- Писаний Денис Михайлович Луганський національний університет імені Тараса Шевченка, 99.73kb.
- Де Гобино, Жозеф Артур, 4751.19kb.
- Екатерина Ткачева, 265.04kb.
- План действия сионистов для порабощения народов всего мира Раввин, 825.04kb.
- Н. Н. Волков Цвет в живописи. Издательство «Искусство» Москва, 1965 год Предисловие, 3522.35kb.
- Жизнь альберта эйнштейна, 4132.64kb.
- Ю. Е. Березкин инки историчский опыт империи ленинград «наука» Ленинградское отделение, 3210.56kb.
- Книга вторая, 12985.34kb.
- Артур Конан Дойль История спиритизма «История Спиритизма»: Издательство "aum"; Москва;, 6512.27kb.
- Павел Валерьевич Волков Разнообразие человеческих миров Клиническая характерология, 5742.07kb.
1 ... 25 26 27 28 29 30 31 32 ... 53
Когда я говорю о народе и государстве, я должен указать сначала на общий комплекс идей, в который входит данная тема, а называется он учением о государстве или, точнее, философией государства. Комплекс этот настолько широк, что я могу рассказать лишь о малой его части. Отмечу три основных пункта: наше государство, во-первых, национальное и расовое, во-вторых, оно имеет профессионально-сословную организацию, и в-третьих, это авторитарное государство во главе с вождем. При этом решающее значение имеет то обстоятельство, что ни одна из этих трех характеристик сама по себе недостаточна для того, чтобы дать полное описание своеобразия нашей государственной идеи, а только все три вместе. Во всех трех заложен один и тот же принцип, который мы обычно называем «органическим».
Неверно, например, говорить о нашем государстве как о «сословном». Мы самым решительным образом отвергаем иерархию сословий, у нас не реакционное представление о сословиях, у нас впервые в истории сословия равноправны и в своей органической совокупности составляют тотальное рабочее государство созидающего немецкого народа. Политическое устройство добавляется к сословной структуре как нечто принципиально новое. В полном равноправии всех сословий заключается истинно революционное содержание нового немецкого социализма, воистину народного социализма, который глубоко проникнут древнегерманским чувством свободы. Свобода это и наш лозунг, и мы, немцы, никогда от нее не откажемся, но мы понимаем ее в древнегерманском смысле, в неразрывной связи с жизнью нашего народа. Мы отвергаем средневековое теократическое сословное государство и выросший из него монархический абсолютизм. Мы считаем, что Французская революция 1789 года раз и навсегда покончила в Европе со старым сословным мышлением. Но я считаю нужным подчеркнуть, что мы не хотим вернуться во времена английской, американской или французской революции, мы идем вперед, в новый век, с современным идейным багажом. Поэтому и мы привержены демократическим принципам, принципу ответственности политического руководства перед народом. Поэтому совершенно неверно наш политический строй называют диктатурой или тиранией. Мы противники любого абсолютизма, монархического или церковного или монархического и церковного одновременно. Мы не хотим доставать со свалки истории старые, отжившие, неестественные и противоестественные формы жизни, а будем на основании естественных идей о государстве и обществе развивать новые конкретные формы, подсказанные самой жизнью.
Повторяю: профессионально-сословная идея – лишь одна из основных идей, на которых зиждется наш новый государственный строй, и притом не главная. С другой стороны, было бы также недостаточно говорить лишь о политическом вождизме, потому что при этом осталась бы вне поля зрения опора государства, каковой традиционная немецкая государственная мысль уже более 150 лет, в противоположность западному Просвещению, считает народ в органическом смысле слова. Хотя национальный принцип, сословный принцип и принцип вождизма – производные одного и того же образа мыслей, ориентированного на естественное неравенство и разделение конкретных задач, их следует понимать как целое, в их неразрывной взаимосвязи, если вы хотите понять наши государственные идеи во всей их полноте, во всём их богатстве.
Я могу рассказать обо всем этом лишь бегло, поскольку мне отведено мало времени. Поэтому из трех основных пунктов я выделю вопрос, имеющий фундаментальное значение: вопрос об отношении между народом и государством. Прорыв к пониманию расовой проблемы это, в действительности, не что иное, как самая последовательная форма, какую только может принять органический взгляд на народ и государство, это венец традиционного немецкого учения о государстве и немецкой социологии. Моя задача – показать принципиальное значение национально-расового мышления для развития государства.
Я уже говорил, что нет ничего более чуждого нам, чем средневековый теократический или абсолютистский государственный и общественный строй. Мы противостоим также либерализму и интернациональному социализму, двум порождениям эпохи Просвещения. Мы занимаем как бы промежуточное положение между этими двумя крайностями, которые, несмотря на ряд принципиально сходных черт, дают диаметрально противоположную оценку государству. Либерализм изначально враждебен государству, он хотел бы сделать его власть минимальной, его идеал – замена государства обществом. «Государства должно быть как можно меньше». У интернационального социализма противоположный подход, для него государство и общество тождественны, он за диктаторское государство террора, за принуждение, он уничтожает свободу не только личности, но и экономики, юриспруденции, науки, искусства и религии. Лозунг большевиков: «Государства должно быть как можно больше». Ницше отвергал этот лозунг со всей страстностью своей нордически-германской любви к свободе. Эти два подхода имеют разные психологические предпосылки: либерализм крайне оптимистичен в своем взгляде на природу человека, он считает, что человек от природы добр, а интернациональный социализм – крайне пессимистичен: человек от природы зол и в естественном состоянии люди будут, как волки, пожирать друг друга и разразится «война всех против всех».
Кстати, прообраз социалистического государства еще до того, как либерализм появился как политическое направление и мировоззрение, то есть еще до Джона Локка, его первого письма о терпимости от 1689 года и двух трактатов о форме правления от 1690 года, был дан его соотечественником Томасом Гоббсом в его работе о гражданах (1642) и в «Левиафане» (1651). Гоббс не признавал, в противоположность Локку, никакого изначального права на свободу от государства и на собственность, не зависящую от государства, ибо право всех на всё равнозначно состоянию полного беззакония. Он учил, в отличие от Локка, хотя тоже опирался на естественную теорию права и демократические принципы, что государство должно быть единым и всевластным, включая единство государства и церкви, короче, это должен быть всепоглощающий Левиафан: к этой же идее приходят и последовательно мыслящие интернациональные социалисты.
Итак, с одной стороны – неограниченная свобода личности и общественной жизни, с другой – террористическое, насильственное уничтожение этой свободы. Мы занимаем промежуточную позицию между этими двумя крайностями; мы считаем, что государства должно быть не слишком много, но и не слишком мало. Мы против и беспредельной свободы, и беспредельного принуждения. Мы разделяем с интернациональными социалистами положительное отношение к государству как таковому, но мы отвергаем диктатуру государства и подавление всех свобод. Для нас государство – не единственный субъект экономики, права, науки, искусства и религии. Мы признаем вместе с либералами свободу как таковую, но отрицаем безграничную свободу, которая неизбежно ведет к хаосу. Мы избрали золотой средний путь, избежав двух односторонних позиций, следуя велениям здравого человеческого рассудка: взять у обеих сторон хорошее и отбросить плохое.
