Иоганн Готфрид гердер идеи к философии истории человечества часть первая

Вид материала

Книга

Содержание III. О рганическое строение предрасполагает человека к тонким чувствам, искусству и языку IV. Органическое строение предрасполагает человека к тонким влечениям, а потому и к вольности

Подобный материал:

• Иоганн Готфрид гердер идеи к философии истории человечества часть первая, 37688.39kb.
• Вопросы к вступительному экзамену по дисциплине, 120.62kb.
• Учебно-методический комплекс учебной дисциплины «История зарубежной философии (20 век)», 429.83kb.
• И. Г. Гердер полагал, что человечество в своем развитии закон, 715.41kb.
• «История западноевропейской философии. Часть первая. Античность. Средние века», 256.77kb.
• Задача курса студент должен знать основную проблематику философии и осознанно ориентироваться, 539.28kb.
• Вопросы для сдачи кандидатского экзамена по истории философии, 38.83kb.
• Социально-исторические идеи таджикских просветителей конца XIX начала, 593.79kb.
• 1. Ответьте на вопросы: 1 Вчём заключаются антропологические основания идей Платона, 91.72kb.
• Темы рефератов по истории и философии науки для соискателей Православного института, 44.49kb.

II. Взгляд с высот органического строения человеческой головы на существа низшие, приближающиеся по складу своему к человеку

Природа во всем творит единообразно, а потому если путь наш был правилен, то и у низших существ должна утверждать свое господство все та же аналогия в соотношении головы и всего тела; эта аналогия и господствует в их органическом строении. Растение трудится ради того, чтобы вырастить свое художественное творение — цветок, венец всего создания, так и все здание живых существ трудится для того, чтобы питать

92

голову — венец своего существа. Следовало бы сказать так: природа, проходя через ряд своих творений, пользуется их органическими силами для того, чтобы создавать все более тонкий и совершенный мозг, чтобы подготовить более собранное и вольное средоточие чувств и мыслей. Чем выше поднимается природа, тем усерднее ее труды, и усердствует она насколько это возможно, и только что не отягощая излишним бременем голову живого существа и не нарушая его чувственных жизненных отправлений. Рассмотрим некоторые из звеньев этой восходящей органической цепи ощущения, имея в виду положение и внешнюю форму головы.

1. У животных, голова которых, как и все тело, расположена по горизонтали, мозг наименее развит; природа рассеяла по всему их телу их влечения и возбудимость, упрятала их в глубине самого их существа; таковы черви, зоофиты, насекомые, рыбы, земноводные. У самых низших звеньев органической цепи трудно рассмотреть даже голову, у других голова прорезывается наружу, как глаз. Маленькая головка у насекомых, у рыб голова и тело составляют еще одно целое, а у земноводных голова расположена на одной горизонтали с телом. Чем более отделяется голова от туловища, поднимаясь вверх от земли, тем более просыпается живое существо, выходит из состояния животной спячки, челюсти отступают назад и перестают казаться какой-то выдвинутой вперед, собранной воедино силой всего горизонтально направленного тела. Сравните акулу, состоящую как бы из одних челюстей и пасти, ползущего по земле крокодила, заглатывающего свою добычу, и более тонкие органические существа; все бесчисленные примеры приведут нас к следующей теореме: если голова и тело животного образуют сплошную горизонтальную линию, то в голове такого животного мало места для развитого мозга, и выставленная вперед неуклюжая пасть оказывается целью всей мозговой деятельности.

2. Совершенствуясь, животное как бы поднимается от земли; у него растут конечности, шейные позвонки расчленяются по мере органического совершенствования, и голова обретает соразмерное с целым направление и положение. И тут уместно сравнивать панцирных, сумчатых животных, ежа, крысу, всеядных животных и другие низкие существа с более высокими и благородными. У первых лапы короткие, голова сидит между плечами, морда вытянута и выпячена вперед: у благородных животных голова легче, шея отчетливее выделена, морда короче, движения стремительнее; ясно, что и для мозга тут больше места, и расположен он выше от земли. Тогда мы можем принять вторую теорему: чем выше поднимается от земли тело, чем более голова отчленяется ог всего скелета, обращаясь вверх, тем тоньше строение животного. Но н эту теорему, н первую следует применять не к отдельно взятым членам тела, а ко всей пропорции и к строению животного в целом.

