Geum.ru

Церковно-просветительская деятельность князя К. К. Острожского

Вид материалаДокументы

Содержание


Церковно-просветительская деятельность князя К. К. Острожского (окончание).
Подобный материал:
1   2   3   4
^

Церковно-просветительская деятельность князя К. К. Острожского (окончание).


      Из этих условий соединения Церквей, приложенных к письму, ясно видно, что князь Острожский проектировал соглашение, которое нисколько не нарушало бы чистоты Православия. Стремление князя к унии можно объяснить единственно побуждениями любви к своей Православной Церкви и русскому народу, так как в ней он видел действенное средство к улучшению положения, какое занимали Церковь и православный русский народ в это время в Польше и Литве. Показателем чистоты его желаний и стремлений может служить и то главное условие, при котором он считал возможным унию, — участие в ней всей Православной Восточной Церкви, решение вопроса унии путем Вселенского Собора, а не соглашения лишь западно-русских иерархов с Римской Церковью.
На письмо князя К. Острожского епископ Адам Потей ответил, что планы князя при их жизни не осуществятся, и отказался ехать в Москву, ссылаясь на то, что там его могут подвергнуть истязаниям и казни. Сообразно с таким взглядом на письмо князя К. К. Острожского, Потей на Соборе в Бресте в 1593 г. о его содержании не сообщил ни митрополиту, ни епископам, несмотря на желание и просьбу князя об этом.
Задуманное епископами дело унии все это время велось тайно и продвинулось вперед уже настолько, что один из его участников, Кирилл Терлецкий, не счел нужным более скрывать своего участия в нем.
В мае 1597 г. в дело унии уже была посвящена известная часть духовных и светских сенаторов римской веры, но круг православных епископов, согласившихся на унию, оставался в первоначальном составе. После Брестского июньского Собора 1597 г. количество приверженцев увеличилось, и к концу года в него вошли Перемышльский епископ Михаил Копыстенский, Брестский Ипатий Поцей и сам митрополит Михаил Рогоза57.
Известия о Брестском Соборе и его постановлениях, о поездке Терлецкого в Краков к королю и ходившие в народе слухи об унии не могли не интересовать православных людей, которым дороги были судьбы своей Церкви. На эту весть об унии прежде всех откликнулся князь К. К. Острожский, хотя затеявшие унию епископы тщательно ее скрывали от князя как от влиятельного лица в государстве. В тревоге он обращается с письмом (от 9 марта 1595 г.) и к Владимирскому епископу Ипатию Поцею, расспрашивая его о деятельности епископа Луцкого Кирилла Терлецкого. В ответ на это письмо князя Поцей, отрицая свое личное участие в деле, связанном с унией и укрывая своих сообщников, писал, что о пребывании К. Терлецкого в Кракове и его деятельности он узнал по приезде на Волынь, во Владимир и что о постановлениях в пользу унии тоже ничего не знает. Получив ответ Поцея, князь Острожский не успокаивается, так как к нему продолжали доходить из Кракова какие-то неясные слухи о движении дела унии, и в частности, о роли Поцея. Таким естественным поводом для слухов могла служить похвальная королевская грамота Поцею от 18 февраля 1595 г.58 По поводу этих слухов князь Острожский 21 марта снова делает запрос Поцею относительно “Краковских новостей”. После этого письма, написанного в довольно резком тоне, Поцей, не скрывая своей симпатии к унии перед Острожским, все же старается отрицать достоверность “Краковских новостей”, особенно того, что касалось его личного участия в делах унии, и пытается успокоить взволнованного слухами князя Острожского. Так же поступал и митрополит Михаил Рогоза. Когда до князя К. К. Острожского дошел слух о Соборе 25 января 1595 г. во Львове под председательством Львовского епископа Гедеона Балабана, то он просил объяснения по поводу этих событий у митрополита. Митрополит Михаил Рогоза, так же как и Поцей, обманул князя и не только скрыл от него свое сочувствие унии, умолчав о согласии на унию Гедеона Балабана, но и выставил себя и епископа Гедеона ревнителями Православия и врагами унии. Скрывал от князя Острожского начатое епископами-изменниками и митрополитом дело унии и король Сигизмунд, при всем своем к нему внимании и расположении. 18 мая 1592 г. король издал тайную грамоту епископам, не посвящая князя Острожского в эту тайну, хотя, по свидетельству П. Жуковича, во время раздоров, происшедших при избрании Сигизмунда на престол, К. Острожский решительно стал на его сторону, чем много помог его окончательному торжеству59.
