Формирование литературной критики русского зарубежья: берлинский период

Вид материалаАвтореферат

Содержание


Вторая глава
Полемика о сути и предназначении литературной критики
Третья глава
Хранителями русской старины
Подобный материал:
1   2   3

Вопрос о границах современного литературного процесса для критики 20-х гг. связан с проблемами традиции и соотношения реалистических и модернистских тенденций в литературе. Одни критики видели современную литературу уже в произведениях писателей Серебряного века. Другие полагали, что приметы современного с наибольшей полнотой проявился в творчестве группы писателей «Серапионовы братья», Е.Замятина, а в поэзии - у Маяковского, Пастернака и Асеева. Их произведения, по мнению критики, имеют характерные черты: точность и ясность плана, внутреннюю сложность, ощущение материала, комбинации различных материалов, верную «настроенность» по отношению к современности.


Анализ содержательной стороны литературной критики русского Берлина невозможен без внимания к жанровой форме, в которой эта критика существовала. Художественное явление, будь то отдельное произведение или литература целого периода, само по себе оказывает решающее воздействие на выбор жанровых форм его критического осмысления. Несомненно, что существует вполне определенная, хотя и довольно сложная, непрямая зависимость между развитием литературы и отдельными жанрами критики. Это, в частности, выражается в некой жанровой стилистике: хотя языковые средства не закреплены за определенным жанром, но тип, структура авторской речи – один из существенных признаков жанра, его формообразующий фактор.

В каждом жанре берлинской критики можно увидеть признаки того или иного функционального стиля, связанного или с индивидуальными особенностями авторской речи (Ю.Айхенвальд), или с принятой в данную эпоху литературно-критической лексикой («художество», «любовность», «пронзаемость», «сочинительство», «талантливость» и др.), или с идеологической направленностью. Последняя проявляется в ироничных названиях («Роман имени нэпмана»), риторических вопросах («Но не в могиле ли он уже теперь?» - о С.Городецком), резких личностных выпадах («В Горьком живет чисто босяцкая, чандалья мужикофобия») и других средствах, проявляющихся в игре полутонов.

В Берлине основным способом выражения мнений и взглядов о литературе становятся газетные и журнальные публикации: справочно-библиографические сведения, рецензии, речи, репортажи с юбилеев, юбилейная статья, некрологи, публицистические эссе, воспоминания, отзывы одного писателя о другом. Особое место в периодической печати занимает информация о литературной жизни в России и за границей. Сюда входят известия о работе Союза писателей, возобновлении деятельности того или иного издательства, открытии книжных магазинов и библиотек28.

В условиях берлинской жизни особенно важным становится жанр литературной хроники, которая позволяла по крупицам собирать сведения о рассеянных по всему миру литераторах. Развитие хроникального жанра продолжалось в многочисленных рецензиях, призванных не только информировать широкого читателя о выходе книги или поступлении ее в магазин, но и показать произведение в «контексте» окружающей его жизни. Рецензия, как правило, была небольшой по объему, поэтому суждение высказывалось четко и прямолинейно, порой даже резко, чем особенно гордились берлинцы. В силу близкого знакомства писателей и авторов рецензий на них в текстах иногда заметна фамильярность: порой язвительный отзыв рецензента является ответом на отзыв о его же собственной книге. И наоборот, положительный отклик – вежливый ответ писателя на рецензию о своей книге. Это особенно заметно в рамках одного издания, когда автор и рецензент еще и члены редколлегии.

Большое место в литературно-критических публикациях занимали разнообразные обозрения. Среди них можно выделить юбилейные статьи, обзоры выходящих в России и эмиграции литературно-художественных журналов («Современные записки», «Беседа», «Эпопея», «Красная новь», «На чужой стороне», «Русский современник»), обзоры современного состояния русской или какой-нибудь европейской литературы.

В юбилейной статье внимание автора сосредоточивалось на изложении позитивного вклада писателя в культуру и делался довольно поверхностный обзор его произведений, без научного анализа наиболее выдающихся из них. Нередко автор юбилейной статьи вносил в неё лирическое начало, делился собственными ощущениями от встречи с творчеством юбиляра. Это придавало юбилейной статье эссеистский характер, она претендовала на обязательный эмоциональный отклик читателя.

