Geum.ru

Сара Уотерс Тонкая работа

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   16   17   18   19   20   21   22   23   24

— Пойдем, — сказала я Неженке, сунула ей в руки капор, нашла свой. — Пойдем на улицу и попросим кого-нибудь прочесть нам его.

Мы вышли через черный ход. К знакомым, которые поносили меня почем зря, обращаться не хотелось. Нужен был посторонний человек. Поэтому мы пошли на север, быстрым шагом, к пивоварням на берегу реки. Там на перекрестке стоял мужчина. На шее у него на веревке висел лоток: он продавал наперстки и терочки для мускатного ореха. Но он был в очках и, как мне показалось, производил впечатление знающего человека.

— Он сможет, — сказала я.

Он заметил нас еще издали и, когда мы подошли ближе, кивнул:

— Хотите терочку, девчата?

Я замотала головой.

— Послушайте, — сказала я (или попыталась сказать, потому что от быстрой ходьбы и от переполнявших меня чувств я задыхалась). — Вы читать умеете?

— Читать? — переспросил продавец.

— Письма, написанные от руки? То есть я хочу сказать — не книжки?

Тут он заметил, что в руке у меня письмо, поправил пальцем очки на переносице и гордо выпятил подбородок.

— «Открыть, — прочел он, — в осьмнадцатый день рождения...»

Я вся задрожала, едва это услышала. Но он не заметил — более того, вскинул голову и поморщился.

— Это не по моей части, — сказал он. — Буду я стоять тут с вами и тратить время на всякие письма. От этого наперстки быстрей не продадутся...

Да уж, некоторые потребуют денег даже за то, что им дадут по шее! Но что делать, я дрожащей рукой пошарила в кармане и извлекла на свет все, что удалось там найти. Неженка сделала то же самое.

— Семь пенсов, — сказала я, пересчитав общую кучку.

Он повертел их в пальцах.

— Не фальшивые?

— Нет, конечно, — ответила я.

Он снова поморщился:

— Ну да ладно.

Взял деньги и спрятал подальше. Потом снял очки и протер стекла.

— Ну, теперь давайте посмотрим, — сказал он. — Повыше держите. Тэк-с, похоже на официальную бумагу. Я раз обжегся, так больше не хочется, знаете ли... — Он водрузил очки на место и приготовился читать.

— Читайте все, что написано, — сказала я, — до последнего слова.

Он кивнул и начал:

— «Открыть в осьмнадцатый день рождения моей дочери Сьюзен Лилли...»

Я опустила руку с письмом.

— Сьюзен Триндер, — поправила я. — Вы хотели сказать «Сьюзен Триндер». Вы неправильно прочитали.

— Тут сказано «Сьюзен Лилли», — настаивал он. — А теперь поднимите повыше и переворачивайте.

— А зачем, раз вы все равно не то читаете, что там написано...

Но голос мой был тонок, еле слышен. Сердце мое как будто змея обвила и давила все туже.

— Так-так, — сказал он. — Интересненько. Давайте дальше. Что это? Завещание, что ли? «Последняя воля, — ага, вон оно что! — Марианны Лилли, записано в Саутуорке, на Лэнт-стрит, в день восемнадцатого сентября тысяча восемьсот сорок четвертого года, в присутствии миссис Грейс Саксби, проживающей...»

Он остановился. Лицо его вмиг изменилось.

— Грейс Саксби? — промолвил он потрясенно. — Это которая зарезала?.. Что, бумажка-то непростая, а?

Я ничего не ответила. Он снова посмотрел на листок — на пятна. Может, он думал раньше, что это чернила расплылись или краска такая. Теперь же сказал:

— Ну, я не знаю, имею ли я право...

Потом, должно быть, увидел мое лицо.

