Geum.ru

Итак, перед вами "Алмазный век". То ли "Галатея" по-киберпанковски, то ли "Франкенштейн" в жанре "иронической антиутопии"

Вид материалаДокументы

Содержание


Семья Хаквортов снова в сборе
Карл Голливуд присягает на верность короне
Нелл идет через Пудун
Подобный материал:
1   ...   17   18   19   20   21   22   23   24   ...   30




^ Семья Хаквортов снова в сборе

Атлантиду Сиэтлскую выкроили под обрез; в узких, извилистых проливах Пуджет-саунда за множеством естественных островов еле-еле удалось втиснуть искусственный. Пришлось сделать его узким, вытянуть вдоль течений и торговых путей, так что с парками, лугами, пустошами, дачами и сельскими поместьями особо размахнуться не дали. Окрестности Сиэтла по-прежнему хранили славу приличных, зажиточных и культурных, так что многие новые атланты не возражали селиться на побережье; здесь, а особенно – к востоку от озера, рядом с мглистыми лесными угодьями софтверных магнатов, возникло множество викторианских минианклавов. Гвен и Фионой наняли в одном из таких маленький особнячок.

Этот осколок Новой Атлантиды выделялся среди окружающих лесов, словно застегнутый на все пуговицы викарий в пещере Барабанщиков. Те, кто не перенял неовикторианских взглядов, строились преимущественно под землей, словно стыдились своей человеческой природы и не смели руку поднять на десяток могучих дугласий, будто мало их шеренгами взбегает по склонам к замерзшим, мокрым Каскадам. Даже если что-то и выступало немного из земли, все равно это был не нормальный человеческий дом, а собрание модулей, разбросанных в беспорядке и соединенных крытыми переходами или туннелями. Составленные на возвышении, они, может быть, и сложились бы в основательное, даже величественное здание, но в теперешнем своем виде повергали проезжавшего мимо Хакворта в тоску и смущение. Десять лет у Барабанщиков не изменили его неовикторианских вкусов. Он не мог понять, где кончается один дом и начинается другой; дома переплетались, как нейроны в мозгу.
Мысленный взор, похоже, вновь захватил контроль над зрительной корой; он уже не видел дугласий, только аксоны и дендриты в черном трехмерном космосе; пакеты стерженьковых логических элементов лавировали меж ними космическими зондами, отыскивали друг друга, совокуплялись среди нервных волокон.
Для мечтания это было слишком жестко, для галлюцинации – слишком абстрактно. Картина распалась, когда в лицо ударил порыв холодного ветра. Хакворт открыл глаза. Похититель вышел из чащи и сейчас остановился на мшистом гребне. Внизу лежала каменная котловина, расчерченная редкой прямоугольный сеткой дорожек, зеленый парк с бордюрами из красных гераней, церковь с белой колоколенкой, белые четырехэтажные георгианские особняки за черными чугунными оградами. Защитная сетка была жидкая и слабая; в чем как, а в вопросах нанотехнологической обороны софтверные магнаты по меньшей мере не уступали специалистам Ея Величества, так что бремя охраны границ новые атланты частично делили с соседями.
Похититель осторожно спускался по крутой дороге. Хакворт смотрел на крохотный анклав и дивился, до чего же тот кажется знакомым. После возвращения от Барабанщиков ощущение #deja vu накатывало на него каждые десять минут, и сейчас было особенно сильным. Может быть, это оттого, что все новоатлантические поселения в определенной мере похожи, однако Хакворт подозревал, что видел это место прежде, когда разговаривал с Фионой.
Прозвенел звонок, из школы высыпали старшеклассницы в форменных клетчатых юбках. Хакворт знал, что Фиона учится здесь, и что в школе ей плохо. Как только схлынул девичий поток, он въехал на Похитителе во двор и обогнул здание, заглядывая в окна. Без особого труда он отыскал дочь; она, сгорбившись, сидела в библиотеке за книгой, видимо, наказанная.
Ему захотелось вбежать и обнять ее; он знал, что ей одиноко, что ее оставляют так на много часов. Однако он в Новой Атлантиде, и здесь надо соблюдать декорум. Все по порядку.
Дом Гвендолен был в нескольких кварталах. Хакворт позвонил в колокольчик; теперь он здесь чужой и должен выполнять все предписания этикета.
