Сочинение всемирно известного французского философа Жака Эллюля своеобразный манифест неоконсерватизма. Это научное исследование направлено против политизации власти.

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 30

Если в условиях демократии государственная пропаганда ограничена, то граждане, верящие в демократию и дорожащие своими правами, уверены, что они участвуют в государственном управлении. И правда, выборы, референдумы, заявления, петиции, действия через ассоциации и дискуссионные клубы, в работе которых граждане принимают участие, здесь налицо. В результате они сами верят, что знакомы со своими политическими проблемами. Они полагают, что могут принимать участие в политической жизни, и с их предложениями можно ознакомиться, читая, например, их письма в газеты; это не субъективные "мнения", а решения, они объявляются хорошо документированными, убедительными и продуманными. Но для этого гражданин должен быть хорошо информированным. Доктрина демократии и информации нам хорошо знакома. Эта доктрина несомненно неплохо построена с обшей и теоретической точки зрения, но, как я отмечал в третьей главе, иллюзорный характер не только информации, но и политики в новом мире мысленных образов — в том единственном мире, где обитает современный гражданин, — делает и эту доктрину иллюзорной.

Следует еще задать вопрос, желает ли гражданин принимать участие? Эта проблема не тождественна проблеме деполитизации. Это проблема культуры. Кажется, что в наши дни гражданин желает взять на себя ответственность, по крайней мере возможную, за государство. Конечно, он жаждет высказаться по всем великим вопросам и требует, чтобы его приняли всерьез, но он в то же

1 Evolution du progres scientiflque et politique etrangere des U.S.A. // Bulletin S.E.D.E.I.S. 1962.

время отказывается быть активным и конструктивным участником в структуре власти или взять на себя ответственность за политические действия и события1. Он дебатирует и протестует, но бездействует. Эта политическая апатия отчасти обусловлена распределением центров интереса у современного человека. Теперь меньше рвения по сравнению с великими демократическими требованиями прошлого, меньше пыла в требованиях социальной справедливости — в этой области уже произошел определенный прогресс, — гражданин теперь гораздо больше занят своей работой, самосохранением. И ожидая, что подобная безопасность будет гарантирована ему государством, он не задается вопросом, в чем же состоит его собственная ответственность перед государством? Поэтому результаты опросов при исследовании деполитизации совершенно обманчивы; гражданин всегда подтверждает, что интересуется политикой, но между этим его интересом и активным участием в политической жизни наблюдается огромный разрыв.

В связи с этим обращает на себя внимание довольно значительная проблема, которую не следует упускать из виду. Но здесь я хочу просто поставить ее, без претензий на большее. У нас вошло в обиход — стало принятым и вполне естественным — представление, что по мере того, как государство все более структурализуется, все более усиливается и разрастается (связывается всею своей структурой с демократической концепцией правления), граждане все чаще привлекаются к участию в управлении и становятся политически зрелыми; как буд-

1 Frisch М. Evolution de la Democratic en Europe. // Ibid. 1964.

то бы расширение политических функций государства отражается на тех, кто выполняет эти функции, т.е. на гражданах, как будто бы граждане и вправду получают в свои руки власть. В рамках такого взгляда представляется очевидным, что чем выше жизненный уровень и чем либеральнее форма правления, тем больше граждан способно исполнять свои политические функции. Таковы две предпосылки общего воззрения, согласно которому граждане все более и более обретают политическую зрелость. Но эти два момента вовсе нельзя считать ни очевидными, ни соответствующими действительности. Люди достигали высокой степени политической зрелости без участия в государственном механизме и без достижения высокого жизненного уровня, как, например, банту в XVI в., французские анархо-синдикалисты, украинцы в XIX в., ирландцы и испанские анархисты. Скорее, напротив: чем более организованно государство, чем лучше оформлены его институты и чем прочнее экономика поставлена на рельсы планирования, тем чаще приходят к необходимости элиминировать политически зрелого гражданина. От него, по существу, требуют проявить иного рода политическую зрелость, т.е. участие и лояльность; и ему предоставлено в лучшем случае некоторое право политического противостояния в рамках и в сферах, определенных техницистами и государством. Но больше не может быть и речи о той специфической политической зрелости, которая выражалась бы в радикальном несогласии.

