Тимирханов валентин Рахимович моделирование лингвофилософских явлений в свете имяславской традиции

Вид материала

Автореферат

Содержание В третьей главе «Формирование и реализация селективных моделей корневого слова» В четвертой главе «Лингводидактическое моделирование художественного текста»

Подобный материал:

• Программа по курсу: экономика по направлению «Системный анализ и управление» кафедра, 114.72kb.
• Г. А. Мартинович. Кпроблеме аспектов языковых явлений (в свете учения Л. В. Щербы), 88.52kb.
• Учебно-методический комплекс учебной дисциплины «численные методы и математическое, 428.92kb.
• Тема Моделирование и классы моделей, 45.36kb.
• Учебной дисциплины «Компьютерное моделирование» для направления 010100. 62 «Математика», 62.26kb.
• «использование математического моделирования при расстановке коэффициентов в окислительно, 46.75kb.
• Учебной дисциплины «Компьютерное моделирование» для направления 010400. 62 «Прикладная, 60.23kb.
• Моделирование и формализация Моделирование как метод познания Моделирование, 143.04kb.
• Конкурсное сочинение, 44.62kb.
• Анализе и прогнозировании экономических явлений и процессов: исторический аспект Впоследние, 190.65kb.

Во второй главе «Семантико-структурная модель корневого слова» решаются исходные теоретические проблемы корневой лексики в ее общем и конкретном проявлении в языке, рассматриваются базовые предпосылки отношения к корневому слову (КС) и понимания феномена корня в традиционном языкознании и лингвофилософии имяславия, выявляются обусловленные характером подходов способы анализа искомых задач, излагаются теоретико-методологические принципы построения семантико-структурной модели корневого слова, задаются необходимые основы такого моделирования, учитывающие уровень современных запросов лингвистической теории и укорененные в лингвофилософскую почву имяславской традиции.

Если понятие корня активно использовалось со времен древнеиндийских грамматиков, то термин «корневое слово» зародился, очевидно, в программе имяславской лингвофилософии, но, в силу известных причин, не был востребован наукой. Только из недр отечественной тюркологии на рубеже ХХ века он приходит в традиционное языкознание, где до последнего времени бытовало устойчивое представление, согласно которому возможность совпадения корня со словом ограничивалась историческим, мировоззренческим и типологическим табу. Стереотип этот ревностно охранялся и продолжает в значительной степени поддерживаться индоевропейской лингвистикой. В русистике КС оказывались в тени, хотя, инициированный накопленными противоречиями, интерес к ним рос (А.А. Потебня, Н.С. Трубецкой, А.М. Пешковский, В.В. Виногладов, Н.И. Глебова, Н.А. Слюсарева). Не так давно появились и специальные исследования КС (А.В. Андреевская, С.И. Богданов, А.И. Кузнецова, М.А. Соколова), наследующие методологические стереотипы основной лингвистической традиции в подходах к решению вопросов семантики КС и его составляющих. Устойчивый скепсис к КС за рубежом начал преодолеваться еще в трудах младограмматиков (Г. Пауль), а позже – в изучении аналитических языков (Л. Блумфилд) и в исследованиях по англистике (J.L. Bybee, Al. Ellegard, G.A. Greenberg и др.). Именно в зарубежном языкознании КС становится самостоятельным объектом лексикографического описания. Так, появляются словари-корнесловы (Ch.E. Gribble; G.Z. Patrick; K.A. Wolkonsky, M.A. Poltoratsky; D. Worth, A. Kozak, D. Johnson и др.), сопоставительный славянский корневой словарь (L.J. Herman), дискурсивный словарь индоевропейских корней (J.T. Shipley). Однако лингвистический психологизм и дескриптивизм мало способствовали реальному прояснению смысловых аспектов и статуса КС. Серьезный опыт, которым необходимо воспользоваться в изучении КС, накоплен в рамках сопоставительной лингвистики (метод лексикостатической глоттохронологии М. Сводеша, техника контрастивного исследования родственных языков Т.М. Гарипова, процедуры наложения семантико-грамматических микросистем В.Н. Ярцевой). В целом, пути номиналистического освоения проблемы КС оказались тернистыми, непоследовательными, провоцировали нежелательную амбивалентность ее решения еще и потому, что позиции имяславцев фактически игнорировались.

В ходе лингвофилософского анализа языка возникает особая зона интересов имяславия, привлекающая в качестве своеобразного самостоятельного объекта исследований уникальные структурные единицы языка – корневые слова. Если говорить более широко, то корневая проблематика актуализируется не только в связи со спецификой этимологических решений лингвистики имяславия, но и при рассмотрении общетеоретических и методологических вопросов. Апелляция к данным, содержащимся в значении и структуре корня, возникает при обсуждении процесса становления идей бытия в словесную форму и даже утверждении изначального единства человеческого языка. Имяславие отчетливо понимает, что, несмотря на апофатичность раскрытия тайны слова, невозможность рациональной инструментовки связи смысла и материи, рождаемой в слове, язык должен сохранить неопровержимые, первые и непосредственные свидетельства взаимоопределения мысли и слова. Эти предполагаемые свидетельства должны быть показательными в свете общего устройства языка и потенциально заряженными силой развертывания первоначальной оформленности слова в его последующей языковой жизни. С точки зрения лингвистического имяславия, слова как свидетельства эйдетической сущности возникают раньше любого их употребления. Но первым и в этом качестве единственно доступным, предположительно возможным для нашего наблюдения условием их бытования являются КС. В них должна проявиться и закрепиться некая изначальная заданность именования, ссылка на которую при всех последующих модификациях и самого этого корня, и образованных на его базе слов сохраняется в дальнейшем как факт первичного соприкосновения энергии мира и языка.

В этих словах важно еще и то, что, наряду с энергетическим потенциалом корня и, вероятно, вследствие этой энергетики, отмечается общность, стабильное сохранение инвариантности морфемного значения корня, сильные семантические позиции и устойчивость его в диахронии языкового сознания. Онтологическая философия языка специально подчеркивает по отношению к ним важную методологическую и излюбленную патристическую мысль об активной причастности этой «органической части слова» синергетике связи логосного основания творения и человеческого слова. Лингвофилософии имяславия чрезвычайно важно подчеркнуть особый статус КС в языке и с учетом их познавательного ресурса провести идею об изначальной онтологической причине человеческого языка. Показательно, как в понимании одной из узловых проблем философии языка органично соединены историко-лингвистическая, ретро- и проспективная оценка константной и динамической роли корня и отношение к нему как к уникальному носителю сведений о первоначальном откровении мира человеку.

Семантико-структурная характеристика КС невозможна без целенаправленного выявления особенностей смысловых нагрузок, закрепленных в КС за его строевыми компонентами. Развитие исследования в этом направлении связано с целым комплексом проблем и, прежде всего, во многом привлекательной для традиционной номиналистической лингвистики, но ложной перспективой установления значимости компонента без определения особенности его значения в единстве способов языкового понимания целостной картины эйдоса.