– Позвольте осведомиться о цели вашего визита? – спросила горничная, когда он положил карточку на поднос. Хакворту не понравилась эта женщина, Амелия, потому что она не нравилась Фионе, а Фионе она не нравилась потому, что Гвен доверила ей определенную власть в доме, и Амелия по складу характера сразу вошла во вкус.
Он старался не пугаться, что знает такие неожиданные вещи.
– Дела, – любезно сказал Хакворт. – Семейные дела.
Амелия была уже на середине лестницы, когда ее глаза сфокусировались наконец на карточке Хакворта. Она едва не выронила поднос и должна была ухватиться за перила, чтобы не упасть. Тут она и застряла, одолевая искушение обернуться, но в конце концов любопытство взяло верх. Во взгляде ее было беспредельное омерзение и одновременно восторг.
– Займитесь, пожалуйста, свои делом, – сказал Хакворт, – и бросьте ломать комедию.
Убитая горем Амелия взлетела по лестнице, унося на подносе гнусную карточку. Довольно долго сверху слышалось приглушенное копошение. Еще немного погодя Амелия снизошла до лестничной площадки и предложила Хакворту располагаться в гостиной. Так он и поступил, отметив, что в его отсутствие Гвен сумела претворить в жизнь сложную стратегию мебельных закупок, подробно разработанную еще в первые годы замужества. Силы Поддержания Протокола не оставляли заботами жен и вдов своих тайных агентов, и Гвен не давала его жалованью напрасно копить пыль.
Бывшая супруга опасливо прокралась по лестнице и с минуту медлила за сводчатой стеклянной дверью, рассматривая его сквозь кисейную занавеску, затем, не встречаясь с ним глазами, скользнула в гостиную и села на безопасном удалении.
– Здравствуйте, мистер Хакворт, – сказала она.
– Здравствуйте, миссис Хакворт. Или снова мисс Ллойд?
– Снова.
– А вот это уже тяжело.
Когда Хакворт слышал “мисс Ллойд”, он вспоминал пору своего ухаживания.
С минуту они сидели молча, слушая громкое тиканье напольных часов.
– Ладно, – сказал Хакворт. – Не буду утомлять вас словами о смягчающих обстоятельствах и не прошу о прощении, поскольку не уверен со всей искренностью, что его заслуживаю.
– Спасибо за чуткость.
– Хочу сказать, мисс Ллойд, что понимаю чувство, толкнувшее вас к разводу, и не держу обиды.
– Приятно слышать.
– Хочу сказать еще, что мое поведение, при всей своей неизвинительности, никак не проистекает от чувства к вам или к нашему браку. Оно вообще никак не касается вас, только меня.
– Благодарю, что прояснили.
– Понимаю, что любые мои, пусть самые искренние, надежды на возобновление нашего союза совершенно тщетны, и потому больше никогда вас не потревожу.
– У меня нет слов, чтобы выразить мое облегчение.
– Однако я был бы рад помочь вам и Фионе уладить все оставшиеся затруднения.
– Вы очень добры. Я передам вам карточку моего адвоката.
– И, разумеется, я мечтаю как можно скорее возобновить общение с дочерью.
Разговор, катившийся до сих пор, как машина по ровной дороге, внезапно не вписался в поворот и вмазался в столб. Гвен побагровела.
– Ублюдок.
Входная дверь распахнулась. Вошла Фиона с учебниками. Мгновенно из-под земли выросла Амелия, загородила дверь в прихожую и зашипела на Фиону.
Хакворт слышал Фионин голос, приятный хриплый альт, который узнал бы где и когда угодно.
– Не обманывайте, я узнала его робобылу! – выкрикнула Фиона и, оттолкнув Амелию, вбежала в гостиную, нескладная, тощая и прекрасная, вся – воплощенная радость. Два скачка по персидскому ковру, и она пузом плюхнулась на канапе, в отцовские объятия, где и замерла, поочередно смеясь и всхлипывая.
Амелии пришлось вывести Гвен из комнаты, но сама она тут же вернулась и встала, руки за спиной, словно часовой на посту, следя за каждым движением Хакворта. Тот не мог представить себе, в чем его подозревают – что он изнасилует в гостиной родную дочь? Но ему не хотелось злобствовать в такое чудесное мгновение, поэтому он просто выкинул Амелию из головы.
