Geum.ru

Т. Б. Щепанская. Зоны насилия (по материалам русской сельской и современных субкультурных традиций) //Антропология насилия. Отв ред В. В. Бочаров и В. А. Тишков

Вид материалаДокументы

Содержание


Волосная расправа
Подобный материал:
1   2   3   4   5
глаза, уши  органы, обеспечивающие связь с внешним миром, каналы коммуникации. Обычные угрозы перед дракой: дам в глаз, в ухо. В фольклоре фигурируют формы насилия, пресекающие коммуникацию, например, бебики потушить (т.е. выколоть глаза  крим.). В практике деревенских драк в Печерском р-не Псковской обл. отмечено применение в качестве орудия тяжелого мешочка с песком. Мешочек раскручивался так, чтобы выбитый им глаз противника повис бы на нем. Повреждение или потеря глаза  уродующее воздействие, цель которого  ограничение коммуникативных возможностей человека. Это значение хорошо видно в песне "под драку":

Ваньке стукнули свянчаткой Да подбили левый глаз,

А теперь ему  косому Из девчат никто не даст.

В том же ряду уродующих/отчуждающих практик отметим и повреждения ушей. Наказание обидчика или врага путем отрезания уха фигурирует в армейском, криминально-тюремном дискурсе, а также в фольклоре скинхэдов. Скинхэды в Петербурге и воины в горячих точках утверждают, будто отрезали уши у врагов иной национальности. Вор в законе, смотрящий в Альметьевской зоне, по рассказам местных обитателей, отрезал уши нарушителям тюремных законов и заставил их съесть в наказание за то, что те побили другого заключенного, принадлежащего к касте воров. Этот популярный способ фигурирует даже в фольклоре политиков право-либерального направления, правда, только как угроза. В их среде ходила байка о том, как известная деятельница Демократического Союза накануне митинга заявила, что "если понадобится, откусит ухо омоновцу", после чего "стражи порядка появились в шлемах".

Вполне традиционно упоминание в описаниях драк волос и бороды, которые, собственно, и "драли" друг другу участники, ср. наименования народных забав и наказаний: задать чесу, задать трепку, таску; волосная расправа, волосянка. В народных представлениях волосы символизировали связь, объединение. В драке волосы, а тем самым и, вероятно, отношения рвутся. "Наши дерутся, так волоса в руках остаются"; "Идти в драку  не жалеть волос"; "За волоса да под небеса. За виски да в тиски". У Даля зафиксировано определение драки: "Постриг без ножниц". В современной молодежной культуре отмечено и пострижение волос ножницами, как форма межгруппового насилия. Можно вспомнить, как в конце 1980-х люберы (компании парней из московских предместий) ловили и стригли на дискотеках хиппи и металлистов. Уже в середине 1990-х представители казанских молодежных банд, нашедшие временный приют в Спец. ПТУ для несовершеннолетних правонарушителей под Петербургом, хвалились, как они "поймали одного панка, волосатого, от…рили, побрили…". Опять перед нами насилие как формирующая практика. Пострижение волос фигурирует и как внутригрупповая практика, тоже формирующая тело, но здесь насилие не так очевидно, поскольку совершается над самим собой (но  заметим! От имени группы, т.е. обладатель волос  только адресат и источник воздействия, а источник его  группа, общественное мнение, выраженное в виде эстетических предпочтений, моды или идеологической установки). Семантика пострижения волос многообразна, но главные здесь два мотива: разрыв связей и ограничение свободы. Скинхэды бреют голову наголо, национал-большевики стригутся очень коротко, "если есть желание, оставьте еж волос надо лбом",  сказано в "Программных документах НБП". Самими нацболами эта стрижка интерпретируется как: (1) знак отличия от прочей публики, "в противовес "цивильным" прическам демократов и длинным волосам леваков и анархистов", т.е. знак межгруппового барьера, разделения; (2) проявление "тоталитарного стиля"  подчинения партийной дисциплине, принятия порядка, в частности, в форме довольно радикального воздействия групповой нормы на форму своей прически и, подразумевается, вообще на свое тело. Это значение стрижки волос как ограничения свободы, между прочим, актуально и в так неодобряемой воинственными нацболами хип-культуре: "Во всех городах,  объясняли мне когда-то волосатые люди,  стригли только рабов… В Риме  гладиаторов… в армии…" Только у хиппи это служило обоснованием отказа от стрижки. Наконец, у нацболов короткая прическа служит знаком самоидентификации себя как "воинов", "боевиков", всегда готовых "кого-нибудь заколбасить": "Стрижка "под ноль",  свидетельствует один из них,  имеет важное практическое значение  в драке тебя не схватить за волосы". В любом случае короткая стрижка как групповой символ означает гораздо большую степень допуска сообщества к формированию своего телесного облика, чем длинные или обыкновенные волосы.