Но если мы ограничимся одними словами о среднем пути, это будет хотя и верный, но поверхностный взгляд. Мы должны дополнить его тем соображением, что есть не только количественные различия – больше или меньше свободы в государстве, но и качественные различия, касающиеся принципа совместного проживания людей вообще. Только тогда мы поймем суть нашего государственного строя, ибо речь идет о глубинных различиях сути и структуры. Противостоят друг другу два совершенно разных социологических принципа: принцип общества, который лежит в основе как либерализма, так и интернационального социализма, и принцип общности, который издавна был принципом настоящей немецкой философии государства и общества. Перед лицом этой главной противоположности для нас, в конечном счете, несущественны даже различия между либерализмом и интернациональным социализмом, сколь бы интересными и значительными они ни были.
Что же такое общество, с одной стороны, и общность, с другой?
Нам необходимо дать точное определение этих двух терминов, соответствующих двум принципиально различным социологическим структурным принципам. И я хотел бы отметить в этой связи, что английский и французский языки имеют точно определенное слово лишь для одного из них, а именно «society» и «societe», но не для другого. «Gemeinschaft» («общность») – истинно немецкое слово, и я не знаю его адекватного английского или французского перевода, так как «community» и «communaute», как мне кажется, не отличаются по сути от «society» и «societe».
(^ Примечание переводчика. Как говорится, когда кажется – крестись. В своих потугах доказать превосходство немецкого языка над английским и французским А.Клемт выбрал неудачный пример. Оба термина в английском и французском языках восходят к одному общему источнику, а именно латинскому, в этом же языке эти слова чётко различаются по смыслу. Слово «societas» имеет значение «союз» - слова «socius», как в немецком слово «Gesellschaft» происходит от глагола «gesellen», «присоединяться к кому-либо, а слово «communio» имеет именно тот смысл, который А.Клемт приписывает немецкому слову «Gemeinschaft». В латинском языке имеется выражение «communio sanguinis» - «родство по крови», сочетание «societas sanguinis» в нем невозможно).
Я хочу пояснить, чем различие между понятиями «общество» и «общность».
Общество для нас это оторванное от своих корней человечество, которое утратило связи с природой, а вместе с тем – с пространством и временем; оно не знает истории в глубоком смысле этого слова. Общность же черпает свои силы из данного ей Богом пространства и живет в бесконечной череде поколений, она соединяет прошлое и будущее в живом настоящем. Короче, общность рождается из крови и почвы в расчете на долгое существование, для нас это самый живой символ вечности на Земле.
Общество в идеальном случае это всё рассеянное по земному шару человечество, род человеческий как механическая сумма всех считающихся одинаковыми по сути индивидуальных атомов, а общность – и основанное на принципе общности государство – это, как прекрасно говорили немецкие романтики, занимавшиеся теорией государства, большая семья с одним телом, одной душой и одним духом, пронизанная общностью крови, языка, нравов, восприятий, мышления, чувств и веры, имеющая общую историю.
Немецкий романтизм рассматривал с этой точки зрения и отношения между основными сословиями, сравнивая их с браком. Более пассивное, связанное с землей крестьянство воплощало в их глазах женское начало, а подвижная, предприимчивая и авантюрная буржуазия – мужское. И это сравнение не было простым символом: в древние времена земледелием занимались, главным образом, женщины, а делом мужчин была охота, война и торговля.
Из всего вышесказанного вытекает наше основополагающее определение сути государства. Государство для нас это всеохватывающая форма жизни народа, а народ – определяющая форма живого сообщества вообще. Народ вырастает на базе семьи, рода и племени и одновременно приобретает свой особый расовый характер, который потом отразится и на государственном строе. При этом особенно важно, чтобы сознание общности достигло своего полного развития и не было преждевременно прервано и заменено враждебным ему общественным сознанием. Принципиальной слабостью философии умершего несколько месяцев назад корифея новой немецкой социологии Фердинанда Тённиса было то, что общность была для него чем-то узким и интимным, доверительным, почти исключительно частным. Его понимание общности остановилось на уровне семьи, находившейся в центре его философии, тогда как государство он связывал только с безродным механическим обществом просветителей, причем в своей ранней работе «Общность и общество» (1887) он еще колебался между либерализмом и социализмом, а во «Введении в социологию» (1931) он уже явно шел по следам Т.Гоббса, хотя и не столь твердо и последовательно, как английский философ. А именно непоследовательность приводит к остановке сознания общности на уровне семьи и к замене его общественным сознанием. Семья, действительно, фундамент любой философии общности, равно как и правильно понятые отношения между поколениями, но в центре этой философии должен находиться только народ во всем его расовом своеобразии. И только народ как центральная форма общности может быть главной опорой государства. Что же касается общей оценки Ф.Тённиса, то, несмотря ни на что, нельзя забывать, что он установил социологический принцип общности как изначальный принцип человеческого сожительства на все времена, хотя он страдал от того, что считал замену «общности» «обществом» неизбежным роком. Но каждый раз, когда он защищал общность как незыблемую основу человеческого сожительства (например, критикуя Гоббса в своих последних работах), в нем оживало наследие немецкого духа, в нем говорил голос крови.
Семья, народ и раса – главные органические силы государства… Различие подданных государства и его граждан – фундаментальная и специфическая черта, которая как ни одна другая характеризует глубину осуществленного нами переворота в понимании государства по сравнению с мышлением эпохи Просвещения. Приобретение гражданства в Германии впредь будет связано с тем условием, что кандидат, во-первых, немецкой или родственной крови, а во-вторых, с тем, что он доказал своими делами свое желание и свою способность верно служить немецкому народу и Рейху. Так что одного родства по крови недостаточно: гражданство будет даваться лишь тем, кто выполнил свой почетный долг перед народом и государством в рядах Трудового фронта и Вермахта: только такой человек получит все политические и гражданские права, включая право голосовать и занимать государственные посты… Просвещение отрывало человека от его природных корней; в противовес этому наше мировоззрение отличается возвратом к вечным, нерушимым законам природы, которыми нельзя пренебрегать ни с метафизической, ни с противоположной точки зрения и с которыми нельзя обращаться произвольно. Мы знаем, что нельзя надолго отпадать безнаказанно от вечного космического порядка. Для нас народы и расы в самой глубинной основе это идеи Бога и этический долг сохранения чистоты крови и развития своей сути вытекает в конечном счете из немецкой религиозности.