Отцу с дочерью дали проговорить четверть часа, и они еле успели выстроить очередность тем для следующих встреч. За этот срок Гвен настолько овладела собой, что сумела вернуться в комнату. Они с Амелией стояли плечом к плечу, трепеща в резонанс, и наконец Гвен произнесла:
– Фиона, когда ты ворвалась, мы с твоим... отцом... вели важный разговор. Пожалуйста, оставь нас на несколько минут.
Фиона неохотно вышла. Гвен возвратилась на прежние позиции, Амелия ретировалась. Хакворт заметил, что в этот раз Гвен принесла перевязанные красной тесемкой бумаги.
– В этих документах зафиксированы условия нашего развода, включая все, что касается Фионы, – сказала она. – Боюсь, вы уже нарушили несколько пунктов. Разумеется, это можно извинить, поскольку за неимением вашего адреса мы не могли выслать их для ознакомления. Думаю, без слов понятно, что вам следует внимательно их изучить, прежде чем вновь марать своим присутствием мой порог.
– Ну конечно, – сказал Хакворт. – Спасибо, что сохранили их для меня.
– Теперь, если вы будете так любезны оставить это помещение...
– Разумеется. Всего хорошего, – сказал Хакворт, принимая сверток из дрожащих рук Гвен. Он быстро вышел и немного удивился, услышав сзади голос Амелии.
– Мистер Хакворт, мисс Ллойд хотела бы знать, избрали ли вы постоянное местожительство, дабы препроводить туда ваши личные вещи.
– Пока нет, – сказал Хакворт. – Я здесь проездом.
Амелия просветлела.
– Проездом куда?
– Пока не знаю, – сказал Хакворт. Он заметил движение в окне второго этажа. Фиона открыла задвижку и показывала рюкзак. – Я отправляюсь на поиски.
– На поиски чего, мистер Хакворт?
– Пока не скажу. Государственные тайны, все такое. Связано с алхимией. Кто знает, может быть, дальше появятся еще феи и гоблины. Охотно все вам расскажу, как только вернусь. Спросите мисс Ллойд, не согласится ли она великодушно подержать у себя мои личные вещи. Это не надолго – еще каких-нибудь лет десять, не больше.
С этими словами Хакворт пустил Похитителя самым медленным шагом.
Фиона была на велосипеде с умными колесами, легко преодолевавшими булыжную мостовую. Она догнала отца перед самой защитной сеткой. Мать и Амелия только что материализовались за квартал в двухместном авто. Опасность подхлестнула Фиону: она прыгнула из велосипедного седла на круп Похитителя, как в ковбойском кино. Юбки, плохо приспособленные для каскадерских трюков, запутались в ногах, и она повисла на Похитителе, как мешок с бобами, цепляясь одной рукой за скобу – рудимент конского хвоста, а другой обнимая отца за талию.
– Я люблю тебя, мама! – крикнула она, когда они въезжали под сетку, за которой кончалось действие новоатлантического семейного права. – Не могу сказать того же о тебе, Амелия! Не волнуйтесь обо мне, скоро вернусь! До встречи!
Папоротники и туман сомкнулись за ними; отец и дочь остались одни в дремучем лесу.




^ Карл Голливуд присягает на верность короне

Карл принес присягу в Вестминстерском Аббатстве на удивление погожим апрельским днем и вышел прогуляться вдоль реки, избрав не самую короткую дорогу к Хопкинс-театру на Лестер-сквер, где в его честь должен был состояться банкет. Даже без ногоступов он шел с той скоростью, с какой другие бегают трусцой. Еще с первого визита в Лондон голодным театральным студентом он понял, что по этому городу лучше ходить пешком. Идя на своих двоих, особенно вдоль набережной, где гуляющих относительно мало, он мог выкурить настоящую толстую сигару или даже трубочку из корня вереска. То, что он теперь викторианец, не повод отказываться от любимых чудачеств; скорее наоборот. Огибая старую, изрытую шрапнелью Иглу Клеопатры в кометном хвосте собственного едкого дыма, он подумал, что, вполне вероятно, сумеет это все полюбить.