3. Чем меньше нижняя часть головы, устремленной кверху, или чем более эта часть оттеснена назад, тем благороднее направление головы, тем разумнее выражение ее. Сравните волка и собаку, кошку и льва, носорога и слона, коня и бегемота. Если нижняя часть головы грубая, широкая, если она гнется к земле, то тем меньше черепная коробке и тем

93

уже лоб. Эта особенность отличает не только разные виды, но даже один и тот же и разных климатических условиях. Взгляните на северного белого медведи и на медведей более теплых стран, на разные породы собак, оленей, ланей; короче, скажем так: чем меньше животное, так сказать, представляется челюстями и пастью и чем больше — головой, тем более разумным кажется его строение. Чтобы положение это стало нам нагляднее, соедините линиями последний шейный позвонок с высшем точкой темени, передней точкой лобной кости и крайней точкой верхней челюсти: в зависимости от вида и породы мы получим множество углов, но одновременно заметим, что все они более или менее определены горизонтальным положением тела и подчинены ему.

Эта система линий близка другой, тем тонким пропорциям, которые вывел Кампер, изучавший строение обезьян и разных племен людей^8*. Кампер на строгом профильном изображении лица проводил две прямые линии, одна из которых соединила ушные отверстия и корень носа, а другая — выступающую вперед точку лобной кости н выдающуюся часть верхней челюсти. Кампер полагает, что образуемый двумя линиями угол характеризует не только различия между животными, но и различия между разными нациями; он считает, что природа пользовалась именно этим углом, устанавливая различна между животными, как бы постепенно под нимаясь до уровня прекраснейшего из прекраснейших — людей. Кампер пишет: «У птиц угол самый маленький: угол этот растет по мере того, как животное приближается к человеческому облику. У обезьяны угол увеличивается и от 42° доходит до 50° — последнее у человекоподобных обезьян. У негра и калмыка угол составляет 70°, у европейца — 80°, а греки, приукрашивая свой идеал, довели угол до 90° и до 100°. Это высшая точка, достигаемая красотою лиц древних, а превышение этого угла уже превращает человека в чудовище». Наблюдение поразательное, и оно радует меня, потому что мне кажется, что я могу указать его физическую основу: от отношения живого существа к горизонтальному или перпендикулярному положению головы и строению тела зависит в конечном итоге как удобнее расположение мозга, так и красота и пропорциональность всех частей лица. Итак, чтобы довести до завершение камперовскую пропорцию, показав вместе с тем и ее подлинное основание, достаточно взять за исходную точку не ухо, а последний шейный позвонок и провести отсюда да прямые линии к самой задней точке затылка, к верхней точке темени, к передней точке лба и к наиболее выдающейся вперед точке челюсти — и сразу же станут ясны не только все различия в строения головы, но выявится и причина этих различий: все зависит от склада, от направления этих частей относительно вертикального или горизонтального положения тела, то есть от всей позы животного: коль скоро выяснен простой принцип образования форм, в величайшее многообразие может быть внесено единство.

^8* См. «Малые работы» Кампера, ч. I, с. 15 сл. Мое пожелание: чтобы работа эта была опубликована полностью и с двумя гравюрами.

94

О, если бы в наши дни второй Гален переписал заново книгу Галена древнего о частях человеческого тела⁷, с тем чтобы во всех соотношениях И проявлениях членов тела открылось совершенство человеческой фигуры превосходство вертикального положения тела! Пусть этот новый Гален' последовательно сопоставляя человека с близко стоящими к нему животными, проследит за тем, как появляются первые проблески человеческого в его животных и духовных совершениях и отправлениях, как тонко и соразмерно складываются пропорции всех частей тела и, наконец, как цветущее древо дорастает до своего венца — головного мозга; пусть он покажет путем сравнений, что только здесь и могла подняться эта прекрасная крона. Прямое положение — самое красивое и самое естественное для всех земных растений. Так растет дерево, так цветет растение, и нужно думать, что всякое благородное существо в этом мире должно ходить прямо, а не влачить по земле свои кости, опущенные на четыре подпорки и распластавшиеся во все стороны. Однако, прежде чем обрести наше вертикальное положение, наиболее совершенное и независимое, животное должно было, находясь на ранних стадиях развития, приниженное, пригнутое к земле, накопить в себе животные силы, должно было упражнять в себе чувства, влечения. Животное постепенно приближается к вертикальному положению тела: ползущий в пыли червь как можно выше старается приподнять свою голову, и морское животное, согнувшись, выползает на берег. Гордый олень, благородный конь стоят высоко подняв свою голову, а у домашнего животного уже подавлены все инстинкты: душа его уже вскормлена предварительными идеями, постигнуть которые он не в состоянии, но зато он принимает их на веру и привыкает слепо следовать им. И теперь природе, которая ваяет формы, не покладая рук и творит в своем незримом органическом царстве, — теперь природе достаточно подать знак, и тело животного, придавленное к земле, распрямляется, древо спины его растет стройнее, цветет тоньше, грудная клетка раздалась, бедра сошлись, шея распрямилась, чувства образовали более прекрасный строй и лучи их соединились в светлом сознании, а потом — в мысли о боге. Органические силы развились, и вот природе осталось лишь властно повелеть своему творению: «Восстань от земли!».

