Сара Уотерс Тонкая работа

Вид материала

Документы

Содержание Часть третья

Подобный материал:

• Боевая подготовка тонкая штука! И не всегда безопасная смотря к чему допускается обучаемый, 29.21kb.
• Сара Тиздэйл, 411.44kb.
• Интеллектуальная собственность очень тонкая материя. Идеи витают в воздухе. «Слово, 478.32kb.
• Интеллектуальная собственность очень тонкая материя. Идеи витают в воздухе. «Слово, 485.55kb.
• Психологический портрет идеального, 25.52kb.
• Сказка Матери-Гусыни, 288.59kb.
• Российская Академия Наук Институт философии КорневиЩе оа книга, 4053.04kb.
• Краткий обзор, 2182.33kb.
• Firefly (Светлячок) Адрес сайта фестиваля, 83.93kb.
• Жан Кокто. Священные чудовища, 852.72kb.

^

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава четырнадцатая

Я кричала, визжала. Я дралась, как зверь. Но чем больше я сопротивлялась, тем крепче меня держали. Я видела, как Джентльмен откинулся на сиденье и карета тронулась с места и начала разворачиваться. Видела лицо Мод, прижатое к мутному окошку. При виде ее глаз я заголосила.

— Вон она! — кричала я и пыталась высвободить руку — показать им, чтобы и они увидели. — Вон она! Ловите ее! Не отпускайте ее, черт вас возьми!

Но карета катила дальше, разметая песок и гравий, лошади припустили, и чем дальше она отъезжала, тем яростнее, кажется, я боролась и рвалась. Но подошел другой доктор, помочь доктору Кристи. И еще тетка в переднике. Они тянули меня к дому. Я упиралась. Карета быстро удалялась, уменьшаясь на глазах. «Они удирают!» — кричала я. Тетка подошла ко мне сзади и обхватила за талию. Хватка у нее была как у мужика. Подхватила меня, словно я не человек, а мешок, набитый перьями, и понесла перед собой к крыльцу.

— Ага! — говорила она, неся меня к дому. — Лягаться надумали... Докторов не слушать...

Голос ее гремел у меня над ухом, лица ее я не видела, она лишь дышала мне в затылок — в тот момент я не сознавала, что делаю. Одна только мысль была: меня тут держат, а Джентльмен с Мод тем временем удирают. И тогда я что было сил дернула головой назад и, видно, попала ей в лицо.

— Ой! — заорала она и чуть ослабила хватку.— Ой, ой!

— Она в состоянии аффекта, — сказал доктор Кристи.

Я решила, что это он о ней говорит. Потом поняла, что он имел в виду меня. Он вынул из кармана свисток, пронзительно свистнул.

— Ради бога, — воскликнула я, — выслушайте меня! Они обманули меня, обманули!

Женщина снова схватила меня — на этот раз за шею — и, когда я попыталась вывернуться, больно ткнула меня пальцем под дых. Наверное, сделала она это тайком, так, чтобы врачи не заметили. Я дернулась, и у меня перехватило дыхание. Она ткнула еще раз.

— Припадок, — сказала она.

— Руки берегите! — скомандовал доктор Грейвз. — Укусить может.

Они тем временем втащили меня в холл, и на свист прибежали еще двое, на ходу натягивая поверх рукавов коричневые бумажные манжеты раструбом. Вряд ли это были врачи. Они подскочили и схватили меня за лодыжки.

— Крепко держите, — сказал доктор Грейвз. — У нее конвульсии. Может брыкнуть.

Я не могла объяснить им, что никакой у меня не припадок, что просто голова закружилась от боли, когда тетка ткнула меня в живот, что никакая я не сумасшедшая и соображаю не хуже других. Но ничего этого я сказать не могла, потому что воздуху не хватало. Вместо слов из горла вырывался лишь хрип. Мужчины тем временем вытянули мне ноги, отчего юбки задрались до колеи. Я стала опасаться, как бы еще выше не оголили, и, наверное, дернулась.

— Крепче держите, — велел доктор Кристи.