^ Волосная расправа как средство выяснения отношений характерна в большей степени для женщин, подростков и молодежных группировок. У мужиков в драках страдает их мужская гордость  борода, а вместе с нею и статус. Драть бороду в драке может быть опасно для обоих: "Чужую бороду рвать  свою потерять",  предостерегает пословица. "Не хватай за бороду: сорвешься  убьешься". Борода  знак и гордость семейного мужчины, отца, хозяина, которому, отметить, не пристало участвовать в драках наравне с молодежью, чтобы не потерять свой авторитет (см. об этом подробнее во второй части настоящей статьи).

Наконец, рот и нос (сусалы, рыло), зубы и щеки в качестве объекта силового воздействия чаще всего фигурируют в связи с тематикой питания и распределения ресурсов: "Дали похлебку в три охлебка", "Испекли лепешку во всю щечку" и т.д. В прессе упоминалось уголовное дело: в 1997 г. Красном Селе солдату сломали кости носа за то, что он отказывался приносить старослужащим деньги и сигареты. В другом случае (который мы подробно рассматривали выше) солдату, нарушавшему правила пищевого поведения, насильно запихивали хлеб, иногда разрывая рот.

Объект приложения насилия  рот, как орган питания; цель  навязать "правильный" способ функционирования этого органа: яркий пример насилия, рассматриваемого как средство формирования "правильного" (с точки зрения групповой нормы) тела.

Заметим и подчеркнем, что культура наиболее подробно разрабатывает и регламентирует именно случаи, когда объектом насилия становится голова или ее части (лицо, волосы, рот, нос, щеки, глаза, уши). Смысл силовых воздействий в этом случае обычно состоит в том, чтобы "дать ума", т.е. имеет в основе интенцию социализации. Чаще всего насилие такого рода фигурирует в ситуациях посвящения, наказания или межгрупповых столкновений и обычно имеет целью "направление" и "исправление" тела, а не его ликвидацию (убийство). Учитывая опасность неосторожного убийства в результате ударов по голове, культура стремится предостеречь участников столкновений, вводя всяческие ограничения: проломленная голова, просто появление крови, "капающей" с головы на рубашку (обычно белую) служит сигналом к прекращению драки или наказания.

В связи с темой убийства в дискурсе чаще фигурируют ранения в грудь  в душу, под девятое ребро,  обычно табуируемые в гораздо большей степени, чем удары по голове. В задиристых песнях "под драку" ранение в грудь упоминается как причина смерти; обычно его получает атаман.

Из нагана вылетала Черная смородина,

Атаману в грудь попала  До свиданья, Родина.

Примечательно, что ранение в грудь наносят ножом или из револьвера, применение которых уже само по себе рассматривается как нарушение правил, которое ставит применившего их вне закона и социальной защиты:

Ногалики-кинжалики, точеные ножи,

Довели меня кинжалики до каменной стены (т.е. тюрьмы.  Т.Щ.).

(Псковская обл., Порховский р-н, Дубровенская вол., д. Поддубье, 1996 г.).

Ранение в грудь кодируется и, соответственно, прочитывается в связи с темой героической гибели в бою и, с другой стороны, бесчестия противника, что и мотивирует, собственно, героизацию погибшего. Сравните с этим случаи гибели от удара по голове, которые обычно описываются как результат случайности и неосторожности, а не героизм. То же самое относится и к нынешней практике заказных убийств, с их контрольным выстрелом в голову: в этом случае смерть безлична, здесь нет героизма, убийца не сражается с жертвой, а буднично "работает". Ранение и удары в живот артикулируются не так часто, обычно в связи с темой мучительного, но не всегда смертельного повреждения. Более обычны упоминания "боков", которые в драке могут намять, отмочались, настрочить и иным способом "обработать" (см. выше об "инструментальных" метафорах насилия). Удары в живот рассматриваются скорее как нарушение правил боя, случайное или намеренное.