Таким образом, мы даём однозначное определение немецкого национализма и понятия национального государства в немецком смысле. Мы восстанавливаем в своем изначальном значении слово «нация», которое происходит от глагола nasci (рождаться), то есть указывает на родство по крови. Индивидуум и общество кажутся нам в равной мере искусственными абстракциями. Мы оспариваем теорию, согласно которой человек может существовать в качестве изолированного атома, и что существует или может существовать «человечество». Однако мы не являемся номиналистами по отношению к общим понятиям. В конечном счете, «народ» и «раса» - тоже общие понятия, хотя и с ограничениями. Мы не отрицаем, что индивидуум и человеческое общество действительно существуют в рамках реальных взаимосвязей, но лишь в той мере, в какой индивидуум одновременно включен в органические жизненные взаимосвязи и конкретные общности, которые, по нашему мнению, только и придают человеческому обществу его истинную внутреннюю форму и структуру, его многоцветное разнообразие.
Здесь я хотел бы отметить, что та органическая логика, которой мы руководствуемся в данном случае, еще во времена «Бури и натиска», романтизма и спекулятивного идеализма побуждала немецкий дух противопоставить абстрактно-механической картине мира эпохи Просвещения вообще и французской революции 1789 года в частности новую органическую картину природа, духа, истории, а также государства, права, экономики и человеческого общества. Это была эпоха Гердера и Гёте, Яна и Арндта, Шеллинга, Адама Мюллера и Гегеля, когда впервые были созданы универсальная национальная идеология и всеобъемлющая органическая картина мира, которые с тех пор остаются основой немецкой жизни и нашей национальной культуры. Мы никогда не должны забывать о том, что на стиль жизни западных народов – Франции, Англии и Америки – наложила решающий отпечаток эпоха Просвещения, а на немецкое мировоззрение, несмотря на все влияния идей Просвещения, - эпоха «Бури и натиска», романтизма и спекулятивного идеализма. Отсюда и фундаментальное различие концепций государства и общества.
Еще Адам Мюллер в «Элементах государственного искусства» (1809 г) учил: «Государство это не просто мануфактура, ферма, страховое общество или торговая компания; это внутренняя связь всех физических и духовных потребностей, всего физического и духовного богатства, всей внутренней и внешней жизни нации в одном большом, энергичном, бесконечно подвижное и живое целое». В эти дни подготовки к Олимпиаде следует вспомнить и Фридриха Людвига Яна, который писал в 1810 году в своей работе «Немецкий народ»: «Государство без народа – ничто, бездушное, искусственное образование. Народ без государства – тоже ничто, бестелесная, воздушная схема вроде скитающихся по миру цыган и евреев. Только народ и государство вместе образуют Империю, силой, сохраняющей которую, остается народ». Наконец, сошлюсь на Гегеля, который в своей «Философии права» (1831 год) назвал либеральное государство чисто внешним и абстрактным государством и подчеркнул: «Когда государство путают с буржуазным обществом и видят его назначение в обеспечении безопасности и защите собственности и личной свободы, это означает, что интересы индивидуумов как таковых это конечная цель, ради которой они объединяются, из чего следует, что членом государства может быть кто угодно. Но на самом деле отношение государства к индивидууму совсем иное; поскольку оно воплощает в себе объективный дух, сам индивидуум является объективным, истинным и нравственным лишь в той мере, в какой он является его членом». Объективный дух у Гегеля – синоним народного духа, так что мы имеем здесь национальную концепцию государства, поскольку и Гегель видит в нем лишь форму существования народного духа. Хотя мы сегодня понимаем народный дух гораздо радикальней, чем Гегель, и хотели бы освободить это понятие от всех абсолютистских преувеличений, которые еще сохраняются в системе этого мыслителя, в принципе мы продолжаем сегодня развивать великую традицию немецкой философии государства, делаем из нее самые последовательные выводы. Для нас государство – средство достижения цели, а цель – сохранение общности людей, принадлежащих к одному физическому и психическому типу… Мы понимаем под государством живой организм, который не только обеспечивает сохранение народа, но и ведет его к высшей свободе путем развития его духовных способностей.
Таким образом, наша концепция государства имеет национально-расовый характер. Этим мы фундаментальным образом отличаемся – и это необходимо подчеркнуть, - несмотря на множество общих черт, от итальянского фашизма. Фашистское мышление видит, в конечном счете, в государстве волевую, сознательную, духовно-культурную форму создания народа. Оно видит и в государстве ту же совокупность самостоятельных формообразующих элементов, какая в равной мере характеризует римское право, римское экономическое и религиозное устройство и римское классическое искусство, закономерности которого совсем иные, нежели закономерности нордического германского искусства, которое исходит из конкретно данного со всеми его уникальными индивидуальными чертами, так что предмет в нем изображается в неразрывном естественном единстве формы и содержания, в то время как предмет классического южно-романского искусства получает свои формы извне, от искусственных, всеобщих, самодостаточных, типичных закономерностей. Когда речь идет об искусстве, философии, религии, государстве, праве и обществе, мы исходим из содержания и рассматриваем его как изначально связанное с определенной формой, а римское мышление начинает с формы, которая по своим законам определяет содержание, превращающееся, таким образом, в простой материал для трансцендентных, абсолютных начал, заключающих в себе его смысл и цель. Народ это только порядок, установленный государственной дисциплиной – так формулирует выдающийся теоретик фашизма Гвидо Бортолотто отношения между народом и государством. В этом он полностью совпадает с Муссолини, который в «Фашистском манифесте» 1932 года четко заявил, что не народ создает государство, а государство – народ. И Муссолини постоянно говорит о том, что народ, согласно итальянскому образу мыслей, это, в первую очередь, не нечто, определяемое кровным родством и связанное с землей, а нечто искусственно соединенное волей, духом и сознанием в государстве и преобразованное государством в нацию. Главная точка опоры фашизма – государство, он объявляет XX век веком фашизма и тем самым – веком государства; это недвусмысленно явствует из речей и писаний фашистских вождей, которые ссылаются на Гегеля, но не знают, как правильно подойти к его учению о народном духе и его концепции государства как национального организма, что становится особенно явным, когда речь заходит об отношениях между государством и церковью, политикой и религией. Мы же считаем, что именно мы воплощаем сегодня в жизнь глубинный смысл гегелевской философии и романтизма вообще, по крайней мере, в их здоровой и творческой части, и для нас XX век это век народов и рас и определяемых ими государственных и политических сил.