В референциальных теориях значение, приписываемое единой корневой морфеме на основе широкого спектра условных мотивационных связей, исключает его соотнесенность с определенным денонатом и оказывается чрезвычайно размытым. Это служит основанием для заявлений о «неосязаемости» значения корня. Выбор способа установления семантики внутрисловных элементов КС предопределен также наравнозначностью современных методик морфемного анализа и задан разной глубиной теоретического описания языковых единиц, уровнями их лингвистической абстракции, отнесенностью слова к определенному структурному или словообразовательному типу, лексико-грамматическому множеству. Решение же вопроса о семантическом инварианте морфемы в первую очередь требует установления природы смыслового варьирования морфа в пределах данного эйдетического фокуса и – затем – отнесенности в соответствии с типом грамматически оформленного слова. В последнем случае освоению понимания КС более всего удовлетворяет операция синтагматического вычитания.

В процессе формообразовательного анализа, определяемого сущностью словообразовательного процесса, КС членится на основу, материально совпадающую с корнем, и «нулевой» словообразовательный формант, обладающий значением. При этом КС действительно остается одноморфемным, поскольку словообразовательного аффикса (как морфемы) не содержит. Значение, найденное в процессе формообразовательного анализа, не может быть приписано морфеме как единице, в этом процессе не участвующей. Никакого другого морфемного значения, кроме значения корня, участвующего в понимании какой-либо черты эйдоса, в КС не обнаруживается. Таким образом, по отношению к морфемной сегментации КС демонстрирует безразличие.

Вычисление семантики корня, формируемой эйдетическим лучом, оказывается более всего доступным в КС, в основе значения которых лежит наглядный, простой, расчлененный образ или какая-либо отдельная маркирующая примета звукоизобразительного ряда, ноэматически интерпретируемые корнем. Например, цветовой образ, отчетливо и прозрачно обнаруживающий себя в семантике корневого прилагательного бел, проявляется в дистальных (отстоящих от среднего) смысловых оттенках корневой морфемы не только в словах бел-ёс(ый), бел-оват(ый), бел-изн(а), бел-и-ть, до-бел-а, но и словах бел-ов-ик, бел-ок, бель-м(о), бел-як «заяц» и т.п. Вокруг образа «глухой стук, удар» формируется семантика корня в ангийских словах thud «свалиться, упасть с глухим стуком», thump «наносить тяжелый удар, колотить», thunder «гром» и «греметь», thunderbolt «удар молнии», thunderous «грозовой» и т.п. Гораздо сложнее вычислить значение корневой морфемы в словах, входящих в словообразовательные гнезда с большим числом производных, и в случаях, когда образ, ноэматически осмысляемый корнем, имеет эйдетически насыщенную содержанием, слабо дифференцируемую, нерасчлененную структуру (ср.: англ. sear – рус. сушь).

Однако семантическая «неосязаемость» корня, о которой рассуждают представители референциальных школ, вовсе не должна отрицать факта определенности корневого значения, общего значения корневой морфемы. Семантическая «неосязаемость» корня есть результат познавательного акта, эйдетически-ноэматического членения смысла, фиксируемого в понимании корневой семантики, и по той же причине есть следствие дистинкции между семантическим инвариантом корня как абстрактной языковой единицы и значением корня в грамматически оформленном слове. «Неосязаемость» значения корня есть результат семантической вариативности этой морфемы, иногда достаточно широкой. По нашему мнению, согласующемуся с имяславским подходом, семантическое варьирование корневой морфемы имеет не концептуальную (понятийно-аналитическую), а образно-действенную смысловую природу, отражающую особенности ноэматической интерпретации эйдосов в языке. В силу этого необходимо конституировать симилятивный характер инвариантно-вариантных отношений между семантическими модификациями корневых морфов в гнезде однокоренных слов. Симилятивная связь, отличная от гипо-гиперонимических связей, не должна строиться на иерархических отношениях значений, сводимых к измерениям объемов понятия, но устанавливается на основании реальной или приписываемой общности свойств, оценок, пониманий, вызываемых синергией языковой деятельности. Вариативность семантики корня, т.о., никогда не связана с парадигматикой, не требует применения процедуры парадигматического отождествления, которая признается единственно возможной при традиционном решении вопросов о многозначности морфемы, о допустимых критериях расхождений в собственно морфемном значении.

Семантическая вариативность корня в гнезде производных показывает, что наиболее точную и достоверную ссылку на инвариантное значение корня, а через него и на указание активных сторон участвовавшего в формировании данного смысла эйдоса содержит семантика корневого морфа в КС, этот семантический вариант можно считать предельным и профилирующим; здесь корневая морфема выступает в своей семантически «осязаемой» величине, в квазиинвариантном значении, тогда как в производном слове аффиксы и формативы диссимулируют (сокрывают) инвариантное значение корня. Сильная семантическая позиция корневого морфа в КС поддерживается его сильной морфологической позицией, а также историко-языковой константностью, устойчивостью самого КС.

Вычисление реального значения «нуля» в КС опирается, во-первых, на его обоснование как реляционного форманта в сопоставлении со структурно-элементарной лексикой типа пальто, хаки, через, во-вторых, на определение специфики его значения по отношению к другим «нулевым» формантам, известным в языке, по отношению к омонимичным «нулям» (ср., например, бор-Ø и гор-Ø). Материалы исследований структурно-элементарной лексики (несклоняемые существительные, прилагательные, одноморфемные союзы, частицы, предлоги) не дают оснований говорить о наличии у данных слов материально выраженной формы. Наоборот, «нулевой» реляционный формант КС проявляется на фоне материально выраженных показателей: словоизменительных формантов (флексий) самого КС и словообразовательных формантов в гнезде однокоренных слов. Ср.: рус. кот-/Ø/ – кот-/а/, кот -/у/ и т.д.; англ. cat-/Ø/– cat-/s/; рус. холм – холм-/ик/; холм-ист/ый/; англ. hill-/Ø/ – hill-ock; hill-side; hill-top. Именно наличие «нулевого» показателя как реляционного форманта является специфической характеристикой исконных знаменательных КС по сравнению с другими пластами одноморфемной лексики. Исходная форма КС с отсутствующим субстратным выразителем функционирует, безусловно, на основе соположения / противопоставления с другими его формами в пределах одного смыслового множества, а также другими множествами, имеющими субстратные выразители. В этом смысле значение «нуля» в КС является реальностью регулярной языковой непрерывности, т.е., он обладает тем, что традиционно называется системным значением. В то же время нельзя не заметить специфики «нуля» в исходной словоформе КС по отношению к другим «нулевым» формантам языка. Следовательно, его значение в структуре КС проявляется в том, что:

– во-первых, как реляционный формант он отражает значимость КС, манифестируя понимание отношений последнего к смысловым интервалам, в которых располагаются грамматические подмножества языка;

– во-вторых, как грамматический формант он выражает морфологические категории рода, числа и падежа корневых существительных и прилагательных в русском языке. В английском языке функция «нуля» как грамматического форманта в КС ослаблена, поскольку эта роль часто передоверяется внутренней флексии, ср., например, формы инфинитива и прошедшего времени глаголов to lead-/Ø/ – led-/Ø/;

– в-третьих, как деривационный формант он является показателем нейтральной субъективной оценки (ср., например, рус. лоб-/Ø/ и лоб-ик, воз-/Ø/ и воз-ок, мышь-/Ø/ и мыш-онок или англ. hill-/Ø/ – hill-ock).