Напротив, усиливающееся государство (даже демократическое) ничего не может поделать с подобными отклонениями, оно в силах только элиминировать их. Такие люди неизбежно имеют дело с политикой непосредственно на уровне человека и его опыта, и они отвергают генерализации и абстракции. Они не позволят завлечь себя в ловушку участием в выборах, установленных техническим аппаратом. Они уклоняются от участия в игре политических сил. Именно потому, что они достигли зрелости, они выступают препятствием для хорошей политической организации; государство ощущает необходимость элиминировать их, потому что их нельзя ни использовать, ни интегрировать. По этой причине анархо-синдикалисты и украинцы подвергались элиминированию. Вспомним, что история последних особенно поучительна: после бурного протеста против царского самодержавия, а затем — против австро-германских оккупантов украинцы отвергли также и тоталитарное националистическое правительство, боролись против белых армий Деникина и Врангеля и наконец против Красной Армии, которая пыталась поглотить их. Это был пример очень сильной политической организованности и подлинного участия, и не на почве национализма, а на основе общепринятых политических ценностей. Это завершилось борьбой против сил нацизма в 1942 г. — вразрез с тем, что обычно утверждалось, — и после 1944 г. — против советских войск. Современное государство не потерпит, чтобы выживала подобная сильная политическая автономия, основанная на политической зрелости участников целой группы: такая зрелость неизбежно ведет к попыткам обрести известную степень независимости от государства.

* * *

Однако мне могут возразить: ведь гражданин сумеет деятельно участвовать посредством политических партий.

Но на это многие современные представители политической науки смотрят весьма скептически. Это связано с тем, что они наблюдают внутреннюю трансформацию партий или почти полную неудачу новых партий чуть ли не во всех странах, даже несмотря на то, что эти партии пытаются выступать очень энергично и придерживаться мышления в политических терминах, но также и с тем, что функция политических партий изменилась. В условиях демократической игры сил партии в наше время являются только группами, маневрирующими с целью захватить власть и принести победу своей команде1.

Нет больше живительной силы для политического суждения или для воодушевления; внутри партии нет больше подлинного мышления. Старые позиции сохраняются, зрелые мысли остаются тем, чем они были, а приходящие к власти круги от различных партий по существу следуют прежней политической линии, потому что они подчинены таким элементам и средствам, которые не имеют ничего общего с их доктринами. Великие решения оказываются за пределами достижимости партии. Гражданин, который полагает, что он включен в

1 Это изменение несомненно. Андре Филип в работе "За гуманистический социализм" (Philip A. "Pour un soclalisme humaniste") очень хорошо описывает этот упадок, касающийся прежде всего преданности членов боевой партии. Он подчеркивает трудности в деле организации публичных митингов. Он показывает, какие элементы поддерживают деятельность партии: "машина", организация, аппарат. Скудность сподручных кадров — вот априорная посылка, но на нее еще уповают. Но следует иметь в виду, что участие в выборах зависит от количества членов в группах. Чтобы провести голосование, группа оказывает давление на участников. Это давление усиливается по мере того, как само голосование теряет свое значение (см.: Upset S. Political Man. N. Y, 1960. Chap. IV).

политическую жизнь, так как принимает участие в деятельности того или иного партийного комитета или посещает какой-то митинг, впадает в самую жалкую иллюзию; он смешивает свою партийную деятельность с участием в действительной политике.

Это поднимает вопрос, что следует считать политической деятельностью. Понятно и похвально то, что рядовые граждане, придерживающиеся тех или иных политических взглядов, вступают в партию, а затем убеждают сами себя, будто они участвуют в политической жизни, но на деле-то эта их иллюзия подогревается прессой, политическими речами и их искренней приверженностью демократии. Рассуждают при этом примерно так: "Демократия — это хорошо. Чтобы она существовала, гражданин должен принимать участие; таким образом, то, что я делаю, это форма моего участия; вот истина. Не участвовать — значит отчаяться во всем..." Это нормальное явление, и индивид легко подчиняется этому стремлению, если демократизм живет в его душе.

