Geum.ru

Репертуар для сценических выступлений из репертуара Григория и Бориса Желдаковых 1960 2009 г г. М. Зощенко. Лимонад (рассказ)

Вид материалаРассказ

Содержание


Михаил Зощенко. "Аристократка"
М.Зощенко. «Баня»
Сергей Михалков
Автор неизвестен. «О величии русского языка».
"Первый поцелуй
Лион Измайлов. «Психотерапия».
В.Бахнов и Я.Костюковский.
Подобный материал:
РЕПЕРТУАР ДЛЯ СЦЕНИЧЕСКИХ ВЫСТУПЛЕНИЙ

Из репертуара Григория и Бориса Желдаковых

1960 – 2009 г.г.


М. Зощенко. Лимонад (рассказ)


Я, конечно, человек непьющий. Ежели другой раз и выпью, то мало — так, приличия ради или славную компанию поддержать.

Больше как две бутылки мне враз нипочём не употребить. Здоровье не дозволяет. Один раз, помню, в день своего бывшего ангела, я четверть выкушал.

Но это было в молодые, крепкие годы, когда сердце отчаянно в груди билось, и в голове мелькали разные мысли.

А теперь старею.

Знакомый ветеринарный фельдшер, товарищ Птицын, давеча осматривал меня и даже, знаете, испугался. Задрожал.

— У вас,— говорит,— полная девальвация. Где,— говорит,— печень, где мочевой пузырь, распознать,— говорит,— нет никакой возможности. Очень,— говорит,— вы сносились.

Хотел я этого фельдшера побить, но после остыл к нему.

«Дай,— думаю,— сперва к хорошему врачу схожу, удостоверюсь».

Врач никакой девальвации не нашёл.

— Органы,— говорит,— у вас довольно в аккуратном виде. И пузырь,— говорит,— вполне порядочный и не протекает. Что касается сердца — очень ещё отличное, даже,— говорит,— шире, чем надо. Но,— говорит,— пить вы перестаньте, иначе очень просто смерть может приключиться.

А помирать, конечно, мне неохота. Я жить люблю. Я человек ещё молодой. Мне только-только в начале нэпа сорок три года стукнуло. Можно сказать, в полном расцвете сил и здоровья. И сердце в груди широкое. И пузырь, главное, не протекает. С таким пузырём жить да радоваться. «Надо,— думаю,— в самом деле пить бросить». Взял и бросил.

Не пью и не пью. Час не пью, два не пью. В пять часов вечера пошёл, конечно, обедать в столовую.

Покушал суп. Начал варёное мясо кушать — охота выпить. «Заместо,— думаю,— острых напитков попрошу чего-нибудь помягче — нарзану или же лимонаду». Зову.

— Эй,— говорю,— который тут мне порции подавал, неси мне, куриная твоя голова, лимонаду.

Приносят, конечно, мне лимонаду на интеллигентном подносе. В графине. Наливаю в стопку.

Пью я эту стопку, чувствую: кажись, водка. Налил ещё. Ей-богу, водка. Что за чёрт! Налил остатки — самая настоящая водка.

— Неси,— кричу,— ещё!

«Вот,— думаю,— попёрло-то!»

Приносят ещё.

Попробовал ещё. Никакого сомнения не осталось — самая натуральная.

После, когда деньги заплатил, замечание всё-таки сделал.

— Я,— говорю,— лимонаду просил, а ты чего носишь, куриная твоя голова?

Тот говорит:

— Так что это у нас завсегда лимонадом зовётся. Вполне законное слово. Ещё с прежних времён... А натурального лимонаду, извиняюсь, не держим — потребителя нету.

— Неси,— говорю,— ещё последнюю.

Так и не бросил. А желание было горячее. Только вот обстоятельства помешали. Как говорится — жизнь диктует свои законы. Надо подчиняться.


^ Михаил Зощенко. "Аристократка"


Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал рассказывать:

- Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.

А в свое время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и в театр водил. В театре-то все и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всем объеме.

А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая фря. Чулочки на ней, зуб золоченый.

- Откуда, - говорю, - ты, гражданка? Из какого номера?

- Я, - говорит, - из седьмого.

- Пожалуйста, - говорю, - живите.

И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной? Действует?

- Да, - отвечает, - действует.

И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глазами стрижет. И зуб во рте блестит. Походил я к ней месяц - привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать, действует водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович.

Дальше - больше, стали мы с ней по улицам гулять. Выйдем на улицу, а она велит себя под руку принять. Приму ее под руку и волочусь, что щука. И чего сказать - не знаю, и перед народом совестно.