Подведу итог. Государство для нас это не неизбежное зло, которое следует ограничить минимумом, не внешний механизм и не бездушный аппарат власти, а всеобъемлющая форма жизни, в рамках которой тело, душа и дух нашего народа могут лучше всего развиваться в соответствии с его сущностью, но, с другой стороны, государство для нас – не автономное образование, не самоцель, а только средство достижения цели, только форма, сосуд, в котором немецкая жизненная и культурная субстанция должна обрести новую силу и новое величие. Кроме того, поскольку, согласно нашей концепции, народ и раса образуют то земное царство, в котором только и может возникнуть настоящая культура, и мы положительно относимся к государству только благодаря тем культурным ценностям, которые создаются в нем, так что для нас народ и раса это единственные возможные носители государства и в соответствии с естественной необходимостью.
Цитируется по: Философия вождизма. Хрестоматия по вождеведению под ред. В.Б. Авдеева. Серия «Библиотека расовой мысли»/Перев. с нем. А.М. Иванова. – М.: «Белые Альвы», 2006.
^ 4. Не в Германии.
Иван Александрович Ильин
Национал-социализм. Новый дух.I.
(Возрождение, Париж 1933, 17 мая)
Европа не понимает национал-социалистического движения. Не понимает и боится. И от страха не понимает еще больше. И чем больше не понимает, тем больше верит всем отрицательным слухам, всем россказням «очевидцев», всем пугающим предсказателям. Леворадикальные публицисты чуть ли не всех европейских наций пугают друг друга из-за угла национал-социализмом и создают настоящую перекличку ненависти и злобы. К сожалению, и русская зарубежная печать начинает постепенно втягиваться в эту перекличку; европейские страсти начинают передаваться эмиграции и мутить ее взор. Нам, находящимся в самом котле событий, видящим все своими глазами, подверженным всем новым распоряжениям и законам, но сохраняющим духовное трезвение, становится нравственно невозможным молчать. Надо говорить; и говорить правду. Но к этой правде надо еще расчистить путь...
Прежде всего я категорически отказываюсь расценивать события последних трех месяцев в Германии с точки зрения немецких евреев, урезанных в их публичной правоспособности, в связи с этим пострадавших материально или даже покинувших страну. Я понимаю их душевное состояние; но не могу превратить его в критерий добра и зла, особенно при оценке и изучении таких явлений мирового значения, как германский национал-социализм. Да и странно было бы; если бы немецкие евреи ждали от нас этого. Ведь коммунисты лишили нас не некоторых, а всех и всяческих прав в России; страна была завоевана, порабощена и разграблена; полтора миллиона коренного русского населения вынуждено было эмигрировать; а сколько миллионов русских было расстреляно, заточено, уморено голодом... И за 15 лет этого ада не было в Германии более пробольшевистских газет, как газеты немецких евреев - «Берлинер Тагеблатт», «Фоссише Цейтунг» и «Франкфуртер Цейтунг». Газеты других течений находили иногда слово правды о большевиках. Эти газеты никогда. Зачем они это делали? Мы не спрашиваем. Это их дело. Редакторы этих газет не могли не отдавать себе отчета в том, какое значение имеет их образ действия, и какие последствия он влечет за собою и для национальной России, и для национальной Германии... Но наша русская трагедия была им чужда; случившаяся же с ними драматическая неприятность не потрясает нас и не ослепляет. Германский национал-социализм решительно не исчерпывается ограничением немецких евреев в правах. И мы будем обсуждать это движение по существу - и с русской национальной, и с общечеловеческой (и духовной, и политической) точки зрения.
Во-вторых, я совершенно не считаю возможным расценивать новейшие события в Германии с той обывательско-ребячьей, или, как показывают обстоятельства, улично-провокаторской точки зрения, - «когда» именно и «куда» именно русские и германские враги коммунизма «начнут совместно маршировать». Не стоит обсуждать этого вздора. Пусть об этом болтают скороспелые политические младенцы; пусть за этими фразами укрываются люди темного назначения. Помешать им трудно; рекомендуется просто не слушать их соблазнительную болтовню. Их точка зрения - не может служить для нас мерилом.
Наконец, третье и последнее. Я отказываюсь судить о движении германского национал-социализма по тем эксцессам борьбы, отдельным столкновениям или временным преувеличениям, которые выдвигаются и подчеркиваются его врагами. То, что происходит в Германии, есть огромный политический и социальный переворот; сами вожди его характеризуют постоянно словом «революция». Это есть движение национальной страсти и политического кипения, сосредоточившееся в течение 12 лет, и годами, да, годами лившее кровь своих приверженцев в схватках с коммунистами. Это есть реакция на годы послевоенного упадка и уныния: реакция скорби и гнева. Когда и где такая борьба обходилась без эксцессов? Но на нас, видевших русскую советскую революцию, самые эти эксцессы производят впечатление лишь гневных жестов или отдельных случайных некорректностей. Мы советуем не верить пропаганде, трубящей о здешних «зверствах», или, как ее называют, «зверской пропаганде». Есть такой закон человеческой природы: испугавшийся беглец всегда верит химерам своего воображения и не может не рассказывать о чуть-чуть не настигших его «ужасных ужасах». Посмотрите, не живет ли Зеверинг, идейный и честный социал-демократический вождь, на свободе в своем Билефельде? Тронули ли национал-социалисты хоть одного видного русского еврея-эмигранта? Итак, будем в суждениях своих - справедливы. Те, кто жили вне Германии или наезжали сюда для обывательских дел и бесед, не понимают, из каких побуждений возникло национал-социалистическое движение. Весь мир не видел и не знал, сколь неуклонно и глубоко проникала в Германию большевистская отрава. Не видела и сама немецкая масса. Видели и знали это только три группы: коминтерн, организовывавший все это заражение; мы, русские зарубежники, осевшие в Германии; и вожди германского национал-социализма. Страна, зажатая между Версальским договором, мировым хозяйственным кризисом и перенаселением, рационализировавшая свою промышленность и добивающаяся сбыта, пухла от безработицы и медленно сползала в большевизм. Массовый процесс шел сам по себе; интеллигенция большевизировалась сама по себе. Коминтерн на каждой конференции предписывал удвоить работу и торжествующе подводил итоги. Ни одна немецкая партия не находила в себе мужества повести борьбу с этим процессом; и когда летом 1932 года обновившееся правительство заявило, что оно «берет борьбу с коммунизмом в свои руки», и никакой борьбы не повело, и заявлением своим только ослабило или прямо убило частную противокоммунистическую