Гораздо более активно семиотизируется телесный низ: половая и анальная сфера. Воздействие на них, как правило, имеет унижающее или исключающее значение. Наиболее известно использование таких форм насилия в армейских и тюремных ритуалах "опускания", т.е. перевода жертвы в самый низ групповой иерархии. В местах заключения это статус опущенного, обиженного, чучека или чушка, пидора, проткнутого и т.п. Ритуал опускания имеет несколько вариантов, чаще всего упоминается изнасилование анугенитальным (крим. рвать фуфло) или орогенитальным способом. Впрочем, все пишущие об этом оговариваются, что гораздо чаще наблюдаются символические формы, которые только обозначают изнасилование. Например, в тюрьме опускаемому дают в зубы ложку и все обитатели камеры (кроме опущенных) проводят половыми органами по лицу; в Спец.ПТУ для несовершеннолетних правонарушителей опускали путем бросания в писсуар: "Писсуар там,  поясняет очевидец,  это такое корыто, в которое все (мочатся)… Достаточно было завести в туалет человека и, ловко (ударив, толкнув) его, уронить в эту штуку" (в скобках даны мои слова, заменяющие обсценную лексику оригинала.  Т.Щ.) Аналогичное значение имело и простое прикосновение при свидетелях к этому корыту или даже стене туалета. Все эти операции должны обозначить право доступа членов сообщества к телу жертвы (именно половой сфере). Вместе с тем, опущенный исключается из практик распределения ресурсов: лишается своей доли в распределении содержимого посылок с воли, в том числе и адресованных лично ему; места для сна (его постель сдвигается в самые неудобные места  ко входу, к параше) и за общим столом (опущенные едят в столовой за отдельным столом или на самом дальнем краю стола, на расстоянии от всех остальных); прав на отдых (ему поручают самые трудоемкие и грязные работы) и т.д. Таким образом, ритуалы опускания можно рассматривать и как форму исключающего насилия.

Мочеполовая сфера артикулируется также и в других наказаниях, нацеленных не на "поучение" и возвращение нарушителя в число полноправных членов сообщества, а на его исключение, в том числе и в физическом смысле: инвалидизацию и даже смерть. Среди таких наказаний в армии (практике дедовщины) и местах заключения отметим избиение с целью опустить почки: нарушителя неписанных правил держат за руки или иным способом ограничивают его движения и бьют ногами по пояснице до тех пор, пока он не начнет мочиться кровью. Л. Самойлов описывает случай убийства заключенными парня из своей среды, обвиненного в том, что он выдал администрации канал доставки наркотиков. Характерно, что перед тем, как убить, его пытались кастрировать (обнаружено множество ножевых ранений внизу живота). У солдат, проходивших службу в Ленинградской области, ходят рассказы о форме наказания, применяемых на гауптвахте: "Наручниками к клетке пристегнут за обе руки и собак с той стороны пускают. Собака бошку между прутьев просунет и все укусить норовит. Выгнешься и стоишь, пока не отстегнут. Я еще мало стоял  8 часов. А друг мой двое суток провисел". На каком уровне высота собачьей головы? Что защищает воин, выгнувшись, насколько можно, назад? Опять как объект возможного насилия акцентируется половая сфера. Отметим и совмещение этого наказания с практикой исключения (рассказчик был посажен на гауптвахту на 20 дней).

Впрочем, телесный низ акцентируется и в некоторых наказаниях, не направленных на окончательное исключение жертвы из сообщества, но достаточно унизительных. Пример  наказание детей шлепками по ягодицам или розгами, традиционно считавшееся оптимальным средством наставления молодого поколения. Тот же смысл имели в России и телесные наказания кнутом представителей низших сословий и воинских чинов: крестьян, солдат, цель которых  "Подать ума в задние ворота". "Дать бы тебе ума с заднего двора",  гласила пословица.  "Кнут не мука, а вперед наука"; "Кнут не мучит, а добру учит". Тем не менее, можно заметить, что эти формы насилия, как и прочие, обращенные на телесный низ, применяются по отношению к людям низшего статуса и подчеркивают их унижение. Результатом такого наказание становится дальнейшее снижение их статуса в глазах общества. "Крестьяне… считают телесные наказания крайне позорными,  сообщал корреспондент Этнографического бюро кн.В.Н.Тенишева из Владимирской губ.  Первое время брезгливо сторонятся наказанных, а впоследствии, случается, называют их сеченными, продолжая считать их людьми дурными, ненадежными, с которыми лучше не иметь дела. Получение розог прощается и забывается народом гораздо труднее, чем отбывание наказания в арестантских ротах". Насилие, точкой приложения которого становятся области телесного низа, обозначает претензии сообщества (или лично того, кто осуществляет экзекуцию) на контроль половой активности жертвы. Это верно и по отношению к опущенным в современной тюрьме и армии, и по отношению к детям солдатам в царской армии, которые в сексуальном отношении фактически не имели свободы.