Поскольку для выявления корневой семантики использовался не концептуальный, не гнездовой, а семантико-структурный принцип, ее исследования в настоящей работе проводятся далее в пределах таких эйдетико-грамматических групп (подмножеств), которые представляют равные лингвофилософские основания сопоставительной параметрии.

^ В третьей главе «Формирование и реализация селективных моделей корневого слова» на основе предложенной лингвофилософской матрицы устанавливается алгоритм отбора и представления языкового материала, рассматриваются особенности его организации, регулярные параметры внутренней упорядоченности и отрабатываются принципы единораздельной целостности языковых моделей, изучаются их объяснительные возможности на примере двух подмножеств корневых существительных и прилагательных русского языка, а также в пределах русско-английского сопоставительного словника корневых лексем.

Апробация общей семантико-структурной модели КС проводится в трех расширяющихся направлениях, подтверждающих достоверность положений онтологической философии слова о смысловой единораздельной непрерывности языка, единство категорий, интерпретационных возможностей имяславской матрицы и ее работоспособность в неодинаковых смысловых интервалах на основе различных, но взаимосвязанных эйдетико-грамматических конфигураций лексики при условии корректного соблюдения установленных принципов лингвофилософского моделирования.

В первую очередь селективная модель КС была отработана на примере корневых прилагательных цветообозначения в русском языке бел, пег, рус, рыж, ряб, сед, сер, сив и синь. Семантико-структурная однородность и упорядоченность корневых адъективов детерминируется общностью их семантического ядра, соотносимого лишь с частью значений полных прилагательных, единством деривационных отношений между их исходными и производными формами, жестким набором периферийных расширителей их корневой семантики, равной словообразовательной валентностью и способами ее реализации, полнотой словоизменительной парадигмы, устойчивостью фонемного состава корня в диахронии и синхронии, типами группировок акцентного контура КС. Установление направлений и характера семантических трансформаций слов моделируемой группы позволяет утверждать, что смысловая структура ее ядра, исходно связанная с синкретичным, содержательно глубоким и насыщенным эйдосом, профилизируется, теряя единство многообразия и растворяясь в ряду изолированных семантических единичностей. Однако именно восстановление внутренних семантических отношений и закономерностей переходов сохранившихся корневых вершин эйдетико-грамматического подмножества помогает реконструировать нагрузку утраченных семантических интервалов и дает основание компенсировать исходный смысл корневого ядра, приближаясь к пониманию смысловой целостности и непрерывности эйдоса.

Семантико-структурная модель КС была испытана также в аспекте внутриязыковой корреляции. Исследованием соотносительных корневых субстантивов мужского и женского рода в русском языке заданы параметры таксономии и эпидигматики, обнаруживающие себя в семантическом варьировании корня, имеющем симилятивный характер и образно-действенную природу. КС-корреляты демонстрируют генетическое родство и общность структурного типа. С точки зрения их семного набора в синхронии, существует два интегрированных эйдетико-грамматических подмножества: 1) с таксономическими отношениями между КС-коррелятами (гнус – гнусь, рез – резь, сон – сонь, цеп – цепь); 2) с синестезическими отношениями между КС-коррелятами (вяз – вязь, клад – кладь, мел – мель, пыл – пыль, сыр – сырь). С точки зрения исторических результатов языковой реализации семантической энергии, исследуемые пары представлены безаффиксальными фонетическими вариантами одного КС-архетипа. Причем семантика КС-дериватов оказывается подверженной разной степени декорреляции. Их современный статус отражает две наиболее общие тенденции: во-первых, резервирование за КС-коррелятом мужского рода конкретной, вещественной и собирательной семантики, во-вторых, развивающаяся предпочтительность для русского языкового сознания «мужского» варианта родовой пары, что проявляется в увеличении его экстенсионала (понятие логической траскрипции языка) при сохранении прежних семантических вакансий «женским» коррелятом. Активная семантизация исходных этимонов идет по «мужской» линии, здесь структура древнего смыслового ядра динамизируется, одновременно отвлекаясь от прежней цельности. Наоборот, эйдетическая насыщенность семантики «женской» линии оказывается ближе исходному корневому значению и продолжает сберегать следы более полной картины сущности, являемой здесь ноэматически менее дифференцированно, но шире и содержательнее.

Опыт сопоставительной лексикографии русского и английского языков на протяжении длительного периода остается в значительной степени однобоким, угождая интересам растущего технократического детерминизма общества. Так, создано огромное количество словарей специальной терминологии, обслуживающих различные виды технического перевода по отраслевому принципу. В то же время ощущается острый дефицит историко-этимологических, лингвокультурологических словарных работ по русско-английской лексикографии, совершенно недостаточно число параллельных сопоставительных словарей и словников, репрезентирующих материалы общенародной базовой лексики двух языков и отражающих развитие теории языка, компаративистики и контрастивистики. Имеющиеся в этой сфере работы, выполненные в жанре учебного пособия, страдают внутренней противоречивостью, что приводит к генетической разрозненности сопоставляемого языкового материала, случайным принципам отбора и квалификации сопоставляемых единиц.

Третья, наиболее объемная и разветвленная реализация селективной модели КС была осуществлена применительно к данным отдаленно родственных языков. Разработана процедура, обеспечивающая оптимизацию и корректное наложение сопоставляемой базисной русской и английской лексики, обоснована гомогенность коррелятивных КС, их синхронная фономорфологическая структура экстраполирована в диахронию, установлены векторы семантических переходов и смещений эйдетического луча в ноэматическом оформлении значения исходных корневых вершин. Согласно заданным для словника параметрам:

1) исключены все виды заимствований, независимо от времени их усвоения, типа контакта и посредничества, в т.ч. факты славяно-германского лексического взаимодействия ранней поры, результатами которого является заимствование общеславянских или общегерманских новообразований с приметами исторической словообразовательной производности (например, рус. < тюрк. башмак, очаг, лошадь; англ. < старонорв. еgg, husbund, steak или рус. плуг – англ. plough «плуг; пашня; пахать» < общегерм. *plōʒaz;);

2) отвергнуты слова с исторически связанными корнями, все случаи опрощения и переразложения (например, рус. наг /нагой/ – англ. naked «голый, обнаженный»; ср.: лит. núogas «голый», готск. nagats, снн. naket, дат. naakt «голый» или англ. quern «ручная мельница», «молоть, дробить (вручную)» – рус. жернов (ср.: праслав.*žьrnovъ, лит. girna «жернов», латыш. dzi˜rnus «мельница», дсакс. quern, двн. quirn(a), дат. kweern «то же»);

3) определены принципы привлечения ономатопов, из которых допущены в списки были те, звукоизобразительная природа которых оказалась утраченной, затемненной, стертой от современного восприятия носителя языка (например, рус. клей – англ. clay «глина»; рус. слизь – англ. slough < дангл. slōh, slō(g) «болото, трясина»; ср.: родственные англ. sleek «гладкий, лоснящийся; приглаживать, прилизывать», sleet «снег или град с дождем», slide «скольжение; каток, ледяная гора; скользить, катиться», sludge «слякоть, грязь, топь»; названные КС восходят к идее скользящего движения);