У перил стоял джентльмен в цилиндре и, не отрываясь, смотрел на воду. Приблизившись, Карл узнал лорда Финкеля-Макгроу, который двумя днями раньше в видеофонном разговоре выразил желание встретиться для беседы.
Карл Голливуд, памятуя свою новую племенную принадлежность, не поленился снять шляпу и поклониться. Финкель-Макгроу рассеянно ответил тем же.
– Пожалуйста, примите мои искренние поздравления, мистер Голливуд. Рад приветствовать вас в нашей филе.
– Спасибо.
– Жалею, что не мог приехать на вашу постановку в Хопкинс – друзья, которые там были, рассыпаются в похвалах.
– Ваши друзья чересчур добры, – сказал Карл Голливуд. Он еще не совсем освоился с этикетом. Принять комплимент как должное – расписаться в самонадеянности, предположить, что друзья его светлости плохо разбираются в театре – не многим лучше. Он избрал наименьшее из зол – обвинил их в избытке доброты.
Финкель-Макгроу отцепился от перил и пошел по набережной довольно резво для человека своих лет.
– Осмелюсь сказать, что вы составите ценное дополнение к нашей филе, которая, при всех своих достижения на ниве науки и коммерции, не может похвалиться людьми искусства.
Не желая хулить племя, которому только что поклялся служить верой и правдой, Карл покусал губы. Ответ решительно не шел на ум.
Финкель-Макгроу продолжал:
– Как вы считаете: мы мало поощряем детей заниматься искусством, или не умеем привлекать таких людей, как вы, или и то, и другое?
– Со всем почтением, ваша светлость, позволю себе не согласиться с самой предпосылкой. В Новой Атлантиде много замечательных художников.
– Бросьте. Почему все они приходят извне, как вы? Скажите, мистер Голливуд, приняли бы вы присягу, не будь это развитием вашего успеха как театрального продюсера?
– Думаю, что предпочту счесть ваш вопрос частью сократовского диалога для моего просвещения, – осторожно сказал Карл Голливуд, – а не сомнением в искренности моих намерений. Кстати, перед самой нашей встречей я курил сигару, глядел на Лондон и думал, как же мне все это нравится.
– Вам это нравится, потому что вы достигли определенного возраста. Вы успешный, состоявшийся режиссер. Нищая богемная жизнь вас больше не привлекает. Но стали бы вы таким, если бы ваша молодость была иной?
– Теперь, когда вы показали вопрос с этой стороны, – сказал Карл, – я соглашусь, что надо в будущем озаботиться юными богемными художниками...
– Не выйдет, – сказал Финкель-Макгроу. – Я думаю об этом долгие годы. У меня была та же мысль: устроить тематический парк богемы во всех больших городах, чтобы юные новые атланты с соответствующими наклонностями могли собираться и ниспровергать авторитеты, когда на них найдет такой стих. Идея сама себе противоречит, мистер Голливуд. В последние десятилетие или около того я приложил большие усилия к систематическому поощрению ниспровергательства.
– Вот как? А вы не боялись, что ваши юные ниспровергатели мигрируют в другие филы?
Если бы Карл Голливуд мог лягнуть себя в задницу, он бы сделал это еще до конца фразы. Как можно было забыть, ведь все средства массовой информации столько кричали об Элизабет Финкель-Макгроу и ее переходе в КриптНет. Однако герцог и бровью не повел.
– Некоторые мигрируют, как показывает случай с моей внучкой. Но что значит, если юноша или девушка переходят в другую филу? Значит, они переросли юношескую веру в непререкаемость авторитетов и не хотят жить по накатанному. Короче, они созрели, чтобы стать достойными гражданами Новой Атлантиды – как только перебесятся и поймут, что она – лучшее из возможных землячеств.
– Ваша стратегия чересчур сложна для моего понимания. Спасибо, что объяснили. Вы поощряете ниспровергательство, поскольку в конечном счете итог выходит обратный.
– Да. Для того и нужны лорды-привилегированные акционеры – чтобы думать об интересах общества в целом, а не только своей компании или чего там еще. В любом случае, это возвращает нас к теме объявления, которое я дал на рактивной странице “Таймс”, и нашей недавней видеофонной беседе.
– Да, – сказал Карл Голливуд, – вы искали рактера, который участвовал в проекте под названием “Иллюстрированный букварь для благородных девиц”.