Битье по ягодицам имеет место в современных армейских ритуалах "перевода" (повышения статуса солдата по мере истечения срока службы). После того, как солдат отслужил 1 год, его переводят в статус слона (Лен. Обл., сухопутные войска), фазана (железнодорожные войска) или полушубка (ТОФ). Ритуал называется "ставить баночки": посвящаемого бьют несколько раз по ягодицам солдатским ремнем, табуреткой или дверкой от тумбочки; впрочем, иногда баночки ставят просто ладонью по животу.

В заключение отметим еще раз то, о чем говорили в самом начале статьи: мы анализируем не процесс насильственных действий, а их проекцию в дискурсе: то, как они называются, а, следовательно, воспринимаются и интерпретируются. Смешно было бы полагать, что всякий раз, нанося удар, человек продуманно выбирает нужное "знаковое" место; однако, говоря о происшедшем столкновении, он именует его по-разному, выделяя в этом описании то телесный верх ("В лоб дам!"), то низ ("Опустили его"). Просматривая печатные и электронные издания анархистов и национал-большевиков), мы обратили внимание, что силовые столкновения чаще всего описываются в терминах "дать в морду" (набить морду) или "отп…деть", "дать п…ды" (хип-культурный вариант: отпацифиздеть), т.е. опять-таки в терминах героизации (столкновение лицом к лицу) или унижения противника. У национал-большевиков популярен инструментальный термин "заколбасить", вообще не выделяющий анатомических особенностей тела жертвы, низводящий его до степени пассивного вещества.

* * *

Итак, какого рода "сообщение" транслируется посредством акта насилия (если рассматривать его как коммуникативный акт)?

Во-первых, это демонстрация и одновременно осуществление прав на тело жертвы. Если насилие санкционировано сообществом, то и права на тело жертвы принадлежат сообществу, т.е. регулируются его нормами и ставятся в зависимость от исполнения жертвой этих норм. Удары по голове, лицу  верхней части тела  означают претензии только на контроль "ума" (соблюдения правил); в нижние области тела  также и контроль над половой активностью жертвы.

Можно заметить, что значение насилия различно, в зависимости от точки его приложения: чем ниже, тем в большей степени оно ущемляет право жертвы распоряжаться своим телом, снижая статус этого человека в сообществе, а соответственно, и сферу доступных ему социальных прав (ресурсов). Таким образом, на тело жертвы как бы проецируется схема сообщества, во всяком случае, его вертикальная структура (иерархия), и человеку указывается его место на этой схеме: удар в голову призван "дать ему ума", "вдолбить" нормы сообщества и тем самым позволить занять в нем полноправные позиции; повреждения же генитальной сферы означают низкое и неполноправное положение, а то и исключение из сообщества. Замечу, что наше предположение о телесной матрице социальной структуры вовсе не отвлеченное. Оно реализовалось, например, вполне явно в построении "стенки" бойцов во время праздничных драк: центральная ее часть называлась грудь, лицо, чело (центр), а фланги  бока или крылья. Эта же общепонятная матрица актуализируется в тюремном ритуале "прописки". Вновь входящего в камеру арестанта ее обитатели спрашивают: "Кол в задницу или вилку в глаз?", демонстрируя готовность тут же то и другое осуществить  опять-таки акцентируется телесный верх или низ. Выбор "кола" автоматически помещает человека в самый низ иерархии, в категорию опущенных. Чтобы сохранить к себе уважение, нужно выбрать "вилку", а опытный заключенный знает, что вилок в тюрьме нет.

Таким образом, санкционированное насилие актуализирует два типа социально значимой информации: во-первых, структурную (место жертвы в социальной структуре сообщества); во-вторых, нормативную (нормы, определяющие форму и функционирование тела жертвы, его частей и систем).