4) при формировании контрольных списков были учтены, перепроверены на предмет соответствия требованиям модели и переосмыслены истории КС русского и английского языков, этимологии которых признаются неясными, спорными либо не отмечаются в словарях, использовавшихся в качестве базовых в нашей процедуре (например, впервые обосновываются корреляции в парах рус. клок < праслав. *klъkъ, вероятно, звукоподражательного происхождения из первоначального интенсива праслав.*kluk-ta-ti и англ. clot «кусок; ком, шишка; глыба; сгусток», clout «заплата, пластырь; клочок земли, обрывок, лоскут; чинить, латать» < общегерм. *klut- < и.-е. с вариантным расширением *kḶk- / *kḶt – «колотить, кромсать»; или: рус. мазь и англ. make «делать, производить; составлять; производство», mash «сусло, пойло из отрубей, пюре; превращать в пюре, разминать», maze перен. «путаница» < и.-е. *maĝ- «месить, мазать»);

5) привлекается коррелятивный материал со следами вариативной маркированности фонетического облика анлаута и ауслаута соотносимых КС (например, рус. мал – англ. small «маленький, небольшой, мелкий, незначительный»; рус. слаб – англ. slack «вялый, слабый»).

Построение сопоставительного словника КС, регламентируемого жесткой процедурой селекции корневых коррелятов, обеспечит, по нашему мнению, достоверность и объективность данных о смысловых особенностях древнейших пластов базисной лексики двух языков. Контрастивный анализ материалов словника показывает, что исследуемая лексика распределяется по 12-ти лексико-эйдетическим рубрикам, отражающим образную природу корневой семантики, делающей инобытийно доступными в языке, вероятно, наиболее ранние показания о способах развертывания смысловой синергии:

• описательные элементы сущностей
  
• изображение частей лица и тела живого организма
  
• изображение животного мира
  
• изображение рельефа местности и поверхности, а также рельефных объектов по сущности конфигурации
  
• изображение растений и их частей
  
• изображение процессов
  
• изображение веществ
  
• изображение среды обитания и ее атрибутов
  
• изображение объектов по принципу целостности (внутреннего единства)
  
• цветовые изображения
  
• изображение человека и его родственных отношений
  
• изображение периодов времени.
  

Благодаря полученным с учетом входящих связей ядра и периферии семантическим соотношениям, передающим предпочтительные изобразительные фокусировки языков, реализуемые в лексико-эйдетических группах значениями КС, устанавливаются общие смысловые интервалы, а также сравнительные векторы языкового понимания и ноэматической интерпретации отдельных черт единой смысловой картины какой-либо сущности.

Самую объемную из лексико-эйдетических групп составляют описательные элементы. Порядок следования рубрик определяется общим числом русских и английских КС, участвующих в коррелятивных парах и организующих ядро групп, т.е. таких КС, которые имеют пару в пределах номинации рубрики. В случае равной численности КС, реализуемых в ядре различных групп, предпочтение отдавалось той из них, которая имела более высокий показатель сумм входящих связей, превосходя другие разветвленностью семантической сети периферии. Общее количество КС групп, задействованных в коррелятивных парах периферии, в данном случае не имело значения. Порядок смыслового описания связей периферии определялся, во-первых, общим числом русских и английских КС, устанавливающих каждую связь, во-вторых, классификационным порядком основных рубрик (порядковым номером рубрики). Последовательность описания коррелятивных пар задана русским алфавитом (ядерные КС), русским и английским алфавитами в зависимости от направления семантического сдвига, установленного данной связью (КС периферии).

Итак, каждая лексико-эйдетическая группа представлена своим ядром (семантическая корреляция здесь осуществляется в рамках номинации смыслового интервала рубрики) и его периферией (сеть значений здесь устанавливается правилами семантических переходов между рубриками). Так, например, группа «изображение объектов по принципу целостности (внутреннего единства)» представлена следующим ядром: Клок «обрывок, отдельный кусок чего-либо, небольшая, незначительная часть чего-либо; пучок, торчащая прядь (волос, шерсти, травы, и т.п.)» – clout «заплата; клочок земли; обрывок, лоскут». Лом «ломанные или годные только для переработки (чаще металлические) предметы» – lame «имеющий какие-либо дефекты, повреждения; хромой». Цел «неразрушенный, непорванный и т.п.; неповрежденный; сохранившийся» – whole «весь, целый; невредимый; сплошной», «целое, сумма чего-либо». На периферии слова этой группы соотносятся со словами, корневая семантика которых включает: во-первых, изображение рельефных объектов, образующихся в результате лишения первоначальной целостности какой-либо поверхности (клок – clot «кусок; ком; глыба; шишка; сгусток»; scale «шелуха; накипь» – щель «узкое продолговатое отверстие, скважина»); во-вторых, изображение процессов, имеющих отношение к тому, что названо мотивирующим корневым существительным, а именно процессов наделения кого-, чего-либо некоторыми признаками, свойственными тому, что названо корневым существительным (клок – to clout «чинить, латать»; лом – to lame «изувечить, сломать». Здесь эйдос как единая идея целостности, интерпретируясь в языках ноэмами сохранения, наделения, переработки, повреждения, лишения и др., семематически активизирует языковые изображения степени сохранности первоначальных свойств целого или свойств, возникающих в результате распада целого, природы и среды протекания ноэматически названных процессов, материала их реализации, способов наделения, нанесения повреждений, следов дефектов и т.д.

Сведения о переходах в семантике корнеобразования не только ядра, но и особенно периферии группы содержат информацию предсказующего характера о тех смысловых сторонах эйдосов, которые синергийно участвовали в образовании значений КС, о потенциальных различиях в русском и английском языковом сознании, отраженных в языковом понимании сущностей и ноэматически интерпретирующих эйдос, а также типичных направлениях активности корневой семантики русского и английского языков, специфике ее образного представления. Модификационные ресурсы изобразительной силы базовых исконных КС в результате корректного сопоставления указывают на энергийные проявления эйдоса и способы его ноэматической трансляции, способствуя реконструкции древнейших корневых свидетельств языка и выяснению эйдетически обусловленных смысловых линий языковой диахронии.

Самый высокий показатель сумм входящих связей имеет группа КС, изображающих процессы. Коэффициент соотношения русской и английской частей словника равен 0,83, что объясняется более высокой долей английских КС-вариантов, участвующих в коррелятивных парах периферии. Ядерные части более уравновешенны (коэффициент 0,95). Абсолютное большинство КС концентрируется в ядре словника (74,2 % всей сопоставляемой лексики), характеризуемом превалирующей ролью существительного.

В результате применения специализированной процедуры контрастивного анализа получен ряд дополнительных сведений о формировании древних пластов корнеслова: германские заимствования в русском языке охватывают область сельскохозяйственной и военной номинации, тогда как славянские заимствования в английском восполняют картину образов животного мира; движение заимствований в германо-славянском направлении было более интенсивным, чем в славяно-германском; морфологический характер английской лексемы обусловил высокую степень диахронической защищенности ее ауслаута по сравнению с русским КС (особенно это касается русского глагола, морфемная структура которого характеризовалась значительной проницаемостью для элементов детерминантных инноваций). Однако фономорфологически и семантически КС сохраняет достаточно стабильную структуру на протяжении длительных эпох, выступая в современном языке прямым наследником наиболее древних языковых состояний.