Но тот факт, что интеллектуалы усиливают этот внутренний порыв своею теорией политической включенности и покидают почву действительности поистине забавным способом, только и может быть понят, по крайней мере, частично, если этот факт будет рассматриваться как результат маргинальной роли, которую играет в наше время философ, а также как компенсация за удовлетворение психологических потребностей. Сартр прокламирует свою теорию политического действия из желания дать отдушину своим личным комплексам, не имеющим отношения к политической действительности; несомненно, что это также одна из важных причин успеха его призыва к политической включенности, которая служит средством уйти от действительности, отдавшись ее ложному подобию.

Странный процесс негативизма развивается сегодня у экзистенциалистов и феноменологов. Они конструируют общие теории, которые, по их взглядам, должны прилагаться к конкретной ситуации человека в мире, но заканчивают высказываниями, в корне противоположными утверждениям наук, имеющим дело с постижением этой действительности. Примечательно, что разговоры этих философов об истории никогда не основываются на исторической науке или на том, чему эта наука может научить нас, давая знание об исторических событиях. Современный философ не высказывается о происходившем в прошлом или о сути исторического развития. Он ищет ключ к пониманию истории и с этой целью конструирует свою историческую идею или скорее миф. Этот миф дает ему в руки ключ! Гегелю и Марксу, подобно Монтескье, когда они развивали свои концепции философии истории, отправным пунктом служили известные в их время исторические факты. Но подобный метод признан теперь слишком шатким; известные факты все чаще опровергаются или заменяются новыми. Очевидно, намного удобнее и проще целиком игнорировать факты и предаваться историческому романтизму; такой подход приобретает все большую силу и все большее значение, в метафизике современных философов его роль подстать роли богов в античном мире. В наше время, когда результаты психологических и социологических изысканий — роль которых можно сравнить с ролью физических и биологических открытий в

XIX в. — склоняют нас к взгляду, что человек довольно строго детерминирован своей средой, экзистенциализм выдвигает концепцию человека как свободного существа, причем свобода, которой он наделен, не имеет отношения к результатам научных исследований, основанных на фактическом материале. Эта свобода проистекает из чисто произвольной теоретической процедуры отвержения наблюдаемых фактов. Нельзя не подумать, что подобные мысленные пируэты суть не что иное, как бегство от действительности и конструирование псевдореальности.

Изучение работ Сартра и других экзистенциалистов показывает, что их подход к политике всецело абстрактный; при анализе их текстов обнаруживается, что они рассматривают политическое действие, совершенно не принимая в расчет действительность государства и актуальные политические проблемы нашего времени. И эти их идеи, несомненно, служат отправным пунктом философии, исследующей стремление людей приблизиться к реальности, — к этой настоятельной потребности свободных людей; но реальность, к которой привязан экзистенциалист, оказывается искусственно препарированной и не может ни удовлетворить сознание, ни обеспечить человеческую свободу. Но в том, что написано Сартром, в особенности в его палинодиях1, раскрывается нечто совершенно отличное не только от свободы, но даже и от отдаленного намека на нее. Этот очень умный обскурантизм принят многими молодыми людьми, потому что эта молодежь нуждается в том, чтобы приобщиться к политике (к той, каковой она является в наше время), и нуждается в том, чтобы открыть в ней некий смысл.

1 "Покаянные стихотворения" (греч.).

Но причастность, особенно принадлежность, к партии, покоится не только на философской мотивировке, но и на дополнительных элементах; прежде всего на системе некритически воспринятых, непроанализированных и неконтролируемых предрассудков; принято считать, что партии оказывают действительное влияние на политические отношения и, в частности, на исторические решения. Вот почему, когда правительство, побуждаемое необходимостью, действует так или иначе, некоторые партии приписывают себе эту заслугу, заявляя: "Мы совершили это".