— Ну ладно, ладно, — сказал он. — Посмотрим. Что там дальше? — И придвинул листок ближе. — «Я, Марианна Лилли, проживающая в усадьбе...» Как это? «Терновник»? «...в усадьбе «Терновник», Букингемшир... Я, Марианна Лилли, будучи в здравом уме и памяти, хотя и в неполном здравии, настоящим доверяю мою собственную новорожденную дочь СЬЮЗЕН...» Пожалуйста, не дергайте больше — читать трудно... Так, ладно, теперь лучше... «Настоящим доверяю попечению миссис Грейс Саксби и желаю, чтобы она вырастила и воспитала ее в полном неведении об истинном ее происхождении и тайне рождения. Каковая должна быть раскрыта ей в день восемнадцатилетия, третьего августа тысяча восемьсот шестьдесят второго года, в каковой день я также желаю, чтобы ей была вручена половина моего личного состояния. В обмен на это Грейс Саксби передает мне на попечение свою собственную родную дочь МОД...» Ну вот, я же просил не дергаться! Держите ровно, говорю вам! «...родную дочь МОД и желает, чтобы ее также вырастили в неведении о ее имени и происхождении, вплоть до вышеупомянутой даты, по наступлении каковой я желаю, чтобы ей была вручена оставшаяся часть моего состояния. Настоящее письмо является подлинно верным завещанием: договор заключен между мной и миссис Саксби, вопреки воле моего отца и брата, что должно быть признано по закону. Сьюзен Лилли не должна ничего знать о своей несчастной матери, кроме того, что та хотела уберечь ее от несчастий. Мод Саксби будет воспитана как благородная дама и должна знать, что ее мать любит ее больше жизни». Все!

Он выпрямился.

— А теперь скажите, что это не стоит семи пенсов! А если газетчики об этом узнают, то и подороже. Что это с вами? Ой, только в обморок не надо!..

Я покачнулась и ухватилась за его лоток. Терки поползли к краю.

— Эй, осторожней! — сказал он сердито. — Сейчас весь мой товар раскидаете...

Неженка подхватила меня под руки.

— Извините, — сказала я. — Извините.

— Теперь получше? — спросил он, расставляя терки по местам.

— Да.

— Не ожидали?

Я покачала головой — а может, кивнула, точно не помню, — схватила письмо и на негнущихся ногах заковыляла прочь.

— Неженка, — твердила я, — Неженка...

Она усадила меня прямо на тротуар, я привалилась спиной к кирпичной стене.

— Что такое? — спросила она. — Ох, Сью, что все это значит?

Мужчина все еще смотрел в нашу сторону.

— Дайте ей воды! — крикнул он.

Но мне не хотелось пить и не хотелось, чтобы Неженка уходила. Я притянула ее к себе и уткнулась лицом в рукав ее платья. Меня сотрясала дрожь. Так сотрясается заржавленный замок, когда пружины, скрипя от натуги, подались, провернули рычаг и засов наконец отскакивает...

— Моя мать... — сказала я. Договорить не смогла. Это было почти невозможно даже подумать, не то что выговорить! Моя мама — и мать Мод! Я не могла в это поверить. Представила себе портрет красивой дамы, который видела в шкатулке в «Терновнике». Вспомнила могилу, за которой ухаживала Мод. Подумала про Мод и про миссис Саксби. А потом — про Джентльмена. «О, теперь мне все ясно!» — сказал он. Теперь мне тоже все ясно. Теперь мне ясно, о чем так хотела, но не посмела сказать мне миссис Саксби, когда я навещала ее в тюрьме. «Если когда услышишь, что обо мне говорят дурное...» Зачем же так долго хранила она эту тайну?

И почему не сказала мне правды о матери? Мать моя, оказывается, вовсе не преступница, а благородная дама. Дама богатая, и богатство свое она велела разделить...

«Если услышишь, что обо мне говорят дурное, вспомни...»

Я думала и думала — до дурноты. Поднесла письмо к глазам и застонала. Продавец наперстков все стоял неподалеку и не спускал с меня глаз, вскоре стал собираться народ — и все смотрели на меня.

— Пьяная, что ли? — донеслось до меня.

— Или припадочная? Тогда надо ей ложку в зубы, не то язык проглотит.

Слышать их голоса, чувствовать, что все на тебя смотрят, было невыносимо. Я ухватилась за Неженку и поднялась на ноги. Она обняла меня, и, опираясь на ее плечо, я побрела домой.