В обозрении сам выбор произведений диктуется определенной художественно-эстетической целью. В обзорных статьях нащупывается первый шаг, поэтому зачастую все обзоры служат только цели ознакомления читателя с возможным кругом чтения. Для берлинской литературной критики этот жанр стал самым распространенным, унаследовав традицию русской критики обращаться к широкому кругу читателей, поэтому у критиков нередки обращения к читателю, риторические приемы, пропаганда идей произведения. В европейской литературно-критической традиции, где всегда было принято ориентироваться на знатоков литературы и на самих писателей, от критики ждут профессиональных советов или разоблачений коллег. У берлинцев крайне редки случаи советов писателям, зато беспощадных разоблачений, чаще строящихся на логике автора статьи и его вкусе, чем на учете индивидуальных, социально-политических или литературных пристрастий самого писателя, в избытке. Отсюда и свойственная берлинской критике откровенность суждений, выражающаяся в нелицемерной прямоте восторженных похвал и еще больше – резких неприятий.

Образ автора, авторское отношение к отобранному материалу, степень выраженности авторского «я» определяют не только форму речи, но и общую стилистическую тональность материалов, своеобразие и выбор лексико-грамматических средств. В периодике русского Берлина сложилась традиция обзорных циклов, самым ярким из которых являются «Литературные заметки» Ю.Айхенвальда, выходившие каждую среду в «Руле». Цикличность предполагает растущее понимание автором всеобщих сцеплений, всеобщей взаимосвязи явлений. В случае с Ю.Айхенвальдом цикличность обеспечивается исключительно единством неповторимого авторского стиля критика, а не тематическим или идейным единством. Признаками цикличности обладают также «Письма о русской поэзии» Г.Струве, «Письма о литературе» А.Бема, «Обозрения» В.Сирина, «Литературные обозрения» М.Гофмана, «Еще о «русской душе» Ю.Офросимова и «Еще о Толстом» того же Ю.Айхенвальда.

При общей нацеленности на познание литературно-художественного процесса обзор и проблемная статья различаются мерой постижения закономерностей этого процесса. В берлинской периодике статье отводится более скромное место. Как правило, в ней соединяются черты публицистичности и доступности с желанием авторов ввести научный материал, особенно если речь идет о литературе прошлого века. Авторы статей придают значение названиям, следуя в этом вопросе классической традиции и подчиняясь влиянию Серебряного века. Идеологических названий немного, но они есть, и в них точно передается проблематика предлагаемого для прочтения. Но чаще встречаются названия, где авторская индивидуальность проступает ярче, а отношение к судьбе произведения, писателя, литературе и искусству в целом очевиднее: «Нам хочется Вам нежно сказать», «На страже сокровищ», «Акмея русского художества», «О звуках сладких и молитвах» и др. Полемический пафос, пронизывающий многие берлинские работы, отражается в характерных названиях: «Споры о Маяковском», «Споры об Островском»; нередко «спорам» подбираются ироничные названия: «Гамлет по-новому» (Ю.Офросимов) - «Гамлет по-старому» (Ю.Айхенвальд); «Ход Конем» (В.Шкловский) - «Шах конем» (К.Кириллов) - «Ход коня» (Р.Гуль), или же вводятся вопросительные интонации «Куда исчез Булгаков?», «Что есть истина?», «Дедушка» и «Светочи»?».

В названиях нередко происходило скрещивание образа и понятия («Культ Пушкина и колеблющие треножник», «Папа и мама имажинизма»); увеличивалось число цитатных и метафорических названий («Эпоха пепла», «Нежная болезнь», «Блекнут краски», «Дары поэтов»). В силу включенности в европейский литературный процесс берлинцы стали чаще употреблять образы европейской культуры: это обращение к литературным образам («Калибан и каннибал», «Трагедия Кориолана», «Карфаген или Каносса?», «Золотое руно»), включение в заголовок имен писателей, мыслителей («Об Анатоле Франсе», «Евгений О'Нейлль и американская драма», «Саломея» О.Уальда», «Иммануил Кант»), использование латиницы («Das Russenthurm», «Au-dessus de la mêlée», «In Memoriam»).

Наряду с цитатно-метафорическими названиями наблюдается тенденция к появлению простых названий, предваряющих деловитый и обстоятельный анализ («Литература за пять истекших лет», «Современное положение французской литературы в Бельгии», «Беллетристика о революции»); увеличивается роль сопоставительных заглавий («Некрасов и декабристы», «Демьян Бедный и бедный Некрасов», «Жуковский и Александр I», «А.С.Пушкин и Е.М.Хитрово», «Чехов и Соловьев»). Установка на обновление форм критики сказалась и на названиях. Многие используют интригующие, оригинальные названия («На путях страданий», «О чем пел соловей», «Три сосны русской поэзии», «Живопись словом», «Мировая покинутость».