Когда президент де Голль подписал мирный договор в Алжире, коммунистическая партия сочла это своей заслугой. Люди утверждают, что действия партии, к которой они принадлежат, в целом хороши сами по себе. Так как среди членов партии все больше развивается нетерпимость и подлинные дискуссии обычно приводят к расколу, люди настаивают — и, как правило, это активные члены партии в нижних ее слоях, — что действия партии хороши. Больше того, они утверждают, что их партия придет к власти и тогда-то проявит свое положительное влияние. Люди верят, наконец, что с приходом их партии к власти боевые члены в нижних эшелонах смогут диктовать свою волю депутатам и кабинету министров и тем самым проводить в жизнь важные решения. Какая бессмыслица!

Вторым элементом принадлежности к партии является личный, психологический мотив: потребность индивида обрести безопасность и иметь ясные, приуготован-ные суждения, т.е. потребность подчиняться. Нельзя не подчеркнуть, что причастность к политическому течению или к политической партии означает отказ отличной ответственности и от свободы суждения. Связать себя с партией или движением — значит закабалить себя. Гражданин теряет свободу собственных действий и свою аутентичность; затем он может ощутить себя связанным долговым обязательством, как перед кредитором, и теряет последние остатки своей свободы. Например, вступление в армию — это знак и символ полного отказа от себя, принятие ярма на свою шею; армия — ничто без солдат, партия — ничто без активных членов; Perinde ас cadaver' — формула для тех, кто отдает себя общему делу. Но в случае с иезуитами, от которых произошла эта формула, преданность была результатом упорной и аскетической подготовки, отказа от естественных проявлений человеческой природы; в случае с нашими политическими борцами или солдатами это результат их подчинения как индивидов. Конечно, это добровольное подчинение целиком совпадает с огромной преданностью и с великой мистикой, ежедневными сходками, длящимися до двух часов ночи, с вычерчиванием лозунгов на стенах и с боями в случае необходимости. Но все это только средство успокоить сознание, средство уйти от действительных проблем политики, с головой погрузившись в кипучую деятельность, дабы почувствовать иллюзорный престиж, приобретаемый принадлежностью к группе. Эта ложная причастность является, пожалуй, одним из самых поразительных результатов политической иллюзии.

Эта иллюзия воспроизводится в различных формах в современной теории, согласно которой, если всеобщее избирательное право и перестает соответствовать старым

1 'Точно труп" (лат.).

идеям и доктринам, то по крайней мере позволяет все же вести диалог с государством, которое обязано говорить с гражданами, имеющими право голоса. Переговоры, жалобы, обещания, лозунги и выдвинутые программы как раз и создают форму диалога. Таким образом — согласно этой теории — всеобщее избирательное право может стать средством решения, если речь идет о простом выборе между альтернативными возможностями, что случается довольно редко. Многое можно было бы сказать о недостатках подобного диалога, тем более, что такие простые решения обычно не блещут особыми достоинствами. Необходимо сделать лишь два замечания: во-первых, такой диалог потребовал бы преемственности общественного мнения и результатов голосования, чего вовсе не бывает, если принять высказывания большинства специалистов по вопросам общественного мнения. Во-вторых, любой диалог подобного рода и вопросы, по которым бы он велся, находятся в сфере либо необходимого, либо эфемерного, как это уже показано в первой главе.

Мы оказываемся здесь перед лицом чистейшей иллюзии. Наконец, в общем стремлении современности возвратить демократии что-либо от ее смысла и ценности отметим и такое направление политической науки, представленное в частности Шумпетером, которое считает демократию не универсальным средством выбора между предложенными программами, идеями или целями, а только одним из средств выбора между группами, претендующими на власть, и между людьми, одному из которых предстоит играть ведущую роль в игре.