Он достал что-то вроде большой плоской ложки, сделанной из кости. Подошел ко мне и, придержав мою голову, сунул мне ложку в рот, меж зубов. Она была гладкой, но он надавил, стало больно. Я подумала: сейчас задохнусь — и стала кусать ее, выталкивать, чтобы не задохнуться. Отвратительный, мерзкий привкус. До сих пор вздрагиваю, как подумаю, во скольких ртах она перед тем побывала.

Он увидел, что я сжала челюсти.

— Закусила! — сказал. — Отлично. Держите крепче. — И посмотрел на доктора Грейвза. — В «тихую»? Да, надо бы. Сестра Спиллер?

Это тетка, державшая меня за горло. Я увидела, как она кивнула ему, потом — мужикам в нарукавниках, и они повернулись, чтобы нести меня дальше, в дом. Я поняла это и опять принялась брыкаться. Но на сей раз я не думала ни о Джентльмене, ни о Мод. Думала лишь о себе. Мне стало страшно. Живот свело, ложка во рту как кляп. Затащат в комнату — и убьют, подумала я вдруг.

— Бьется, да? — спросил один из мужчин в нарукавниках и поудобнее перехватил меня за щиколотку.

— Тяжелый случай, — сказал доктор Кристи. И глянул на мое лицо. — Хорошо хоть конвульсии проходят. — И сказал уже громче: — Не бойтесь, миссис Риверс! Мы все о вас знаем. Мы хотим вам только хорошего. Мы привели вас сюда, чтобы вы поправились...

Я попыталась заговорить. «Помогите! Помогите!» — хотела я сказать. Но из-за проклятой ложки лишь кулдыкала, как индюк. Рот наполнился слюной — и, видно, капля брызнула на щеку доктора Кристи. А он, наверное, решил, что я нарочно плюнула. Так или нет, не знаю, но он быстро отошел от меня подальше и нахмурился. Вынул носовой платок.

— Ну хорошо, — сказал мужчинам и медсестре, вытирая щеку — Ладно. Теперь можно уносить.


И они понесли — по коридору, мимо дверей, в комнату, за ней — лестница, другой коридор, другая комната; я старалась запомнить дорогу, но, поскольку они держали меня лицом вверх, видела только серый потолок да стены. Через минуту я поняла, что нахожусь в самой глубине дома и назад мне дороги не найти. Кричать я не могла. Сестра крепко держала меня за горло, и во рту все еще торчала ложка. Потом меня стали спускать по лестнице, говоря: «Теперь вы, мистер Бейтс» и «Заноси правей, тут узко!» — так, будто я была уже не мешок с перьями, а сундук или пианино. Ни разу никто не взглянул мне в лицо. Наконец один из мужчин принялся насвистывать какой-то мотивчик, отбивая такт пальцами по моей ноге.

Потом мы оказались в другой комнате, потолок тут был чуть посветлее, здесь они остановились.

— Теперь осторожней, — сказали.

Мужчины поставили меня на пол. Женщина отцепилась наконец от моего горла и подтолкнула меня. Мне же достаточно было лишь слабого толчка — так они меня замотали, — я не удержалась на ногах и упала. Упала я на руки. Ложка выпала из раскрытого рта. Один из мужчин быстро нагнулся и поднял ее. Стряхнул с нее слюну.

— Прошу вас, — взмолилась я.

— Теперь можете просить, не запрещается, — сказала женщина. И обернулась к мужчинам: — А как меня головой саданула, на лестнице-то! Вот, полюбуйтесь. Синяк есть?

— Будет, наверное.

— Чертовка! И пнула меня.

— Что, думаете, вам тут позволено синяки наставлять? Так, миледи? Миссис... как вас там? Миссис Уотерс или Риверс? Так, что ли, получается?

— Прошу вас, — проговорила я снова. — Я не миссис Риверс.

— Она не миссис Риверс? Вы слыхали, мистер Бейтс? А я тогда, выходит, не сестра Спиллер. И мистер Хеджес тоже не он. Знамо дело.

Склонившись надо мной, приподнимает меня за талию, потом вдруг отпускает. Нельзя сказать, что она швырнула меня оземь — просто подняла достаточно высоко и отпустила, но я так ослабела и в голове моей такой туман, что я упала.

— Это вам, чтоб не дрались. Вон у меня аж лицо горит, — сказала она. — Скажите спасибо, что мы не на лестнице и не на крыше. В другой раз только попробуйте стукнуть — увидите, что будет...

