкие комментарии в скобках всё же себе позволю).

«Словосочетание Лемони Сникет вызывает в памяти лимонный шербет, шоколадку для мозгов и пароль, открывающий дверь в кабинет профессора Дамблдора. (Моего образования для этой фразы не хватает. «Лимонный шербет» — это и есть пароль в кабинет Дамблдора из первого фильма «Гарри Поттер», зачем вспоминать его ещё для чего-то — неясно. Никакой «шоколадки для мозгов» в легендарной эпопее нет: есть лечебный шоколад, восстанавливающий силы после стрессов.— Л. С.) На самом деле Лемони Сникет — автор серии «33 несчастья», которая состоит исключительно из романов-ужастиков для детей. Мировая критика объявила произведения Сникета лучшими за всю историю детской серийной литературы. Позади остался даже «Гарри Поттер». Дети, получив эти книги в руки, замолкают, перестают лезть в разговоры взрослых (ради одного этого стоит объявить Сникета титаном Возрождения, не правда ли? — Л. С.) и не интересуются окружающим миром. Взрослые втихую воруют книжки у своих отпрысков. Теперь всё это случится с нами.

Первая книга серии называется «Плохое начало» («Азбука», перевод — Н. Рахмановой). В ней сразу же встречается предостережение: «Если вас интересуют истории с хорошим концом, лучше обратиться к другой книге. В этой не только нет хорошего начала, тут нет и хорошего конца, да и в середине очень мало хорошего происходит». Всё — правда. Лемони Сникет, он же Дэниел Хэндлер, американец унылого вида, тридцати одного года, начинавший как серьёзный писатель, не помышлявший о детской литературе, и в итоге пришедший к мировому успеху как лучший детский автор, рассказывает всем, кто прорывается через его призывы не читать эти книги, историю детей семьи Бодлер (три штуки разного возраста). (Интересно, своих детей Анна Ковалёва тоже считает подобным образом? Как хотите, господа, а только сто лет назад такая фраза в детской литературе была немыслима... — Л. С.) Бедняжки в одночасье утратили родителей, дом и счастливое детство и попали в лапы родственника, который жаждет завладеть всеми их деньгами, а потому преследует несчастных крошек из романа в роман (их накопилось уже около девяти).

Сникета можно было бы назвать современным Диккенсом, но удовольствие, с которым он живописует всё новые и новые несчастья, сваливающиеся на головы младенцев (Так они же вроде «три штуки разного возраста»? — Л. С.) не позволяет сравнить его даже с не самым жизнерадостным писателем. Так и видишь Сникета, хихикающего, повизгивающего от хохота, ну в крайнем случае мрачно улыбающегося при написании каждой следующей фразы. Мрачно — потому что в этой книге нет хеппи-энда в традиционном смысле этого слова. (А в нетрадиционном, стало быть, есть?... — Л. С.) (...) Хорошие персонажи мрут у Сникета как мухи. Подлецы и мерзавцы не то чтобы процветают, но с завидной регулярностью добиваются своего. А дети — дети идут по жизни, смиряясь с потерями, но не сильно оплакивая их. Не до того: борьба со злом в самом разгаре. (...) Хихикает Сникет и все его читатели не в силу врождённой жестокости, а потому, что написано всё это невероятно, безумно, до коликов ( критик в порыве восторга, вероятно, хотела сказать «до колик» — Л. С.) смешно. Некоторые называют подобные шутки чёрным юмором. Возможно, это просто жизненный юмор. В любом случае эти книги подтверждают тезис, что ужас может быть очень забавным. (Я не выделил эту фразу коричневым цветом только по полиграфическим причинам. Больше всего её содержание соответствует именно ему. — Л. С.) (...)

У Сникета нет волшебства, нет милосердия, нет прекрасных принцесс и благородных героев, а обязательный «детский» набор ему почти ненавистен. Все, кто делает добро, растяпы в полном смысле этого слова, а злодеи так ужасны, что лучше них даже маньяки из хроники происшествий»... И т. д.

Как видим, немного строк понадобилось автору этого «пиблисити», чтобы отбросить дежурную болтовню про «борьбу добра и зла». Какое уж там добро, если любой нормальный ребёнок (да и взрослый) вряд ли захочет быть растяпой. Нацизм начинается не с Адольфа Гитлера или Иосифа Сталина. Он начинается с детства, подобно любому психологическому явлению, и, как любое подобное явление, нуждается в воспитании и уходе. Кстати, Гитлера в детстве жестоко истязал отец. Ребёнок не знал ни волшебства, ни милосердия, и «лимонный сникет для мозгов» проглотил бы как нечто несомненное...