Прежде всего это диаметрально противоположно концепции, согласно которой люди сами должны выбирать

основные цели для своей нации. Но следует также задать такие вопросы: связаны ли руководители теми целями, которые уже были приняты? Связаны ли этими целями эксперты, которые диктуют, какие именно средства должны быть использованы? Могут ли люди на деле определять, каковы технические и экономические способности, которыми должно обладать одно лицо, способное наилучшим образом руководить претворением целей в жизнь? Мне это представляется еще более идеалистическим, чем ссылка на то, что люди должны сами делать выбор между идеями, доктринами или программами.

* * *

Говорят, что будущее принесет нам организованную демократию. И, конечно, подчеркнут, что отдельно взятый гражданин ничего не в силах сделать, его голоса не услышат, он не способен противостоять администрации, сделать политический выбор, он открыт всем воздействиям пропаганды, и на выборах он позволяет, чтобы какой-нибудь умный агитатор управлял его головой... Но должна ли демократия быть индивидуалистической? Разве народная воля есть сумма совершенно изолированных индивидуальных голосов? Разве мы не должны поразмыслить скорее над демократическим устройством по типу старых промежуточных групп в обществе до 1789 г. во Франции и таких групп, как союзы, политические партии, молодежные движения, или о создании демократической администрации и некоторых очень своеобразных групп давления? Тогда гражданин сможет выражать себя через эти промежуточные группы и при их помощи. Эти группы действительно смогут оказывать не-

которое воздействие на государство. Последнее в конце концов ничего лучшего не ищет, кроме соглашения с людьми при посредстве таких механизмов, — с более репрезентативными рабочими союзами, например. Эти группы, состоящие из меньших ячеек, служат проводниками народной поддержки, они достигают высшего уровня и, не исчезая там, оказывают реальное воздействие. И организованная таким образом система, действуя наподобие механизма американской политической партии, будет выставлять свои кандидатуры на выборах. Тем самым можно будет избежать коллизий во время выборов — негативных локальных влияний и возможной неудачи в случае если появится решивший помешать делу искусный оратор. Это был бы тогда "промежуточный выбор" (в этот термин здесь вкладывается не тот смысл, в котором употреблял этот термин впервые применивший его Морис Дюверже). Через целую серию ступеней выборы, произведенные в низах — подлинные выборы, потому что они происходят в малых группах после многочисленных кампаний по распространению информации и обсуждений, — достигнут высшего звена, и эта народная "вершина" сможет затем авторитетно высказываться, и не только потому, что будет пользоваться широкой поддержкой, но и потому, что будет представлять подлинную волю людей. Произойдет подлинное слияние индивидуальных помыслов, будет достигнута некоторого рода амальгама всех чаяний, обеспечив тем самым максимальную возможность проявления воли группы через подобного рода избирательный механизм. Таким образом, демократия будет завершена, она выполнит свое назначение; с гражданином на деле и постоянно советуются, и его требования действительно будут услышаны.

Подобные группы, привязанные к коренным гражданским слоям, смогут оказывать реальное влияние на государство.

Соответствует ли эта идиллическая картина действительности? Это ли идеал, который должен быть достигнут, это ли путь, которому люди должны посвятить себя? Зачем менять идеал, и почему формулирование общей воли через совокупность воль индивидуальных не может быть в такой же мере приемлемым? Скажут, что события доказали неосуществимость индивидуалистического идеала. Но факты уже ясно продемонстрировали, что организованная демократия демократична не в большей мере, чем демократия индивидуалистическая, пожалуй, даже в меньшей.

Прежде всего организованная демократия способна функционировать только в том случае, если ее элементы находятся в равновесии и ни один из них не направлен на парализацию других, как это имеет место в коммунистических партиях в Польше, Чехословакии и Венгрии, не говоря уже об американских партийных механизмах, подавляющих всякую оппозицию, или о механизме демократического централизма в коммунистических партиях, или о советском планировании. Все это, как известно каждому, находится за пределами досягаемости для народа.

Концепция организованной демократии отвергает выступающий на передний план вопрос огромной важности. Исследование Рене Ремонда очень хорошо показывает, как особые группы вступают на политическую арену и становятся политическими группами1. Но для этого процесса политизации, по-видимому, характерна

Blog