^ III. О рганическое строение предрасполагает человека к тонким чувствам, искусству и языку

Пока человек ползал по земле, чувства его были узки, а чувства низкие опережали чувства высокие, о чем говорит пример одичавших среди животных людей. Обоняние, вкус — вот что увлекало человека, словно зверя, за собой. Теперь орган обоняния уже не царит в человеке — до земли, до травы далеко — и царит глаз: перед ним более широкие просторы, он с детства упражняется в тончайшей геометрии линий и красок. Ушам,

95

посаженным глубоко, ниже раздвинувшейся черепной коробки, доступнее недра, в которых складываются идеи и представления, тогда как уши зверей торчат кверху, беспрестанно прислушиваясь к звукам, и у многих животных это постоянное вслушивание получило и внешнее выражение — в положении тела.

Начав ходить прямо, человек стал искусным созданием, потому что выучил самое первое и самое трудное свое искусство и этим был благословен природой на изучение всех остальных художеств, ему суждено стать живым воплощением искусства. Посмотрите на животное! Иной раз мы видим, что у него словно человеческие пальцы, но то они заключены в копыто, то скрючены и стали когтями, то еще как-то свернуты, то изуродованы мозолями. Когда человек смог ходить прямо, руки его благодаря вертикальному положению тела высвободились и стали искусными инструментами, с помощью которых можно изготовлять самые тонкие веши, беспрестранно нащупывать все новые и новые ясные идеи. Гельвеций⁸ прав, когда утверждает, что рука для человека — величайшая подмога в развитии разума; ведь если даже взять хобот, — чем только не служит он слону? И более того: присущее рукам тонкое чувство осязания распространилось как бы по всему телу человека, и пальцы ног калеки совершают иногда такие искусные и сложные вещи, которых не сделаешь и руками. Большие пальцы рук и ног кажутся нам весьма несущественными членами, ко у них особая структура мышц и они необходимые помощники во всех наших искусствах, с их помощью мы стоим, ходим, берем в руки-вещи и вообще делаем все, что только ни придумает наша искусная душа.

Нередко говорят, что человек создан существом безоружным и что ничего не уметь — одна из отличительных черт его породы. Но это не верно; как и всем животным, человеку есть чем защищаться. Уже обезьяны берут в руки палки и обороняются камнями и песком, они лазают по деревьям, спасаются бегством от змей, самых страшных своих врагов; обезьяны могут даже разбирать крыши домов и убивать людей. Дикая девочка из Сонжи своих сестер била палкой и убегала или взбиралась на деревья, если сил ее не хватало. Отсюда следует, что даже у человека одичавшего есть средства защиты; а если человек ходит прямо, если он воспитан культурой, что же, разве у какого-нибудь зверя есть многорукое орудие искусства, умения, то есть то, чем служит человеку его рука, его пальцы, то, чем служит человеку его гибкое поворотливое тело, чем служат ему все силы и способности? Нет сильнее оружия, чем умение, а человек с головы до пят — воплощенная искусность, оружие, ставшее живым телом. И только нет у человека таких орудий нападения, как когти и клыки, потому что человеку положено быть существом мирным и кротким, и не создан он, чтобы пожирать других людей.

Какие бездны художественного чутья скрыты в каждом чувстве человека! Иной раз открывают их нам нужда, трудности, болезни, отсутствие одного из чувств, уродство или случай, и это позволяет нам предполагать, сколько нераскрытых чувств заключено в нас! Ведь слепые иногда настолько изощряют свое осязание, слух, память, способность к счету, что