Возвращаясь к уютным и далёким от политики проблемам литературного анализа, затрону ещё одну. Собственно, я её уже затрагивал, но вскользь. Теперь же она обозначена прямо-таки по-толстовски — «О смертных казнях». Правда, это всего лишь казни литературных героев. Но если из-за них миллионы детей плачут (помните : «And with one swirl of her pen...»?), то, может быть, заодно это в некотором роде казнь миллионов детей? И зачастую — без всякой реальной нужды, а только лишь потому, что герой надоел автору, или тот не хочет, чтобы к нему приставали по поводу дальнейших приключений этого героя, или ему (автору) кажется, что герой затмевает все иные, в том числе куда более эпохальные авторские достижения.

Могут счесть, что я хочу слишком многого. Что защищаю столь надоевший серьёзным людям «наивный реализм» — веру читателя в то, что автор пишет о подлинных, а не выдуманных событиях. В конце концов, мы не в Японии, где детскую психику охраняют весьма жёсткие законы! Ну да, скажут мне, верно, книга не должна приучать детей к жестокости и стиранию граней между добром и злом. Однако ведь и зло — не колосс на глиняных ногах. Может быть, всё-таки права Дж. К. Роулинг, в конце каждого тома не трогая злых героев, укладывая в могилу по одному доброму и разделяя вместе с маленьким читателем глубокое, взрослое отчаяние Гарри? (Что ожидает в финале самого Гарри, автор прозрачно намекает заранее — хочется думать, чтобы подготовить юную публику к худшему, а не разжечь и без того невиданный за всю историю мировой литературы ажиотаж).

И вновь повторю то, что опять-таки уже говорил, хотя тоже вскользь (о реальных детях, не желающих быть растяпами в отличие от героев Сникета). Если мы будем с нежных лет внушать ребёнку, что зло всесильно, и остановить его можно, разве что пожертвовав собой и всеми близкими — немного же найдётся детей, которые, выросши, захотят преградить такому злу дорогу. Я вспоминаю одно интервью по поводу итальянского телесериала «Спрут», посвящённого борьбе с мафией. Постановщиков тогда спросили, не было ли во время съёмок каких-либо террористических актов и покушений на исполнителей. Спросили бы лучше, не засыпала ли их мафия цветами и сладостями! Обижать тех, кто на весь мир трубит о твоей неодолимости? Мафиози тоже не прочь посмотреть по телевизору что-нибудь бодрящее.

Что же касается «наивного реализма»...Приведём ещё один хрестоматийный пример — о том, как и почему не удалось Конан Дойлу «убить» Шерлока Холмса. Проницательнейший сэр Артур, в жизни сам не раз справлявшийся с ролью сыщика, тем не менее не захотел понять, что убивает нечто большее, чем литературного героя. Пусть даже тот «затмевает» славу автора как исторического романиста. Конан Дойл посягнул на святая святых каждого истинного англичанина: на убеждение, что представитель (и тем более — рыцарь) закона не может быть так же уязвим, как преступник. Хватит и того возмутительного факта, что он спасается от нарушителя порядка бегством! «Наивные реалисты», как мы помним, заставили писателя воскресить их любимого героя. Они поставили Холмсу (а не его создателю, заметьте!) памятник, и до сих пор на Бейкер-стрит идут письма с просьбами к мистеру Холмсу о помощи и защите от этой жестокой, неумолимой действительности...Но кто же в таком случае сильнее — действительность или Холмс?

А вот друг Конан Дойла, Джон Барри, автор сказки «Питер Пэн и Венди», не совершал таких ошибок. Можно назвать писателей и с большим размахом фантазии, чем у него. Но кого можно сравнить с ним по глубочайшему профессионализму, знанию законов детской литературы и, главное, детской души? Если б я мог выбрать себе учителя из оживших классиков, то пошёл бы только к нему. Он смотрел на детей без малейшей идеализации и с огромной любовью. Сэр Джон сам установил памятник Питеру в Кенсингтонском парке, не дожидаясь, пока до этого додумаются другие. Но он не стал самолично оживлять отравленную фею Динь — самоотверженную эгоистку (оказывается, такое сочетание типично!) Он заставил трудиться над этим лучших мастеров, чем даже самый опытный в мире писатель — маленьких читателей. С тех пор убить фею — задача почти немыслимая: ведь мы уже знаем, как их воскрешать. По всем правилам «наивного реализма».