Ну, а раз она мне и говорит:

- Что вы, говорит, меня все по улицам водите? Аж голова закрутилась. Вы бы, говорит, как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр.

- Можно, - говорю.

И как раз на другой день прислала комячейка билеты в оперу. Один билет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.

На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой - внизу сидеть, а который Васькин - аж на самой галерке.

Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я - на Васькин. Сижу на верхотурье и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то ее вижу. Хотя плохо. Поскучал я, поскучал, вниз сошел. Гляжу - антракт. А она в антракте ходит.

- Здравствуйте, - говорю.

- Здравствуйте.

Интересно, - говорю, - действует ли тут водопровод?

- Не знаю, - говорит.

И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные.

А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг ее и предлагаю:

- Ежели, говорю, вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу.

- Мерси, - говорит.

И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом и жрет.

А денег у меня - кот наплакал. Самое большое, что па три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег - с гулькин нос.

Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах.

Я хожу вокруг нее, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается.

Я говорю:

- Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.

А она говорит:

- Нет.

И берет третье.

Я говорю:

- Натощак - не много ли? Может вытошнить.

А она:

- Нот, - говорит, - мы привыкшие.

И берет четвертое.

Тут ударила мне кровь в голову.

- Ложи, - говорю, - взад!

А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит.

А мне будто попала вожжа под хвост. Все равно, думаю, теперь с пей не гулять.

- Ложи, - говорю, - к чертовой матери!

Положила она назад. А я говорю хозяину:

- Сколько с нас за скушанные три пирожные?

А хозяин держится индифферентно - ваньку валяет.

- С вас, - говорит, - за скушанные четыре штуки столько-то.

- Как, - говорю, - за четыре?! Когда четвертое в блюде находится.

- Нету, - отвечает, - хотя оно и в блюде находится, но надкус на ем сделан и пальцем смято.

- Как, - говорю, - надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии.

А хозяин держится индифферентно - перед рожей руками крутит.

Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты.

Одни говорят - надкус сделан, другие - нету.

А я вывернул карманы - всякое, конечно, барахло на пол вывалилось, народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.

Сосчитал деньги - в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.

Заплатил. Обращаюсь к даме:

- Докушайте, говорю, гражданка. Заплачено.

А дама не двигается. И конфузится докушивать.

А тут какой-то дядя ввязался.

- Давай, - говорит, - я докушаю.

И докушал, сволочь. За мои-то деньги.

Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой.

А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном:

- Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег - не ездют с дамами.

А я говорю.

- Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.

Так мы с ней и разошлись.

Не нравятся мне аристократки.

^ М.Зощенко. «Баня»


Говорят, граждане, в Америке бани отличные.

Туда, например, гражданин придёт, скинет бельё в особый ящик и пойдёт себе мыться. Беспокоиться даже не будет — мол, кража или пропажа, номерка даже не возьмёт.

Ну, может, иной беспокойный американец и скажет банщику:

— Гуд бай,— дескать,— присмотри.

Только и всего.

Помоется этот американец, назад придёт, а ему чистое бельё подают — стираное и глаженое. Портянки небось белее снега. Подштанники зашиты, залатаны. Житьишко!

А у нас бани тоже ничего. Но хуже. Хотя тоже мыться можно.

У нас только с номерками беда. Прошлую субботу я пошёл в баню (не ехать же, думаю, в Америку),— дают два номерка. Один за бельё, другой за пальто с шапкой.

А голому человеку куда номерки деть? Прямо сказать — некуда. Карманов нету. Кругом — живот да ноги. Грех один с номерками. К бороде не привяжешь.

Ну, привязал я к ногам по номерку, чтоб не враз потерять. Вошёл в баню.

Номерки теперича по ногам хлопают. Ходить скучно. А ходить надо. Потому шайку надо. Без шайки какое же мытьё? Грех один.

Ищу шайку. Гляжу, один гражданин в трёх шайках моется. В одной стоит, в другой башку мылит, а третью левой рукой придерживает, чтоб не спёрли.

Потянул я третью шайку, хотел, между прочим, её себе взять, а гражданин не выпущает.

— Ты что ж это,— говорит,— чужие шайки воруешь? Как ляпну,— говорит,— тебе шайкой между глаз — не зарадуешься.

Я говорю:

— Не царский,— говорю,— режим шайками ляпать. Эгоизм,— говорю,— какой. Надо же,— говорю,— и другим помыться. Не в театре,— говорю.

А он задом повернулся и моется.

«Не стоять же,— думаю,— над его душой. Теперича,— думаю,— он нарочно три дня будет мыться».

Пошёл дальше.

