Либерализм как идейное течение и политическая сила

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3

беспредметны, не имеют объекта приложения” [3]. Т. Ворожейкина констатировала: “У нас ведь все партии, включая социал-демократов, по лозунгам и по фразеологии либеральные, в них никакого социального оттенка практически нет” [6].

С Запада либерал-радикалы “брали” лишь “рейганомику” и “тэтчеризм”, кейнсианское “государство всеобщего благоденствия” ими решительно, по-либертаристски, отвергалось. Зачастую это шло от банального невежества. В последний раз процитируем “прозорливого наблюдателя”: «Наши гуманитарии, в большинстве своем, не знают языков и черпают свои дикие представления о Западе и западной мысли из невежественной “радикальной” прессы» [4]. Вышеупомянутая С. Марголина с изумлением отмечала: «Создается впечатление, будто с Запада ввозится то, что можно усвоить, не напрягаясь, близкое, узнаваемое, - а современное, репрезентативное для западной культуры и политических процессов не понимается или отвергается. Конечно, это проблема не столько журналистики, сколько уровня интеллектуальной элиты в целом. Но журнал, газета тиражируют в соответствии с этим уровнем клише о Западе для широких масс, и это уже опасно. Довольно характерно, например, что в качестве авторитетных воспроизводятся тексты, скажем, немецких ученых, которые в своей стране либо не играют никакой заметной роли, либо ее перестали играть. Зачастую это слависты или философы с религиозной направленностью и повышенным интересом к русской культуре. Последний обычно связан с их романтической приверженностью к почвенной Германии, родине многих славянофильских клише, не изживших себя в России и по сей день. Их взгляды, как правило, умеренно консервативны. Они представляют вчерашний день западного общества и поэтому сами невольно ищут связи с отсталым обществом, им более понятным. Современные западные идеи и установки ими либо не воспринимаются, либо отвергаются как “левые” или “коммунистические”. Ускользает от понимания общественная динамика западного общества, корни происходящих там процессов. Сегодняшние левые, какие бы ярлыки им ни навешивали, формулируют серьезные и требующие разрешения проблемы. Они есть бродильное начало новых отношений, предпосылка иной расстановки сил... А ту западную пищу, что пережевывает сейчас советская пресса, все уже один раз ели...» [4].

Из всей огромной, сложнейшей и неоднозначной западной социальной картины мира вырывались какие-то фрагменты и наспех, методом коллажа вставлялись в совершенно иную социокультурную действительность. Так, например, та же Пияшева позднее заметила: «Когда я размышляю о путях возрождения своей страны, мне ничего не приходит в голову, как перенести опыт немецкого экономического чуда на нашу территорию. Моя надежда теплится на том, что выпущенный на свободу “дух предпринимательства” возродит в стране волю к жизни и протестантскую этику» [23]. Однако кажется весьма странным пытаться “возродить” протестантскую этику там, где ее никогда не было, - в православной России, в мусульманской Татарии, в ламаистской Бурятии. Даже Маркс признавал, что капиталистическая экономика западного типа базируется на особой культурной и религиозной основе; в конце жизни он писал В. Засулич, что “Капитал” отражает западные реальности и потому не всегда пригоден для России. Связь западных форм капитализма с религией наиболее основательно исследовал знаменитый немецкий историк и социолог М. Вебер, нередко именуемый “буржуазным Марксом”, в работе “Протестантская этика и дух капитализма” (1904-1905). По мнению Вебера, религиозный переворот, совершенный Лютером и Кальвином, стал переворотом в умах и этике людей XVI в. При этом новая этика, порожденная “рациональной религией” - протестантизмом, стала начальным звеном сложной цепи преобразований традиционного уклада жизни, в результате чего и появились тот строй мышления и тип восприятия деятельности, которые Вебер обозначил как “дух капитализма”. Говоря упрощенно, смысл этого “духа” состоял в том, чтобы делать деньги не для прожигания жизни, а для приумножения капитала. Формирование новой этики приобретательства и “капиталистического духа” требует не нескольких лет, а нескольких столетий. Самой ранней точкой в эволюции “духа капитализма” Вебер считал напутствия и проповеди известного английского священника XVII в. Р. Бакстера, зрелым выражением - поучения Б. Франклина в конце XVIII в., а вершиной - американский “научный менеджмент” начала XX в., связанный с именами Ф. Тейлора и Г. Форда. Но в России не происходило подобной эволюции в образе жизни и в сознании народа. Этому не могло способствовать традиционное православие, этика которого очень далека от ценностей западного рационализма и приобретательства: она решительно осуждает стремление к наживе и даже само богатство и поощряет бескорыстие, доброту, служение общему благу, доверчивость и самопожертвование.