В первые годы царствования Сигизмунда III на сеймах, когда появившаяся против него оппозиция, руководимая канцлером Замойским, угрожала даже лишением престола, князь К. К. Острожский держался в стороне от враждебного Сигизмунду движения 1591–1592 гг., и Сигизмунд III во все это время являл всяческие знаки внимания и расположения к сыновьям князя Острожского и к нему самому, но в делах унии он был игнорируем королем, епископами и митрополитом. Осенью и зимой 1594 г. князь долго и тяжело болел, был даже близок к смерти60, поэтому еще в начале 1595 г. был мало знаком с ходом униатского вопроса. В то время, когда уже все западно-русские иерархи тайно перешли на сторону унии, когда выработанные ими окончательные условия унии рассматривались правительством, князь знал обо всем этом по слухам, которые тщетно старался проверить при посредстве самого близкого к нему из епископов — Ипатия Поцея. Князь Острожский, как это видно из его переписки с Ипатием, а потом и с митрополитом, ничего не добился и оставался в неведении по вопросу унии. Только со временем, когда уже почти все было сделано, деятели унии сочли нужным ознакомить с содержанием артикулов 1595 г. и Брестского соборного послания двух видных защитников Православия — князя К. К. Острожского и Феодора Скумина-Тышкевича, новгородского воеводу. К князю Острожскому почти одновременно обратились с письмами митрополит Михаил Рогоза и епископ Ипатий Поцей. В своем письме митрополит по-прежнему продолжал лукавить, притворяясь непричастным к делу унии. Он писал, что согласившиеся на унию епископы звали его на совещание в Брест, что король своей грамотой призывает его к тому же, но он не решился ехать без согласия своих собратьев светских и теперь просит у воевод совета и указаний. О том, как принял это письмо князь Острожский, сведений не сохранилось, но новгородский воевода был хорошо осведомлен о ходе унии, отлично знал об участии в этом деле Рогозы, поэтому был возмущен двоедушием и хитростью митрополита и ответил ему, что трудно советовать, когда уже все решено.61 Епископ Владимирский Ипатий Поцей также одновременно с митрополитом отправил к князю Острожскому письмо и просил прочесть “с умилением и спокойным умыслом” прилагаемые к письму артикулы и убедиться, что в них ничего нового, кроме календаря, нет, сравнительно с теми условиями унии, какие предлагал ему раньше сам князь. В конце письма Поцей выражал желание перед поездкой в Краков во дворец где-нибудь лично встретиться с князем62.
Князь К. К. Острожский понял, как искажена его православная мысль о соединении Церквей, и как самовольно и далеко в этом деле зашли западнорусские иерархи. В ответ князь написал резкое последнее письмо Поцею (текст письма не сохранился), где не признавал уже Поцея православным епископом и грозил со всей силой восстать против унии. В июле 1595 г. в Люблине состоялось личное свидание Ипатия Поцея с князем К. К. Острожским, при котором Ипатий показал князю подлинные грамоты епископов об унии, подробно рассказал о всех делах и событиях. Предоставив в полное распоряжение князя все документы, касающиеся унии, Поцей просил его поступить по своему усмотрению, хотя бы даже сжечь, лишь бы он сам начал вновь дело унии и стал во главе его. Затем он пал к ногам князя и слезно умолял его, чтобы тот со своим могуществом взялся за это дело, которому сам же дал повод, и довел его до конца. Князь Острожский сказал Поцею, что, прежде чем вести окончательные переговоры с правительством по делу унии, епископы должны ходатайствовать перед королем о созыве собора, а он (князь) готов употребить все усилия, чтобы постановление об унии было принято с согласия всего христианства. Поцей обещал князю усердно просить короля о соборе и дал ему обещание, что непременно упросит короля дать свое согласие на созыв собора63. По приезде в Краков Поцей действительно сдержал свое слово и начал просить вместе с Терлецким разрешения созвать собор, при этом они указывали, что князь Острожский также желает этого. Король решил уступить, хотели уже писать о соборе грамоту митрополиту и универсалы, но до короля начали доходить с разных сторон известия, что православные об унии не думают и желают созыва собора в целях не укрепления, а скорее, разрушения дела унии. Вследствие таких известий король велел приостановить рассылку грамот, а епископам Ипатию Поцею и Кириллу Терлецкому приказал готовиться к поездке в Рим. При этом поставлено было условие: если от киевского воеводы (кн. Острожского) получено будет известие, что он одобряет созыв собора в интересах унии, то собор состоится, и будут отправлены грамоты.
