Иван ефремов таис афинская

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 44

Тщательно и благоговейно исполнялись древние египетские танцы - ни одного

некрасивого, резкого, даже просто лишнего движения, ничто не нарушало

прелести этих струящихся и клонящихся юных тел. Эллины замерли в немом и

почтительном восхищении.

Но когда под стремительные раскаты струн и удары бубнов на смену

египтянкам ворвались аулетриды и принялись кружиться, извиваться и вертеть

бедрами в движениях апокинниса - любимого гетерами танца эротической

отваги и смелости, сила Эроса воспламенила эллинов. Послышались

восторженные крики, выше поднялись чаши с вином, сплескиваемые на пол в

честь Афродиты.

- Гречанки здесь превосходно танцуют, - воскликнул Эоситей, - но я

жду твоего выступления! - и властно обнял Эгесихору.

Та послушно прильнула к его плечу, возразив:

- Первая будет Таис. И ты ошибаешься, думая, что аулетриды танцуют

хорошо. Смотри, наряду с полными совершенства движениями у них немало

грубых, некрасивых поз, рисунок танца беспорядочен, чересчур разнообразен.

Это не самое высокое искусство, как у египтянок. Те выше похвал.

- Не знаю, - буркнул Эоситей, - я, должно быть, не люблю танца, если

в нем нет Эроса.

- И в тех есть, только не в той форме, какую ты понимаешь, -

вмешалась Таис.

Перед пирующими появились несколько разнообразно одетых юношей и

зрелых мужей. Предстояло выступление поэтов. Эоситей развалился на ложе и

прикрыл рукою глаза. Таис и Эгесихора сошли со своих мест и сели с внешней

стороны стола. Поэты принадлежали к кикликам, посвятившим себя кругу

гомеровских сказаний. Они собрались в круговой хор и пропели поэму о

Навзикае под аккомпанемент двух лир. Уподобляясь Лесху Митиленскому, поэты

строго следили за напевностью гекзаметрической формы и увлекли слушателей

силою стихов о подвигах Одиссея, с детства близких каждому автохтону -

природному эллину. Едва замерли последние слова ритмической декламации,

как вперед выступил веселый молодой человек в серо-голубой одежде и черных

сандалиях с высоким, "женским" переплетом ремней на щиколотках. Он

оказался поэтом-рапсодом, иначе певцом-импровизатором, аккомпанирующим

себе на китаре.

Рапсод приблизился к Таис, склонился, коснувшись ее колен, и важно

выпрямился. Сзади к нему подошел лирник в темном хитоне, со старомодной

густой бородой. Повинуясь кивку юноши, он ударил по струнам. Сильный голос

рапсода разнесся по залу, построенному с учетом законов акустики. Поэма -

воспевание прелестей Таис - вызвала веселое возбуждение гостей. Рапсоду

стали подпевать, а поэты-киклики снова собрались дифирамбическим кругом и

служили голосовым аккомпанементом. Каждый новый эпитет в конце строфы

импровизированного гимна, подхваченный десятками крепких глоток, гремел по

залу. Анаитис - зажигающая, Тарготелея, Анедомаста - дерзкогрудая,

Киклотомерион - круглобедрая, Тельгорион - очаровательница, Панторпа -

дающая величайшее наслаждение, Толмеропис - дерзкоглазая...

Эоситей слушал, хмурился, поглядывая на Эгесихору. Спартанка смеялась

и всплескивала руками от восторга.

- Волосы Таис, - продолжал поэт, - это дека оймон меланос кианойо

(десять полос черно-вороной стали) на доспехах Агамемнона! О сфайропигеон

тельктерион (полная обаяния)! Киклотерезоне...

- О моя Хризокома Эгесихора! - перебил его могучим басом Эоситей. -

Левкополоя - несущаяся на белых конях! О Филетор эвнехис - прекрасноплечая

любимая! Мелибоя - услада жизни.

Гром рукоплесканий, смех и одобрительные выкрики заглушили обоих.

Растерявшийся рапсод замер с раскрытым ртом. Таис вскочила, хохоча и

протягивая обе руки поэту и аккомпаниатору, поцеловала того и другого.

Бородатый лирник задержал ее руку, глазами указывая на кольцо делосского

философа.

- Завтра вечером ты будешь в храме Нейт.

- Откуда ты знаешь?