Интерес к творческой индивидуальности писателя отразился в жанре творческого портрета, где акцент делался на фактах биографии, связи творчества с реальной действительностью. Сюда можно отнести многочисленные «Беседы», «Встречи»: «У Есенина (Беседа)», «Живые встречи», «Из встреч», «Беседы с внуком Л.Толстого», «Встречи с писателями». Юбилейные и памятные материалы: «Памяти Ибсена», «Памяти Некрасова», «Памяти Рильке», «Юбилей Бориса Зайцева», «Максим Горький. По поводу 30-летнего юбилея».

^ Вторая глава «Современный русский литературный процесс в освещении берлинской критики» содержит полемики вокруг цели и задач литературной критики в новых геополитических условиях, которая развернулась в берлинских изданиях наряду с обсуждением главного вопроса: судьба современной литературы, пути и направления ее развития, отношение к различным традициям русской и западной литературы, деление ее на два потока. На почве этих дискуссий становится очевидным, что поэзия представлялась наиболее развитой частью современной литературы. При анализе прозы акцент делался на принципиальное художественное и идейное отличие писателей «старых», чье творчество и слава сложились в дореволюционной России, и «молодых», вступивших в литературу в 20-е гг.

^ Полемика о сути и предназначении литературной критики в берлинской периодике восходит к дореволюционному «спору о Белинском», начатому Ю.Айхенвальдом29. Исходя из своего метода «принципиального импрессионизма», критик подрывает доверие к своим профессиональным предшественникам – Белинскому, Чернышевскому, Добролюбову, Писареву, - утверждает принцип «незаинтересованности» искусства. В условиях политической и идеологической неопределенности отказ от критического наследия русской классики воспринимался неоднозначно: одни исследователи полагали, что утверждение новых эстетических принципов в литературной критике невозможно без продолжения традиции; другие именно в этом видели оценочную слабость такого подхода.

В этой полемике внимание сторон обращалось не только на то, как оценивать литературное произведение, но и почему оно так оценивается, с учетом каких идеологических, нравственных, эстетических и даже чисто личностных противоречий и точек соприкосновения. В связи с этим в печати обострился интерес к личности критика, несущего главную ответственность за те оценки, которые в конечном счете будут даны тому или иному литературному явлению.

Несмотря на разноголосицу суждений о судьбах русской литературы, обозначившуюся на страницах берлинской периодики начала 20-х гг., к концу десятилетия появились уже первые выводы о состоянии дел в России и зарубежье. Особенно серьезное внимание этому вопросу было уделено А.Бемом в «Письмах о литературе», публиковавшихся в берлинском «Руле» в 1931 г.

Критик полагает, что споры о задачах эмигрантской литературы, о ее возможностях и самой оправданности ее существования уже закончены. Настоящий момент русской литературы определяется А.Бемом как «большое несчастье, последствия которого могут оказаться очень болезненными для нашей культуры» – «подлинный разрыв между литературой подсоветской и литературой зарубежной» 30.

В связи с этим А.Бем возлагает всю ответственность за развитие русской словесности на эмигрантскую литературу и требует от нее полного осознания высоты поставленной задачи. Вместе с тем он понимает, что «литература зарубежная только осколок русской литературы», вынужденный в угоду читателю «себя подстригать, подлаживаться к его вкусам»31. Выполнить возложенную на неё историей миссию зарубежная русская литература может только следуя развитию национальной традиции, ибо всем находящимся вне пределов родины грозит «иссякание национальных истоков», «соблазн припасть к чужому источнику творчества, могучему самому по себе, но лишенному оплодотворяющих сил для нас, русских»32. Ростки национального возрождения А.Бем отмечает в рассказе А.Ремизова «Индустриальная подкова», в котором отмечаются традиции Гоголя и Достоевского, связанные с понятием «живой жизни».

Свое отношение к современной поэзии литературная критика русского Берлина выстраивала, с одной стороны, в соответствии с теми принципами, которые сложились в практике дореволюционной оценки явления, с другой – с теми задачами, которые следовали из содержания общеэмигрантской идеи. Отсюда повышенное внимание к поэтам и направлениям, которые развивали традиции классического периода русской литературы, и неприязнь к творчеству футуристов и «крестьянских» поэтов.