В грамоте от 28 июля 1595 г. Сигизмунд III уведомляет князя Острожского о согласии владык подчиниться папе и соединиться с Римской Церковью, выражает надежду, что князь, желавший дожить до унии, теперь может утешиться, возблагодарить Бога и содействовать ее успеху. При этом король отверг созыв собора, указывая и мотивы отказа:
1) Господь Бог в этом деле явил уже свою милость королю, обратив сердца русских пастырей к унии.
2) Судить о делах спасения дело пастырей, которых Дух Святой поставил нам вождями до конца жизни и за которыми мы должны следовать не вопрошая, а поступая так, как они учат.
3) Такие съезды вообще более затрудняют дела, чем приносят какую-либо пользу.
Кроме грамоты Сигизмунд отправил для переговоров с князем Острожским по делу унии двух своих сенаторов — подляшского воеводу Януша Заславского и каменецкого каштеляна Якова Претвича64.
Поцей, со своей стороны, отправил князю Острожскому письмо (5 августа 1595 года) из Люблина по дороге во Владимир, в котором извещал, что он и Терлецкий просили короля о созыве собора, указывали на необходимость согласия на унию паствы и особенно князя К. Острожского, и король было согласился, но потом из-за некоторых слухов отказал и велел, вопреки ожиданиям, скоро отправляться в путь. Ответа князя Острожского на это письмо Поцею не последовало. Таким же образом князь оставил без внимания и второе письмо Поцея (от 23 августа 1595 года), которое он писал из Владимира перед отправлением в Краков, не дождавшись ответа князя на первое письмо. Предположительно такая же судьба постигла грамоту короля и его посольство к князю Константину.
Слухи, смутившие польское правительство и побудившее Сигизмунда взять назад данное уже им обещание созвать собор по делу унии, являлись отголосками антиуниатского движения, которое начинало охватывать православное западнорусское общество. Лишь только в среду православных проникли известия об унии, которую задумали митрополит и епископы и которую они проводили без согласия православных мирян, как начались усиленные и настойчивые протесты. Первый протест вышел из среды передового шляхетского класса. Православная шляхта Киевской, Волынской и Подольской земель, собравшаяся в Люблине на трибунальные суды, вынесла свой протест еще 31 мая 1595 года во время весенних переговоров епископов об унии с польским правительством. Это был первый протест против попытки иерархии превратить дело общецерковное в свое личное, исключительно епископское. В своем протесте православная шляхта (во главе с сенаторами и вообще чиновными лицами) выражала прежде всего свое неудовольствие по поводу того, что “некоторые духовные лица... почти отломившись от Восточной греческой Церкви... на каких-то приватных съездах из-за угла и вдали от них, на съездах необъявленных, скрытно и тайно делают постановления против них и их религии, нарушая этим их права и вольности”65. Узнав о тайном съезде, составители протеста выбрали из своей среды уполномоченных и поручили им заявить собравшимся на съезд епископам, чтобы они оставили свое намерение. Составители протеста писали, что они за ними не пойдут, а, напротив, будут им противодействовать всеми мерами, и выражали уверенность, что и король не станет нарушать прав, утвержденных его собственной присягой, не станет вызывать гибельных для государства замешательств.