– Да. Букварь был моей идеей. Я заказал его. Я платил по рактерским счетам. Разумеется, при том, как устроена система массовой коммуникации, я не мог узнать, кому пересылал гонорары, и вынужден был дать объявление.
– Ваша светлость, должен сразу сказать – и сказал бы еще в видеофонном разговоре, если бы вы не попросили оставить все существенное до личной встречи, что не я рактировал в Букваре. Это делала моя знакомая. Когда я увидел объявление, то взял на себя смелость ответить от ее имени.
– Я понимаю, что рактрис нередко преследуют излишне восторженные поклонники, – сказал Финкель-Макгроу, – и потому понимаю ваше желание выступить посредником. Заверяю вас, мои мотивы – самого смиренного рода.
Карл Голливуд притворился оскорбленным.
– Ваша светлость! Я бы никогда не заподозрил обратного. Я отважился на эту дерзость не потому, что желал оградить молодую особу от ваших нескромных домогательств, но потому, что в теперешних обстоятельствах связаться ней крайне проблематично.
– Тогда прошу вас, расскажите о молодой особе.
Карл кратко поведал лорду-привилегированному акционеру о Миранде и ее отношениях с Букварем.
Финкель-Макгроу живо заинтересовался, сколько часов в месяц Миранда посвящала Букварю.
– Если ваши оценки хотя бы приблизительно верны, то она в одиночку выполнила примерно девять десятых работы, связанной с этим экземпляром Букваря.
– С этим? Вы хотите сказать, были и другие?
Несколько мгновений лорд Финкель-Макгроу шел молча, потом заговорил более тихим голосом.
– Всего было три экземпляра. Первый – для моей внучки – надеюсь, вы понимаете, что этому разговору желательно остаться между нами. Второй – для Фионы, дочери артифекса, создавшего Букварь. Третий попал к Нелл, маленькой плебской девочке.
Если рассказать долгую историю в двух словах, то девочки выросли очень разные. Элизабет – строптивая и непокорная, она потеряла интерес к Букварю несколько лет назад. Фиона – талантливая, но несчастная, типичная маниакально-депрессивная творческая личность. И, наконец, Нелл – самая многообещающая юная леди.
Я подготовил анализ, который сильно затруднялся секретностью нынешних средств телекоммуникации, однако стал возможен благодаря счетам, которые приходили от рактеров. Выяснилось, что в случае Элизабет исполнителей были сотни. В случае Фионы гонорары ничтожно малы, поскольку рактировал в основном человек, не бравший за это денег, вероятно, ее отец. Но это отдельная история. В случае Нелл практически всю работу выполнил кто-то один.
– Похоже, – сказал Карл, – моя знакомая установила связь с экземпляром Нелл...
– И, до определенной степени, с самой Нелл, – добавил лорд Финкель-Макгроу.
Карл сказал:
– Можно спросить, зачем вы хотите связаться с рактрисой?
– Потому что это – главное действующее лицо, – сказал лорд Финкель-Макгроу, – чего я не предполагал. В первоначальный план роль рактера не входила.
– Она, – сказал Карл Голливуд, – пожертвовала карьерой и значительной частью своей жизни. Важно, чтобы вы поняли, ваша светлость. Она была не только наставницей Нелл. Она стала ее матерью.
Лорд Финкель-Макгроу сбился с шагу. Некоторое время он в глубокой задумчивости брел вдоль набережной.
– Несколько минут назад вы дали понять, что связаться с этой рактрисой – задача не из простых, – сказал он тихо. – Она больше не играет в вашей труппе?
– Несколько лет назад она взяла отпуск, чтобы сосредоточиться на Нелл и Букваре.
– Ясно! – Лорд-привилегированный акционер протянул первый слог и закончил восклицанием. Он пришел в заметное возбуждение. – Мистер Голливуд, надеюсь, вы не сочтете за нескромность, если я спрошу, был ли это оплачиваемый отпуск.
– Будь такая необходимость, я бы подписал, не задумываясь. Но объявился другой спонсор.
– Другой спонсор, – повторил лорд Финкель-Макгроу. Его явно зачаровало, и немного встревожило это финансовое словцо.