- Я буду сопровождать тебя. Когда прийти и куда?

- Потом. Сейчас я должна танцевать для всех.

- Нет, не должна! - властно заявил бородатый аккомпаниатор.

- Ты говоришь пустое! Как я могу? Мне надо отблагодарить за рапсодию,

показать поэтам и гостям, что не зря они пели. Все равно заставят...

- Я могу избавить тебя. Никто не попросит и не заставит!

- Хотелось бы мне увидеть невозможное.

- Тогда выйди, будто для того, чтобы переодеться, постой в саду.

Можешь не менять одежду, никто не захочет твоего танца. Я позову тебя...

Настойчивые крики "Таис, Таис!" усиливались. Сгорая от любопытства,

афинянка выбежала в боковой ход, задернутый тяжелой занавесью. Вопреки

совету бородатого она не спустилась на четыре ступени в сад, а осталась

наблюдать, чуть отодвинув плотную ткань.

Бородатый отдал лиру и сделал знак подбежавшим помощникам.

- Пока Таис готовится, я покажу вам чудеса восточных стран, - громко

объявил он.

Вблизи столов поставили два стеклянных шара. Круглые зеркала

отбросили на них пучки лучей от ярких светильников. Загоревшись золотым

светом, шары стали вращаться от ремешков, приводимых в движение

помощниками. Легкие удары по металлическим зеркалам заполнили зал

равномерно вибрирующим долгим звоном, будто доносящимся издалека.

Бородатый распростер руки, и тотчас его помощники поставили две огромные

курильницы справа и слева. Он устремил на гостей блестящие глаза и сказал:

- Кто хочет увидеть Тихе, богиню счастья, и попросить у нее

исполнения желаний, пусть смотрит не отрываясь на любой из шаров и

повторяет ее имя в такт звучанию зеркал.

Вскоре весь зал хором твердил: "Тихе, Тихе!" Шары завертелись

быстрее. Вдруг бородатый сунул обе руки в свой кожаный пояс и высыпал две

горсти курений на угли. Резко пахнущий дым, подхваченный легким током

воздуха, быстро распространился по залу. Бородатый отступил назад, оглядел

толпу пирующих и воскликнул:

- Вот перед вами Тихе в сребротканой одежде, с зубчатой золотой

короной на рыжих волосах! Видите ее?

- Видим!

Мощный хор голосов показал, что в странной игре приняли участие все

гости.

- Так что же: танец Таис или милость Тихе?

- Тихе, Тихе! - столь же дружно заревели гости, протягивая руки к

чему-то невидимому для Таис.

Бородатый снова бросил курения на угли, сделал несколько странных

жестов - и люди оцепенели. Тогда он резко повернулся и шагнул за занавес.

Таис едва успела отшатнуться. Бородатый коротко сказал:

- Идем.

- А они? - тихо спросила она загадочного человека.

- Очнутся скоро. И те, что стояли поодаль, засвидетельствуют, что

тебя отвергли, взывая к Тихе.

- Она на самом деле явилась им?

- Они видели то, что я приказал.

- Где ты овладел искусством так повелевать толпой?

- Сэтеп-са давно знали в Египте, а я побывал еще в Индии, где владеют

этим искусством лучше.

- Кто же ты?

- Друг того, кто ждет тебя завтра после заката солнца. Пойдем, я

доведу тебя домой. Не годится Таис разгуливать по ночам одной.

- Чего мне бояться рядом с таким повелителем людей?

- Вовсе не так, но пока ты не поймешь этого. Моя власть заключена

лишь в развитой леме (воле), а ее можно употребить лишь в подходящий и

подготовленный момент.

- Теперь я понимаю. Твое чародейство - лишь неизвестное нам

искусство. А я подумала, что ты сын Гекаты, богини ночного наваждения.

Бородатый коротко засмеялся. Он молча довел Таис до ее дома и,

условившись о встрече, исчез. Служанки спали, кроме Гесионы, которая

устроилась у светильника с шитьем и ждала госпожу. Она ожидала, что Таис

явится на рассвете, с факелами и шумной толпой провожатых. Услышав ее

голос в ночной тиши, Гесиона в тревоге и недоумении выбежала на крыльцо.

Таис успокоила свою добровольную рабыню, выпила медового напитка и

улеглась в постель. Подозвав к себе Гесиону, она объявила об отъезде на

декаду и дала фиванке распоряжения на время отсутствия. Девушка

попросилась поехать с Таис, и отказ хозяйки поверг Гесиону в отчаяние.