^ Умрёт «наивный реализм» — умрёт мировая литература. Неужели мы никогда не поймём этого?

Не могу сказать, что, когда я брался за свою собственную «фэнтэзи» — «Аксель и Кри в Потустороннем замке» — мною двигали полемические соображения. Между прочим, тогда вышло только четыре тома «Гарри Поттера», Великая Песня Смерти лишь начинала звучать, и многого, о чём шла речь выше, просто никто не знал. В моём повествовании Смертей было целых семь, но все они остались без добычи. (Плохие персонажи — не в счёт). Я вообще не раздумывал, жить моим детям, или умереть. У меня было с ними столько возни! Надо ведь было проследить, чтобы они (особенно Кри) вовремя ели, не простудились в Альпах и выдержали непомерные для их возраста физические и нервные нагрузки. Тут и захочешь убить — некогда будет...Но скажу откровенно: кое в чём проявилась и полемика с классическими (по праву или по читательской неразборчивости) образцами жанра. Мне не нравился ни Саурон (так и не удосужившийся появиться на бескрайних просторах Толкиена лично!), ни Волдеморт. Последний — скорее идея зла, абстрактная маска, а не живое существо, хотя автор прослеживает историю его семьи до третьего колена: подробнее, чем делает это со многими своими героями Диккенс. Мне хотелось создать настоящий, сложный характер, в котором были бы черты и юмора, и самоанализа, и даже своеобразного смирения. Штрой (так зовут моего изверга) — это ведь то, чем в Германии посыпают дороги в гололёд (Streugut, Streusalz). Основой замысла послужило, однако, нечто более возвышенное — сравнение из Библии «как прах, возметаемый ветром» („wie Spreu, die der Wind verstreut“). „Streu“ — это и солома для подстилки; а немецкое выражение „auf der Streu liegen“ значит в обиходе «болеть, лежать в постели». Занятие, не слишком подобающее злодею, но Штрою оно нравится, и, появившись на сцене, он сразу же об этом заявляет. Короче: «Я — человек, и ничто человеческое мне не чуждо до тех пор, пока оно находится под контролем».

По сути дела Штрой — высокий ценитель человечности, более высокий, чем многие так называемые «гуманисты». Он понимает её творческие возможности, как понимал значение смеха барон Трёч в блестящей и очень «капиталистической» сказке Джеймса Крюсса «Тим Талер». Но, в отличие от Трёча, Штрой — не затаившийся чёрт, он именно человек, задушивший в себе Человеческое Бесконтрольное. (Ведь без этого прилагательного оно не опасно). И, не в пример Волдеморту, смерти он не боится. Во-первых, ему слишком скучно жить, потому что большинство живых существ он презирает. Во-вторых, настоящий дух должен пройти и через смерть тоже. Осознанный страх смерти — одна из самых человеческих черт, и значит, сулит Штрою мощный источник острых ощущений. Единственное, что его ещё интересует...Болезни-собеседницы уже давно не развлекают его так, как настоящая угроза жизни. Возможно, он не будет так уж переживать, что Аксель нанёс ему удар мечом. А выпить чаю с комиссаром Хофом и посмотреть, чем тот ещё попытается ему навредить — для Штроя просто нежданное развлечение. Я говорю всё это на случай, если кто-нибудь начнёт путать его функции с функциями комиссара. На деле же они с Хофом — антиподы.

Скажу ещё одну важную для меня вещь и на этом закончу. Я перечислял выше разные категории Невидимок и честно признался, что у меня пока не хватает характера примкнуть к последним — тем, кто предпочёл не надоедать своими сочинениями внешнему миру. Я даже не готов сказать, что я с ними согласен. Но я восхищаюсь ими. Как и теми, кто скрыл своё авторство и уступил славу другим. Мне давно хотелось воздать им всем хвалу. И я придумал Гуго Реннера, одного из «последних могикан» старой культуры. Аксель последует путём деда, и то, что смысл жизни этого мальчика не будет связан ни с бейсболом, ни с теннисом, ни даже с квиддичем, вселяет в меня определённые надежды. Если моя «фэнтэзи» — посильный памятник всем Невидимкам мира — всё-таки найдёт своего читателя, думаю, ему будет где побродить вместе с Акселем, Кри и их свитой из духов, злодеев и героев.


Февраль 2006 г.