Философ В. Межуев отмечал: “К сожалению, перестройка... вывела к власти людей, совершенно случайных для истории России, никак с ней не связанных - ни культурно, ни религиозно, ни исторически. Для них судьба России не была их личной судьбой. Этих людей отличала духовная беспородность. Они ни интеллектуально, ни другими качествами не были предназначены решать судьбу страны. Они никак не были укоренены в русской почве. Совершенно не понимали ни ее истории, ни ее традиций. До перестройки они что-то тявкали про научный коммунизм, потом они прочитали Хайека и стали по западным рецептам, которые, кстати, давно оспариваются и на Западе, ломать и корежить эту огромную страну, чужую для них и непонятную. Сегодня важно понять, что Россия как великое государство создавалась не во имя какой-то экономической рациональности. Россия существовала как огромная культурная и цивилизационная идея... Почитайте русских мыслителей. Они боялись исчезновения России как некоторого цивилизационного образования, как носительницы своей исторической миссии. Россия, живущая просто по законам экономической целесообразности, вообще не нужна никому в мире, в том числе и ей самой” [16].

Впрочем, можно отметить перекличку - быть может, случайную и неосознанную - между современными и дореволюционными либералами. Знаменитый деятель начала века, лидер Партии народной свободы П. Милюков писал: “Историческое развитие совершается у нас в том же направлении, как и везде в Европе. Поэтому сходство с Европой - не подражательная цель, а естественное последствие сходства самих потребностей... Само собой разумеется, что сходство никогда не дойдет при этом до полного тождества... Мы не должны обманывать себя и других страхом перед мнимой изменой нашей национальной традиции. Если наше прошлое и связано с настоящим, то только как балласт, тянущий нас книзу, хотя с каждым днем все слабее и слабее” [14].

Доктор исторических наук А. Уткин констатировал: «Российская интеллигенция совершила “грех нетерпения и неуемной гордыни”, она... оставила роскошь сомнений... Императив российской интеллигенции кануна великих потрясений - “Мы должны стать нормальной страной”. Удивительно, что никто в те годы и не пытался определить критерий нормальности, задаться вопросом, почему нормальной считается социальная практика счастливой десятой части мира - Северной Атлантики, а не девяти десятых либо находящихся в процессе догоняющей Запад модернизации, либо погрязших в трайбализме и национализме. Неповторим тот пафос, то значение, которое придавалось слову “нормальный” как синониму “идущий вровень с Западом, разделяющий его стандарты, уровень жизни и достоинства демократического общества”. Словно девять десятых населения Земли сознательно жили ненормальной жизнью, словно подъем Запада в XVI в. не был уникальным чудом, величественным, благодатным (наука, литература, гуманизм) и опасным - колонизация, неизбежная (при движении вдогонку) болезненная рекультуризация. Интеллектуальным убожеством веяло от выбора ориентира “нормальности” - США, Швеции, Швейцарии или Германии. Интеллигенция потеряла нить истории собственной страны, соревнуясь в обличении ненормальностей, - словно сумма исторических и ментальных особенностей не составляла историко-цивилизационную основу того, что называлось советским народом» [16].

Однако либерал-радикалам было не до проблем советско-российской ментальности: впереди величественным маяком светила земля обетованная, вожделенный Запад. Вот как описывала В. Новодворская свою поездку в Западную Европу: “Когда ты оказываешься там, тебе кажется, что уменьшается сила тяжести. Там давно решены все мировые вопросы; так легко и безболезненно разрешается проблема борьбы за существование, что нам, в нашем положении, может показаться, что это уже другая планета, другая, более мудрая и совершенная раса” [19]. Массы, воспламененные социологической пропагандой западного образа жизни в виде красивых товаров и “сладкой жизни”, также рвались в “капиталистический коммунизм”. При этом весьма редко возникал довольно простой и естественный в данной ситуации вопрос: а сможем ли мы - или хотя бы наши внуки - попасть в этот новый земной рай. Правда, Г. Попов мимоходом обронил: “А почему вы думаете, что будете жить в США, а не в Бангладеш?” [25], но такие высказывания в тот момент воспринимались в качестве неудачной шутки.