Действия православных братств в защиту Православия
На защиту Православия выступили православные братства — Львовское и Виленское. Львовское братство при виде опасности спешило примириться со своим местным епископом Гедеоном Балабаном, с которым оно состояло во вражде. Заботы о примирении взял на себя князь Острожский. Гедеон, доведенный до крайности борьбой с братством, готов был заключить союз даже с врагом, лишь бы только выйти из затруднительного положения. Единственно этим обстоятельством большинство историков объясняют участие его в унии. Будучи инициатором унии и принимая деятельное участие в ее осуществлении, Балабан с течением времени убедился, что она ему не приносит никакой пользы. Братства так же, как и прежде, не уступали ему ни в чем, между тем, поднявшееся движение против унии угрожало всем деятелям унии и ему больше всего. Его недавние категорические выступления в пользу унии были известны всем. Гедеон решается перейти на сторону православных и прежде всего ищет примирения с Львовским братством. С этой целью в начале июля 1595 года он приезжал в Острог к князю Константину с просьбой примирить его с Львовским братством66. Князь с полной готовностью согласился хлопотать о примирении, но предварительно взял с Гедеона обещание склонить на свою сторону Михаила, епископа Перемышльского, и действовать против унии открыто. В конце июня Балабан снова был у князя Константина, видимо, с прежней просьбой, но при этом выразил намерение торжественно отказаться от участия в деле унии и, вероятно, условился с князем, где и когда это сделать. Первого июля Балабан явился во владимирский городской уряд и здесь в присутствии князя Острожского и других представителей власти, внес в городские книги свою известную протестацию, в которой объявлял, что если есть какие-либо грамоты на унию с его подписью, то эти грамоты написаны обманом, на бланках, данных Кириллу Терлецкому для составления жалобы королю о преследовании Церкви. Протест Балабана, написанный в самых общих и неопределенных выражениях, однако, нисколько не касался сущности унии и не выяснял отношения к ней ее инициатора — Балабана. Князь Острожский, без сомнения, знал правду о той роли, какую в униатском движении последнего времени играл Балабан, но ему необходимо было иметь на своей стороне кого-либо из иерархии, чтобы с большим успехом противодействовать унии. Поэтому он принимает Балабана под свое покровительство и обращается к Львовскому братству (6 июля), убеждая его примириться со своим епископом Гедеоном. Вслед за Гедеоном Балабаном протесты в перемышльский городской уряд вносит и Михаил Копыстенский, епископ Перемышльский.
На защиту Православия выступило также Виленское братство. Первые слухи об измене епископов, их тайных съездах и о принятом ими окончательном решении вступить в унию с Римом, произвели в Вильне большое волнение среди православных. Виленские братские священники и братский дидаскал Стефан Зизаний стали открыто выступать против владык-отступников и митрополита. Виленские священники внесли 18 августа 1595 г. в городские книги протестацию против митрополита и владык, начавших введение унии без согласия Синода и соглашения с народом. Члены магистрата, также возмущенные поведением иерархов, известили новгородского воеводу, а к киевскому воеводе — князю Острожскому отправили особого посланника, прося совета и помощи. Скумин-Тышкевич, новгородский воевода, сносившийся и раньше с князем Острожским по вопросу унии, узнав теперь, что православные г. Вильны отправляют посланника к нему, снова обращается к князю с письменной просьбой (18 июля) ходатайствовать перед королем о созыве собора, на котором можно было бы всем православным совместно с духовенством обсудить дело унии67.
Работа князя К. К. Острожского
по противодействию унии
Князь К. К. Острожский вскоре после обращения к нему Виленского братства 25 июля 1595 г. обратился с окружным посланием к православным жителям Литвы и Польши, — духовным и светским, призывая их дружно стать на защиту своей веры и народности. “От преименитых благочестивых родителей, — пишет князь, — смолоду воспитан я был в наказании истинной веры, в которой и теперь, Божиею помощью укрепляем пребываю; известился и Божиею благодатью и уверился в том, что кроме единой истинной веры, в Иерусалиме насажденной, нет другой веры. Но теперь злохитрыми кознями вселукавого диавола самые главные истины веры нашей начальники, славою света сего прельстившись, мнимые пастыри наши, митрополит с епископами, волком притворившись, отверглись святой Восточной Церкви, святейших патриархов, пастырей и учителей наших вселенских отступили и западным приложились. Только еще кожею лицемерия своего, как овчиною, не открываются, тайно огласившись друг с другом окаянные, как христопродавец Иуда с жидами, умыслили всех благочестивых с собою в погибель вринуть, как самые пагубные и скрытые писания их объявляют. Но Человеколюбец Бог не попустит в конце лукавому умыслу их совершиться, если только ваша милость в любви христианской и повинности своей пребудете. Дело идет не о тленном и погибающем богатстве, но о вечной жизни, о бессмертной душе, которой дороже ничего быть не может. Так как многие из обывателей здешней области, святой Восточной Церкви послушники, меня начальником Православия в здешнем крае считают, хотя сам себя считаю я не большим, но равным каждому, в правоверии стоящему, то из боязни, чтобы не взять на себя вины перед Богом и перед вами, даю знать вашим милостям о предателях Церкви Христовой и хочу с вами заодно стоять, чтобы с помощью Божиею и вашим старанием они впали в те сети, которые на вас готовили. Что может быть бесстыднее и беззаконнее их дела? Шесть или семь злонравных человек злодейски согласились пастырей своих, святейших патриархов, которыми поставлены, отверглись и считают нас всех православных бессловесными, своевольно осмелились от истины оторвать и за собою в пагубу низвергнуть! Какая нам от них польза? Вместо того чтобы быть светом миру, они сделались тьмою и соблазном для всех. Если татары, жиды, армяне и другие в нашем государстве хранят свою веру ненарушимою, то не с большим ли правом должны сохранить свою веру мы, истинные христиане, если только все будем в соединении и заодно стоять. А я как до сих пор служил Восточной Церкви трудом и имением своим в размножении священных книг и в прочих благочестивых вещах, так и до конца всеми моими силами в пользу братий моих служить обещаю”68.