Она налила мне бренди. Усадила за стол. На нем все еще лежало платье миссис Саксби: я подняла его и зарылась лицом в его складки, потом закричала как безумная и швырнула на пол. Развернула письмо и снова уставилась на буквы... «СЬЮЗЕН ЛИЛЛИ...» Снова застонала. Потом вскочила и принялась ходить из угла в угол.

— Неженка, — сказала я, едва не задыхаясь. — Неженка, она знала. Наверняка знала. И услала меня с Джентльменом, зная, что в конце концов он... О! — Голос мой сорвался. — Она послала меня в «Терновник», чтобы он меня оставил у врачей, а ей бы привез Мод. Ей нужна была только Мод. Она растила, оберегала меня — и предала, а Мод, а Мод...

Но вскоре я замолчала. Я подумала о Мод, отпрянувшей с ножом. Мод, которая знала, что я о ней думаю, и молчала. Мод, которая сделала так для того, чтобы я не возненавидела кого-то другого...

И я разрыдалась. Неженка тоже, глядя на меня, заплакала.

— Что случилось? — спрашивала она. — Ты такая странная... Ох, Сью, что с тобой случилось?

— Самое ужасное, — отвечала я сквозь слезы.— Самое ужасное.

Мне это открылось внезапно и так ясно, словно молния вспыхнула на черном небе. Мод пыталась меня спасти, а я этого не понимала. Я хотела убить ее, а она все это время...

— И я ее упустила! — сказала я, вновь принимаясь ходить по кухне. — И где она сейчас может быть?

— Кто — она? — взвизгнула Неженка.

— Мод! — сказала я. — О, Мод!

— Мисс Лилли?

— Мисс Саксби, скорее! О, я сойду с ума. Я-то думала, она паучиха, что это она нам сети расставила... А я ведь ей прическу делала! Если бы я тогда... если бы она... если бы я знала, я бы ее расцеловала...

— Расцеловала?

— Расцеловала! — повторила я. — Ах, Неженка, и ты бы тоже! И все! Она — жемчужинка, жемчужинка, а я ее потеряла, я ее прогнала...

Так я говорила, а Неженка пыталась меня успокоить и все не могла. Я ходила по кухне, заламывая руки, и рвала на себе волосы. А то бросалась на пол и стонала. В конце концов я уже не могла подняться. Как Неженка ни упрашивала, что только ни делала — и водой в лицо брызгала, и к соседям за нюхательной солью бегала, — я была как мертвая. Я заболела. Заболела в одночасье — так уж получилось. Она втащила меня в мою комнату и уложила в постель. Когда я вновь открыла глаза, она рассказала, что я смотрела на нее и не узнавала, что не позволяла раздеть себя, говорила словно безумная, про какое-то клетчатое платье и про резиновые ботинки, а еще — про что-то такое, что Неженка будто бы взяла, а я без этого якобы жить не могу. Говорит, я все кричала: «Где это? Где?» И так будто бы жалобно кричала, что она стала приносить мне все мои вещи поочередно и наконец вытащила из кармана моего платья лайковую перчатку, смятую, испачканную до черноты и порванную, и что, когда она мне ее показала, я вырвала ее у нее из рук и заплакала, словно у меня сердце от горя разрывалось.

Но я этого не помню. С неделю примерно я пролежала в жару и стала такая слабая, как если бы болезнь поселилась во мне навек. Неженка выхаживала меня как могла — поила чаем, кормила супом и жидкой кашей, подсаживала на горшок, утирала со лба обильный пот. Я все плакала, ругалась и дергалась, когда думала о миссис Саксби и о том, как та меня обманула, но еще горше плакала, когда думала о Мод. Потому что все это время в сердце моем словно преграда стояла, и любви не было выхода, теперь же преграда рухнула, и любовь хлынула бурным потоком — казалось, я в ней тону... Однако, по мере того как я выздоравливала, поток чувств понемногу входил в берега. И стал поспокойнее — мне даже казалось, что никогда еще я не была так спокойна... «Я ее потеряла», — в который раз говорила я Неженке. Но сначала я говорила это шепотом, потом, со временем, когда голос немного окреп, — громче, и наконец — в полный голос. «Я потеряла ее, — твердила я, — но я ее найду. Ничего, если придется искать всю жизнь. Я ее все равно отыщу и расскажу ей все, что узнала. Может, она далеко. Может, она на другом конце земли. Может, вышла замуж. Не важно. Я ее найду и все расскажу...»