инициативу, - то процесс расползания страны пошел прямо ускоренным путем. Реакция на большевизм должна была прийти. И она пришла. Если бы она не пришла, и Германия соскользнула бы в обрыв, то процесс общеевропейской большевизации пошел бы полным ходом. Одна гражданская война в Германии (а без упорной, жестокой, бесконечно кровавой борьбы немцы не сдались бы коммунистам!), нашла бы себе немедленный отклик в Чехии, Австрии, Румынии, Испании и Франции. А если бы вся организаторская способность германца, вся его дисциплинированность, выносливость, преданность долгу и способность жертвовать собою - оказались в руках у коммунистов, что тогда? Я знаю, что иные враги немцев с невероятным легкомыслием говаривали даже: «что же, тем лучше»... Как во время чумы: соседний дом заражен и вымирает; ну что же из этого? Нам-то что? Слепота и безумие доселе царят в Европе. Думают о сегодняшнем дне, ждут новостей, интригуют, развлекаются; от всего урагана видят только пыль и бездну принимают за простую яму. Что cделал Гитлер? Он остановил процесс большевизации в Германии и оказал этим величайшую услугу всей Европе. Этот процесс в Европе далеко еще не кончился; червь будет и впредь глодать Европу изнутри. Но не по-прежнему. Не только потому, что многие притоны коммунизма в Германии разрушены; не только потому, что волна детонации уже идет по Европе; но главным образом потому, что сброшен либерально-демократический гипноз непротивленчества. Пока Муссолини ведет Италию, а Гитлер ведет Германию - европейской культуре дается отсрочка. Поняла ли это Европа? Кажется мне, что нет... Поймет ли это она в самом скором времени? Боюсь, что не поймет... Гитлер взял эту отсрочку прежде всего для Германии. Он и его друзья сделают все, чтобы использовать ее для национально-духовного и социального обновления страны. Но взяв эту отсрочку, он дал ее и Европе. И европейские народы должны понять, что большевизм есть реальная и лютая опасность; что демократия есть творческий тупик; что марксистский социализм есть обреченная химера; что новая война Европе не по силам, - ни духовно, ни материально, и что спасти дело в каждой стране может только национальный подъем, который диктаториально и творчески возьмется за «социальное» разрешение социального вопроса. До сих пор европейское общественное мнение все только твердит о том, что в Германии пришли к власти крайние расисты, антисемиты; что они не уважают права; что они не признают свободы; что они хотят вводить какой-то новый социализм; что все это «опасно» и что, как выразился недавно Георг Бернгард (бывший редактор «Фоссише Цейтунг»), эта глава в истории Германии, «надо надеяться, будет короткой»... Вряд ли нам удастся объяснить европейскому общественному мнению, что все эти суждения или поверхностны, или близоруки и пристрастны. Но постараемся же хоть сами понять правду. Итак, в Германии произошел законный переворот. Германцам удалось выйти из демократического тупика, не нарушая конституции. Это было (как уже указывалось в «Возрождении») легальное самоупразднение демократически-парламентского строя. И в то же время это было прекращением гражданской войны, из года в год кипевшей на всех перекрестках. Демократы не смеют называть Гитлера «узурпатором»; это будет явная ложь. Сторонники правопорядка должны прежде всего отметить стремительное падение кривой политических убийств во всей стране. Сторонники буржуазно-хозяйственной прочности должны вдуматься в твердые курсы и оживленные сделки на бирже. И при всем этом то, что происходит в Германии, есть землетрясение или социальный переворот. Но это переворот не распада, а концентрации; не разрушения, а переустройства; не буйно-расхлестанный, а властно дисциплинированный и организованный; не безмерный, а дозированный. И что более всего замечательно, - вызывающий во всех слоях народа лояльное повиновение. «Революционность» состоит здесь не только в ломающей новизне, но и в том, что новые порядки нередко спешно применяются в виде административных распоряжений и усмотрений, до издания соответствующего закона; отсюда эта характерная для всякой революции тревога и неуверенность людей ни в пределах их правового «статуса» вообще, ни даже просто в сегодняшнем дне. Однако эти административные распоряжения быстро покрываются законами, которые обычно дают менее суровые, более жизненные и более справедливые формулы. Это во-первых.
Во-вторых, эти новые распоряжения и законы, изливающиеся потоком на страну, касаются только публичных прав, а не частных или имущественных. В них нет никакой экспроприирующей тенденции, если не считать опорочения прав, приобретенных спекулянтами во время инфляции и возможного выкупа земель, принадлежащих иностранным подданным. О социализме же в обычном смысле этого слова - нет и речи. То, что совершается, есть великое социальное переслоение; но не имущественное, а государственно-политическое и культурно-водительское (и лишь в эту меру - служебно-заработанное). Ведущий слой обновляется последовательно и радикально. Отнюдь не весь целиком; однако, в широких размерах. По признаку нового умонастроения; и в результате этого - нередко в сторону омоложения личного состава. Удаляется все, причастное к марксизму, социал-демократии и коммунизму; удаляются все интернационалисты и большевизаны; удаляется множество евреев, иногда (как, например, в профессуре) подавляющее большинство их, но отнюдь не все. Удаляются те, кому явно неприемлем «новый дух». Этот «новый дух» имеет и отрицательные определения и положительные. Он непримирим по отношению к марксизму, интернационализму и пораженческому бесчестию, классовой травле и реакционной классовой привилегированности, к публичной продажности, взяточничеству и растратам.
По отношению к еврейству этой непримиримости нет: не только потому, что частное предпринимательство и торговля остаются для евреев открытыми; но и потому, что лица еврейской крови (принимают во внимание два деда и две бабки, из коих ни один не должен быть евреем), правомерно находившиеся на публичной службе 1 августа 1914 года; или участвовавшие с тех пор в военных операциях; потерявшие отца или сына в бою или вследствие ранения; или находящиеся на службе у религиозно-церковных организаций - не подлежат ограничению в правах публичной службы (указ от 8 мая с. г.). Психологически понятно, что такие ограниченные ограничения воспринимаются евреями очень болезненно: их оскорбляет самое введение презумпции не в их пользу - «ты неприемлем, пока не показал обратного»; и еще «важна не вера твоя, а кровь». Однако одна наличность этой презумпции заставляет признать, что немецкий еврей, доказавший на деле свою лояльность и преданность германской родине, - правовым ограничениям (ни в образовании, ни по службе) не подвергается.