- Ты отвергаешь меня, госпожа, уходишь от меня. У меня нет никого на

свете, кроме тебя, а теперь я тебе не нужна. Что я буду делать, если люблю

тебя больше жизни? Я убью себя!..

До сих пор Гесиона плакала редко. Сдержанная, чуть суровая, она

наотрез отказывалась участвовать в танцах или симпосионах, отвергала

мужские домогательства.

Таис велела Гесионе лечь с нею рядом, гладила по голове и щекам и,

когда рыдания стихли, объяснила фиванке причину, по которой она не могла

ее взять с собою ни в прошлый, ни в этот раз. Гесиона успокоилась, села на

постель, глядя на госпожу с восхищением и некоторым страхом.

- Не бойся, я не изменюсь, - рассмеялась Таис, - и ты будешь со мной,

как и прежде. Но не всегда же - придет твой черед, появится тот, за

которым ты пойдешь куда глаза глядят. Познаешь сладость и горечь мужской

любви.

- Никогда! Я их ненавижу!

- Пусть так, пока ты не излечишься от потрясения войны. Любовь

возьмет свое. Ты здорова и красива, отважна, не может быть, чтобы ты

избежала сетей Афродиты!

- Я буду любить только тебя, госпожа!

Таис, смеясь, поцеловала ее.

- Я не трибада, смятением двойной любви не одарила меня богиня. И

тебя тоже. Поэтому Эрос мужской любви неизбежен для нас обеих. Женщин он

непременно разделит, а судьба разведет. Будь готова к этому! Но наши с

тобой имена означают слуг Исиды. Может быть, нам и суждено быть вместе?

Гесиона соскользнула на пол, упрямо хмуря брови, счастливая

сознанием, что Таис не отвергает ее. А та заснула почти мгновенно, усталая

от впечатлений длинного дня.

В сумерках Таис и вчерашний поэт-чародей сидели на ступенях храма

Нейт над темной рекой, ожидая восхода Стража Неба.

Бородатый поэт сказал, что делосский философ запретил узнавать его

имя. Это великий мудрец, хотя известен лишь тем, кто познал учение

орфиков, пифагорейцев и гимнософистов. Несколько лет он жил на западе

Ливийской пустыни, где обнаружил опустелые развалившиеся древнекритские

святилища. Именно оттуда прошел сквозь все эллинские страны культ тройной

богини Гекаты, змеи-богини Крита и Ливии. Ее прекрасные

жрицы-обольстительницы, или Ламии, в Элладе стали страшными демонами ночи.

Демоном сделалась и богиня-сова, превратившаяся у обитателей Сирии в Лилит

- первую жену первого человека. Сирийская лунная богиня тоже изображалась

с телом змеи, а в Египте иногда с львиной головой. Нейт, в сущности, та же

трехликая змея - богиня Ливии. Главная богиня Аттики - Афина Мудрость -

родилась на берегах озера Тритон в Ливии, как тройная змея-богиня. Повсюду

в древних религиях главной является тройственная богиня Любви, отсюда три

Музы, три Нимфы. В поздних мифах она обязательно побеждается

мужчиной-богом или героем, вроде Персея.

Делосец говорит, что богини и боги древних религий, переходя к новым

народам, всегда превращаются в злых демонов. Надо опорочить прежнее, чтобы

утвердить новое. Таковы, к сожалению, люди...

Великая Богиня-Мать, или Ана, соединяющая в себе лики Мудрости, Любви

и Плодородия, повернулась ныне к людям другой стороной: стала богиней Зла,

Разрушения, Смерти. Но память чувства сильнее всего, древние верования

постоянно всплывают наверх из-под спуда новых. Образы Аны разделились,

стали богинями Эллады: Ур-Ана - Афродита, Ди-Ана - Артемис, Ат-Ана -

Афина. Лунная богиня Артемис, самая древняя из всех, сохранила свой

тройной облик и стала Гекатой, богиней злых чар, ночного наваждения,

водительницей демонов ночи, а ее брат Аполлон Убийца стал светлым богом

солнца и врачевания...

- И ты не боишься говорить о богах, будто они люди? - тревожно

спросила Таис, слушавшая бородатого не прерывая.