96

нам, людям с обычными чувствами, все это представляется сказкой; но такие же скрытые миры неведомого многообразия и тонкости лежат без движения и в глубине других чувств, и мы просто не развиваем их, и они пропадают в механизме нашего органического, такого сложного и искусного строения. Возьмем глаза или уши! Сколько тонких вещей уже открыл человек благодаря им, а сколько еще таких вещей обретет, когда достигнет более высокого уровня развития; как говорит Беркли, свет — это язык, на котором разговаривает бог⁹, а самое тонкое наше чувство только лишь прочитывает по складам тысячи различных форм и красок. Искусство лишь развивает то благозвучие, которое внятно слышит человеческий слух, и вот — тончайшая арифметика души¹⁰, которая считает с помощью своего неясного чувства, — точно так же, как тончайшие теоремы геометрии доказывает она с помощью глаза, в котором играет свет солнечных лучей. Когда мы сделаем шаг вперед в своем существовании, мы будем глубоко поражены, увидев ясным взором, что сумели мы совершить с помощью темных чувств и сил, заключенных в нашей сложной и искусной божественной машине, что творили уже и животные, предваряя дела человеческие, в той мере, в какой соответствовало это их органическому строению.

Однако и со всеми этими орудиями искусства, как мозг, органы чувств, рука, мы не добились бы ничего, как бы прямо ни ходили и ни стояли, если бы не приводила все в движение одна пружина, которую заключил я нас создатель; эта пружина — божественный дар речи. Речь пробудила дремлющий разум или, лучше сказать, стала живой силой, воплотилась в действие — способность, которая сама по себе навеки осталась бы безжизненной, мертвой. Благодаря речи зрение, слух, все чувства сливаются в одно, благодаря речи они превращаются в творческую мысль, и рукам, этому орудию человеческого искусства, всем прочим членам тела остается только покориться мысли. Пример людей глухонемых от рождения показывает, что, будучи лишен языка, человек, даже живя среди людей, не может дойти до представлений разума, а все влечения его не перестают быть дикими, словно у животного. Человек подражает всему, что видит, и доброму, и злому, и подражает он хуже обезьяны, потому что у него, лишенного языка, отсутствует внутренний критерий различения злого и доброго, и он даже не чувствует своей общности с человеческим родом. Известен случай^9*, когда глухонемой убил своего брата, увидев, как убивают свинью, и хладнокровно копался в его внутренностях, просто подражая увиденному, — страшное доказательство того, как мало способны добиться сами по себе хваленый человеческий разум и человеческое чувства. Можно и нужно смотреть на орудия речи как на руль, управляющий нашим рассудком, на речь — как на небесную искру, воспламенившую наши чувства и мысли.

^9* Вспоминаю, что читал о подобном случае в «Защите христианской веры» Сака¹¹; другие рассказаны в иных сочинениях.

97

Мы замечаем, что животные находятся как бы на пороге речи, и тут природа тоже последовательно строит здание этого искусства и завершает его вместе с созданием человека. Чтобы дышать, нужна грудная клетка со всеми ее костями, связками и мышцами, грудобрюшной преградой и даже некотороыми частями живота, нужны затылок, шея и плечи; ради этого построила природ а весь позвоночник — этот столб с его связками, ребрами и мышцами, артериями; всеми частями груди она дала то, что им необходимо, — твердость, подвижность и от низших существ восходила к высшему, создавала более совершенные легкие, более совершенные дахательные пути.

Только что родившееся на свет животное жадно вдыхает в себя воздух, оно торопится, спешит, как будто никак не может дождаться этого первого глотка. Сколько частей тела создано, чтобы животное могло дышать; ибо почти всем частям тела и нужен воздух, чтобы жить и трудиться. Но если все томятся по этому живому дыханию божества, то издавать звуки и говорить способно далеко не всякое существо, хотя для того чтобы говорить нужны лишь очень малые орудия — гортань, голосовые связки, несколько хрящей и мышц и самый обыкновенный язык. И вот перед нами в самом простом наряде — искусник, по мановению волшебной палочки извлекающий божественные мысли и слова: немножко воздуха, проходящего через узкую щель, — и вот в движение приходит весь мир человечесих идей, и совершается все то, что исполнили на Земле люди. Бесконечно прекрасно подниматься по ступеням. следуя за природой, начавшей с немой рыбы, с червя, с насекомого и постепенно научившей живые существа извлекать звуки и пользоваться голосом. Птица наслаждается своим пением — это для нее самое искусное занятие и самое прекрасное преимущество, дарованное ей создателем; животное, у которого есть голос, прибегает к помощи голоса, чувствуя в себе влечение и желая выразить радость или боль, переживаемую его внутренним существом. Животные не подают знаков, а знаками общаются только те из них, которым отказано в живых звуках. Язык некоторых вполне способен уже произносить вслед за человеком слова, смысла которых они не нанимают; внешнее строение, особенно если животное воспитывается человеком, забегает вперед в обгоняет внутреннюю способность животного. Но тут дверь перед животным закрылась, и как раз человекообразной обезьяне отказано в даре речи, причем как бы преднамеренно и насильственно, потому что природа придала ее дыхательным путям несколько боковых мешков^10*.