«Новый дух» национал-социализма имеет, конечно, и положительные определения: патриотизм, вера в самобытность германского народа и силу германского гения, чувство чести, готовность к жертвенному служению (фашистское «sacrificio»), дисциплина, социальная справедливость и внеклассовое, братски-всенародное единение. Этот дух составляет как бы субстанцию всего движения; у всякого искреннего национал-социалиста он горит в сердце, напрягает его мускулы, звучит в его словах и сверкает в глазах. Достаточно видеть эти верующие, именно верующие лица; достаточно увидеть эту дисциплину, чтобы понять значение происходящего и спросить себя: «да есть ли на свете народ, который не захотел бы создать у себя движение такого подъема и такого духа?...» Словом - этот дух, роднящий немецкий национал-социализм с итальянским фашизмом. Однако не только с ним, а еще и с духом русского белого движения. Каждое из этих трех движений имеет, несомненно, свои особые черты, черты отличия. Они объясняются и предшествующей историей каждой из трех стран, характером народов и размерами наличного большевистского разложения (1917 г. в России, 1922 г. в Италии, 1933 г. в Германии), и расово-национальным составом этих трех стран. Достаточно вспомнить, что белое движение возникло прямо из неудачной войны и коммунистического переворота, в величайшей разрухе и смуте, на гигантской территории, в порядке героической импровизации. Тогда как фашизм и национал-социализм имели 5 и 15 лет собирания сил и выработки программы; они имели возможность подготовиться и предупредить коммунистический переворот; они имели пред собою опыт борьбы с коммунизмом в других странах; их страны имеют и несравненно меньший размер, и гораздо более ассимилировавшийся состав населения. А еврейский вопрос стоял и ставился в каждой стране по-своему. Однако основное и существенное единит все три движения; общий и единый враг, патриотизм, чувство чести, добровольно-жертвенное служение, тяга к диктаториальной дисциплине, к духовному обновлению и возрождению своей страны, искание новой социальной справедливости и непредрешенчество в вопросе о политической форме. Что вызывает в душе священный гнев? чему предано сердце? к чему стремится воля? чего и как люди добиваются? - вот что существенно. Конечно, германец, итальянец и русский - болеют каждый о своей стране и каждый по-своему; но дух одинаков и в исторической перспективе един. Возможно, что национал-социалисты, подобно фашистам, не разглядят этого духовного сродства и не придадут ему никакого значения; им может помешать в этом многое, и им будут мешать в этом многие. Но дело, прежде всего в том, чтобы мы сами верно поняли, продумали и прочувствовали дух национал-социалистического движения. Несправедливое очернение и оклеветание его мешает верному пониманию, грешит против истины и вредит всему человечеству. Травля против него естественна, когда она идет от коминтерна; и противоестественна, когда она идет из небольшевистских стран.
Дух национал-социализма не сводится к «расизму». Он не сводится и к отрицанию. Он выдвигает положительные и творческие задачи. И эти творческие задачи стоят перед всеми народами. Искать путей к разрешению этих задач обязательно для всех нас. Заранее освистывать чужие попытки и злорадствовать от их предчувствуемой неудачи - неумно и неблагородно. И разве не клеветали на белое движение? Разве не обвиняли его в «погромах»? Разве не клеветали на Муссолини? И что же, разве Врангель и Муссолини стали от этого меньше? Или, быть может, европейское общественное мнение чувствует себя призванным мешать всякой реальной борьбе с коммунизмом, и очистительной, и творческой, - и ищет для этого только удобного предлога? Но тогда нам надо иметь это в виду...
Корнелиу Кодряну
^ МОИМ ЛЕГИОНЕРАМ
Я признаю любую систему, кроме демократии…
…Народ действует не по своей воле (демократическая формула) и не по воле одной личности (диктаторская формула), а согласно законам. Я имею здесь ввиду не законы, созданные человеком. Существуют нормы — естественные законы жизни, и существуют нормы — естественные законы смерти.
Законы жизни и законы смерти. Нация идет к жизни или к смерти в зависимости от того, каким законам она следует.
Необходимо ответить вот на какой вопрос: кто в нации способен понять или интуитивно осознать эти нормы? Люди? Массы? Если бы это было так, я думаю, это значило бы ожидать слишком многого. Толпа не в состоянии понять даже слишком простые законы. Их приходится упорно объяснять по многу раз, чтобы они были понятны, и даже прибегать к наказанию при необходимости.
Для того, чтобы печь хлеб, делать обувь и плуги, обрабатывать землю, водить трамвай необходимо быть специалистом. А разве не надо быть специалистом, чтобы выполнять одну из самых трудных работ — руководство нацией? Разве не обязательно такому человеку обладать определенными качествами?
Вывод: народ не может управлять собой сам. Им должна управлять элита. А именно: категория людей, составляющих плоть от плоти нации и обладающих определенными знаниями и способностями. Подобно тому как пчелы растят свою "матку", так и народ должен растить свою элиту.
Кто же выбирает элиту? Массы? Сторонники могут найтись для любых "идей" и избиратели для любого кандидата на выборную должность. Однако это не зависит от понимания людьми этих "идей", "законов", "кандидатов", а от чего-то совершенно другого: от той ловкости, с которой отдельные личности могут завоевывать благосклонность масс. Нет ничего более капризного и неустойчивого, чем мнение толпы. Ее критерий выбора: "Попробуем теперь других". Таким образом отбор производится не в соответствии с умениями и знаниями, а случайно и наугад.
Имеется две противоположные идеи, одна из которых верна, а другая ложна. Идет поиск истины, которая может быть только одна. По вопросу проводится голосование. Одна идея набирает 10000 голосов, другая — 10050. Быть может, эти 50 голосов более или менее определяют или отрицают истину? Истина не зависит ни от большинства, ни от меньшинства. У нее свои законы и она торжествует вопреки любому большинству, даже если оно подавляющее.
Может ли народ выбрать свою элиту? Почему же в таком случае солдаты не избирают своего генерала?
Если масса хочет выбрать свою элиту, то она обязательно должна знать законы руководства национальным организмом и степень соответствия квалификации и знаний кандидата этим законам.
Однако масса не может знать ни законов, ни самих кандидатов. Вот почему мы считаем, что руководящая элита страны не может избираться народом. Попытка такого выбора подобна определению большинством голосов того, кому быть в стране поэтами, писателями, летчиками или спортсменами.
Когда массу призывают выбрать элиту, она не только оказывается не в состоянии сделать это, но, более того, за редким исключением она избирает худших из себе подобных.
Демократия не просто устраняет национальную элиту, но заменяет ее наихудшими представителями нации. Демократия избирает людей, абсолютно лишенных совести и морали, тех, кто больше заплатит, т.е., тех, кто больше коррумпирован: фокусников, шарлатанов, демагогов, способных выставить себя с наилучшей стороны во время избирательной кампании. Нескольким хорошим людям удастся проскользнуть среди них и даже немногим честным политикам. Но им предстоит стать рабами первых.
Настоящая элита нации будет разгромлена и устранена, поскольку она откажется конкурировать на таком уровне, она отступит и уйдет в подполье.
Вот в чем причина всех остальных зол: безнравственности, морального разложения и порчи по всей стране, казнокрадства и разграбления богатств страны, кровавой эксплуатации народа, его нищеты и страданий, беспорядка и дезорганизации в государстве, нашествия со всех сторон богатых иностранцев, скупающих за бесценок товары в разорившихся магазинах. Вся страна выставлена на аукцион: "Кто даст больше?". В конечном счете именно сюда нас приведет демократия.
В Румынии, особенно с начала войны, демократия создала для нас посредством системы выборов "национальную элиту", основанную не на смелости, не на любви к своей стране, не на принесенных жертвах, а на предательстве страны, на удовлетворении личного интереса, на взятках, торговле сферами влияния, обогащении за счет эксплуатации, хищений и грабежа, на трусости и интригах, которые плетутся, чтобы разделаться с любым противником.