Оправив свой холщовый передник, она наклоняется и хватает меня за воротник.

— Теперь снимаем платье. И нечего волком смотреть. Меня не проймешь. Ой, какие маленькие крючочки! У меня тяжелая рука, знаете ли. Вы небось к нежностям привыкли? Должно быть, так, до нас ведь дошло кое-что. — Она усмехнулась. — Ну, тут для вас служанок нет. Есть только мистер Хеджес и мистер Бейтс. — Те стоят у двери и смотрят. — Позвать их на подмогу?

Мне подумалось, она хочет раздеть меня догола, но нет, я ей этого не позволю, скорее умру. Я встаю на колени и пытаюсь вывернуться из ее рук.

— Зовите кого хотите, сука, — сказала я, задыхаясь. — Но платья моего не троньте.

Лицо у нее сделалось землисто-серым.

— Ах, так, значит, я сука? — сказала она в ответ. — Ну это мы еще поглядим.

И бьет меня наотмашь кулаком...

Я выросла в Боро, среди воров и мошенников, но миссис Саксби была при мне все равно как родная мать, и меня никто ни разу не ударил. От этого удара я едва могла опомниться. Я закрыла руками лицо, скорчилась на полу, но она все равно ухитрилась содрать с меня платье — думаю, ей часто приходилось раздевать психов, руку набила. Потом принялась за корсет и тоже сняла. За ним последовали подвязки, ботинки, чулки, и наконец она вынула из волос шпильки.

Потом поднялась, вся потная и злая.

— Ну вот! — сказала, оглядывая дело рук своих: из одежды на мне остались лишь сорочка и нижняя юбка. — Никаких вам больше ленточек и кружавчиков. Теперь, если вздумаете удавиться, мы тут ни при чем. Слышите меня? Миссис не-Риверс? Посидите ночку на соломке, подумайте. Посмотрим, как вам это понравится. Судороги, говорят? А по-моему, вредность. Там можете брыкаться сколько влезет. Машите руками-ногами, кусайте язык. Все равно утихомиритесь. Чем они тише, тем нам спокойнее.

С этими словами она собрала мою одежду, связала ее в узел, закинула за плечо и ушла. Мужчины тоже ушли, снимая на ходу шуршащие нарукавники. Они видели, что она бьет меня, но не вмешались. Смотрели, как она уносит мои чулки и корсет. Один из них опять принялся что-то насвистывать. Сестра Спиллер прикрыла за собой дверь и заперла ее, и свист стал еле слышен.

Когда же он совсем затих, я встала на ноги. И снова упала. Ноги и руки дрожали, голова болела и кружилась. Чувство было такое, без преувеличения говорю, будто меня выпотрошили. Так, на коленях, я подползла к двери — посмотреть на замочную скважину. Ручки на двери не было. Сама же дверь была обита грязной холстиной, подбитой соломой, и стены тоже были такие же, с соломенной набивкой.

На полу — клеенка. И одно-единственное одеяло, рваное и все в пятнах. Еще там было жестяное ведерко — чтобы справлять нужду. Высоко, под самым потолком, окно, забранное решеткой. За железными прутьями — ветки плюща, отчего свет из окна сочился темно-зеленый, сумрачный, как вода в пруду.

Я стояла и смотрела на все это, как в полусне — едва осознавая, что это я стою холодными ногами на клеенчатом полу, что это мое опухшее лицо, мои гудящие от боли руки заливает сейчас этот зеленый струящийся свет. Потом снова вернулась к двери и еще раз потрогала замочную скважину, холстину, нащупала щель меж дверью и косяком — потянула дверь на себя, попыталась открыть. Но нет, она оказалась тугой, как створки моллюска, и, что хуже, пока я стояла так, поддевала и царапала, я заметила, что грязная холстина по краям протерлась, а может, даже процарапана, и тут же поняла, что это, должно быть, рвались наружу и царапались другие сумасшедшие, то есть настоящие сумасшедшие, сидевшие здесь до меня. И сама мысль о том, что я повторяю то же, что делали они, пронзила меня, как нож острый. Я отошла от двери, голова прояснилась, зато теперь меня обуял страх. Я снова кинулась на дверь, принялась что есть мочи колотить по ней кулаками. При каждом ударе взметалась туча пыли.