Почему так поступил творец человеческой речи? Печему не пожелал он, чтобы существо, которое подражает человеку во всем, подражало и этой отличительной черте человека, почему преградил он ему путь особыми, непреодолимыми препятствиями? Войдите в дома для умалишенных, послушайте их безумные речи, послушайте речи уродов и скудоумных и вы поймете, почему поступил так творец. Какую боль доставляет нам их язык, оскверненный дар речи! Но как осквернила бы язык человеческий

^10* Трактат об органах речи у обезьян Кампера в «Philosoph Transaction», 1779. Vol. I^st.

98

обезьяна, грубая, дикая, похотливая, если бы стала твердить человеческие слова, наполовину обладая уже человеческим разумом. Омерзительная смесь человеческих звуков и обезьяньих мыслей, — нет, нельзя было так унижать божественную речь, и обезьяна замолчала, и молчит упорнее других животных, каждому из которых, вплоть до лягушки и ящерицы, даны свои звуки.

Но человека природа построила, чтобы он говорил, и встал он на ноги, чтобы говорить, и ради этого стремящаяся ввысь колонна дугою выгнула его грудную клетку. Оказавшись среди зверей, люди забывали не только язык, но утрачивали иногда и самую способность говорить — очевидный признак того, что горло их было изуродовано и что только вертикальное положение обеспечивает настоящую человеческую речь. Ведь хотя у многих животных есть органы речи, напоминающие человеческие, но ни одно из них даже и подражая, не может говорить так, чтобы речь лилась сплошным потоком из возвышенной, вольной человеческой груди, из наших тесных и искусно смыкаемых уст. А человек не только может подражать звукам животных, он не только, по словам Монбоддо, настоящий пересмешник, mock-bird, среди всех живых существ, но бог научил его искусству запечатлять свои идеи в звуках, называть вещи звуками речи и царить на всей Земле с помощью глаголов, исходящих из уст человека¹³. Итак, всякий разум, всякое искусство человека начинается с языка; ибо лишь благодаря языку человек царит и над самим собою и властен раздумывать и выбирать; для всего этого в органическом строении его существовали лишь задатки. У высших существ разум, может быть, и просыпается от увиденного, ибо замеченного признака им, должно быть, достаточно, чтобы составить понятие и закрепить его, отличая от прочих; но живущий на Земле человек — это питомец звука, и лишь благодаря своим ушам он постепенно учится языку света. Всегда нужно, чтобы кто-нибудь помогал ему запечатлеть в душе различия между вещами, и только потом учится он сообщать свои мысли, сначала, быть может, дыша и задыхаясь, а потом уж в звонких звуках и пении. Народы Ближнего Востока выразительно называют животных немыми Земли; ибо только тогда, когда создан был человек, чтобы говорить, когда получил он для этого свое органическое строение, только тогда воспринял он дыхание божества, семена разума и вечного совершенствования втого творческого голоса, что призвал некогда человека владеть Землею¹⁴, — короче говоря, человек воспринял тогда божественное искусство идей, первое из всех искусств.

^ IV. Органическое строение предрасполагает человека к тонким влечениям, а потому и к вольности

Мы не устаем повторять, что у человека нет инстинкта и что самый характер человеческого рода составляет это отсутствие инстинкта. — нет, все инстинкты животного присущи человеку, но только они смягчены, как того требует органическое строение человека, и слагаются в более тонкую пропорцию.

Дитя в материнском чреве проходит все состояния, которые когда-либо переживали земные существа. Оно плавает в воде, оно лежит с открытым ртом, и челюсти у него большие, пока не прикроют их губы, вырастающие далеко не сразу; и когда дитя выходит на свет, то оно жадно хватает воздух, и ему не приходится учиться сосать грудь. И питание, и пищеварение, и жажда, и голод — все определяется инстинктом или еще более темным влечением. Так развиваются и мускульные силы человека. и его способность к деторождению, и стоит только сойти человеку с ума от возбуждения или болезни, и сразу замечаются в нем все животные стремления. А нужда и опасности в людях и даже в целых племенах, ведущих жизнь животных, пробуждают животные умения, чувства, силы.