Через час гляжу, какой-то дядя зазевался, выпустил из рук шайку. За мылом нагнулся или замечтался — не знаю. А только тую шайку я взял себе.

Теперича и шайка есть, а сесть негде. А стоя мыться — какое же мытьё? Грех один.

Хорошо. Стою стоя, держу шайку в руке, моюсь.

А кругом-то, батюшки-светы, стирка самосильно идёт. Один штаны моет, другой подштанники трёт, третий ещё что-то крутит. Только, скажем, вымылся — опять грязный. Брызжут, дьяволы. И шум такой стоит от стирки — мыться неохота. Не слышишь, куда мыло трёшь. Грех один.

«Ну их,— думаю,— в болото. Дома домоюсь».

Иду в предбанник. Выдают на номер бельё. Гляжу — всё моё, штаны не мои.

— Граждане,— говорю.— На моих тут дырка была. А на этих эвон где.

А банщик говорит:

— Мы,— говорит,— за дырками не приставлены. Не в театре,— говорит.

Хорошо. Надеваю эти штаны, иду за пальто. Пальто не выдают — номерок требуют. А номерок на ноге забытый. Раздеваться надо. Снял штаны, ищу номерок — нету номерка. Верёвка тут, на ноге, а бумажки нет. Смылась бумажка.

Подаю банщику верёвку — не хочет.

— По верёвке,— говорит,— не выдаю. Это,— говорит,— каждый гражданин настрижёт верёвок — польт не напасёшься. Обожди,— говорит,— когда публика разойдётся — выдам, какое останется.

Я говорю:

— Братишечка, а вдруг да дрянь останется? Не в театре же,— говорю. Выдай,— говорю,— по приметам. Один,— говорю,— карман рваный, другого нету. Что касаемо пуговиц, то,— говорю,— верхняя есть, нижних же не предвидится.

Всё-таки выдал. И верёвки не взял.

Оделся я, вышел на улицу. Вдруг вспомнил: мыло забыл.

Вернулся снова. В пальто не впущают.

— Раздевайтесь,— говорят.

Я говорю:

— Я, граждане, не могу в третий раз раздеваться. Не в театре,— говорю. Выдайте тогда хоть стоимость мыла.

Не дают.

Не дают — не надо. Пошёл без мыла.

Конечно, читатель может полюбопытствовать: какая, дескать, это баня? Где она? Адрес?

Какая баня? Обыкновенная. Которая в гривенник.


1924


^ Сергей Михалков

Как старик корову продавал

(Русская сказка)


На рынке корову старик продавал,

Никто за корову цены не давал.

Хоть многим была коровёнка нужна,

Но, видно, не нравилась людям она.


- Хозяин, продашь нам корову свою?

- Продам. Я с утра с ней на рынке стою!


- Не много ли просишь, старик, за неё?

- Да где наживаться! Вернуть бы своё!


- Уж больно твоя коровёнка худа!

- Болеет, проклятая. Прямо беда!


- А много ль корова даёт молока?

- Да мы молока не видали пока...


Весь день на базаре старик торговал,

Никто за корову цены не давал.


Один паренёк пожалел старика:

- Папаша, рука у тебя нелегка!

Я возле коровы твоей постою,

Авось продадим мы скотину твою.


Идёт покупатель с тугим кошельком,

И вот уж торгуется он с пареньком;

- Корову продашь?

- Покупай, коль богат.

Корова, гляди, не корова, а клад!


- Да так ли! Уж выглядит больно худой!

- Не очень жирна, но хороший удой.

- А много ль корова даёт молока?

- Не выдоишь за день - устанет рука.


Старик посмотрел на корову свою:

- Зачем я, Бурёнка, тебя продаю?

Корову свою не продам никому -

Такая скотина нужна самому!


^ Автор неизвестен. «О величии русского языка».


70 лет назад в купе вагона первого класса ехало четыре пассажира: русский, англичанин, немец и итальянец. Ехали они долго, и разговор вращался вокруг разных предметов. И, наконец, заговорили о языках - какой язык лучше, красивее, богаче и какому языку принадлежит будущее. Каждый восхвалял язык своего народа. Англичанин сказал:

- Англия - страна завоеваний, мореплавателей, путешественников, она развеяла славу своего языка по всем концам земного шара. Английский язык - язык Шекспира, Диккенса, Байрона, - богатейший язык в мире и нет ему равных.

- Ничего подобного, - заявил немец, - наш язык - язык науки, техники, философии, язык Гегеля. Что может сравниться с немецким языком!