– Сделка была довольно проста, – сказал Карл Голливуд, – как, полагаю, все сделки au fond 37. Миранда хотела отыскать Нелл. Здравый смысл подсказывал, что это невозможно. Однако, есть нетрадиционно мыслящие люди, которые считают, что такое можно осуществить на подсознательном, эмоциональном уровне. Есть племя, называющее себя Барабанщиками. Обычно они живут под водой.
– Знаю, – сказал лорд Финкель-Макгроу.
– Миранда ушла к Барабанщикам четыре года назад, – продолжал Карл. – Она вступила в товарищество. Два других партнера – мой знакомый по театральным кругам и спонсор.
– Что рассчитывает получить спонсор?
– Доступ к коллективному бессознательному, – сказал Карл Голливуд. – Он полагает, что для индустрии развлечений это станет тем же, чем был философский камень для алхимии.
– А дальше?
– Мы все ждем вестей от Миранды.
– Вы больше ее не видели?
– Только во сне, – ответил Карл Голливуд.




^ Нелл идет через Пудун

Продолжая катить на запад, Нелл различала Шанхай в узкие вертикальные просвета между высокими зданиями Пудунской экономической зоны. Центр Пудуна вырос из рисовых полей на восточном берегу Хуанпу. Почти во всех небоскребах использовались медиатронные строительные материалы. Некоторые здания несли разноцветные японские письмена, но преобладали более плотные китайские, в основном – ярко-красные или черные на ярко-красном фоне.

У англо-американцев есть Манхеттен, у японцев – Токио. Гонконг хорош, но по сути это европейский город. Когда заморский китаец возвращается на родину воздвигнуть памятник своей предприимчивости, он строит его в Пудуне; то, что получается в итоге, много выше, ярче и, безусловно, краснее, чем любом другом городе мира. Нанотехнология с ее умением создавать сверхпрочные материалы легче воздуха подоспела в нужный момент – последние рисовые поля как раз уступили место могучим бетонным фундаментам. Теперь над первой порослью семидесяти-восьмидесятиэтажек раскинулась пышная крона второго поколения небоскребов, по преимуществу больших эллипсоидальных, обычно в виде насаженных на шест и расцвеченных неоном воздушных шаров, так что в тысяче футов над землей Пудун был больше и теснее, чем на уровне пешехода.
С перегиба дамбы, в нескольких милях над смогом, он казался странно сплющенным и тусклым, словно городской пейзаж выткали на сказочно сложной парче и оставили копить пыль, а затем повесили перед Нелл, футах в десяти от ее носа. Солнце только зашло, и в небе еще горели оранжевые и лиловые полосы, поделенные на неровные доли столбами дыма – они вставали над горизонтом многими милями западнее, где-то в шелковых и чайных областях между Шанхаем и Сучжоу, и уходили к черному отравленному своду небес.
Когда Нелл скатилась по западному склону и пересекла границу Китая, неоновая грозовая туча прыгнула вперед, нависла над головой, обрела объем – а ведь до нее было еще несколько миль. Прибрежные районы состояли из блочных четырех-пятиэтажек, по виду древнее Великой стены, хотя их возраст исчислялся десятилетиями. Торцы занимали большие рекламные щиты, частью медиатронные, частью просто намалеванные краской. На протяжении первых километров реклама взывала к бизнесменам с Нового Чжусина, а особенно из Новоатлантического анклава. Разглядывая их на бегу, Нелл пришла к выводу, что гостями из Новой Атлантиды держится процветание казино и борделей, как традиционных, так и новых, театрализованных, где можно сыграть главную роль в пьесе собственного сочинения. Перед несколькими такими щитами, особенно новыми или хорошо выполненными, Нелл замедляла ход, чтобы запомнить адреса.
Она не решила точно, что будет делать. Главное, притворяться, будто спешишь по делу. У обочин сидели на корточках молодые люди, они говорили в сотовые телефоны, смотрели на не нее, но пока не приставали. Стоит притормозить или замяться в нерешительности, они спикируют, как коршуны.