Публикации обобщающего плана не представляют полную картину восприятия современной поэзии в критике русского Берлина. Конечно, подавляющее количество работ касается частных случаев: публикаций сборников стихов, памятных дат. В этих работах, как правило, критик рассматривает не общетеоретические или идеологические проблемы творчества, а конкретный материал стихотворений или личность поэта. Наибольшим вниманием критики пользуются жизнь и творчество Блока и Есенина. Сильно уступают им В.Брюсов, Н.Гумилев и В.Маяковский, о других поэтах, упоминающихся в обзорных публикациях, написано совсем немного. Интересно, что об А.Белом как поэте практически ничего не говорится. Только Г.Алексеев замечает, что «стих, творчество для А.Белого – сложная вереница цифр, упирающая в вечность»33, да Е.Аничков приписывает ему первенство в разложении стиха, подхваченное футуристами34.

При оценке поэзии в критике русского Берлина не возникало дискуссии по поводу «молодых» и «старых» поэтов, современных и не совсем. Поэтому внимание одинаково привлекали и И.Анненский, и СашаЧерный с Г.Ивановым, творчество которых оформилосьлось еще до революции, и вошедшие в литературу не так давно Б.Пастернак и М.Горлин.

Женская поэзия представлена в рецензиях разных авторов, но все их объединяет мягкость и снисходительность оценок. Исключение составляет М.Цветаева. В оценках ее творчества особенно рьяно соревнуются Ю.Айхенвальд и В.Набоков, при этом никто из них не испытывает сочувствия к ней.

Фигура А.Блока занимает центральное место в критических материалах русского Берлина о поэзии. Это связано и с осознанием величия его творчества, и с первым осмыслением итогов его творческого пути. Связь Блока с Пушкиным, также как и с Вл. Соловьевым, станет отдельной темой многих публикаций У поэзии Блока критика находит множество предшественников. Среди них и Г.Клейст с Новалисом, и Бальзак с Достоевским. Вопрос о преемственности и традиции блоковской поэзии для берлинских критиков оставался до конца не раскрытым. Центральное произведение его творчества – поэма «Двенадцать» - вызывала в целом довольно единодушные одобрительные отклики.

Равным Блоку по степени одаренности признавался В.Маяковский, только в оценке его творчества критика русского Берлина была исключительно предвзята. Сравнение этих двух поэтов всегда было не в пользу последнего. Но после его смерти, касаясь спора критики в эмиграции о поэте, А.Бем довольно точно выразил общую направленность оценки Маяковского: «Он был с большевиками – и этого мы забыть никак не можем и не имеем права…перед нами крупный поэт, имя которого, хотим мы этого или не хотим, войдет в историю русской литературы»35.

Однако в начале 20-х гг. в Берлине творчество Маяковского все же еще напрямую с большевиками не связывалось, наоборот, его поэзия рассматривалась в контексте существовавших тогда литературных направлений футуризма и имажинизма. Выводы о состоянии современной поэзии, к которому приходит берлинская критика, в целом довольно оптимистичны. «Именно теперь русская поэзия переживает период высокого подъема. Вспомним какой-нибудь альманах 1910 г.: патологический индивидуализм, бутафория символистов, туман, бирюльки, пустота», - считает И.Эренбург36. Соглашаясь в принципе с И.Эренбургом в том, что в отличие от прозы поэзия в эти годы чрезвычайно расцвела, А.Ященко сомневается в качестве этого расцвета. Недостижимой вершиной называется «Двенадцать» Блока, все остальное представляется довольно средним. По мнению критика, есть только два поэта – Маяковский и Есенин, – возвысившихся над средним уровнем поэтов, пишущих «хорошие» стихи. «Оба извращены и избалованны, оба, вследствие этого, в большинстве случаев, не приятны и неприемлемы, но нельзя отрицать подлинное поэтическое вдохновение»37. В Маяковском критика привлекает «подлинная монументальность», но отталкивает грубость и пошлость, а в Есенине приятна «огромная природная песенная сила», несмотря на «не то хлыстовский, не то разбойнический характер» его поэзии.