- Вы оба правы, - сказал итальянец, - но подумайте, где, под чьим небом, на каком языке звучат мелодичные песни и любовные романсы - конечно же, на языке солнечной Италии! язык Италии - сладчайший язык любви, а любовь присуща всем. Язык Италии- язык Данте, Петрарки, Боккаччо, - богатейший язык в мире, и ему нет равных.

Русский долго, внимательно слушал, а затем сказал:

- Я тоже мог бы сказать, что наш русский язык - богатейший в мире, но я не пойду по этому пути, а вот могли бы вы на своем языке или на любом языке мира составить небольшой рассказ, пусть в шуточной форме, с завязкой, при условии, чтобы в этом рассказе было не менее 100 - 150-ти слов с обязательным условием, чтобы каждое слово начиналось с одной и той же буквы.

Это озадачило наших собеседников, и они дружно сказали:

- Нет, ни на одном языке это невозможно!

- А вот на русском, - сказал русский, - возможно.- Говоря это, он обратился к итальянцу и попросил назвать любую букву алфавита.

Тот поморщился и сказал:

- Ну, все равно! Ну, допустим, "П"!

- Ну, вот вам и пожалуйста, - сказал русский, - вот и заголовок -

^ "ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ

Петр Петрович Петушков получил по почте письмо, полное приятных пожеланий.

"Приезжайте, Петр Петрович, - писала прелестнейшая Полина Павловна Перепелкина, - посидим, поговорим, покурим, потанцуем".

Пригласительное письмо Петру Петровичу понравилось. Поехал, приехал. Петра Петровича принимал почтеннейший папаша Полины Павловны - Павел Пантелеймонович Перепелкин. Подошел плешивенький племянник. Появилась Полина Павловна, Петра Петровича приветствуя.

Посидели, поговорили, потанцевали. Пригласили пообедать. Подали: пельмени, плов, печенку, паштет, почки, помидорчики, пирожки, пончики, печенье, пирожные, предложили половинку померанцевой.

Плотно пообедав, Петр Петрович почувствовал приятное пресыщение. После принятия пищи Полина Павловна предложила:

- Пойдемте, Петр Петрович, походим по парку.

Потом Полина Павловна предложила:

- Присядемьте, Петр Петрович, посидим.

Присели, помолчали, повздыхали. Полина Павловна придвинулась поближе... Прозвучал первый поцелуй.

- Поженим, поженим! - проговорил подошедший папаша.

- Поженим, поженим! - повторил подошедший плешивенький племянник.

Петр Петрович побледнел, привстал, пошатнулся, побежал прочь.

Приехав, пожертвовав первосортными подтяжками, Петр Петрович Петушков повесился".


И все сидящие в купе поняли, что самый богатый язык в мире - это русский язык.


////////////////////////////////////////////////////////////////////////////////


^ Лион Измайлов. «Психотерапия».


Товарищи, пьющие среди вас есть? Нет-нет, вставать не надо. Это я так, чтобы разговор начать. Просто пьющие меня лучше поймут.

Значит, затащила меня жена к врачу. Сам бы ни за что не пошел. Но она пристала - пойдем да пойдем. Сейчас, говорит, с этим запросто. Таблетку проглотишь, потом гипноз, потом - психотерапию проведут, и больше не хочется. Даже по праздникам не тянет.

Дай, думаю, зайду для смеха. Быть такого не может, чтобы я пить не хотел. Да с этим никакая научно-техническая революция не справится!

Вхожу к врачу, а он сразу:

- Вы что, пить бросить хотите?

Я говорю:

- Жена хочет.

- А вы?

- Я - нет.

- Ну и правильно, - говорит, - идите и пейте на здоровье.

Чего же я к нему пришел? Я говорю:

- Может быть, все-таки попробовать?

А он:

- Да вы что, с ума сошли? Зачем вам это нужно?

- Ну, как же, пьянство - это все-таки вред.

- Да с чего вы это взяли? Какой вам от этого вред?

- Мне-то?

- Да.

- Ну, я напьюсь, драться иной раз начинаю.

- Правильно. А что же это за удовольствие: выпить - да не подраться? Вспомнить потом нечего.

- А я и так ничего не помню на утро. Проснемся - вот такой фингал под глазом, а кто и откуда - не помню.

- Хорошо, - говорит, - вспомнил бы - снова драться надо. Опять схлопотать можно.

- Ну, хорошо, - говорю, - я же пьяный удержу не знаю. Я ведь и трехэтажным в троллейбусе залепить могу.

- Ну и что? Трезвым же вы себе этого не позволите?

- Нет.

- Так что же вам, молчать всю жизнь?

- Ну, это ладно, а я ведь еще пьяный на улице засыпаю.

- Снова хорошо. Воздух свежий, ветерок. Трезвому такое в голову не придет - спать на улице.