— Помогите! Помогите! — кричала я. Но голос мой звучал странно. — О, помогите же кто-нибудь! Меня заперли тут, они думают, я сумасшедшая! Позовите Ричарда Риверса! — Я закашлялась. — Помогите! Доктор! Помогите! Вы меня слышите? — Я опять закашлялась. — Помогите! Вы слышите?

Ну и так далее. Я кричала, звала, кашляла и колотила кулаками в дверь — и лишь время от времени останавливалась и прислушивалась, приложив ухо к двери: не идет ли кто, — и так прошло не знаю сколько времени, но никто не пришел. Наверное, обивка была слишком толстая, а может, те, кто мог меня слышать, привыкли к крикам безумцев и уже не обращают на них внимания. Потом я перешла к стенам. Они тоже были плотно подбиты и гасили удары, и я в конце концов перестала колотить и кричать. Взяла одеяло, ведерко, сложила все в одну кучу под окном, а сама встала сверху и попыталась дотянуться до стекла, но ведро промялось, одеяло соскользнуло, и я свалилась на пол.

В конце концов я села на клеенчатый пол и заплакала. Я плакала, и слезы мои обжигали. Потрогала щеку, ощупала распухшее лицо. Потрогала волосы. Тетка вынула из них шпильки, теперь они разметались по плечам, и, когда я потянула за прядь, чтобы пригладить, в руке у меня остался клок волос. От этого я еще сильнее расплакалась. Не то чтобы я считала себя красавицей, но вспомнила одну девчонку, она работала в мастерской, и у нее волосы затянуло в колесо — так они потом и не отросли. А вдруг я стану лысой? Я стала ощупывать голову, вытягивая оторванные волосы, недоумевая, что с ними теперь делать: оставить ли на парик? Но в конце концов не так уж их и много набралось. Я смотала их и бросила в угол.

И тут я увидела кое-что на полу. Похоже на сморщенную белую руку, и я аж вздрогнула вначале, но потом разглядела. Она выпала у меня из лифа, когда с меня срывали платье, и ее отбросило в угол, где ее никто не заметил. На ней виднелся след от подошвы, одну пуговицу раздавили.

Это была перчатка Мод, которую я вынула в то утро из ее вещей и собиралась хранить как память о ней.

Я подобрала перчатку и стала вертеть в руках. Если минуту назад я чувствовала себя так, словно меня ударили ножом, так это пустяки по сравнению с тем, что я испытала теперь, глядя на эту перчатку и думая о Мод, о том, какую подлую шутку она сыграла со мной, на парочку с Джентльменом. Зарывшись лицом в ладони, я сгорала от стыда и унижения. Ходила от стены к стене и обратно; стоило мне остановиться, как словно сотни иголок впивались в меня и жалили — я вздрагивала, вскрикивала, меня прошибал пот. Я вспоминала, как жила в «Терновнике», думая, что я хитрая и ловкая, а оказалось — дура набитая. Думала о том, как эти негодяи, наверное, переглядывались — и улыбались. «Лучше оставьте ее в покое», — говорила я ему, жалея бедняжку. А ей: «Не обижайтесь на него, мисс. Он вас любит, мисс. Выходите за него. Он вас любит».

«Он будет это делать так...»

О, какой ужас! Даже сейчас при мысли об этом меня пронзает боль. А тогда я чуть с ума не сошла. Я ходила из угла в угол, и босые ноги мои шлепали — шлеп-шлеп — по клеенчатому полу, я прижимала к губам перчатку, кусала ее. От него можно было ожидать чего угодно. Но от нее — вот сволочь, вот змея, вот сука... А я-то считала ее глупышкой. Подумать только — посмеивалась над ней. Любила и думала, что и она любит меня! И целовала ее — ради Джентльмена, правда. Прикасалась к ней! И еще... кто бы мог подумать...

Подумать только, что в день ее свадьбы я лежала, закрывшись подушкой, чтобы не слышать, как она плачет. Боялась, что, если прислушаюсь, услышу — и правда, услышала бы? — как она вздыхает.