Такая "национальная элита", если она будет и впредь управлять страной, приведет к уничтожению Румынского государства.
Итак, румынский народ стоит сегодня перед лицом проблемы, от которой зависят все остальные. Это замена фальшивой элиты на истинно национальную, основывающуюся на добродетели, любви и жертвах ради своей страны, справедливости и любви к народу, честности, труде, порядке, дисциплине, справедливости и чести.
Кто же должен произвести эту замену? Кто заменит эту элиту на настоящую? Я отвечаю: кто угодно, но только не масса. Я признаю любую систему, кроме "демократии", ибо вижу, как она убивает народ Румынии.
Новая румынская элита, как и любая другая элита в мире, должна основываться на принципе социального отбора. Другими словами, категория людей, наделенных достоинствами, которые они культивируют, отбирается естественным путем из большой здоровой массы крестьян и рабочих, навечно связанной с землей и страной. Эта категория людей становится национальной элитой, предназначенной руководить нашей нацией.
Когда можно и когда нужно советоваться с народом? С ним необходимо советоваться перед принятием крупных решений, влияющих на его будущее, чтобы он сказал свое слово о том, в состоянии ли он или нет, подготовлен он духовно или нет, чтобы идти определенным путем. С ним нужно консультироваться по вопросам, затрагивающим его судьбу. Вот что значит советоваться с народом. Это не означает выбор им элиты.
Но я повторю свой вопрос: "Кто укажет место каждого внутри элиты и кто даст оценку каждому человеку? Кто осуществляет отбор и кто освящает членов новой элиты?"
Отвечаю: "предыдущая элита". Последняя не выбирает и не называет, но освящает каждого на том месте, которого он достиг благодаря своим достоинствам и способностям. Освящение производит глава элиты после консультации со своей элитой.
Таким образом, национальная элита должна следить за тем, чтобы оставить после себя наследующую элиту, которая займет ее место, элиту, которая тем не менее строится не на принципе наследственности, а исключительно на принципе социального отбора, применяемом с величайшей осторожностью. Принцип наследования сам по себе не является достаточным.
В соответствии с принципом социального отбора элита постоянно поддерживает свою энергию и силу за счет подкрепления из самых глубин нации.
Главная историческая ошибка заключается в том, что элита, созданная на основании отбора, на следующий же день отбрасывала породивший ее принцип, заменяя его принципом наследования и тем самым освещая несправедливую и порочную систему, привилегий, получаемых по наследству.
Демократия появилась именно как протест против этой ошибки и для устранения вырождающейся элиты, для отмены наследуемых привилегий.
Отказ от принципа отбора привел к возникновению фальшивой и вырождающейся элиты, что, в свою очередь, привело к демократическому заблуждению.
Принцип отбора устраняет и принцип выборов, и принцип наследования. Они взаимно исключают друг друга, между ними существует конфликт, поскольку либо действует принцип отбора и в этом случае мнения и голос масс не имеет значения, либо последние голосуют за определенных кандидатов и в таком случае отбора не происходит.
Аналогично, если принят принцип социального отбора, то наследственность не играет роли. Эти принципы несовместимы, если только наследник не удовлетворяет законам селекции.
А что если у нации нет элиты — той первой, которая должна назначить вторую? Отвечу одной фразой, содержащей бесспорную истину:
В таком случае настоящая элита рождается в борьбе с дегенеративной фальшивой элитой. И также на основании принципа отбора.
Следовательно, роль элиты можно суммировать следующим образом:
а) Руководить нацией согласно законам жизни народа.
б) Оставить после себя наследующую элиту, основанную не на принципе наследственности, но на принципе отбора, поскольку только элита знает законы жизни и может судить, до какой степени люди соответствуют этим законам по своим умениям и знаниям.
На чем должна основываться элита?
а) на душевной чистоте;
б) на способности к труду и творчеству;
в) на мужестве;
г) на выносливости и непрерывной борьбе с трудностями, встающими перед нацией;
д) на бедности, точнее, на добровольном отказе от накопления состояния;
е) на вере в Бога;
ж) на любви.
Меня часто спрашивают о том, действуем ли мы в том же направлении, что и христианская церковь. Отвечаю: мы делаем большое различие между направлением нашей деятельности и направленностью христианской религии. Церковь возвышается над нами. Она стремится к величественному совершенству. Мы не можем принизить эту плоскость для того, чтобы объяснить свои поступки. Всей своей деятельностью, всеми своими делами мы пытаемся достичь этих высот, поднимая себя к ним настолько, насколько позволяет груз грехов нашей плоти и впадения в первородный грех. Нам еще предстоит увидеть, как высоко наши мирские дела могут поднять нас до этой черты.
^ Интервью Ю. Эволы с главой "Железной гвардии"
Перевод с итальянского В.В. Ванюшкиной
Наш автомобиль быстро оставляет за собой забавное зрелище, которое представляет собой центр Бухареста: ансамбль невысоких небоскребов и наисовременнейших зданий, преимущественно "функционального" типа, с витринами и магазинами, оставляющими впечатление некого смешения парижского и американского стилей. Единственным экзотическим элементом являются часто встречающиеся каракулевые шапки на торговых агентах и обывателях. Мы доезжаем до Северной станции и катимся по пыльной провинциальной дороге, которая ведет сначала направо, затем резко сворачивает налево; наконец, выезжаем на сельскую дорогу и останавливаемся перед одиноко стоящим среди полей зданием: это "Зеленый Дом", резиденция главы румынской "Железной гвардии".
"Мы построили его своими руками", — с легкой гордостью говорят сопровождающие нас легионеры. Интеллектуалы и ремесленники объединились для строительства резиденции своего вождя, которое стало для них почти символическим и обрядовым действием. Здание выстроено в румынском стиле: с обеих сторон оно продолжается своего рода портиком, напоминая монастырь.
Мы входим и поднимаемся на первый этаж. Навстречу нам выходит высокий, стройный молодой человек спортивной осанки с открытым лицом, которое оставляет впечатление благородства, силы и верности. Это и есть Корнелиу Кодряну, вождь Железной Гвардии. Он представляет собой особый римско-арийский тип: кажется выходцем из древнего арийско-италийского мира. В его серо-голубых глазах светятся твердость и хладнокровие, свойственные вождям, и, одновременно, от всего его облика исходит сияние идеализма, внутреннего мира, силы, человеческого понимания. Даже стиль его беседы характерен: прежде чем ответить, он углубляется в себя, отстраняется, затем, внезапно, начинает говорить, выражая свои мысли с почти геометрической точностью в четких и органичных фразах.