Конечно, находились и сомневающиеся. Философ А. Арсеньев писал: «И вот сейчас снова обсуждается вопрос, что и как мы можем взять с Запада. <…> Как будто социальную систему можно сшить, как лоскутное одеяло, из элементов, органически входящих в другие системы. Кроме того, все неудачи “озападнивания” России, по моему мнению, имеют глубокую причину в отличии... русской души от души западноевропейской. И можно снова спросить: а сейчас может быть органически освоено и стать своим для сознания массы нашего населения то, что снова предполагается заимствовать у Запада? Если семьдесят лет назад оно не было готово к этому, то как его изменило существование в течение нескольких поколений системы тотального отчуждения?» [2].

Еще ранее Г. Каспаров, Л. Малков, С. Пачиков отмечали: “Другая проблема… - потеря чувства уникальности. Для России чувство уникальности - одно из важнейших в национальном самосознании. Чувство уникальности и связанная с ним гордость позволяли нам жить без комплекса неполноценности к другим странам, даже если там жизнь была богаче: они богаты, зато мы самые лучшие, самые чистые, самые-самые. Если в результате происходящих перемен ореол уникальности исчезнет, то это станет (уже становится) национальной драмой. Зачем все лишения, если в итоге страна возвращается к общемировым стандартам, и по всем им оказывается далеко не первой?” [1].

Не был услышан и К. Джоуит, сомневавшийся в “неизбежной ассимиляции всеми странами мира нынешнего западного либерального образа жизни, равно как и сохранения притягательной силы либерального Запада” и утверждавший, что “неизбежный переход к демократии требует развития предпосылок социокультурного и институционного характера, в чем убеждаются бедные страны, где демократические и политические институты служат фасадом, не соответствующим социальному и культурному укладу” [5].

Как отмечает А. Зиновьев, огромное влияние в этих процессах оказал Запад - и важнейшим результатом поражения коммунистического мира является идея нового мирового порядка по западным образцам и под эгидой Запада. При этом игнорируется тот факт, что западный социально-экономический и политический строй – вовсе не универсальное благо для всего человечества, для подавляющего большинства народов планеты он был и остается чужеродным. По мнению А. Зиновьева, в России ко времени начала горбачевских и затем ельцинских реформ не созрело никаких предпосылок для экономического и социально-политического переустройства общества по западным образцам, не созрела также потребность в таких преобразованиях в широких слоях населения, не созрели и слои населения, способные превратить эти преобразования в свой нормальный образ жизни. Идеи этих преобразований возникли в высшем слое партийного аппарата и идеологической элиты. Они возникли не как отражение внутренней эволюции советского общества, а под влиянием и даже под давлением со стороны Запада. И осуществляться они стали как насильственные реформы сверху, как распоряжения начальства, чуждые природе и возможностям советского общества. Сложилась ситуация, прямо противоположная той, которая имела место при становлении западного социально-политического строя. Там буржуазные революции создали политические институты и закрепили законодательно те социально-экономические отношения, которые уже сложились в реальности. В Советском Союзе же антикоммунистическая революция началась по инициативе верхушки коммунистической власти, которая использовала всю мощь государства, коммунистические методы управления и современные средства идеологической индоктринации масс, чтобы навязать свою волю привычно послушному обществу [10].

А. Зиновьев считает, что в результате взбунтовавшиеся массы оказались в исторической ловушке. В обществе сложилась ситуация, схожая с революционной, если бы в реальности назрели предпосылки для настоящего революционного переворота; но таких предпосылок не было. И массы ушли не вперед, в будущее, а назад, в прошлое. Псевдореволюционная ситуация породила попытку контрреволюции по отношению к революции, в результате которой возникло коммунистическое общество. При этом массы выступили как сила глубоко реакционная. Вожди масс, отражающие их умонастроения, выступили с лозунгами, которые нисколько не считались с внутренними закономерностями и возможностями страны; все идеалы были ими заимствованы на Западе и даже в дореволюционном прошлом России. Общий кризис в стране породил и кризисную оппозицию - разрушительную и иррациональную [10].