Проза первой четверти ХХ в. для критики русского Берлина была продолжением традиции века предшествующего и в отличие от поэзии не проявляла столь яркого разнообразия форм и столь агрессивного отношения к классической традиции. Основная полемика поэтому разворачивалась вокруг взаимоотношений писателей разных поколений. Критика условно выделяла писателей старшего поколения, чей творческий и жизненный путь завершился к середине 20-х гг., – это А.Аверченко, Л.Андреев, В.Короленко и Ф.Сологуб. Более многочисленную группу составляли писатели, творчество которых получило известность еще до революции, но которые и в новых условиях продолжали активную писательскую деятельность. К их числу относятся М.Алданов, А.Белый, Н.Брешко-Брешковский, И.Бунин, М.Горький, Е.Замятин, Б. Зайцев, Г.Иванов, П.Краснов, А.Куприн, А.Ремизов, А.Ренников, Б.Савинков (В.Ропшин), С.Сергеев-Ценский, Ф.Степун, А.Толстой, И.Шмелев, Е.Чириков. Уделялось внимание и творческой «молодежи», которой еще только предстояло доказать свое право быть известными писателями. Число их значительно, что говорит о пристальном внимании к ним и озабоченном ожидании критики, кто же будет определять судьбу русской литературы наступившего века. Их имена – Г.Алексеев, М.Булгаков, Г.Гребенщиков, А.Дроздов, М.Зощенко, Вс.Иванов, Л.Леонов, В.Набоков, И.Одоевцева, Б.Пильняк, Ю.Слезкин, К.Федин, В.Шкловский, В.Шульгин, И.Эренбург.

Основное внимание было сосредоточено на соперничестве активных «стариков» и подающей надежды «молодежи». Однако писатели, закончившие свой творческий путь, также включались в литературный процесс. Абсолютным лидером по критическим публикациям в берлинской печати является В.Короленко, его жизни и творчеству посвящено подавляющее количество публикаций. С ним не могут сравниться ни писатели, непосредственно связанные с берлинской литературной жизнью, как А.Белый, А.Толстой, М.Горький, ни тем более другие талантливейшие писатели, живущие в России и эмиграции, И.Бунин и тем более начинающий М.Булгаков.

В Берлине начала 20-х гг., как известно, находилось много русских писателей. Одни из них останавливались по дороге дальше на Запад, другие были прикомандированы к советским учреждениям, третьи проживали в городе довольно продолжительное время, определяли характер литературной жизни русской диаспоры и даже издавали журналы:М.Горький – «Беседу», А.Белый – «Эпопею», а А.Толстой – «Литературное приложение к «Накануне». Внимание к ним критики поэтому было особенно продолжительным, но не всегда связывалось с их творческой деятельностью, больше интересовала их жизнь, участие в общественно значимых мероприятиях. А.Белый вызывал раздражение критики своей непонятностью читателю, игрой со словом, туманностью мировоззрения и эпатажностью общественного поведения. Претензии к М.Горькому и А.Толстому больше были связаны с их отношением в России, политическими взглядами, а литературно-критические замечания лишь вытекали из этих причин.

Место хранителей традиций русской классики берлинская критика отводила И.Бунину, И.Шмелеву, А.Куприну, А.Ремизову, Б.Зайцеву. Из них крупнейшим писателем эмиграции в Париже В.Ходасевич, М.Цетлин и З.Гиппиус признали И.Бунина. В первые годы пребывания за границей писателем только переиздавались ранее написанные произведения, поэтому критика русского Берлина еще не видела того, что было видно из Парижа, хотя и она признавала за ним первенство. Тема связи А.Ремизова с идеями русской самобытности, отраженными в творчестве Гоголя и Достоевского, стала предметом нескольких публикаций. Традиция Достоевского просматривается и в творчестве Б.Зайцева.

Замятин и Алданов воспринимались критикой настороженно: у них видели стремление развивать западноевропейскую литературную традицию. Е.Замятин получил довольно скромную оценку в Берлине, так как постижение его таланта в полной мере началось в критике только после его смерти в 1937 г. Но всё же имеется несколько рецензий на «Островитян» и «Огни Святого Доминика». «Островитяне» представляются как повесть надменная, глумливая, высокомерная, «превзошедшая многое написанное, изреченное и неизреченное самыми неистовыми славянофилами и иными российскими самовеличателями»38.

Сильными сторонами М.Алданова критика считает блестящий стиль и искусство композиции, точность фактов, основанную на «египетской работе» в библиотеках и архивах, умение сохранить драматическое напряжение в повествовании, делается акцент на философском взгляде на историю. А среди слабых сторон – подражательность А.Франсу, неспособность выйти на уровень исторического романа Толстого и художественный дилетантизм, мешающий за деталями улавливать главное. Ему вменяют французское влияние, чуждое русской психике и русским запросам39.

