Генрих Бёлль. Глазами клоуна
| Вид материала | Документы |
- Вторая мировая война и «ангажированная литература» Германии и Франции, 226.24kb.
- Александр солженицын и генрих бёлль: диалог культур, 305.1kb.
- Питер Эйрл Жизнь и эпоха Генриха, 1590.71kb.
- Генрих Риккерт Философия жизни Номер страницы указан в конце страницы по изданию, 2494.18kb.
- Песни, конечно же, лучше слушать ушами, чем читать глазами, 1055.98kb.
- Тема : Китай и Япония, 56.91kb.
- Глазами газет, 3749.43kb.
- Фотоконкурс «Экология Беларуси глазами путешественника» проводится по следующим тематикам:, 57.14kb.
- Положение о фотоконкурсе «Экология Беларуси глазами путешественника» Организаторы,, 96.64kb.
- Новалис “Генрих фон Офтердинген”, 132.22kb.
14
Я представил себе, как она затемно приходит на эту виллу. Коротко
подстриженный газон в лунном свете кажется почти что синим. Возле гаража
груда срезанных веток - их свалил туда садовник. Между кустами дрока и
боярышника мусорное ведро дожидается мусорщика. Пятница. Вечер. Она уже
заранее знает, чем пахнет на кухне - там пахнет рыбой, знает и то, от кого
лежат записки: одна, на телевизоре, - от Цюпфнера: "Пришлось срочно пойти
к Ф. Целую. Хериберт", другая, на холодильнике, от прислуги: "Пошла в
кино, буду к десяти. Грета (Луиза, Биргит)".
Она отпирает ворота гаража, поворачивает выключатель: на белой стене -
тень самоката и сломанной швейной машинки. В боксе Цюпфнера - "мерседес",
стало быть, он пошел пешком. "Надо дышать свежим воздухом, надо хоть
изредка дышать воздухом, свежим воздухом". Заляпанные грязью покрышки и
крылья машины говорят о поездках на Эйфель, о докладах, прочитанных
молодым католикам. ("Стоять плечом к плечу, вместе бороться, вместе
страдать").
Она подымает глаза, но и в детской темно. Вокруг - ряды вилл,
отделенные друг от друга отпечатками автомобильных шин и длинными
цветочными грядками. Немощный свет телевизионных экранов. В этот час
супруг и отец семейства, вернувшийся домой, - досадная помеха; помехой
показалось бы и возвращение блудного сына, в его честь не закололи бы
упитанного тельца, не зажарили бы даже цыпленка... Его бы тотчас пихнули к
холодильнику - к огрызку ливерной колбасы.
В субботние вечера виллы братаются: волан от бадминтона перелетает
через забор, котята или щенки заглядывают в чужие владения; воланы снова
перебрасывают, котят и щенков переправляют через калитку или через
отверстие в заборе; "Какая чудная кошечка!" "Какой чудный щенок!". В
голосах почти не слышно раздражения, и никто не переходит на личности;
только изредка раздражение прорывается наружу, как бы сходит с рельсов, и
куролесит вовсю, нарушая покой соседского сада; и все из-за сущих
пустяков, истинные причины скрыты: то со звоном разбилось блюдце, то волан
помял цветы, или мальчишка, бросив камешек, поцарапал машину, или
кто-нибудь обрызгал из шланга только-только выстиранное и выглаженное
платье - тогда в голосах, которые звучат ровно даже при обмане,
супружеской измене, абортах, появляются визгливые нотки.
- Ах, у тебя просто нервы разгулялись, прими что-нибудь успокаивающее.
Ничего не принимай, Мария.
Она открывает входную дверь: тихо и приятно тепло. Наверху спит
маленькая Марихен. Время идет быстро: свадьба в Бонне, медовый месяц в
Риме, беременность, роды... и вот уже каштановые кудри разметались по
белоснежной детской подушке. Помнишь, как он показывал нам свой дом, как
бодрым голосом оповещал: "В нем хватит места и на дюжину детей..." А
теперь за завтраком он смотрит на тебя испытующим взглядом, и с губ у него
готово сорваться: "Ну как?", а его друзья по католическому союзу и по ХДС
- те, что попроще, - после третьей рюмки коньяку выкрикивают: "Эдак вам не
сработать дюжину!"
Люди шушукаются. Ты опять ходила в кино, ходила в кино, хотя день такой
лучезарный и солнечный. Опять ходила в кино... Опять в кино. Весь вечер
накануне ты провела у Блотхерта в их кружке, и в ушах у тебя до сих пор
звучит "ка-ка-ка"; на этот раз он имел в виду не "...нцлера", а
"...толон". Это слово засело у тебя в ушах, будто чужеродное тело. Будто
нарыв. У Блотхерта всегда при себе нечто вроде счетчика Гейгера,
определяющего наличие "католона". "У этого человека он есть... у этого его
нет... у этой он есть... у этой его нет". Как при гаданье на ромашке:
"Любит - не любит. Любит". На "католон" проверяются футбольные команды и
друзья по ХДС, правительство и оппозиция. Его так же ищут и так же
невозможно найти, как расовые признаки: нос нордический, а рот галльский.
У одного он точно есть, он им прямо обожрался этим столь желанным,
страстно искомым "католоном". У самого Блотхерта. Не попадайся ему на
глаза, Мария. Запоздалая похоть, семинарские представления о шестой
заповеди, а когда он упоминает грехи определенного свойства, то переходит
на латынь - "инсексто", "де сексто", и, конечно, это звучит совсем как
секс. А его милые детки! Старшим - восемнадцатилетнему Губерту и
семнадцатилетней Маргарет - разрешается посидеть подольше, чтобы послушать
поучительные разговоры взрослых. Разговоры о "католоне", сословном
государстве, смертной казни, при упоминании о которой глаза госпожи
Блотхерт начинают странно блестеть, а голос подымается до самых верхних
визгливых нот, где смех и слезы сладострастно переходят друг в друга. Ты
пыталась найти утешение в затхлом цинизме и левой ориентации Фредебейля.
Тщетно. Так же тщетно возмущаться затхлым цинизмом и правой ориентацией
Блотхерта. Существует хорошее словцо - "ничто". Не думай ни о чем - ни о
канцлере, ни о "католоне". Думай о клоуне: он плачет в ванной и проливает
кофе себе на шлепанцы.