Полученные в ходе исследования результаты подтверждают актуальность разрабатываемой темы. При этом существуют широкие возможности ее расширения в нескольких направлениях. Семантико-структурная модель КС позволяет изучать любые эйдетико-грамматические подмножества корневой лексики, выявлять как их внутренние характеристики, так и многообразные внешние связи. Селективная модель КС катализирует новые возможности контрастивного анализа, который может быть применен с целью сопоставления структурно-семантических звеньев базисной лексики родственных и отдаленно родственных языков. Не исчерпаны информативные и параметрические возможности лексикографического представления КС. Введение в обучающие программы текстов, тематических и лексико-эйдетических групп, включающих адаптированный КС-коррелятами словарь, а также заданий на подбор синонимов, на компонентный анализ «параллельных» слов позволит добиться эффективной интеллектуальной деятельности, высокой принципиальной сознательности субъектов учебного процесса, динамизировать их трансференцию положительным переносом языковых навыков.

^ В четвертой главе «Лингводидактическое моделирование художественного текста» анализируются история и актуальная проблематика базовых позиций лингвистики текста и лингвопоэтики на фоне существа смысловых подходов к языку словесного творчества, оцениваемых в свете лингвофилософских положений имяславской традиции, раскрываются соответствующие им категориальные особенности, демонстрируются принципиальные различия в этой сфере теоретического языкознания, обосновываются уровнево-параметрические условия лингводидактического моделирования художественного текста, задаваемые нравственно-философским пониманием литературного произведения и характером его этической фабулы, производится выявление и оценка лингводидактической нагрузки языковых единиц в формировании модели единого смыслового пространства повести И.С. Шмелева «Лето Господне».

Внешняя активность лингвистики в освоении текста, многообразие, плотность и даже многопрофильность исследований языковедов в этой отрасли оборачивается, как это ни парадоксально, либо полным забвением основообразующей, смысловой сферы литературного лингвосемиозиса, либо отсутствием должного внимания к ней. Основу этого крена, как мы убедились, предопределяет та же исторически сложившаяся диспропорция номиналистических и реалистических традиций, что и в разработке других важнейших вопросов теоретического языкознания, например, проблем корня. Мера отношения к смысловому посланию, заложенному в тексте, являет собой и сам способ, и мировоззренческие принципы трансляции лингвистической текстологии. Драматургия лингвистики текста, основанная на конфликтах множества противоречивых позиций, оказывается «рыхлой» и не способной к ясному их решению. Солидарное мнение значительного числа исследователей (М.Я. Дымарский, А.Т. Кривоносов, Н.А. Слюсарева, J. Petöfi и др.) сходится в признании негативной симптоматики, определяемой серьезными трудностями в выработке базовых текстовых категорий, начиная от описания свойств, функций и единиц текста и заканчивая квалификацией его онтологического статуса, выявлением границ и объема текста, типологии и возможных дефиниций. Многие языковеды (Я. Петефи, К. Бринкер, Э. Косериу, Т.М. Николаева, О.И. Москальская и др.) осознают ограниченность структурно ориентированных подходов и понимают, что назрела потребность обратиться к смысловой стороне текстов.

Довольно поверхностно и тенденциозно понимается коммуникативность, отчего совсем не случайно во многих работах распространение получило терминологическое сочетание «коммуникативная структура текста». Коммуникативная ценность отдельных текстовых конструктов, организация и порядок их следования как отражение вполне абстрактных текстовых стратегий вроде информирования, убеждения, развлечения, побуждения и т.п. являются точным или несколько модифицированным воспроизведением стандартных определений коммуникативного синтаксиса на текстовом материале, очень далеких от насущных вопросов взаимодействия автора и читателя и понимания тех реальных жизненных проблем, которые транслирует отправитель текста его получателю.

Не лучшим образом обстоит дело и с установлением функций текста. Прагматически понимаемая коммуникативная направленность, опирающаяся в попытках ее объяснения на иллокутивную силу отдельных предложений либо на воздействие затекстовых факторов, характеризующих внешние обстоятельства речевого акта, является той мерой, в соответствии с которой соотносится содержание текста с его функциями как целевыми установками. Назначение текстов описывается в терминах модифицированной логико-пропозициональной семантики речевых действий. Показательной является и постановка вопроса об онтологическом статусе текста. В этой связи, как правило, обсуждаются обстоятельства разграничения устной, письменной и внутренней речи, порождающие их когнитивные процессы, а также следствия этих процессов, проявляющиеся в формах текстовой организации. Наблюдается смещение решения данного вопроса в когнитивно-структурную плоскость, между тем по-настоящему фундаментальные позиции, прямо затрагивающие существо текста и его сущностные связи с бытием мира и человека, современная лингвистика предпочитает не обсуждать или не раскрывать. Но если приоткрыть и артикулировать негласные основания такого консенсуса, то окажется, что соотношение текстов с действительностью понимается во всех версиях рассматриваемой традиции исключительно референциально, позитивистски и сводится к условным схемам чистой логики, управляющим в т.ч. и языком, а природа текстов в аспекте их порождения и восприятия объясняется действием психофизиологических механизмов; логическая структура предложения вновь объявляется центром процесса, обеспечивающего текстообразование.

В постановке проблем, касающихся решения вопросов о статусе, функциях, типологии, свойствах и критериях текста, фактически игнорируются смысловые области изображаемого предмета и его понимания автором. Такие предметные центры ускользают и от синергетического, и от референциального, и от концептуального анализа, обходящихся без эйдетического уровня и эйдетической логики вычисления семантики текстовых единиц. Психическая и понятийная структуры ассоциаций, а не синергия языковой коммуникации являются в рамках концептуального направления основой смыслового варьирования слова в тексте и даже признаются базой самого человеческого общения. Чем более абстрактным и широким становится понятие, тем более оно отвлекается от конкретики живых проявлений и, следовательно, смысловых «частностей». Наоборот, понимание эйдетической «картины» в языке текста тем целостнее и объемнее, чем больше значимых конкретных смысловых качеств и, следовательно, смысловых черт сущности удается освоить. В случае удачной языковой комбинации как модели текстового представления изображаемого предмета возникает некий его вид, смысл которого приближается к пониманию какой-либо стороны сущности и реально, но не субстанциально указывает на нее. Не ставя под сомнение серьезные достижения и обоснованность референциально-концептуальных версий лингвоанализа текста, констатируем, что в рамках присущих им процедур нивелируются уникальные текстовые смыслы, зависящие от единораздельной языковой модели, избранной для понимания предметного центра, конкретных способов ее создания, неповторимых контекстных значений и динамичных смысловых обстоятельств их соединения, лежащих в ее синергийной основе и потому коммуникативно обусловленных особой позицией автора и его заданиями, композицией текста, маршрутами движения этической фабулы на отдельных смысловых участках текстового пространства. Для имяславской лингвофилософии принципиально, что языковые смыслы не могут возникать вне связи с доминирующим в сознании эйдетическим слоем, формирующим синергийную основу языка.