Критика русского Берлина вынуждена была ориентироваться на довольно широкую аудиторию, поэтому среди публикаций о достаточно ярких явлениях литературы появлялись отклики на популярную беллетристику, посвященную в основном воспроизведению в более или менее художественной форме событий недавнего прошлого. Это относится к книгам А.Ренникова, Н.Брешко-Брешковского, П.Краснова. Нельзя сказать, чтобы отзывы об этих писателях были лестными, но книги их обращают на себя внимание бытовыми и этнографическими деталями, они в некоторой степени документальны.

Выделяется критиками русского Берлина и другая группа уже сложившихся писателей, которых к дешевой беллетристике нельзя отнести, но которые и особыми художественными достоинствами не отличаются. Сюда относятся Степун, Чириков, Гребенщиков, Шульгин, Сергеев-Ценский. В целом претензии к этим литераторам сводятся к тому, что их объемистые произведения сильно перегружены эпическими длиннотами, а повествовательная манера далека от современной динамики и сюжетности, которыми хотя бы обладают Брешко-Брешковские и Красновы.

На фоне пристального внимания к творчеству уже известных писателей в критике русского Берлина начался поиск и молодых дарований, что напрямую связано с задачами определения судьбы литературного развития. В оценках молодой прозы наблюдались и пессимистические, и вполне обнадеживающие тенденции. Обзор критики о молодой прозе дает возможность увидеть, где профессиональное чутье критикам изменило, а где точно были уловлены признаки будущих знаменитых писателей.

Красноречивые заголовки обзоров «Блекнут краски» литературного альманаха «Молодая Россия» под редакцией А.Толстого и «На путях страданий» очередной книжки журнала «Беседа», которые предлагает Н.Волковский, свидетельствуют о скептическом настрое критика. Перечисляя имена Перегулова, Пильняка, Н.Никитина, Вл.Лидина, М.Осоргина, В.Сизова и других молодых литераторов, критик отмечает «хаотичность» и «массивность» романов, отсутствие поиска новых форм, либо излишнюю «артистичность» изображаемого мира, «манерничанье», «повторяющиеся напевы».

Более взвешенная оценка дается в рецензиях и обзорах, где угадываются в современной прозе попытки утверждения новых форм и канун расцвета. Процесс этот идет сложно. Критика отмечает, что «новаторские попытки Ф.Сологуба, А.Ремизова и А.Белого пошли очень недалеко. Они ограничились введением фантастического начала и документальных частностей в виде писем, афиш, счетов, немного под Бальзака у Сологуба; введением лирического элемента – у А. Ремизова и утрированной философичностью одновременно с заботой о звуковой стороне прозы – у А.Белого. Эти частные реформы не коснулись основ романа»40.

Открытием берлинской критики можно по праву считать прозу А.Дроздова и Г.Алексеева, заявивших о себе в начале 20-х гг., но потом разом исчезнувших из литературной жизни. И.Василевский (Не-буква) видит в А.Дроздове нарождение нового писателя с зорким и четким глазом и богатой палитрой художника.

^ Третья глава «Восприятие классического наследия русской литературы берлинской критикой» посвящена исследованию особенностей отношения критики к классике в новых социо-культурных условиях оторванности от русской культурной и языковой среды, литературных источников и архивных документов.

Вследствие понятного упадка источниковедческой и текстологической работы ощущается заметное смещение интересов и сужение литературоведческой проблематики. Альтернативой русской литературоведческой школы стала в зарубежье критика классической литературы, ориентированная только на печатное слово. Основная ставка теперь делается не на развитие классической традиции «высокого» пушкиноведения, достоевсковедения, толстоведения и тем более не на изучение творчества того или иного писателя, а на новый синтетический подход, когда критик занят «толкованием эстетическим и философским» (Ходасевич), изучением писательского наследия на фоне России и в контексте русской истории.

Мерилом актуальности, ценности классики в таком восприятии считается теперь ее общедоступность и занимательность. На повестку дня стал вопрос о дотоле неслыханном испытании ее как явления пророческого для России, как символе «русскости». Вместе с тем восприятие русской классики носило и некий упрощенно-догматический характер: «в духе момента» понимаются некоторые аспекты биографии и творчества писателей, к примеру, вопросы об их религиозности, политических воззрениях, патриотизме. Имеют место также и предпочтение, оказываемое определенным темам и сюжетам, отказ от «неудобных» фактов и литературно-критических суждений предшественников, например Белинского, Добролюбова, Чернышевского, и исследователей русской литературы в Советской России – Воронского, Луначарского, Тынянова.