Это было невыносимо. На какой-то миг я даже забыла, что, обманув меня, она всего-навсего обернула против меня мою же злую шутку. Я шагала от стены к стене, выла, причитала и кляла ее на чем свет стоит. И все теребила, рвала зубами перчатку, пока свет за окошком не померк и в комнате моей не стало темно. Никто не зашел проведать меня. Никто не принес мне ни еды, ни платья, ни чулок. И хотя поначалу, от безостановочной ходьбы, я разгорячилась, потом, упав от усталости прямо на пол, на рваное одеяло, я начала мерзнуть и с тех пор все никак не могла согреться.

Но лежала без сна. Откуда-то из дальних закоулков дома до меня доносились странные звуки — крики, топот ног, однажды доктор засвистел в свисток. Потом среди ночи за окном пошел дождь, капли воды забарабанили по стеклу. В саду громко залаяла собака; услышав лай, я подумала — не о Мод, я вспомнила Чарли Хвоста, мистера Иббза и миссис Саксби — представила, как миссис Саксби лежит сейчас в своей постели, а рядом с ней пустое место — мое место, а меня нет. Сколько еще ей ждать?

Когда еще Джентльмен к ней попадет? И что он скажет? Может, скажет, что я умерла. Но нет, тогда она спросит, где мое тело — захочет похоронить. И я представила, как меня хоронят и кто будет громче всех плакать. Или он может соврать, что я утонула или увязла в болоте. Тогда она попросит у него бумажных свидетельств. Возможно ли подделать такие бумаги? Или он скажет, что я забрала свою долю и смылась.

Так он и скажет, я поняла. Но миссис Саксби ему не поверит. Она видит его насквозь, он для нее все равно что стеклянный. Она будет меня искать. Не зря же она растила меня целых семнадцать лет, чтобы так вот взять и потерять! Она обшарит каждый лондонский дом, каждый закоулок, пока не найдет меня!

Так я подумала и постепенно успокоилась. Подумала, что стоит только мне побеседовать с врачами, и они сами увидят свою ошибку и отпустят меня, или все равно миссис Саксби придет, и я выйду отсюда.

И когда я выйду отсюда, то пойду прямо к Мод Лилли, где бы она ни пряталась, и — есть же, в конце концов, во мне что-то от матери? — убью ее.


Сами видите, как мало я имела понятия о том, куда я в действительности попала.


...На другое утро та же самая тетка, что вчера набросилась на меня, пришла за мной. На сей раз с ней были не мужчины — мистер Бейтс и мистер Хеджес, а еще одна женщина — их тут называют «сестры милосердия», но они такие же сестры, как я, а получили эту работу только потому, что здоровенные и ручищи у них что отжимной каток. Они вошли в комнату, встали и принялись меня разглядывать.

Сестра Спиллер сказала:

— Вот она.

Другая, чернявая, ответила:

— Такая молоденькая — и псих?

— Послушайте! — Я старалась быть сдержанной и выбирать слова. Я подготовилась. Услышав, что сюда идут, встала, оправила нижнюю юбку, пригладила волосы. — Послушайте меня. Вы думаете, я сошла с ума. Но это не так. Я совсем не та дама, за которую вы и врачи меня принимаете. Та дама и муж ее — Ричард Риверс — они обманщики, они и вас обманули, и меня, и всех, и нужно сказать об этом врачам, тогда они меня отпустят, а тех обманщиков схватят. Я...

— Прямо в лицо, — сказала сестра Спиллер, не обращая внимания на мои слова. — Вот, прямо в лицо.

И показала место на щеке, у самого носа — там действительно было крошечное красное пятнышко. Мое же лицо распухло, как пудинг, и наверняка под глазами черно. Но я все так же спокойно произнесла:

— Простите, что попала вам по лицу. Меня просто так потрясло, что меня посадили сюда как сумасшедшую, тогда как надо было другую леди, мисс Лилли, то есть миссис Риверс...

И снова они придирчиво стали меня разглядывать.

— Если хотите нам что-то сказать, обращайтесь к нам так: «сестра», — заметила чернявая. — Но честно говоря — только это между нами, милочка, — еще лучше, чтобы вы к нам никак не обращались. Мы уже наслышались всякой чуши. Что ж, пойдемте. Вас надо искупать, потом доктор Кристи вас осмотрит. И надо дать вам платье. Какая все-таки маленькая! Вам, верно, лет шестнадцать, не больше?