Единораздельное постижение текста как целого строится на основе реалистической, коммуникативно-личностной, синергетически сущностной аксиоматики и решается, в отличие от основных референциально-концептуальных версий лингвопоэтики, в диапазоне исключительно смысловых подходов. Оно транслируется посредством лингвофилософских категорий, позволяющих обнаруживать и раскрывать основные регулятивные принципы моделирования речевых произведений и принципиально противостоящих их десемантизации.

Категория предмета изображения в поэтическом языке ставится в зависимость не от эстетической ценности этого предмета, но только от способа его изображения, т.е. способов и форм его осмысления в языке, модуса его оформления и понимания. Этот модус выражается «формулой» поэтического языка. Язык текста и предоставляет такие модели, которые содержательно обеспечивают понимание тех или иных качеств предметного центра речи и их закрепление. Обустраивая текст, слова как смысловые точки литературной конструкции и центры свернутой эйдетической информации координируются друг с другом, разворачивая в художественной речи энергетически доступные им стороны самих сущностей через предметы изображения в авторское их понимание и сообщение. Так складывается единство языковой конструкции, особой, свойственной данному тексту языковой «формулы» представления и раскрытия существа предмета, осмысливаемого художественно. Смыслы бытия голосом языка свидетельствуют о себе, воплощаясь в человеческие смыслы текста., сер,. ая модель КС отработана на примереткорневых прилагательных цветообозначения в русском языке бел, пег, рус, рыж, ряб, се

Основой «семантического континуума», обеспечивающего собой в тексте «необходимую для лингвиста фиксацию бесконечного текучего и взаимопроницающего семантического разнообразия слов» [Лосев 2004, 269], становится сама непрерывно смысловая природа языка, в котором любое явление получает неизолированную интерпретацию. На этой основе формулируется имяславская «аксиома» текста, согласно которой противоположности языка и речи объединяются только в реальном тексте, устном или письменном, совмещающим сущность произносимого с его конкретным произношением, сущность явления и явление сущности.

В качестве противовеса альтернативным направлениям исследований в имяславской лингвофилософии выступает особо понимаемая категория коммуникативности. Ее осмысление в имяславской традиции восходит еще к протолингвистическим истокам восточно-христианской патристики и связано с признанием синергийности богочеловеческой природы языка, самого существа языкового способа понимания и попыток постижения бытия в богообщении. Отличие ее также в том, что она является и онтологической, и научно-аналитической основой смысловой непрерывности языка, а также текста как смыслового единства, как сообщения и поступка, как сознательного и целенаправленного действия по мыслительной переработке бытия. Имяславское понимание коммуникативности снимает ряд известных противоречий в запутанной текстологической проблеме о единстве и различии автора и его языка, признавая синергийное, но не субстанциальное присутствие автора за каждым словом и языковыми моделями художественного произведения.

Категории синергии и коммуникативности касаются формирования всех смысловых пластов в тексте: языковых моделей предмета речи, внутренних синергетических процессов словесных аранжировок в тексте, семантических оценок нравственной сферы речи. Потому и не погашается «степень духовной актуальности», свободы или индивидуальности слова, напротив, творческим вдохновением достигается «наибольшее ее напряжение» и нравственная органика языкового воплощения текста.

Ключевые категории лингвофилософской оценки текста в имяславской традиции можно схематически представить следующим образом. Мир внелинейных и вневременных идей язык транспонирует, коммуникативно модифицирует в смысловой континуум текста, приобретающий пространственно-временные формы словесного изображения. Смысл текста сущностно связан с предметом изображения. Понимание предмета в тексте осуществляется синергийно в Богочеловеческом взаимодействии посредством языка и взаимодействии автора с получателем посредством речевого произведения. Язык текста как послания и поступка сущностно интерпретирует нравственную философию автора, которая находит сущностное подтверждение в речевом пространстве произведения, в т.ч. и в способах синергетического взаимодействия его языковых единиц. Основа синергийно-реалистической, коммуникативной природы текста – сам язык в его преобразовательной силе. Основа художественного смысла текста – образная природа языка. В тексте посредством языка осмысливается сама реальность, идеи которой находятся во внетекстовом бытии, в мире нетварных сущностей. Но их черты отражаются, проступают в тексте и оказываются ему отчасти доступными, благодаря его словесному устройству.

Имяславская программа лингвофилософского понимания речевых произведений не была детализована инструментально, транспонирована в комплексное описание художественного текста на основе специального лингвистического анализа его смыслового пространства.

Возвращение к смысловому курсу в понимании языка словесного искусства, развитие имяславской лингвофилософии по линии обсуждаемой проблематики отражается в современной, реалистически ориентированной теории риторики в России. Идейно-теоретическая близость задается рядом общих подходов к религиозно-философскому пониманию онтологического статуса языка, демонстрирующих единство с имяславскими его оценками, и признанием нравственно-философских оснований речемыслительной деятельности в ранге ключевых факторов порождения текста, искусства и законов выстраивания речи, в сфере взаимодействия автора и получателя словесного сообщения.

К задачам лингводидактической реконструкции текста как художественного целого относится установление таких принципов и по преимуществу регулярных механизмов литературного лингвосемиозиса, органичное формирование которых в речевом произведении осуществляется под давлением ведущих морально-ролевых установок как результатов нравственного выражения опыта соприкосновения автора с внелитературной реальностью, мировоззренческих приоритетов художника и доминирующего коммуникативно-этического задания к тексту. При этом нельзя сводить дидактическую нагрузку языка в художественной речи к функции исключительно пассивного, инструментального средства, либо, наоборот, абсолютизировать самодавлеющую субстанцию деперсонализирующего языкового смысла, но понимать литературное пространство как лингвокреативную среду взаимодействия синергии идейно-поэтической воли автора, властно заявляющей в ней о себе силе эйдоса, а также творческой, конструктивной активности языковой семантики. В этом случае отправной методологической посылкой лингвистической дидактики художественного текста становится подлинный и при том абсолютно жизненный реализм, признающий первичность самой действительности по отношению к последующим литературно-языковым ее переработкам и моделям, в которых языковая личность (творец художественного слова, располагающий возможностями инсценировки и переключения точек говорения от себя к повествователю и героям) получает возможность самоосуществления в конструировании и истолковании мира и его смыслов. Актуальным и первостепенным запросом лингводидактической реконструкции необходимо признать построение модели, удовлетворяющей условию содержательной оценки языка данного текста как этического поступка автора, и, следовательно, основным ресурсом искомой технологии будет анализ единораздельной разметки словесных структур, мотивированных этической фабулой, этическими связями текста. Особое внимание уделяется определению роли и квалификации статуса языковых единиц в семантическом пространстве текста в качестве значимых креатур мировоззренческих, нравственных установок автора. В предлагаемой модели четко дифференцируются четыре уровня, связанных с технологиями трансляции, передачи и осуществления языковыми единицами их дидактической нагрузки.