В Берлине особенно отчетливо проявился процесс пересмотра сложившихся до революции взглядов на русскую литературу. Здесь русская культура стала восприниматься в контексте западной и людьми с ностальгическими настроениями. Достоинства и недостатки ушедшей России освещаются по-новому. Показательно изменение отношения Ю.Айхенвальда к Салтыкову-Щедрину. В дореволюционном издании «Силуэтов…» очерк о Салтыкове-Щедрине вообще отсутствовал. Теперь, в 1923 г., критик пишет, что творчество писателя должно оцениваться по-другому, что теперь становится стыдно перед русским прошлым, так как его недооценивали и зря осуждали.

Неоспоримы успехи эмиграции на поприще философского и философско-религиозного осмысления миссии русских писателей. Именно в Берлине были опубликованы многие критические работы, давшие ускорение интеграции классики в европейскую культурную среду, положившие в дальнейшем начало профессиональной западноевропейской русистике.

Основное внимание берлинской критики сосредоточивалось преимущественно вокруг оси «Толстой – Пушкин – Достоевский», однако и публикации о других писателях также представлены. При этом поражает не глубина освоения материала, а широта интересов. Имеются работы о Грибоедове, Карамзине, Баратынском, Аксаковых, Гоголе, Гаршине, Жуковском, Лескове, Чернышевском, Салтыкове-Щедрине, Успенском, Некрасове, Пушкине, Тургеневе, П.Д. Боборыкине, А.К. Толстом, Никитине, Герцене, Чехове. Обращает на себе внимание отсутствие публикаций о Лермонтове, Гончарове и др. на фоне интереса к творчеству и личностям писателей второго порядка.

Интерес к перечисленным писателям не однороден. Большинство из них вызвало лишь небольшие юбилейные публикации по поводу дат рождения или смерти (П.Д.Боборыкин, Гаршин, А.И.Герцен, А.Григорьев, Никитин, А.К Толстой, Г. Успенский)41; другие стали предметом интереса в связи с публикацией их собраний сочинений или находками новых неизданных произведений, чаще писем или мемуаров (Тургенев, Лесков, Чехов, Грибоедов, Тютчев, Салтыков-Щедрин).

Эти статьи и заметки чаще всего либо носят мемуарный характер, либо не выходят за рамки самого общего наброска, приуроченного к юбилейным датам. Нередко новизна публикации определяется новыми данными о жизни писателя, почерпнутыми из оказавшихся на Западе архивов, либо интересом к малоизвестным сторонам его жизни (болезнь, привязанности, вкусы и др.). Но есть и книги обобщающего характера, правда, написанные еще до революции и лишь переизданные в Берлине42.

Материалы о доклассическом периоде русской литературы и пушкинских современнках предваряют работу критики по созданию культа Пушкина.

В берлинский период существования русской эмиграции уже была сформулирована основная общеэмигрантская идея о великой духовной миссии русский культуры. В этой связи начинает вырисовываться объединяющая идея общепризнанного и доступного гения. На эту роль безусловно был выдвинут Пушкин, культ которого начал формироваться в Берлине в связи с празднованием 125-летнего юбилея поэта в 1924 г. и окончательно был создан в Париже к 1937 г. – сотой годовщине его гибели.

В русском национальном самосознании гений Пушкина был уже давно неоспорим, поэтому утверждение культа поэта в эмиграции было естественным для унесших Россию в своем сердце. Но изгнание поставило этих людей в новые отношения, прежде всего порожденные с пребыванием в Европе, будничным общением с ее культурой и трудностями проникновения в тщательно отгораживаемый мир западной жизни. Эти обстоятельства выдвинули перед эмиграцией новую задачу приобщения Запада к постижению гениальности Пушкина. Она была сформулирована А.Бемом, который полагал, что миссия эмиграции по отношению к русскому гению может быть выполнена, когда «мы сможем сказать, что Пушкин не только наш национальный гений, но и русский гений всечеловечества»43.

Начало этому процессу было задано в 1923 г., когда в Берлине вышли сразу две книги, посвященные поэту, – факт для эмиграции, а тем более для «берлинского» ее периода беспрецедентный. Ю.Айхенвальд, существенно переработав дореволюционную версию, публикует первый том «Силуэтов русских писателей (Пушкинский период)», и берлинская критика отзывается на это событие сразу тремя рецензиями в «Руле» и «Днях».44 В это же время выходят «Очерки по поэтике Пушкина»45, включившие работы теоретического плана П.Г.Богатырева, Б.В.Томашевского и В.Б.Шкловского – авторов, проживавших в России и не имевших определенной политической ориентации. В начале 1925 г. публикуется также серьезное исследование Н.Котляревского «Пушкин как историческая личность»46.