Только об этом я и думала. Только и ждала, когда достаточно окрепну, чтобы начать поиски. И наконец решила: довольно ждать. Встала с постели, и комната, которая прежде, стоило мне повернуть голову, начинала кружиться перед глазами, на сей раз даже не покачнулась. Я умылась, оделась, взяла сумку с вещами, которые намеревалась забрать с собой в Вулвич. Письмо спрятала за лифом платья. Наверное, Неженка решила, глядя на меня, что у меня опять приступ лихорадки. Я поцеловала ее в щеку, и лицо мое было холодно, как камень.

— Приглядывай тут без меня за Чарли Хвостом, — попросила я.

Она поняла, что я говорю серьезно, и заплакала.

— Куда же ты пойдешь?

Я ответила, что собираюсь начать поиски с «Терновника».

— Но как ты туда доберешься? У тебя же нет денег.

— Пешком, — ответила я.

Услышав это, она утерла слезы и закусила губу.

— Подожди меня, — сказала и выбежала из дома.

А через двадцать минут вернулась, сжимая в кулачке фунт. Это были те самые деньги, которые когда-то давно она спрятала в стене прачечной — она еще говорила, что это ей на похороны... Заставила меня взять их. Я ее еще раз поцеловала.

— А ты вообще-то вернешься? — спросила она.

Я ответила, что не знаю.


Итак, я снова покинула Боро и отправилась в «Терновник». На этот раз тумана не было. Поезд шел без задержек. В Марлоу тот же самый проводник, который посмеялся надо мной, когда я спросила про кеб, на этот раз помог мне выйти из вагона. Он меня, конечно, не узнал. Да и при всем желании не смог бы — я стала такой тощей, что, наверное, он принял меня за инвалидку.

— Приехали из Лондона на свежий воздух? — спросил он участливо. И посмотрел на мой скромный багаж. — Вам не тяжело?

А потом, как в прошлый раз, поинтересовался:

— Вас никто не встречает?

Я сказала, что дойду сама. И прошла милю или две. Потом я остановилась отдохнуть у изгороди, мимо проехала телега — в ней сидели мужчина с девушкой, они тоже, наверное, приняли меня за больную: остановили лошадь и предложили меня подвезти. Усадили на сиденье. Мужчина накинул мне на плечи свою куртку.

— Далеко ли путь держите? — спросил он.

Я сказала, что иду в «Терновник», но меня можно высадить и раньше, если им не по дороге...

— В «Терновник»! — воскликнул он. — А зачем вам туда? Там ведь нет никого, с тех пор как старик-то помер. Вы разве не знали?

Никого нет! Я покачала головой. Сказала, что слышала о болезни мистера Лилли. Что будто он не мог шевелить руками, разучился говорить и его кормили с ложечки. Мужчина кивнул: «Бедный джентльмен!» — и оба вздохнули. В таком плачевном состоянии мистер Лилли пребывал все лето — пока стояла эта жуткая жара.

— Говорят, под конец он весь провонял, — сообщили они по секрету. — А племянница его, — вздорная девица, что сбежала с одним джентльменом, — вы, наверно, слыхали?.. — Я промолчала. — Так она вернулась ухаживать за ним. Месяц назад он скончался, и с тех пор в доме никого не видать.

Так, значит, Мод вернулась и снова уехала! Если бы знать... Я отвернулась. Когда я заговорила, голос мой дрожал. Надеюсь, они подумали, что это оттого, что в телеге трясет. Хорошо бы...

— А эта племянница, мисс Лилли? — спросила я. — Что случилось... Что с ней стало?

Они только плечами пожали. Неизвестно. Кто-то говорит, что вернулась к мужу. А другие говорят — во Францию подалась...