В плотном влажном воздухе у Хуанпу висели миллионы тонн воздушных поплавков, и Нелл, катя по набережной с прежней скоростью и напускной деловитостью, чувствовала ребрами и плечами каждый их килограмм. Это – Прибрежная Республика, где чтут лишь один закон, закон наживы, который гласит, что богатым быть хорошо. Казалось, каждое из земных племен отметилось тут небоскребом. Некоторые, как новые атланты, никого не стремились завлечь и лишь похвалились мощью, размером и величавостью зданий. Другие – буры, парсы, евреи – старались не высовываться, а таких в Пудуне просто не замечают. Третьи – мормоны, Первая Распределенная Республика и сама Китайская Прибрежная Республика – агитировали и зазывали каждым дюймом медиатронной площади.
Одна Поднебесная устояла перед космополитическим духом Пудунской экономической зоны. Нелл наткнулась на их территорию – трехэтажное здание с загнутой по углам крышей и драконами на коньке пряталось за оштукатуренной стеной меньше чем в полквартала. В масштабах Пудуна анклав был настолько мал, что казалось, о него можно споткнуться. Круглые ворота в стене охраняли люди в доспехах – надо думать, при поддержке менее эффектных, но более эффективных средств.
Нелл почти не сомневалась, ее засекли по меньше мере три молодых человека и теперь намерены выяснить, действительно ли она куда-то идет. Она уже проехала всю набережную из конца в конец, изображая туристку, которой хочется разглядеть Банд за рекой, и теперь направлялась в центр Пудуна, а уж там точно надо казаться при деле.
У входа в один из небоскребов – Прибрежной Республики, не варварский – она набегу узнала медиаглифический логотип с придорожного рекламного щита.
Можно зайти и попроситься на работу. Ее не съедят, а она сможет убить час в относительной безопасности и чистоте. Когда-то, в совсем иные времена Самбо научил ее не останавливаться: в движении – сила.
Увы, у мадам Пинг оказалось закрыто. Свет горел, но двери стояли на замке, а секретарское место пустовало. Нелл не знала, досадовать или смеяться: где слыхано, чтобы бордель закрывался с наступлением темноты? Впрочем, это всего лишь административный этаж.
Рассеянно болтаясь в вестибюле, она заметила лифт. Когда двери уже закрывались, кто-то вбежал в вестибюль и нажал кнопку. Кабина снова открылась, и вошел хорошо одетый китаец, маленького росточка, молодой и с папкой в руках.
– Извините, – сказал он. – Вы что-то ищете?
– Я хотела бы устроиться на работу, – сказала Нелл.
Молодой человек профессионально, почти без тени скабрезности осмотрел ее сверху вниз, потом еще раз снизу вверх.
– Исполнительницей. – Это был полувопрос, полу-утверждение.
– Сценаристом, – ответила Нелл.
Внезапно он ухмыльнулся.
– Писателей у нас хватает. Мы связываемся с ними по сети.
– Я удивлена. Каким образом контрактный писатель в Миннесоте может обеспечить вашим клиентам требуемый индивидуальный подход?
– Исполнительницей тебя точно возьмут, – сказал молодой человек. – Сегодня же и приступишь. Удачи.
– Я видела вашу рекламу. Вам платят не за тела, а за идеи. Это ваша добавленная стоимость.
Молодой человек снова ухмыльнулся.
– Чего-чего? – переспросил он.
– Добавленная стоимость. Вы берете больше, чем обычный, простите за резкое выражение, бардак, потому что предлагаете театрализованную фантазию, скроенную по вкусам клиента. Я могу это делать, – сказала Нелл. – Я знаю этих людей, и могу заработать вам много денег.
– Каких людей?
– Виков. Я знаю их изнутри и снаружи.
– Заходите, пожалуйста, – сказал молодой человек, указывая на алмазную дверь с красной надписью “МАДАМ ПИНГ”. – Хотите чаю?
– Есть лишь две индустрии. Так было всегда, – вещала мадам Пинг, нежно обнимая старческими пальцами тончайшую фарфоровую чашечку. Двухдюймовые ногти аккуратно сходились внахлест, словно маховые перья коршуна, когда тот сложит крылья после долгого утомительного дня в горячих воздушных потоках. – Индустрия товаров. Индустрия развлечений. Первая важнее. Она поддерживает в нас жизнь. Однако теперь, когда есть подача, товары делать легко и уже не так интересно. Когда люди сыты и одеты, остаются развлечения. Только. Этим и занимается мадам Пинг.