Начавшая таким образом складываться зарубежная пушкинистика имела свои характерные, берлинские, черты. Но очевидна еще тесная связь с пушкиноведением в России.

В берлинской периодике постоянно публикуются отклики на издания пушкинских произведений или рецензии на литературоведческие новинки, а также архивные находки. Так как источниковедение и текстология практически находились в то время в упадке, с восторгом было встречено в Берлине известие о находке в архивах Москвы тридцати писем к Е.М. Хитрово от Пушкина47, а также посланий к И.В. Киреевскому от 1832 г. Материалы Онегинского собрания, в то время еще находившегося в Париже, также попали в сферу внимания критики, которой даже удалось опубликовать в «Руле» текст сонета «Мадона» в новой редакции из альбома И.В.Малиновского, познакомить читателя с «полушутливым тоном» письма к Дельвигу, найденного в Ленинграде48, а также с запиской лицейского периода «Егозы Пушкина»49.

Осуществились даже попытки соединить усилия пушкинистов России и зарубежья, что нашло отражение в «Очерках по поэтике Пушкина».

Другой стороной берлинского периода в изучении Пушкина в зарубежье является стремление связаться на этой почве с Западом, в частности Германией, известной своим классическим литературоведением. Две статьи А.Матанкина и В.Ирецкого, опубликованные в день 125-летней годовщины со дня рождения поэта в газетах «Руль» и «Дни», представляют полярные взгляды на знакомство немецкого читателя с русским гением.

В довольно обстоятельной статье А.Матанкина «Пушкин в Германии»50 делается подробный анализ восприятия творчества Пушкина начиная с 1820 г., когда на немецкий язык была переведена поэма «Руслан и Люмила». Отмечается большой вклад К.Вольфзона в утверждение славы Пушкина за границей. Именно он первым из европейских критиков поставил Пушкина рядом с Шекспиром, а Й.Йордан возвысил Пушкина над Байроном. Современный критик А.Лютер считает Пушкина, «как Гёте, олимпийской» натурой.

Зыбкое состояние отношений между Россией и Западом в начале 20-х гг. создало в русском Берлине условия для выработки своего собственного отношения к творчеству и личности Пушкина, которое в дальнейшем ляжет в основу всей зарубежной пушкинистики. Интерес к Пушкину, таким образом, развивался в двух направлениях. Ничто не мешало критикам обратиться к написанию сокровенной биографии поэта, к розыскам в области его личной жизни, что сильно снижало образ, воздвигнутый официальным советским пушкиноведением. Но ничто также и не мешало превращению Пушкина в идеолога русского зарубежья, учителя, пророка и воспитателя. В Берлине были сделаны первые шаги сразу в двух этих направлениях.

Интерес русского Берлина к творчеству и личности Достоевского определялся теми тенденциями, которые обусловливали роль и место писателя в зарубежье как пророка, в чьих произведениях читались предсказания уже свершившейся катастрофы русского народа, но и предвидение неминуемого религиозного и культурного его возрождения. Поэтому именно религиозно-нравственные и философские работы составляют самую значительную часть литературы о писателе. Кроме этой стороны таланта Достоевского обращает на себя внимание берлинской критики способность к проведению психологического анализа, степень художественности произведений и публицистичность его творчества.

^ Хранителями русской старины представляются берлинцам Аксаковы, Н.Лесков, М.Салтыков-Щедрин, Н.Некрасов. Много споров о степени талантливости и художественном методе породило творчество И.Тургенева.

Толстой замыкает собой круг интересов берлинской критики, проходящий через основные вехи русской литературы XIX в.: Пушкин – Достоевский – Толстой. Из всех писателей этой эпохи он оказался наиболее востребованным, потому что именно с его наследием были связаны принципиальные споры о сущности русского самосознания, об историческом пути России и о степени ответственности культуры.

Берлинские публикации о Л.Толстом поражают разнообразием форм и интенсивностью появления. Общий объем их, несомненно, превышает литературу и о Пушкине, и о Достоевском, но значительно уступает ей по глубине литературно-критического интереса. Толстой рассматривается с нескольких сторон – как личность, как общественный деятель, как художественный талант и как мыслитель. Основным поводом для появления материалов в периодике были три даты – десятая и пятнадцатая годовщины смерти в 1920 и 1925 гг. и столетие со дня рождения в 1928 г. Это определило и характер публикаций.