Пореволюционная лирика в. Хлебникова как реализация метатекста русской поэзии 1917-1921 гг

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• В. В. Маяковского «Послушайте!». Стихотворение В. В. Маяковского «Послушайте!» входит, 41.31kb.
• Элегия как жанр лирической поэзии, 304.7kb.
• Как сильно разошлись пути и судьбы Гумилёва и Блока, 108.36kb.
• Жолковский А. К, 229.12kb.
•    Історія українського народу містить в собі багато славних подій. До них належить, 113.67kb.
• Одно из самых замечательных явлений русской поэзии стихи Ф. И. Тютчева о пленительной, 21.88kb.
• Теория и методика обучения и воспитания (литература), 40.79kb.
• Хлебникова Александр Мамаев, директор агкг им. П. М. Догадина Наталия Марисова, научный, 10.1kb.
• Велимира Хлебникова "Из мешка", 1479.3kb.
• План занятий по русской литературе. Программа по русской литературе, 18.78kb.

ПОРЕВОЛЮЦИОННАЯ ЛИРИКА В. ХЛЕБНИКОВА КАК РЕАЛИЗАЦИЯ МЕТАТЕКСТА РУССКОЙ ПОЭЗИИ 1917-1921 ГГ.

Н.В. Максимова

В исследовании Н.Е. Тропкиной «Образный строй русской поэзии 1917-1921 гг.» [1] по­эзия рубежа десятилетий интерпретируется как единый метатекст, в рамках которого сосу­ществуют произведения широкого круга авторов.

Унаследованные от литературы «серебряного века» и начала 1910-х годов образы и мо­тивы, ставшие выражением категорий бытия; образы природных стихий, мифопоэтические образы в поэзии 1917-1921 гг. меняют свои семантические ореолы под воздействием траги­ческих реалий времени. Подобная динамика в лирике Хлебникова находит максимальное вы­ражение в мотивах и образах категорий бытия (смерть, рождение) и особых состояний (бо­лезнь, безумие).

В русской поэзии 1917-1921 гг. тема смерти трансформируется, становясь отражением действительности, основу которой составили Октябрьская революция и ее трагические по­следствия - Гражданская война, террор, безбытица, голод, эпидемии болезней. У них есть общий знаменатель - смерть, которая перестает быть естественным, природным завершением человеческой жизни, становясь массовым и обыденным явлением. Эта жуткая реальность на­ходит воплощение в художественных образах и мотивах, которые оказываются сходными у поэтов разных эстетических ориентации, как будто бы это она «писала» ими. Именно в этот период в творчестве Хлебникова происходит актуализация темы смерти как события, источ­ником которого выступают общественно-политические процессы в стране.

«Мир смерти» в стихотворениях Хлебникова этих лет детерминирован конкретно-историческими реалиями, среди которых - «смерть, ставшая массовой, погребение без обря­да» [2]. Они находят воплощение в целом ряде стихотворений, среди которых наиболее выра­зительным является «Восстание собак» (1921).

По сути, весь текст представляет собой одно предложение, разорванное сквозным повто­ром звукоподражания «Гау! ray! ray!», «оживляющим» картину и придающим ей эмоцио­нально-экспрессивный характер.

При отсутствии сколь-либо ярких художественно-изобразительных средств перед нами -действительно ощущаемая живой, движущейся стихия «восставших собак», во «множестве» которых отражается множество, массовость человеческих смертей. Звукоподражания отте­няют «мертвую тишину», охватившую человеческий мир. Безмолвие, бездыханность, снег как деталь зимы, когда «природа мертва», выступают атрибутами смерти. Смерть в изображении поэта лишена сакральности (вместо традиционных кладбища и могилы - свальная яма), ин­дивидуальности («чью-то ногу», чью-то руку»).

Нарочито «обычный», «прозаический» словарь стихотворения, в котором все слова-просторечия, употребленные в прямом значении, лишенные особой стилевой окраски выпол­няет определенную функцию: не менее значимая примета катастрофического времени - буд­ничность, обыденность смерти - передана стилистически.

Тема насильственной смерти (казни) находит воплощение в стихотворениях, связанных с трагическими судьбами русских царе5й – «Тайной вечери глаз…» (16 фев. 1921, 1922) и «Могила царей» (1921). Стихотворение «Тайной вечери глаз...» глубоко и полно проанализиро­вано в статье С.В. Старкиной «Стихотворение В. Хлебникова «Тайной вечери глаз знает мно­го Нева...»: уроки судьбознания» [3].