— А вы хотели, верно, навестить кого-то из слуг? — спросили меня, поглядывая на мое ситцевое платье. — Слуги тоже все разбежались. Только один остался, гоняет теперь воров. Не хотел бы я быть на его месте. Говорят, в доме бродит привидение.

Да, это был удар. Но я и ждала ударов и была готова вынести любой. Когда меня спросили, не отвезти ли меня обратно в Марлоу, я сказала: нет, спасибо, я все-таки пойду. Я подумала, что тот оставшийся слуга, должно быть, мистер Пей. «Я его найду. Он меня узнает. И конечно же, он видел Мод. И подскажет, куда она уехала».

Меня высадили у самого начала парковой ограды, и дальше я пошла пешком. Стук копыт затих в отдаленье. Дорога была пустынна, день стоял пасмурный. Было только два или три часа дня, но казалось, сгущаются сумерки и вот-вот начнет смеркаться. Стена показалась мне сейчас длиннее, чем когда я ехала вдоль нее на двуколке Уильяма Инкера: я шла вдоль нее чуть ли не час, пока наконец не увидела арку, венчающую ворота, а за ней — крышу привратницкой. Я ускорила шаги — но вдруг сердце мое замерло. Привратницкая оказалась заперта, окна наглухо закрыты. На воротах — толстая цепь и замок, дорожку завалило сухими листьями. Подул ветер, задел чугунные прутья — и послышался звук, похожий на жалобный стон. А когда я подошла к воротам и толкнула их, они заскрипели.

— Мистер Пей! — позвала я. — Мистер Пей! Кто-нибудь!

Из кустов выпорхнула стайка птиц — они подняли страшный галдеж. Я думала, теперь уж точно кто-нибудь откликнется. Но нет: птицы все кричали, ветер все завывал, я еще раз позвала, но никто так и не вышел. Тогда я пригляделась к замку. Цепь была длинной. Но от кого она охраняет — от коров да от мальчишек?.. Я была теперь худей любого мальчишки. Я подумала: «Это ведь не противозаконно. Я же здесь работала раньше. И сейчас могла бы...» И снова толкнула ворота — надавила сильней, до отказа, образовалась щель — и я в нее пролезла.

Ворота с громким лязганьем сомкнулись за моей спиной. Снова вспорхнули птицы. И опять никто не вышел.

Я подождала с минуту, потом пошла к дому.

За стенами парка стало еще тише, чем раньше, — тише и загадочнее. Я шла по дороге. Деревья с оголившимися ветками шептались под ветром и о чем-то вздыхали. Землю устилал густой ковер из опавшей листвы, мокрые листья пристали к моему подолу. На дороге — лужицы грязной воды. Кусты разрослись, их, видно, давно не подрезали. Трава в парке тоже буйно разрослась, но высохла за лето, и теперь ее прибило дождем. Кончики былинок начали уже подгнивать, и странный шел от них запах. Наверное, там бегают мыши. А может, крысы. Я слышала, как они шмыгают в траве.

Я зашагала быстрее. Дорога пошла под уклон, потом снова в гору. Я вспомнила, как проезжала по ней вместе с Уильямом Инкером, в темноте. Я знала, что будет дальше, знала, где она повернет и что я увижу за поворотом... Знала и все равно вздрогнула — так внезапно возник перед глазами этот дом, словно вырос из-под земли, такой серый и мрачный. Я остановилась на краю гравиевой дорожки и почувствовала нечто похожее на испуг. Потому что в доме было тихо и темно. Окна закрыты ставнями. На крыше появилось еще больше черных птиц. Плющ побурел и свисал со стен безобразными космами. Парадная дверь — она и всегда была разбухшей — еще сильней покорежилась. Крыльцо завалено мокрыми листьями. Казалось, жилище это не для людей, а для призраков. Я вдруг вспомнила, что сказали мне мои попутчики — что в доме поселилось привидение...