- Да, а жена ругается потом.

- Это потому, что пьете мало. Больше надо пить.

- И что же будет?

- Она тогда совсем уйдет, причем с детьми.

- Как же я без них?

- А что - удобно. При них же не выругаться, ни с топором по квартире побегать, и на улице не поспишь. А так - красота: семьи нет, денег отдавать никому не надо. Получил получку и в тот же день всю и ухнул.

- А потом как же?

- Ну, потом тут рубль стрельнул, там - полтинник.

- А когда давать перестанут?

- Ну, тогда и милостыню попросить можно. Все равно на асфальте лежать. Трудно что ли руку протянуть?

- Да кто же мне такому приличному подаст?

- Приличному? Да вы что? К тому времени на вас смотреть жалко будет.

- А со здоровьем как же? Ведь от пьянства в старости склероз, сердечная болезнь - сердечная недостаточность?

- А вам это не грозит. Не доживете вы до этого.

- Что же, я умру скоро?

- Да что вы, батенька, вам еще жить да жить. Года три - это точно, а то и все пять.

- А потом что же?

- Потом в ящик сыграете. Как говорится, дуба дадите где-нибудь под забором. Но зато эти три года проживете в свое удовольствие.

- И жена даже на могилку не придет?

- А чего ей приходить? У нее муж другой!

Тут я не выдержал, выскочил из кабинета, как крикну жене:

- Я тебе дам мужа другого! Со мной будешь жить! И если хоть раз еещ за мной не уследишь - держать тебе ответ перед общественностью!

^ В.Бахнов и Я.Костюковский.

Давайте разберемся!


Еще до сих пор поговорка живет

О том, что, мол, пьяного бог бережет.

Давайте рассмотрим, как это бывает,

Как пьяных практически бог охраняет.


Весь день в воскресенье, с утра до заката

Петров отмечал день рождения брата,

Потом прогулял он всю ночь напролет,

А утром, шатаясь, пришел на завод.


И сразу же с ним началась чертовщина:

В глазах у Петрова двоились машины

И, будучи этим весьма удивлен,

К начальнику цеха направился он.


В конторе другая возникла помеха:

Там два оказалось начальника цеха,

Синхронно привстали со стула они,

Синхронно сказали: "А ну-ка, дыхни!"


Потом на кушетку его уложили,

Зеленою скатертью нежно укрыли,

Под голову сунули пачку газет

И вышли на цыпочках, выключив свет...


Короче, за многие годы работы

Не знал он такой теплоты и заботы.

И все говорили: ну, что за беда!

Мол, пьяный проспится, дурак - никогда!


...По улице едет трамвай, громыхая.

Стоит гражданин на площадке трамвая.

А впрочем, сказать:"Он стоит..." - это ложь,

Поскольку он, как говорится, - хорош!


Вот сходу при первом крутом повороте

Он обнял совсем незнакомую тетю

И, чтобы не рухнуть, спасения ради,

Схватился за ухо какого-то дяди.


Но были напрасными эти стремленья -

Тщедушной старушке он сел на колени!

По улице едет трамвай, громыхая...

Лежит гражданин на площадке трамвая.


И лежа, весьма равнодушно, упрямо

Он все вспоминает какую-то маму...

А бабушка всем объясняет в трамвае:

- Упился, касатик! Со всяким бывает!..


На сцене - усадьба в глуши деревенской.

На сцену выходит знакомый нам Ленский.

Но выглядит странно корнет молодой:

Он, видно, не очень владеет собой.


Пройдя возле рампы зигзагообразно,

Татьяну он в плечико чмокнул развязно

И тут же, весьма равнодушно, упрямо

Он стал волочиться за... Таниной мамой.


Ни разу, ни разу в таком упоенье

Дуэли не ждал разъяренный Евгений,

Ни разу, ни разу еще, может быть,

Он Ленского так не мечтал пристрелить...


Но Ленский дуэль всю испортил. Он прямо

До выстрела пал... в оркестровую яму.

А после спектакля, в гримерской уборной

За спящего Ленского столь же упорно


Вступился Онегин - он был предместкома -

Мол, с кем не бывает, мол, всяким знакомо!..


Так вот, до сих пор поговорка живет

О том, что, мол, пьяного, бог бережет.


Три случая мы рассмотрели, и ясно,

Что бог в поговорке помянут напрасно.

Пора откровенно признаться нам в том,

Что пьяных мы сами всегда бережем,


Мы сами их нежим, мы сами их холим,

И зря мы связали богов с алкоголем.

При всех этих случаях скажем в итоге:

Мы сами, друзья, к сожалению, - боги!