По нашему мнению, “вожди” не столько отражали умонастроения масс, сколько активно их формировали. В целом же нужно отметить поразительную политическую пассивность и безучастность огромного большинства населения в то время, когда решались (и решаются) судьбы страны и их собственные на многие годы вперед. В этой обстановке политического карт-бланша либерал-радикальные лидеры имели неограниченные возможности по претворению в жизнь своих программ, которые так были сформулированы первым идеологом нового режима Г. Бурбулисом: “Предыдущий общественный строй и связанные с ним формы государственного управления и функционирования общества объективно исчерпаны. <…> Этот общественный строй обречен и должен прекратить свое существование в целом. <…> Наш непоколебимый ориентир - это новый общественный строй, оформленный в новом типе государства” [15].

Что же касается формы правления, то вся логика последних лет развития (или регресса) России ведет к утверждению олигархического правления, ибо, как отмечал западный либерал-радикал Г. Ласки, “в обществе, живущем по принципу laissez faire, свободы могут добиться только те, кто в состоянии ее купить”, а “стремление бедных радикально изменить имущественные права богатых сразу же ставит под угрозу все перспективы свободы” (цит. по [13]).

Но главную угрозу для нынешних правителей и их идеологов представляет тот факт, что социально-экономические процессы последнего времени явно зашли в тупик - и это не может не отражать утопичность программ преобразования общества. Как отмечали американские экономисты А. Амсден и Л. Тейлор, «хотя низвержение старого строя... и было квалифицировано как “революция”, на месте прежних режимов попытались создать нечто по мировым меркам уже устаревшее. <…> Безразличное отношение к разорению первоклассных фирм и развалу исследовательских лабораторий и конструкторских бюро мирового уровня не только замедляет процесс подтягивания к богатейшим странам по величине доходов, но и отодвигает на годы достижение доперестроечных показателей. Самое же главное в том, что выбор капиталистической модели фасона XVIII в., представляющей собой крайне примитивную форму рыночной экономики, через пять лет продемонстрировал всю свою неспособность открыть путь к современному капиталистическому развитию» [27]. Но дело не только в хаотичном и непродуманном характере экономических изменений. В начале преобразований совершенно не осмысливалось то, какое место займет послереформенная Россия в современном мире. Итог - моментальное превращение страны в “государство-клиента” (определяемое, согласно Вебстеровскому словарю, как “государство, зависимое от другого государства в экономическом, политическом или военном отношении”) и быстрое скатывание в ряды даже не “третьего”, а “четвертого” мира.

Весьма наглядны и многозначительны провалы в геополитической сфере. Потеряв создававшуюся бесчисленными поколениями россиян “империю”, утратив все сферы влияния и лишившись всех союзников, Россия взамен не обрела ожидавшегося либерал-радикалами статуса равноправного члена “западного клуба”. Запад никогда не признавал (что убедительно показал еще Н.Я. Данилевский [8]), не признает сейчас и вряд ли признает в обозримом будущем Россию своей составной частью. Следовательно, по западной логике, если мы не часть Запада, то тогда мы - объект колонизации с его стороны, “периферия” мировой экономической системы, имеющая такое же (или даже меньшее) значение, как, скажем, Мексика или Аргентина. Как только страна утратит свой ракетно-ядерный потенциал, ее голос на мировой арене будет окончательно заглушен так называемым “мировым сообществом”, которое С. Хантингтон саркастически охарактеризовал как «эвфемистическое коллективистское понятие (вместо “свободного мира”), создающее глобальную легитимизацию действиям, отражающим интересы Соединенных Штатов и других западных центров силы» [26].

Избрав новую историческую судьбу, Россия вовсе не приблизилась этим автоматически к спасительному и благополучному “концу истории” по-западному, как это нередко изображают либерал-радикалы. Да и на самом Западе идут процессы, весьма расходящиеся с теми настроениями последних лет, которые Кр. Дейвис назвал “духом капиталистического триумфализма”. Как указывают экономисты Т. Гурова и А. Кобяков [28], учащение кризисов в последнее время - явное свидетельство того, что мировая хозяйственная система столкнулась с серьезными ограничениями для своего развития. Экономист Дж. Хикс, объясняя это явление для локальных экономических систем, давал простую трактовку: хозяйствующие субъекты уже реализовали свои долгосрочные цели и просто не знают, что делать дальше. Они изобретают мелкие нововведения в рамках уже сложившейся системы, эти изменения слегка оживляют хозяйство, но оказываются недостаточными для того, чтобы сложилась новая траектория роста.