Она подошла ближе и попыталась взять меня за руку. Я отступила назад.

— Так будете вы меня слушать или нет? — настаивала я.

— Слушать? Вас? Ха, если бы я слушала всю чушь, что говорится в этом доме, я бы сама давно свихнулась. Ну же, пойдемте.

Голос ее, поначалу ласковый, теперь стал резким. Она взяла меня за руку. От ее прикосновения я вздрогнула.

— Следите за ней, — предупредила сестра Спиллер, видя, что я дернулась.

— Не прикасайтесь ко мне — и я пойду с вами куда скажете, — сказала я.

— Ха! — усмехнулась чернявая. — Какое воспитание. Пойдете с нами? Как это мило!

Она потянула меня к себе, и, когда я стала упираться, сестра Спиллер подскочила помочь ей. Они подхватили меня под мышки и понесли — или, вернее сказать, поволокли — из комнаты. Когда я принялась брыкаться и звать на помощь — от неожиданности скорей, — сестра Спиллер пребольно надавила под мышкой, а пальцы у нее как каменные. В этом месте синяков ведь не видно, она прекрасно об этом знала.

— Ну вот, началось! — сказала она, когда я закричала от боли.

— Теперь у меня целый день в голове звенеть будет, — сказала другая, еще сильнее сжимая мне плечо.

И я утихомирилась. Я боялась, что меня снова побьют. Но между тем внимательно следила, куда мы идем — замечала двери, окна. В некоторых дверях были врезаны замки. И на всех окнах — решетки. Окна выходили во двор. Мы находились в задней части дома — в «Терновнике» здесь были бы комнаты для прислуги. А в этом доме — помещение для сестер милосердия. По пути мы встретили двух-трех таких сестер. Они были в передниках и несли корзинки, бутылки или простыни.

— Доброе утро, — кивали они при встрече.

— Доброе утро, — отвечали мои спутницы.

— Новенькая? — спросила одна из встречных, кивнув на меня. — Из «тихой» ведете? Что, плоха?

— Заехала Нэнси по лицу.

Та присвистнула.

— Надо было связать. А такая молоденькая...

— Ей шестнадцать, не меньше.

— Мне семнадцать, — сказала я.

Новая сестра посмотрела на меня оценивающе.

— Тип лица — угловатый, — выдала она через минуту.

— Да уж.

— А что с ней такое? Какая-то мания?

— И все остальное, — сказала чернявая. И добавила, понизив голос: — Она из этих — знаете?

Новая сестра заинтересовалась.

— Разве? А с виду такая хрупкая...

— Ну, они разные бывают...

Я не понимала, о чем они говорят. Но они выставили меня напоказ, а сами шушукаются и улыбаются — мне стало стыдно, и я умолкла. Женщина пошла дальше, а мои сестры снова подхватили меня под руки и поволокли по коридору в тесную комнатушку. Когда-то здесь, наверное, был чулан — такой, как у миссис Стайлз в «Терновнике», — потому что по стенам стояли шкафы, запертые на замок, и еще — кресло и умывальник. Сестра Спиллер, тяжко вздохнув, опустилась в кресло. Другая сестра налила в умывальник воды. Показала мне на кусок желтого мыла и на несвежую фланелевую тряпку.

— Это вам, — сказала она. И потом, увидев, что я не двинулась с места: — Давайте же. У вас руки есть? Посмотрим, как вы умеете умываться.

Вода была холодная. Я сполоснула лицо и руки, потом хотела вымыть ноги.

— Сойдет и так, — сказала она, заметив мое движение. — Думаете, доктору Кристи есть дело до ваших грязных ног? Хватит, хватит. Давайте посмотрим бельишко. — Она схватилась за край моей рубашки и обернулась к сестре Спиллер, та кивнула. — Хорошая вещь. Слишком хорошая для такого заведения. После стирки изотрется, а жаль. — Она потянула за ткань. — Придется это снять, милочка. Мы прибережем ее до того дня, когда вы отсюда выйдете. Ну, чего стесняетесь?