- Делосский учитель уже сказал тебе... кроме того, я поэт, а все

поэты поклоняются женской богине. Без нее нет поэта, он обращается только

к ней. Она должна покориться правде его слов. Ибо поэт ищет истину,

познает вещи, которые не интересуют ни Музу, ни Любовь. Она богиня, но и

женщина тоже, как ты!

- Ты говоришь мне, как будто я...

- Потому он и поэт! - раздался позади их слабый, но ясный голос.

Оба вскочили, склонившись перед делосским жрецом.

- Вы даже забыли, что Никтурос уже отразился в воде реки.

Бородатый, сразу утративший важность, пробормотал что-то в

оправдание, но делосец знаком остановил его:

- Поэт всегда должен быть впереди, в этом его сущность. Если нечто

еще могучее перезрело, омертвело - его надо разрушить, и поэт становится

разрушителем, направляет сюда удар осмеяния. Если что-то милое еще слабо,

не окрепло или даже уничтожено - его надо создать вновь, влить в него

силу. Тут поэт - мечтатель, восхвалитель и творец! Потому у него постоянно

два лица, еще лучше, если три, как у Музы. Но горе ему и людям, если

только одно. Тогда он сеятель вреда и отравы.

- Осмелюсь возразить тебе, мудрец из Делоса, - бородатый поднял

голову, - почему ты говоришь только о поэте? Разве философы не в равной

мере ответственны за свои слова?

- Я не говорю о мере, которая равна для всех. Ты знаешь, насколько

магия слова и звука сильнее тихого голоса софистов. Власть поэта над

людьми гораздо большая, оттого и...

- Я понял, учитель, и опять склоняюсь перед твоей мудростью. Не трать

больше слов.

- Нет, я вижу, ты еще не достиг всей глубокой силы поэта, хотя и

посвящен Пятью Лепестками Лотоса. Понятие стиха происходит от корня слова

"борьба", но поэт в своем другом обличье еще непременно разделяет воюющих.

Он примиритель, как велось издревле. Почему так?

Бородатый смущенно растопырил пальцы, выдавая этим жестом, что он из

Митилены, и делосец улыбнулся.

- Тогда слушай и ты, Таис, ибо это поможет тебе понять многое. После

воцарения мужских богов, пришедших с севера вместе с ахейцами, данайцами и

эолийцами, племенами, покорившими пеласгов, "Народ Моря", пятнадцать веков

назад беспокойный, самоуверенный мужской дух заменил порядок и мир,

свойственный женскому владычеству. Герои-воины заменили великолепных

владычиц любви и смерти. Жрецы объявили войну женскому началу. Но поэт

служит Великой Богине и потому является союзником женщины, которая хотя и

не поэт сама, но Муза.

Новые народы отделяют Солнце от Луны, мужского бога от Анатхи-Иштар,

наделяя его полнейшим могуществом, считая началом и концом всего сущего...

Ты только что говорил Таис, и правильно, что боги старой религии

становятся злыми демонами в новой. Я прибавлю еще, что богини, как

владычицы злых чар, все больше оттесняются прочь. Это происходит и на

востоке, и на западе, и в Элладе. Вместе с богинями уходит поэзия,

уменьшается число и сила поэтов. Я предчувствую беды от этого далеко в

будущем.

- Почему беды, могу я спросить тебя, отец? - сказала Таис, до сих

пор, стоявшая молча.

- Единая сущность человека разрывается надвое. Мыслитель-поэт

встречается все реже. Преобладает все сильнее разум - Нус, Фронема, более

свойственный мужчинам, вместо памяти - Мнемы, Эстесиса и Тимоса - чувства,

сердца и души. И мужчины, теряя поэтическую силу, делаются похожими на

пифагорейских считальщиков или на мстительные и расчетливые божества

сирийских и западных народов. Они объявляют войну женскому началу, а

вместе с тем теряют духовное общение с миром и богами. Расплачиваясь с

божеством, они считают, как деньги, свои заслуги и грехи и вместо очищения

получают роковое чувство вины и бессилия.

- Когда же это началось, отец? Почему так случилось?

- Очень давно! Когда впервые человек взял в руки инструмент, оружие,

создал колесо, он потерял веру в себя и стал надеяться на изобретенные им

инструменты, все более отдаляясь от естества и ослабляя свои внутренние

силы. Женщина жила по-иному и больше сохранила себя, стала сильней мужчины

в душе, в любви и знании своей сущности. Так считают орфики... Но довольно

об этом, ночь наступила, пора идти...