От этой мысли я поежилась. Огляделась вокруг — посмотрела назад, на дорогу, по которой пришла, потом обвела взглядом лужайку — за ней начинался лес. Тропинки, по которым мы гуляли с Мод, заросли, исчезли. Я посмотрела на небо. Оно было серое, моросил мелкий дождик. Ветер все нашептывал что-то деревьям и вздыхал. Я снова поежилась. Дом, казалось, наблюдает за мной. Я подумала: «Только бы найти мистера Пея! Где же его искать?» — и пошла вдоль дома к конюшням, на задний двор. Ступала осторожно, потому что каждый мой шаг отдавался громким эхом. Но и за домом было так же безжизненно и тихо. Ни одна собака не залаяла. Двери конюшни открыты настежь, лошадей нет. Часы с белым циферблатом на месте, только вот стрелки — и это меня поразило более всего, — стрелки застыли и показывали неправильное время. Пока я шла, часы ни разу не прозвонили: вот почему тишина показалась мне такой непривычной.

— Мистер Пей! — позвала я тихонько. Здесь почему-то не хотелось кричать. — Мистер Пей! Мистер Пей!

Потом я увидела, что над одной из труб вьется дымок. И это придало мне сил. Я подошла к двери кухни и постучала. Никакого ответа. Подергала за ручку. Заперто. Потом пошла к двери в сад — к той двери, через которую я бежала той ночью вместе с Мод. Она тоже оказалась заперта. Я вернулась к парадному входу. Дойдя до окна, приоткрыла ставень и заглянула внутрь. Ничего не разглядеть. Загородившись ладонями, прижалась к стеклу — и, кажется, окно чуть подалось... С минуту я раздумывала, но тут полил дождь, жесткий, точно град. Я надавила сильней. Задвижка вылетела, и окно открылось. Я подтянулась, влезла на подоконник, а потом спрыгнула вниз.

И затаилась. Наверное, я слишком шумно открывала окно. Может, мистер Пей услыхал и крадется теперь с ружьем, думает, вдруг это грабитель? Я и впрямь теперь чувствовала себя взломщиком. Вспомнила о своей матери — хотя что я? Моя мать никогда не была воровкой. Она была благородной дамой. Хозяйкой этого огромного дома... Я замотала головой: трудно привыкнуть. И пошла, стараясь ступать тихо. В помещении было темно — это, должно быть, столовая. Прежде я сюда не заходила. Но всегда пыталась представить, как Мод сидит за столом прямо напротив дяди и ужинает. Перед ней на тарелке — кусок мяса, и она отрезает по кусочку... Я подошла к столу. Тут словно ждали к обеду: стояли подсвечники, лежали нож с вилкой, рядом — блюдо с яблоками, но все покрыто пылью и паутиной, а яблоки сгнили. Воздух спертый. На полу — осколки стекла: хрустальный бокал с золотой каемкой.

Дверь оказалась закрыта, и вряд ли ее в последние месяцы открывали. Но когда я взялась за ручку и надавила, она открылась совершенно бесшумно. В этом доме все двери бесшумные. На полу — пыльный ковер, он приглушал мои шаги.

Так что я шла почти беззвучно — можно сказать, скользила, как привидение. Странная мысль. Напротив была другая дверь: дверь в гостиную. И в ней я ни разу не была, так что теперь подошла и заглянула. В этой комнате тоже было темно, по углам — паутина. Возле камина разбросана зола, и никто ее не подмел. Пара кресел, где когда-то, наверное, сидели мистер Лилли с Джентльменом, а Мод читала им книги. Еще там стоял жесткий диванчик, рядом с ним — лампа: ее лампа, подумала я. Представила, как она здесь сидела. Вспомнила ее тихий голос.

Увлекшись воспоминаниями, я чуть не забыла про мистера Пея. И про мать тоже чуть не забыла. В самом деле, что мне до нее? Я думала о Мод. Надо было спуститься в кухню, но вместо этого я медленно и осторожно пошла дальше по холлу, мимо разбухшей парадной двери. И вверх по лестнице. Я хотела посмотреть на ее комнаты. Постоять, где она стояла, — у окна, прижавшись к стеклу. Полежать на ее кровати. Вспомнить все, как я ее целовала и как потом потеряла...