В отличие от «Тайной вечери глаз...», в стихотворении «Могила царей» та же тема реша­ется подчеркнуто скупыми средствами. Попытаемся осмыслить образную структуру этого текста. Первые две строчки «Могила царей» / Урал», содержащие топоним, «гиперболиче­ски» указывают на место трагедии. Остальные четыре - на ее виновника «Эль» с сильным оценочным глаголом «замарал». Характеристика «Эль» не выходит за рамки общеупотреби­тельной фразеологии (ср. выражение «замарать руки кровью»). Текст пронизывает аллитера­ция на «р». Сквозной повтор «р», имеющий такие акустические характеристики, как прерванность и резкость, определяет общую трагически напряженную тональность стихотворения. В то же время в звуковой организации текста можно увидеть и реализацию сюжета борьбы «воинов Азбуки» Эр и Эль, как в стихотворении «На лыжу времени»:

В ссоре с Эль были цари и утонули,

Гэ преклонилось пред ним вместе с Эр,

Два звука пред ним опустили знамена [4]. (СС, т. II, с. 87).

Однако смысловые акценты другие: победа «Эль» оценена негативно, и победный крик «ура», связанный внутренней рифмой с Уралом, «тонет» в последнем.

Если в стихотворении «Тайной вечери глаз...» «могилы царей» - это последствие историче­ского возмездия, результат «работы» законов времени, восстанавливающей равновесие, нару­шенное неправедной властью прошлых поколений, то в стихотворении «Могила царей» они - следствие преступления реального «Эль» (Ленина и советской власти). Фразеологизм «руки ма­рать» имеет однозначно негативную семантику: «прикоснуться к недостойному», «замараться нечистым делом». «Замарать руки кровью» значит преступить человеческие законы, совершить преступление. Строгая образность этого стихотворения нацелена на заострение именно такой оценки исторического факта и выражение негативного отношения к власти «Эль этих лет».

Глагол «замарать», как известно, может выступать и в значении «зачернять, зачеркивать писаное», которые также можно экстраполировать на «Эль», перечеркнувшей прежние идеа­лы, [ср.: Это Эль строит морю мора мол, а смерти - смелые мели] («Зангези», Твор., с. 479).

В этом стихотворении нет ни одного непонятного слова; ни одного образа, требующего дешифровки, что связано с желанием поэта публицистически четко выразить свое отношение к политике советской власти. Образность «Могилы царей», как нам представляется, была сознательно нацелена Хлебниковым на прочтение и интерпретацию стихотворения в полити­ческом ракурсе.

В русской поэзии 1917-1921 гг. актуализированы мотивы особого состояния жизни - бо­лезни, безумия. В широком смысле эти категории стали метафорическим изображением об­щего состояния времени, его поэтическим «диагнозом». «Окаянные дни» революции и Граж­данской войны, состояние «взвихренной Руси» характеризуются как безумные у многих рус­ских писателей и поэтов - очевидцев разрушающейся на глазах картины мира, в том числе и у В. Хлебникова.

Мир, в котором искажены естественные пропорции и соотношения между нормой и аб­сурдом, оценен поэтом метафорически как «сумасшедший дом», «Сабурка». Подобное вос­приятие мира отражено, например, в стихотворении «Не чертиком масленичным...» (1922), где поэт ретроспективно оглядывая свой путь, полный лишений, непонимания, дает жесткую оценку времени и своего места в нем:

Я одиноким врачом

В доме сумасшедших

Пел свои песни - лекарства.

(СС, т. И, с. 383).

Образ больной страны - центральный в стихотворении «Россия, хворая, капли донские пила...» (1920).

Первые две строчки сконцентрировали в себе характеристику состояния России: «хво­рая», «усталая», «бредящая». «Холод цыганский» можно интерпретировать и как метафоруболезни (например, озноба) и безбытицы, неприкаянности, «таборной» жизни эпохи револю­ции и Гражданской войны.

Поэт олицетворяет Россию, она предстает живым, чувствующим существом. В четвертой строке стихотворения появляется повествующее «я» - лирический субъект стихотворения. Его появление формально введено конструкцией, которая предполагает некое противопос­тавление: «Ая...»(Ср. в стихотворении «Я и Россия»: «Россия тысячам тысяч свободу дала... //А я снял рубаху...»), однако фонетические структуры текста (паронимия и омонимия) его нейтрализуют. Наречие «по-табасарански», в котором помимо прямого значения кажется за-анаграммированной «тарабарщина», приобретает семантику «бреда» и характеризует лириче­ского субъекта. Мотив нездоровья развивается далее сравнением «Мукденом и Калкою, // Точно больными глазами, // Алкаю, алкаю».

Топонимы функционируют в этом стихотворении, как и в других произведениях Хлеб­никова, одержимого поисками «законов времени», как средство эмоциональной и оценочной характеристики современной поэту России. Они ретроспективно высвечивают горький труд­ный опыт исторической судьбы страны и усиливают драматическое переживание настоящего.