Итак, получается, что у человека не отняты инстинкты, но что они у него подавлены, подчинены господству нервов и более тонких чувств. А без инстинктов человек, который в большой степени все же остается животным, обойтись бы просто не мог.

А как же подавляются инстинкты? И как подчиняет их природа господству нервной системы? Посмотрим, как развивается инстинкт с детских лет человека; развитие это совсем с иной стороны являет нам те мнимые человеческие слабости, на которые нелепо жаловаться, как это нередко происходит.

Дитя человеческое является на свет слабым, таким слабым, как ни один детеных, и вот почему: человек, очевидно, создан для таких пропорций, которые еще не могли быть до конца развиты в материнском чреве. Четвероногое животное выходит на свет четвероногим, и пропорции его вполне правильны, хотя поначалу, в чреве матери, голова его лишена всякой пропорциональности, как и у человека; у животных с развитой нервной системой, у которых детеныши рождаются на свет слабыми, правильное соотношение сил восстанавливается не позднее нескольких недель. И только человек надолго остается существом слабым, потмоу что все его телосложение создано, так сказать, ради головы, которая в чреве матери складывается несоразмерно большой и такой появлется на свет. Другие члены тела, которым нужны для роста земная пища, движение, воздух, сильно отстали от головы, хотя все годы детства и юности именно они усиленно догоняют голову, а не голова соразмеряется с ними. Итак, слабое дитя, если угодно, инвалид по вине своих высших сил, и эти высшие силы природа неутомимо развивает и воспитывает прежде всего.

100

Дитя еще не умеет ходить, но оно уже научилось смотреть, слушать, хватать предметы, оно может упражнять тонкую механику и арифметику этих чувств.

Оно применяет эти силы инстинктивно, как всякое животное, но только пользуется ими тоньше. Но пользуется оно ими не потому, что умения и искусства у него прирожденные, ибо всякие искусства и умения животных не более чем последствия весьма примитивных возбуждении; значит если бы инстинкты с детства господствовали в человеке, то человек навсегда остался бы животным, поскольку не стал бы учиться никаким человеческим искусствам, — ведь он знал бы все. что ему нужно, и не учась. Итак, требуется одно из двух: или бы человек рождался с прирожденным инстинктивным разумом, но сразу же ясно, что это противоречие, или же ему пришлось бы появляться на свет слабым существом, а таким он и появляется, но тогда уже обучаться разуму.

Человек с детских лет учится разуму, и точно так же, как он учится искусству ходить, он, благодаря искусству, учится разуму, учится вольности, учится человеческому языку. Мать прикладывает младенца к груди у своего сердца, и плод чрева ее становится воспитанником ее рук. Сначала просыпаются в новорожденном самые тонкие чувства, глаза и уши, — образы, звуки руководят ими; благо, если они руководят ими успешно и хорошо. И зрение постепенно развивается, и он следит за глазами людей. окружающих его, и вслушивается в речь людей, и с их помощью учится различать первые понятия. И руки его постепенно учатся хватать предметы, и тогда члены тела начинают стремиться к действию, к упражнению. Дитя училось у двух самых тонких чувств, ибо самый тонкий и сложный инстинкт, какой предстоит воспитать в нем, — это разум, гуманный дyx и человеческий образ жизни; животное нельзя научить ничему этому, и тонкие чувства ему чужды. И домашние животные перенимают некоторые черты человека — перенимают по-животному, но людьми они от этого не становятся.

Отсюда явствует, что такое человеческий разум, слово, которым в новейших сочинениях пользуются так, как будто разум прирожден и обучаем сам собою; ничего кроме лжетолкований отсюда не проистекает¹⁵. И теоретически, и практически разум не что иное, как внятое — усваиваемое, уразумеваемое, выученная пропорция, направленность идей и сил: человек и создан, чтобы усваивать, выучивать ее. Какой разум бывает у ангелов, мы не знаем, а с другой стороны, не можем заглянуть внутрь существа, стоящего ниже нас; у человека разум — человеческий. Человек с детства сопоставляет идеи и впечатления, которые доставляют ему более тонкие органы чувств, в соответствии с их числом, тонкостью истинностью, учится с быстротою связывать их. Отсюда возникает единство, и единство это — мысль, а мысли и ощущения сочетаются и дают суждения о том, чтó истинно, а чтó ложно, чтó благо, а чтó зло, чтó счастье, а чтó несчастье; это и есть человеческий разум — непрекращающися труд складывания, образования человеческой жизни. Разум — не прирожден