На первом уровне, наиболее глубоком по степени проникновения «эйдетического луча» в существо нравственных фокусировок авторского сознания и «сгущенности» их выражения в словесной ткани, заявляет о себе задача экстериоризации ключевых слов художественного текста. Распознавание ключевых словесных позиций как носителей лингводидактических сведений осуществляется при надлежащей опоре на этическую версию произведения и в гармонии с нравственно-философским пониманием текста. В лингводидактических целях квалификация языковых единиц данного уровня оснащается обоснованием факта их этической значимости по отношению к целостному идейному пространству текста. На первый план также выдвигается вопрос о мотивированности состава, внутреннем устройстве и связях смысловых опор текста. Кроме того, выявляется семантическая динамика речевой актуализациии стандартных языковых (словарных) значений ключевых слов, исследуется, как потенциально насыщенная, концентрированная семантика опорного слова избирательно реализуется в представляющем его текстовом значении, а также устанавливаются мотивы и индекс их повторяемости в тексте. Производится атрибуция параметров варьирования семемы в зависимости от соответствия смысловым условиям текста. Имея в виду стержневой, кумулятивный характер ключевых слов, максимальную степень их семантической заряженности и мощный потенциал развертывания вокруг них показательных для реализации авторского замысла текстовых смыслов, эту область лингводидактического измерения языка можно определить как аксонометрическую (от греч. axon – ось).

Второй уровень анализа предлагаем считать эпитаксическим (от греч. epi – на, при, возле и taxis – расположение, устройство), подразумевая, что векторы языкового осуществления, развертывания и роста заложенных в нравственном послании автора мотивов формируются на прилегающих участках вокруг ключевых знаков как устойчивых смысловых опор и своего рода семантической «подложки» текста. Можно сказать, что в лингводидактическом отношении прежде всего в орбите указанной оси и при ее предсказующем силовом воздействии разворачивается языковая конфигурация этически значимых участков текста. Таким образом, за счет непосредственной синергийной увязки со знаками сильных смысловых позиций текста появляются новые семантические приращения. Особенности реальной речевой жизни на значимых в этическом отношении участках текста обеспечены продуцированием семантической энергии ключевых элементов через релевантные дидактическому смыслу дистрибуции и деривации.

Для третьего уровня лингводидактического моделирования существенными должны быть признаны наблюдения, раскрывающие содержание выбора непрямых, вспомогательных словесных средств, достраивающих текст по линиям его нравственно-философских ориентиров и способствующих более полному достижению этического эффекта. Скачки и реминисценции, переключения фокусов внимания и смещение инстанций говорения – вот далеко не полный набор «неровных» маршрутов и «обходных» маневров в языке художественной литературы. На пересеченном пути, который прокладывает себе этическая фабула, далеко не прямыми способами могут окрашиваться морально-аксиологической значимостью языковые единицы текста. Дрейфуя в поле бесконечных языковых возможностей, автор делает выбор в пользу вполне определенных форматов (конструктов и конструкций), встраивая их в словесную ткань. Некоторые из них, без сомнения, обусловлены и этической рефлексией. Обозначим смысловую роль таких средств как комплетопетарную (от лат. completes – полный и petere – устремляться) нагрузку. Комплетопетарными стоит назвать отношения семантического взаимодополнения до целого и встраивания единиц в текстовое пространство по принципу функционально-семантической однородности решаемой на отдельных отрезках текста смысловой задачи. В этой связи показательно ведут себя в тексте отдельные лексико-эйдетические группы, фразеологические пласты, типы синтаксических конструкций, стилистические маркеры. Не менее значимы принципы текстовой локализации этически окрашенной и субстандарной (внелитературной) лексики, авторские предпочтения тех или иных тропов, стилистических фигур, способов морфологической связности, техник встраивания элементов интертекстуальности, устройства тема-рематических цепочек, употреблений модально-логических скреп.

Четвертый шаг художественной лингводидактике нужно сделать для того, чтобы ее усилия и наблюдения не остались в зоне исключительно внутреннего использования. Чтобы освидетельствование текста не превращалось в реконструкцию гипостазированного бытия. Чтобы текст как анализ этического поступка имел выход в область оценок затекстовой действительности. Понимая, что за знаками поэтического лингвосемиозиса всегда стоит нечто большее, чем они сами, прорываясь в эту сферу, не только автор, но и интерпретатор вступают на почву рискованных, но и ответственных суждений. Такой подход, без сомнения, наиболее непривычный и трудный для лингвиста. Вообще публицистичность не может быть определяющей чертой лингвоанализа, однако общественно значимые оценки в суждениях лингвиста о литературе необходимы. На эвентуальном уровне языковед имеет право и, вероятно, обязан внятно артикулировать соображения об осмысленных им сторонах предполагаемого нравственного эффекта и читательских ожиданий, связанных с лингводидактической реализацией этического посыла текста. И эту дидактическую возможность лингвист не имеет права упустить.

В податливом, но в то же время жестко структурированном словесном полотне повести И.С. Шмелева «Лето Господне» нравственное коммуникативное послание выткано по единому замыслу, ключевую роль в языковом воплощении которого играет явление геортонимии. Языковое пространство повести выстроено так, что мир открывается Ване как церковный календарь, в котором естественный ритм православного уклада семьи отлажен в согласии с христианской логикой движения годового цикла. Праздник (с таинством его имени и смысла) для Вани есть неоспоримый, но и непостижимый факт присутствия в мире Божьего Промысла, волею которого этот мир будет существовать из года в год, из века в век, до конца исторического времени. Геортоним как имя праздника – это ключевая позиция, вокруг которой складываются этически значимые участки произведения.

Удельный вес геортонимов в повести, разумеется, не определяется статистическими критериями, хотя и весьма отчетливо обнаруживает тенденцию к росту на указанных участках текста пропорционально следующим количественным (фоновым) факторам:

• индексам употреблений высокочастотных геортонимов, выполняющих приоритетные дидактические задачи (например, Рождество Христово – индекс 67, Пасха – 64, Троица – 34, День Ангела – 35 и примыкающие к нему Егорьев день, Николин день, Михайлов день, Ильин день, Духов день с общим индексом 23 и т.д). На участках текста, сосредоточенных вокруг таких геортонимов, автор показывает наиболее важные жизненные и этические открытия ребенка и устойчивые мотивы поведения взрослых героев. Так, в ответственный период православного календаря – Великий Пост с обрядовыми днями: Страстной неделей, Чистым понедельником, Великой субботой, Святым Воскресением (общий индекс – 38),– на смену унынию и скуке к Ване приходит понимание радости и укрепления сил любви к Богу и человеку. Как знаменование ощущения перемен в жизни воспринимается Масленица, упомянутая в повести 28 раз.
  
• учету типологически значимых валентностей, то есть частотности и семантике релевантных сочетаемостей геортонимов.
  

Проводится комплексный смысловой анализ, раскрывающий характер обнаруженных дистрибуций, способы аранжировки геортонимов с другими лексико-эйдетическими подмножествами, участвующими в организации этически окрашенного пространства повести, раскрываются показательные смысловые приращения, возникающие в результате синергии таких показательных взаимодействий, и нравственно-философская природа данных связей.