У мадам Пинг был кабинет на сто одиннадцатом этаже с прекрасным панорамным видом на Хуанпу и Шанхайский центр. В ясные дни она могла видеть фасад своего театра на боковой улочке в двух кварталах от Банда и его медиатронную вывеску за ажурными бурыми ветвями старой смоковницы. В одном из окон она установила подзорную трубу, направленную на театральный подъезд, и, заметив любопытство Нелл, предложила ей взглянуть.
Нелл впервые смотрела в настоящую подзорную трубу. Она двигалась рывками, плохо настраивалась, у нее не было “наезда”; поймать что-нибудь в поле зрения оказалось трудно, удержать – еще труднее. Впрочем, качество было все равно лучше фотографического, так что Нелл вскоре совершенно забылась и стала водить объективом по улицам. Она нашла кусочек Поднебесной в центре старого города. Двое мандаринов стояли на извилистом мостике через пруд, смотрели на стайку золотых карпов, беседовали о чем-то и часто кивали, так что синие сапфировые пуговки на шапках вспыхивали от солнца, а жидкие седые бороды ерзали по яркому шелку одеяния. Дальше были высокие здания, видимо, чья-то концессия. Европейцы собрались на коктейль; человек пять или шесть вышли на балкон с бокалами и тоже подглядывали. Дальше лежали жуткие трущобы, где правит триада, и ютятся миллионы китайских бедняков, согнанных с мест, чтобы освободить жизненное пространство высоткам. Еще дальше раскинулись поля, фрактальная сеть каналов и канавок, золотых в лучах закатного солнца, а совсем далеко, как всегда, вставали редкие столбы дыма: Кулаки Праведной Гармонии жгли проложенные заморскими дьяволами Линии Подачи.
– Ты – девочка любопытная, – сказала мадам Пинг, – это естественно. Никогда не показывай своего любопытства – особенно клиенту. Ничего не выспрашивай. Сиди тихо, пусть говорят сами. Их умолчания скажут тебе больше их слов. Поняла?
– Да, мадам, – сказала Нелл, с легким реверансом оборачиваясь к собеседнице. Чем копировать китайский этикет и сесть в лужу, она избрала викторианский, который точно так же подходил к случаю. Для этого разговора Генри (молодой человек, угощавший ее чаем), выдал ей авансом несколько ЮКЮ, на которые она собрала в МС вполне приличное длинное платье, шляпку, перчатки и ридикюль. Она пришла взволнованная и через несколько минут поняла, что уже принята, а цель собеседования – ввести ее в курс дела.
– Почему для нас так важен викторианский рынок? – спросила мадам Пинг, направляя на Нелл испытующий взгляд.
– Потому что Новая Атлантида – одна из трех фил первого эшелона.
– Неверно. Да, Новая Атлантида очень богата. Однако ее население – всего несколько процентов. Преуспевающий новый атлант все время занят, и лишь изредка может выкроить время на театрализованную фантазию. У него много денег, но мало возможности их тратить. Нет, этот рынок важен потому, что все остальные – члены других фил, включая многих ниппонцев – хотят быть викторианскими джентльменами. Посмотри на ашанти, евреев, Прибрежную Республику. Носят они национальный костюм? Иногда. Чаще – одеваются по викторианскому образцу. В руке у них – зонтик со старой Бонд-стрит, в кармане – томик рассказов о Шерлоке Холмсе. Они играют в викторианские рактивки, а когда хотят удовлетворить естественное влечение, приходят ко мне, и я предлагаю им театрализованную фантазию, которую первоначально заказал джентльмен, тайком просквозивший из Новой Атлантиды.
Двумя когтистыми пальцами она коснулась стола, и они превратились в бегущие ноги – вик крадется в Шанхай, стараясь не попасть на мониторы. Нелл поняла, что он нее требуется, прикрыла рот перчаткой и хихикнула.
– И вот так мадам Пинг делает фокус – превращает одного довольного новоатлантического клиента в тысячи клиентов из самых разных племен.
– Должна сознаться, что удивлена, – вставила Нелл. – При всей своей неопытности я полагала бы, что у людей из разных племен и предпочтения разные.
– Мы немного меняем сценарий, – сказала мадам Пинг, – с учетом культурных особенностей. Однако сам сюжет остается. Людей и племен много, сюжетов – раз, два и обчелся.