Волнение участило дыхание Таис. Она пошла следом за мужчинами через

небольшой дворик к каменному пилону, возведенному над уходящей в склон

холма галереей. Некоторое время они шли молча, осторожно ступая в темноте.

Затем Таис услышала, как бородатый поэт спросил делосского философа:

- Надо ли понимать сказанное тобой, что мы, эллины, несмотря на

огромные знания и великое искусство, нарочно не стремимся создавать новые

орудия и машины, чтобы не расстаться с чувствами Эроса, красоты и поэзии?

- Мне думается, что да, хотя, может быть, мы и не сознаем этого.

- Мудро ли это?

- Если весь мир идет к разрыву поэта и философа, чувства и разума, к

приятию всеразумного и всемогущего, карающего бога, от живой природы - в

полисы, под защиту стен и машин, тогда наш путь приведет к гибели.

- Но будет славная гибель! Нас воспоют в веках!

- Ты прав. На тысячи будущих лет Эллада останется прекрасной грезой

для всех чего-нибудь стоящих людей, невзирая на все наши недостатки и

ошибки! Мы пришли!

Делосец остановился и обернулся к Таис. Гетера замерла. Философ

ободряюще улыбнулся и взял ее за руку, что-то шепнув поэту. Тот исчез в

боковом проходе, а философ провел Таис в очень высокое круглое помещение,

освещенное дымящимися факелами ароматического дерева. Он взмахнул рукой -

и тотчас загрохотали невидимые барабаны. Они били громко, ускоряя темп,

вскоре грохочущие каскады звуков, обрушиваясь на Таис, заставили ее

вздрагивать всем телом, увлекая ее ритмом и мощью. Философ наклонился к

афинянке и, повысив голос, приказал:

- Сними с себя все. Сандалии тоже.

Таис повиновалась не раздумывая. Делосец одобрительно погладил ее по

волосам, велел вынуть гребень и снять ленты.

- В тебе видна кровь Великой Богини. Стань в центре круга.

Таис стала в центре, все еще вздрагивая от грохота, а делосский

мудрец исчез. Внезапно, как будто из стен, вышли девять женщин с венками

из красных цветов на распущенных волосах, нагие, как Таис, не египтянки,

но и не эллинки, неизвестного Таис народа. Одна из них, старшая возрастом,

крепкая, широкогрудая, с целой шапкой мелко вьющихся волос, с

темно-бронзовой кожей, подбежала к Таис. Остальные построились кольцом

вокруг.

- Делай, как мы! - приказала старшая на хорошем греческом, взяв

афинянку за руку.

Женщины пошли цепочкой, высоко приподнимая колени и держа друг друга

за распущенные волосы. Темп, ускоряясь, перешел в бег. Разъединившись, они

закружились волчком - стробилосом, замерли, потом, извиваясь в игдибме -

диком танце троянской богини, неистово завращали бедрами; снова понеслись,

запрокидывая головы и простирая руки, словно готовы были обнять всю

Ойкумену. Грохот барабанов превратился в сплошной рев, танцовщицы

выделывали замысловатые движения, изредка хрипло выкрикивая что-то

пересохшими ртами. Одна за другой женщины падали на пол и откатывались к

стене - из-под ног танцующих. Таис, отдавшая себя всю дикому ритуалу, не

заметила, что осталась вдвоем со старшей танцовщицей. Восемь других

валялись на полу в изнеможении. Старшая продолжала плясать, залитая потом,

с удивлением глядя на Таис, не отстававшую от нее и лишь пламеневшую

жарким румянцем. Неожиданно танцовщица остановилась, высоко подняв руки.

Музыка, если можно было назвать ею этот неимоверный грохот, так же

внезапно смолкла. Старшая низко поклонилась Таис и издала резкий вопль.

Лежавшие на полу танцовщицы разом поднялись. Афинянка осталась одна, все

еще трепеща от возбуждения.

Откуда-то сверху раздался голос делосского философа:

- Очнись, иди направо.

Таис заметила узкий, как щель, выход из круглого зала и пошла туда,

чуть пошатываясь, как в тумане. Позади с тяжелым лязгом захлопнулась

Blog

Иван ефремов таис афинская