Так, глаголы, оказывающиеся в гертонимическом пространстве, распределяются по лексико-эйдетическим группам, смысловые комментарии к которым помещаются в порядке сокращения внутренней численности глагольного подмножества, а также в соответствии с нисходящей шкалой типичности и частотности выявленных валентностей с геортонимами. К примеру, на первом месте стоят бытийные предикаты: эссивы и эвентивы задают базовый характер геортонимов как представителей «предметного центра» повести, помещают их в самую основу событийного развертывания текста (будет на Троицу, бывает после Спаса Преображения, Рождество будет не в Рождество; случилось в самую Радуницу, выдалась на день Ангела и т.д.). В сочетании с бытийно-темпоральными (фазисными) глаголами, в т.ч. инактивными и базовыми ингрессивами (начинается Духов день, наступила «Донская»), инхоативами (захватила Пасха, сделаем к Пасхе) и предикатами биологического бытия (жизни и смерти – поживу еще хоть до Петровок, преставилась на Пасху) геортонимы приобретают в тексте значение универсальных, всеобщих вех и осей, на которые «нанизываются» существование и заботы православного человека, вокруг которых развертывается весь его жизненный цикл. Почти не уступают этой группе глаголов по интенсивности и разнообразию семантики предикаты движения, реализующие в сочетании с геортонимами авторский образ динамично-активного мира, деятельно вовлекающего в свое поступательное развитие человека со всеми его попечениями: подходит Крестопоклонная, будто вернулась Пасха, гуляет Верба, поспеть к Николину дню. Особенно велика также активность глаголов со значением пешего перемещения, связанных с совершением религиозных обрядов верующими: ходят на Пасху, несут на Троицу и т.д. Весьма представительна дистрибуция геортонимов повести с квалификативами, которые характеризуют праздники по свету: ...светится Рождество Христово, запаху: пахнут Святки, показывают свойства и качества людей по владеющим ими чувствами: заливает радостью Пасха и чувственными восприятиями: слышится Пасха, по их отношению к обязанностям: стараются для Рождества. Благодаря предикатам свойств проявляется способность удивительно объемного, чувственно-физического и реально-жизненного восприятия праздника. Значительное число квалификативов прямо соотносится с христианским символом Света и, вероятно, с идеей о синергии Бога и человека, мистически уплотняемой в праздничные дни. Предикаты речи, взаимодействующие с геортонимами, не только обозначают акты именования (зовется Радуница), но главным образом сопровождают этически окрашенные размышлениями о празднике сообщения: рассказывал на Страстной, сказала в Филипповки, обещания: побожился на Вербе, просьбы: упросила не откладывать за Святки, призывы: зовут на масленице. Чаще всего семантика говорения здесь связана с религиозно значимым речевым поведением: славил на Рождестве Христа, вытвердить молитву Покрову. Ментальные и модальные предикаты, интенсивно взаимодействуя с геортонимами, вводят дидактически значимый мотив нравственных раздумий, мечтаний (думает на Страстной, мечтаешь: Святки), а также ситуаций выбора форм желаний и долженствований, морально сопряженных с атмосферой и смыслом праздника (хотят говеть на Страстной, пришлось отложить за Святки). Особое место в этой глагольной группе принадлежит предикациям памяти как основе духовного единства и преемственности нации: не забудь позвать в Благовещение, напоминают Пасху, помни Крестопоклонную и т.д. Наиболее частотны среди релятивов, сопровождающих геортонимы, предикаты контакта (встретятся со Спасом) и посессивы (принимал Троицу), создающие отношения непосредственного вовлечения в этическую ситуацию праздника и естественного приятия его духовной сути. Примыкающие к ним предикаты эмоционального отношения (эмотивы любви) объясняют основное моральное условие предпочтения названных выше глаголов отношения в повествовании: любил Троицын день, любуюсь Масленицей. Подобным образом проводится квалификация и других синергетических связей в смысловом пространстве повести.

Характер и смысл употребления геортонимов, их связность являются отражением идейно-художественного и идейно-эстетического определения фабулы текста. Духовное становление Вани у Шмелева происходит не просто на фоне или в контексте, но именно изнутри синергетического развития и преображения личности в движениях переживаемых детской душой праздничных новозаветных смыслов. Это понимание и повествовательно-языковое выстраивание Шмелевым воспитательной линии текста хорошо укладывается в принципы христианской антропологии, в представления Православной Церкви о типах энергийного образа человека. Сам мир человеческого бытия предстает миром соприсутствия в творении Божьего Промысла. Геортонимы становятся в тексте опорой языковой модели квалиметрического измерения тварного бытия человека, мерой его сопричастности Православию. Очевидно, что одна из задач Шмелева в «Лете Господнем» – показать посредством языковых средств (в данном случае - геортонимов), как нравственное содержание праздников находит свое отражение в сознании и душе православного человека, следующего церковной традиции. Функциональное использование автором геортонимов имеет в повести глубоко мотивированный характер; оно прямо подчиняется этической фабуле текста, дидактической мысли автора об основах и цикличности жизненного пути человека, формируемых вокруг стержневых христианских ценностей.

Задача И.С. Шмелева в структурировании геортонимического пространства не только художественная, но и нравственно-философская. Она определяется дидактической мыслью и творческим актом, которые им владеют. В результате взаимодействия ключевых слов-геортонимов, представляющих «предметный центр» данного текста, с другими художественными элементами текстового пространства, возникает представление об органически цельной жизни, в которой содержание поступков, разговоров о духовных смыслах жизни, восприятие радостей и скорбей, собственных грехов, переживания растущей детской души наполняются этическими мотивами, обнаруживающими в себе ясный след апофатического, естественного познания Бога.

Лингвистика в равной мере с литературоведением ответственна за качественный анализ словесного творчества, может и должна говорить о большем, явственно высказываться при помощи имеющегося у нее исследовательского арсенала по существу идейно-нравственных опор текста, а это предполагает в свою очередь внятный и живой комментарий, проникающий до уровня энтелехической глубины текста, интерпретирующий единицы словесного эпителия с учетом его костно-мышечной ткани. Переключение лингвистической матрицы – задача невероятно трудоемкая, масштабная, но современное языкознание, располагающее огромным багажом таксономических технологий, сможет выйти на такие измерения семантики и структуры текстов, которые приблизят его к пониманию и толкованию литературного этоса как органической и устойчивой сферы лингвопоэтики, как ее характерологической и типологической черты. Очевидно, что, благодаря возвращению к имяславской онтологии языка, к объяснительному потенциалу жизненно-реалистической интерпретации языковых явлений, возможности лингвистического интерфейса способны расшириться. Тогда лингвистическая реконструкция повествовательного мира неизбежно столкнется с вопросами дидактической нагрузки языка, с поисками авторских стратегий языковой реализации мировоззренческого сообщения читателю.

В Заключении подводятся итоги исследования, сжато формулируются основные выводы диссертации, намечается четыре группы перспективных проблем в области изучения имяславской лингвофилософской макромодели. Первая проблема связана с дальнейшим исследованием имяславской традиции в контексте историологии отечественного языкознания и сбалансированного моделирования ее теоретико-методологических основ. Вторая группа проблем формируется вокруг необходимости теоретических изысканий и создания адекватных моделей семантического варьирования корневого значения на широком фактическом материале корневой лексики. Третья относится к сфере сопоставительного освоения механизмов синергии корнеобразования в индоевропейском синхронном и диахроническом моделировании. Четвертая группа проблем связана с имяславскими ориентирами смысловой интерпретации языкового пространства художественного текста.