Для нас наибольший интерес представляют дальнейшие пути развития России. Прогнозов пока не так много. Можно отметить две работы: “умеренного социалиста” Б. Кагарлицкого [11] и эмигрировавшего в США либерала А. Янова [29]. Первый полагает, что в новой России разгорится борьба между буржуазией и заново организованным рабочим классом, причем протекать она будет в социал-демократическом духе и к общей выгоде всех членов общества. Второй же, совершенно не раскрывая движущие социальные силы современного российского общества, ограничивается показом различных мелких группировок, метеором проскользнувших по небу российской политики, но набрасывает несколько возможных, по его мнению, сценариев дальнейшего развития ситуации в России. В основном, все они связаны со свертыванием демократических институтов и установлением разного рода авторитарных либо тоталитарных режимов. Если правящая элита сегодняшней России не поступится своими фундаментальными социал-дарвинистскими принципами (что вряд ли возможно) и если не произойдет внезапного “российского экономического чуда” (еще более невероятного в наличных социальных условиях), то облик завтрашней России, скорее всего, определит исход борьбы между теоретиками и практиками либерал-радикализма и вождями нового антиэлитистского восстания масс.

^

Список литературы

Век XX и мир: Бюллетень. 1989. N 7.
Век XX и мир: Бюллетень. 1990. N 10.
Век XX и мир: Бюллетень. 1990. N 12.
Век XX и мир: Бюллетень. 1991. N 7.
Век XX и мир: Бюллетень. 1991. N 9.
Век XX и мир: Бюллетень. 1991. N 12.
Вопросы истории. 1997. N 6.
Данилевский Н.Я. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. СПб.: Глаголъ, 1995.
Дом и Отечество. 1996. N 19. 25 окт.
Зиновьев А.А. Посткоммунистическая Россия: Публицистика 1991-1995 гг. М.: Республика, 1996. С. 147-148.
Кагарлицкий Б. Расколовшийся монолит: Россия на пороге новых битв. М., 1992.
Медведев Р.А. Капитализм в России? М.: Права человека, 1998.
Мизес Л. Антикапиталистическая ментальность. М.: Дело, 1993. С. 218-219.
Милюков П. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. М.: Прогресс, 1993. С. 29-31.
Московские новости. 1993. 17 янв.
Независимая газета. 1997. 16 янв., 9 дек.
Новое время. 1997. N 17-18.
Независимая газета. 1997. 9 дек.
Новодворская В.И. Над пропастью во лжи. М.: Олимп, 1998. С. 363.
Новый мир. 1987. N 5.
Политическая наука. Вып. 1: Либерализм. Консерватизм. Марксизм. М.: ИНИОН РАН, 1998.
Политические исследования. 1994. N 3.
Родина. 1990. N 5.
Современное политическое сознание в США / Отв. ред. Ю.А. Замошкин, Э.Я. Баталов. М.: Наука, 1980.
Столица. 1992. N 7.
Социальные реформы в России: история, современное состояние и перспективы: Сб. статей. СПб.: Петрополис, 1995. С. 121.
Экономическая газета. 1995. N 38.
Эксперт. 1998. N 31.
Янов А.Л. После Ельцина: “Веймарская” Россия. М.: КРУК, 1995.
Arblaster A. The Rise and the Decline of Western Liberalism. Oxford: Blackweel, 1984.
Isaak R. Über die Miβeverständnisse von europäischen und amerikanischen Liberalismus. Göttingen, 1980.
Nisbet R. Liberalismus und der Drang nach Macht. Weinheim, 1983.
Nozick R. Anarchy, State and Utopia. N.Y., 1974.
Rawls J. A Theory of Justice. N.Y., 1972.
Schiller Т. Liberalismus in Europa. Bonn, 1979.
Wallerstein J. The Insurmountable Contradictions of Liberalism: Human Rights and the Rights of Peoples in the Geoculture of the Modern World-System. Binghamton: SUNY: Fernand Braudel Center, 1993.

Blog

Либерализм как идейное течение и политическая сила

Содержание

Список литературы