"После этой бесконечной фаланги журналистов всех мастей и национальностей, — говорит Кодряну, — я впервые, к своему удовольствию, вижу журналиста, которого волнует, прежде всего, душа, духовное ядро моего движения. Я нашел подходящее выражение дабы удовлетворить этих журналистов и сказать им чуть больше, чем ничего, а именно, показать созидательный национализм".
"Составляющими человека являются организм, то есть организованная форма, затем жизненные силы и, далее, душа. Можно сказать то же самое и относительно народа. Поэтому национальное строение государства, хотя естественно и воспроизводит все три элемента, подчинено, прежде всего, движениям одного из этих элементов (в зависимости от различного опыта и наследственности)".
"На мой взгляд, в фашистском движении преобладает элемент государства, соответствующий организованной форме. В этом сказывается формирующая мощь древнего Рима, владыки права и политической организации, прямыми наследниками которого стали итальянцы. В национал-социализме же на первый план вынесено то, что связано с жизненными силами: раса, инстинкт расы, национально-этническая составляющая. В румынском движении легионеров ударение ставится прежде всего на то, что в организме соответствует душе: на духовной и религиозной стороне".
"Отсюда вытекает характеристика различных национальных движений, хотя, в конечном счете, они должны охватывать все три элемента, не пренебрегая ни одним из них. Особый характер нашего движения обусловлен нашей древней наследственностью. Еще Геродот называл наших предков "бессмертными даками". Они еще до принятия христианства верили в бессмертие и нетленность души, что свидетельствует об их стремлении к духовности. Римская колонизация добавила к этому элементу римский дух организации и формы. Все последующие века разложили и сделали ничтожным наш народ, но также как в больной и загнанной лошади можно распознать чистую породу, так и в румынском народе можно обнаружить скрытые элементы этого двойного наследия".
"Эту наследственность, — продолжает Кодряну, — стремится пробудить легионерское движение. Оно исходит из духа: оно желает создать духовно нового человека. Если эта задача будет реализована как "движение", пробудится и вторая наследственность, то есть римская формообразующая политическая сила. Следовательно, душа и религия являются для нас отправной точкой, а "созидательный национализм" — это наша цель, то есть простое следствие. Одновременно аскетическая и героическая этика "Железной гвардии" состоит в воссоединении обоих этих элементов".
Мы спрашиваем Кодряну насколько его движение духовно связано с православной религией.
Он отвечает: "В целом мы стремимся оживить в форме национального сознания и живого переживания то, что в религии слишком часто оказывается мумифицированным и стало традиционализмом сонливого духовенства. Мы оказались в благоприятных условиях, поскольку нашей национальной религии чужд дуализм между верой и политикой, и она способна обеспечить нам этические и духовные элементы, необходимые для построения нашего движения. Именно из нашей религии Железная Гвардия черпает свою основополагающую идею — вселенскую идею. Это путь положительного преодоления как интернационализма, так и всякого абстрактного рационалистического универсализма. Вселенская идея это идея общества, понимаемого как жизненное единство, живой организм, как совместная жизнь не только с нашим народом, но и с Богом и нашими мертвыми. Осуществление подобной идеи в виде действенного опыта есть средоточие нашего движения; политика, партия, культура и прочее для нас являются лишь следствиями и ответвлениями. Мы должны воскресить эту центральную реальность и тем самым обновить румына, что позволит в дальнейшем возродить также нацию и государство. Особым моментом является то, что для нас присутствие умерших во вселенской нации это не абстракция, а реальность; наши мертвые это, прежде всего, наши герои. Мы не можем отделять себя от них, они как силы, освободившиеся от человеческой обусловленности, пронизывают и поддерживают нашу высшую жизнь.
Легионеры периодически собираются небольшими группами, которые называются "гнезда". Эти собрания сопровождаются особыми обрядами. Любое собрание начинается с обращения ко всем нашим павшим товарищам, на которое собравшиеся отвечают "Здесь". Но это для нас не простая церемония или аллегория, но реальное обращение к духам наших предков. "Мы различаем индивида, нацию и трансцендентную духовность,— продолжает Кодряну. — И в героической самоотверженности видим то, что ведет от одного к другому, вплоть до высшего единства. Мы отрицаем все формы принципа грубой материальной выгоды: не только на уровне отдельного человека, но и на уровне нации. По ту сторону нации мы признаем вечные и неизменные принципы, во имя которых надо быть готовым сражаться и умирать. Так, например, истина и честь являются метафизическими принципами, которые мы ставим выше даже самой нации".
Нам известно, что аскетизм Железной Гвардии является не просто отвлеченным, но вполне конкретным и регулярно практикуемым. Например, соблюдается пост: три дня в неделю около 800 000 человек держат так называемый "черный пост", то есть воздерживаются от всякой пищи, спиртного и табака. Молитва также составляет существенную часть движения. Более того, для отборного передового корпуса, носящего имена двух легионерских вождей, погибших в Испании — Моза и Марин,- действует правило целибата. Мы просим Кодряну пояснить нам смысл подобных ограничений. Он на мгновении сосредотачивается и потом говорит: "Существует два аспекта, для прояснения которых необходимо принять во внимание дуализм человека, который состоит из природного материалистического элемента и духовного. Когда первый преобладает над вторым это "ад". Всякое же их равновесие временно и случайно. Только полное господство духа над телом является нормальным условием и предпосылкой всякой подлинной силы, истинного героизма. Мы постимся поскольку это способствует соблюдению подобного условия, ослабляет телесные узы, благоприятствует самоосвобождению и самоутверждению чистой воли. Когда же к этому добавляется молитва, мы просим высшие силы присоединиться к нам и незримо поддерживать нас. Это ведет ко второму аспекту: заблуждение думать, что в сражении решающими являются лишь материальные и чисто человеческие силы; напротив, в битве участвуют и незримые духовные силы, по крайней мере, столь же действенные, как и первые. Мы осознаем позитивность и значение подобных сил. Поэтому мы и придаем легионерскому движению четко аскетический характер. В древних рыцарских орденах также соблюдался принцип целомудрия. Подчеркну однако, что у нас, он распространяется только на Штурмовой Отряд, что вызвано и чисто практическими соображениями, ведь тому, кто полностью посвящает себя борьбе и не должен бояться смерти, лучше не иметь семейных обязательств. Наконец, в этом отряде состоят только до тридцати лет. Но в любом случае приложение принципа остается неизменным: с одной стороны существуют те, кто не знает ничего, кроме "жизни" и стремится к благополучию, процветанию, богатству, роскоши; с другой, те, кто чает более, чем жизни, славы и победы в борьбе — как внешней, так и внутренней. Железная Гвардия принадлежит к этому второму отряду. И их воинский аскетизм довершается последним правилом: обетом бедности, которого придерживается вся элита движения. Ей предписывается отказ от роскоши, пустого времяпровождения, от так называемых светских развлечений, т.е. она призвана к подлинному преображению жизни".