Послание князя было напечатано в Острожской типографии и тотчас разослано по всей Юго-Западной Руси. Выступление князя Острожского с открытым обличением западнорусской иерархии в замышляемой ею без согласия мирян унией, произвело сильное волнение среди православных. Если раньше многие только по слухам знали об измене Православной вере и Церкви своих архипастырей и сомневались в том, то теперь более не было сомнения, и волна всеобщего негодования против них прокатилась по всем городам и селениям, подвластным Польше. Со времени выхода этого воззвания князя против унии началось движение, которое приняло потом форму всеобщего протеста православных западных руссов. Как призыв к протесту понимало воззвание князя и низшее духовенство, преимущественно городское, и особенно низшее, близкое к народу, монашество, церковные мещанские братства. Православное дворянство разных воеводств и уездов также видело за текстом окружного послания князя Острожского, своего общепризнанного вождя, призыв к необходимому объединению сил для успешной борьбы. Все западнорусское православное общество в описываемый момент сошлось на той мысли, что такой важный вопрос, как введение унии, не может быть решен одними епископами. В это время всеобщим убеждением было, что уния вводится вопреки правилам и обычаям Православной веры, правам и вольностям народа, без ведома и дозволения патриархов — духовных начальников, без совещания духовного собора, а также без воли светских сословий как знатных старинных фамилий, так и простых людей Православной веры, без согласия которых ничего не должно решаться. Поэтому главным требованием во всякого рода протестах было требование собора для решения вопроса об унии и обсуждения на сейме действий владык и правительства, которые стесняли религиозную свободу и нарушили сеймовые постановления.
Выражая такое общее настроение, князь Острожский делал представления польскому правительству о необходимости созыва собора. Так, во время люблинского свидания с Поцеем он возбудил вопрос о созыве собора по делу унии, и этот вопрос был передан Поцеем на рассмотрение правительства. Но еще раньше этого князь, только узнав о действиях епископов, письменно просил коронного подканцлера Яна Тарковского довести обо всем этом от имени его (князя Острожского) до сведения короля и следить за тем, чтобы такое важное дело, как введение унии, не решалось несколькими лицами без сейма и ведома всей Речи Посполитой69. Относительно сейма князь Острожский ответа не получил, а относительно собора Сигизмунд ответил, что он ему не угоден. Отрицательное отношение Сигизмунда к вопросу о соборе естественнее всего можно объяснить тем, что король отлично понимал, что от собора в данный момент приходилось ожидать не пользы, а вреда для дела унии. В этом могли его убедить доходившие в Краков вести о протесте против унии, о том, что православные не желают примириться с унией как совершившимся фактом и смотрят на нее как на предмет обсуждения на соборе. Поэтому польское правительство в лице Сигизмунда III, не желая подвергать опасности полного провала давно лелеянную мечту религиозной унии, и отказало православным в соборе. Предполагают, что и русские епископы Ипатий Поцей и Кирилл Терлецкий, хотя и просили короля о соборе, разделяли подобный взгляд правительства и не особенно отстаивали просьбу православных о соборе, так как знали, что собор будет лишь органом всеобщей оппозиции унии. Потому они молча, без возражения, согласились на окончательное принятое правительством решение обойтись в деле унии без собора.