Знаком болезненного состояния мира для Хлебникова, ждавшего от революции обновле­ния его духовных основ, стала «духовная голодуха». Мотив этой болезни времени воплотился в стихотворении «Всем» (1922). Биографический план перекликается в стихотворении с исто­рическим:

Все, что трехлетняя година нам дала,

Счет песен сотней округлить,

И всем знакомый круг лиц,

Везде, везде зарезанных царевичей тела,

Везде, везде проклятый Углич!

(СС, т. II, с. 393).

К анализу стихотворения можно подойти из другой временной перспективы и вспомнить события Смутного времени, на что указывает Углич и царевич. Черты Смутного времени - всегда нездорового, искаженного - обнаружены поэтом в современной ему жизни. Эффект неприятия такой реальности создают дублирующие друг друга метафоры: «продырявлен копьями /духовной голодухи», «истыкан копьями голодных ртов». Оброненная «связка страниц»:

Зачем я выронил эту связку страниц?

Зачем я был чудак неловкий?

не только содержит аллюзию на автобиографический фон, но и в связи с ключевым для Хлебникова образом книги как символом мироздания, подразумевает историю и действи­тельность. Поэт и провидец винит себя за собственные пророчества. Отрицательное сравне­ние и метафора «Не озорство озябших пастухов - // Пожара рукописей палач...», осложнен­ные инверсией, максимально реализуются дальше в метонимии «зазубренный секач» и мето­нимическом олицетворении «личики зарезанных стихов». Далее тема разрушения культуры и духовной жизни передается масштабной исторической метонимией «Везде, везде проклятый Углич!». Образу смуты в стихотворении аккомпанирует и такой мотив:

И вьюга веет хлопьями,

И носятся бесшумно духи...,

содержащий, как нам представляется, аллюзию на стихотворение «Бесы» А.С. Пушкина. Личная драма перерастает в историческую: поэт видит, что хаос рождается из земного наси­лия и угрожает захлестнуть космос (гармонию), принять вселенские размеры.

В метафорах «То голод копий проколоть / Приходить рукопись полоть», «личики заре­занных стихов» можно прочитать и намек на цензуру, ставшую в 20-е годы проявлением «культурной политики» советского государства.

Строки стихотворения «Ах, жемчуга с любимых мною лиц / Узнать на уличной торгов­ке...» перекликаются со стихотворением:

Торгаш, торгаш, умри бесстыдно,

Запрятав в крючьях своих пальцев

Листы украденных поэм.

(1922) (СС, т. II, с. 395)

в свою очередь, вызывающих в памяти пушкинские строчки из стихотворения «Разговор кни­гопродавца с поэтом»:

Внемлите истине полезной:

Наш век - торгаш; в сей век железный

Без денег и свободы нет [5].

Если абстрагироваться от реальной ситуации, описанной в хлебниковских текстах, и ви­деть в них реминисценцию на Пушкина, то можно говорить об актуализации темы «железно­го века», жестокого и бездушного, в лирике Хлебникова 1920-х годов, связывающей поэта с русской поэтической традицией от Пушкина и Баратынского («Век шествует путем своим железным; // В сердцах корысть») до ближайших современников. Революция, как оказалось, не только не изменила характера времени, но обострила его враждебность по отношению к человеку, обманув ожидания. Инвариантом мотива обманутых ожиданий, подмены истинного ложным является мотив ослепления, также получивший в поэзии этих лет широкое распро­странение. Запоминающимся у Хлебникова становится образ, в котором в «глазной символи­ке» предельно заострена мысль о болезненном состоянии мира, ослепленного в буквальном и метафорическом смыслах - «яблоко глазное» в значении «овоща», «плода» в стихотворении «В море мора!...»

Отмеченные особенности дают основание интерпретировать стихотворения В. Хлебни­кова 1917-1921 гг. как неотъемлемую часть метатекста, который составляют темы, мотивы и образы русской поэзии рубежа десятилетий.

Примечания

1. Тропкина Н.Е. Образный строй русской поэзии 1917-1921 гг.: Монография. Волгоград, 1998.

2. Там же. С. 18.

З. Старкина СВ. Стихотворение В. Хлебникова «Тайной вечери глаз...»: уроки судьбознанга // Велимир Хлебников и мировая художественная культура на рубеже тысячелетий: VII Международные Хлебниковские чтения. 7-9 сентября 2000 г. Астрахань, 2000. С. 89-91.

4. Здесь и далее цит. по: Хлебников В. Собрание сочинений: В 6 т. / Под общ. ред. Р.В. Дуганова; Сост., подгот. текста и прим. Е.Р. Арензона и Р.В. Дуганова. М., 2005 (с указанием тома и страницы в тексте в скобках).

5. Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. М., 1981. Т. 2. С. 11.