Сознание опасности, грозившей Православию со стороны польско-католического правительства, поддерживавшего всеми мерами унию, побудило православных искать себе союзников в предстоящей им борьбе с церковной унией и правительством. Такими союзниками могли быть для них протестанты, услугами которых они и раньше пользовались не в одной только политической, но нередко и литературной борьбе против иезуитской пропаганды за недостатком ученых людей в собственной среде. Православные и теперь спешат вступить в соглашение с протестантами. За это дело взялся князь Острожский, находившийся в родственных и дружеских отношениях с главными покровителями протестантства в Литве. Первый раз по поводу унии князь обратился к своему зятю Христофору Радзивиллу, главе литовских протестантов, летом 1595 г.70 Завязавшаяся с этого времени между ними переписка по униатскому вопросу велась потом несколько лет, касаясь всех перипетий этого вопроса. Вслед за Острожским обратились (13 июля) к Радзивиллу как к главному начальнику, наивысшему гетману литовскому, воеводе Виленскому, православные члены Виленского магистрата. В письме они извещали князя о волнующем их деле унии и просили, чтобы он допустил и благосклонно выслушал их послов, которые подробно доложат ему обо всем, и чтобы для них как живущих в его воеводстве он напомнил митрополиту своей грамотой об его пастырском деле71. Обращение православных с просьбой защитить их веру от изменивших ей митрополита и епископов поставили Радзивилла как протестанта в затруднительное положение, он ответил им нерешительно. По этому поводу Радзивилл счел нужным спросить у Яна Абрамовича, минского воеводы, совета. Тот советовал, что не следует отстраняться от русских, и если православным сделали какое-либо насилие, то следует встать на их защиту согласно союзу конференции. Он советовал и на предстоящем торунском соборе обсудить вопрос о том, как помочь православным. В целях сближения с протестантами для совместной защиты религиозно-политических прав и интересов перед польским правительством князь Острожский воспользовался торунским собором, который состоялся 21–26 августа 1595 г. На этот собор он отправил своего специального уполномоченного, шляхтича Каспера Глушковского, с инструкцией, которая была написана в духе, чрезвычайно благосклонном протестантству и, наоборот, враждебном католичеству. Высказав в инструкции жалобы православных на притеснение от латинян, осуждение латинского учения, нападки на папу и короля Сигизмунда III, стесняющего свободу христианских исповеданий, кроме латинского, князь Острожский затем обращается к протестантам, высказывает свою расположенность к ним и предлагает им действовать сообща с православными, указывая при этом на возможность в случае необходимости действовать оружием. “Если мы будем дружно противиться и упорствовать в этом деле, — писал князь Константин Константинович,— то его королевское величество не будет делать нам насилий, потому что со мною одним может прибыть большое множество военных людей, если не 20, то, наверное, тысяч 15. Сомневаюсь, чтобы господа “попешники”, то есть духовные, могли противопоставить нам такое множество военных людей. Но если бы, отчего Господь Бог сохрани, по действию врага Христова, было употреблено против нас, верных братьев, с давних предков своих пребывающих в спокойствии, согласии и любви, какое-нибудь насилие, чего Господь Бог и королевская милость не допустят, и если бы пришлось употребить в дело силу, то они не могли бы осилить нас. С нами сойдется много дворян из литовских, львовских, киевских, подольских и белорусских земель; везде братия наши пришли в большую тревогу: идет теперь дело не об имениях, не о телах, а о душах и вечном спасении. Из мастерских и цехов люди также явятся”72. Выразив полную готовность помогать даже оружием против общего врага, Острожский высказывал надежду, что и протестанты будут со своей стороны оказывать помощь православным: “Надеемся также относительно их (протестантов) милости, как своих христианских братьев, что они, узнав о нашей братской христианской любви к ним, будут также оказывать нам любовь, верность и христианское братство, будут принимать все обиды и насилия, которые касались бы нас, как свои, будут оказывать нам всякую помощь, как братья, так что мы будем с их милостями в той же взаимной ласке, расположенности и милости, которые мы предлагаем им”. Наконец, извещая собравшихся в Торуне о своих сношениях с правительством относительно сейма, князь Острожский приглашал прислать кого-либо из своей среды на будущий православный церковный собор, указывал даже прямо, как на подходящее тому лицо, на римского каштеляна.