Вынужденные позы

Целью силового воздействия часто бывает ограничение активности тела жертвы и придание ему вынужденных поз. Любопытно, что эти позы имеют образные наименования, что придает им статус "развлечений". Например, в армии и местах заключения известна шутка под названием велосипед: между пальцев ног спящего человека вкладывается пакля или вата, ее зажигают, человек делает движения ногами, как будто едет на велосипеде. Вариант, когда вата находится между пальцами рук, называется мельница. Человек, служивший срочную в армии Украины, описывает развлечения старослужащих, которые актуализируют зоологические метафоры: старослужащий будит молодых солдат приказом: "Сушить крокодилов!" (нужно висеть над кроватью, зацепившись ногами и руками за ее спинки), "Сушить летучих мышей!" (висят под кроватью, вцепившись в панцирную сетку снизу); "Сушить попугаев!" (сидят на корточках на спинке железной кровати). Мы уже упоминали о том, как в той же части "ставили лося", держа у лба ладони с растопыренными пальцами, изображая рога. Во всех этих случаях тело жертвы пассивно, принимает вынужденные позы (чем демонстрируется его подконтрольность сообществу). Характерны метафоры, придающие телу статус предмета или животного, тем самым отрицая личность его обладателя и возможность распоряжаться собственным телом. Животные метафоры задействованы и в обрядах "перевода": молодые солдаты  обладатели низкого статуса в системе дедовщины  называются икра, караси (ТОФ), гуси (ЖДВ); в первое полугодие второго года  слоны (Лен.обл.) или фазаны (ЖДВ). В это время, несмотря на заметное повышение статуса в начале второго года службы, солдат еще может стать объектом насилия.

Любопытна аналогия метафорических издевательств с традиционными забавами деревенской молодежи на Святки, отмеченная в статье И.А. Морозова и И.С. Слепцовой. Они обращают внимание, что развлечения "срочных арестантов", зафиксированные П.А. Шилковым в тюрьме Екатеринбурга в конце XIX в., находят "прямые соответствия среди старых деревенских развлечений и игр". Среди прочих, в деревенском быту обнаруживаются и "баночки". Характерно, что в святочных играх, как и в тюремных или армейских развлечениях, вынужденная поза жертвы часто символизировала животное  среди названий игр "доение коровушки (или козы)", "иманье лисицы", "петух" и проч. Эти игры  формы розыгрышей, насмешек старших над младшими участниками вечорок, своеобразная форма посвящения и испытания подростков перед тем как принять их в компанию взрослой молодежи.

Насильственное придание вынужденных, неудобных, часто болезненных поз вписывается в концепцию социального формирования тела жертвы. Здесь, может быть, более выражен момент семиотизации тела: оно кодируется, его значения выражаются в ярких метафорах, придающих акту насилия юмористических характер в глазах происходящих. Вместе с тем боль, хотя и присутствует, перестает быть главным смыслом и целью, так что все происходящее постепенно приобретает статус игры. Мотив "игры" постоянно присутствует и в объяснениях практик насилия в армейской и тюремной культурах. Вместе с тем, жертва в этой игре пассивна, ее движения скованы физически (жертва связана, лежит, падает, а то и спит), она фактически лишена статуса участника игры, почему, вероятно, и обозначается не как человек, а как животное или неодушевленный предмет. В то же время согласие даже на эту роль дает возможность, выдержав испытание, приобрести знание (больше не поддаваться на розыгрыши), необходимое для вхождения в сообщество. Не случайно подобные формы издевательств обычно имеют посвятительный смысл.

Маркирование тела

В рассказах о насилии часто подчеркивается еще одно его последствие: остающиеся на теле знаки. Вообще любое насильственное воздействие на тело уже клеймит его, привлекая к нему внимание (хотя бы самих насильника и жертвы, но в потенциале  всего сообщества). Иногда это клеймо становится видимым, и вовсе не всегда оно унижает. Унижают только последствия наказаний.

В тех сообществах, где насилие входит в систему культурных кодов, синяки и ссадины воспринимаются с одобрением, как следы драк и знаки личного героизма. Социолог, длительное время наблюдавшая одну из питерских национал-большевистских ячеек замечает: "Они часто украшены фингалами… фингалы там, разбитые головы… Ну, я спрашиваю  там дама  "Почему ты в черных очках?" Естественно, очки тут же снимаются, и рассказывается подробная история, как это произошло". Мол, она “идет по улице. А к ней пристает мужик – она хорошенькая. Она идет (с ним. – Т.Щ.). Заходят во двор, она начинает бить его ногами. Потом приходит и радостно всем об этом рассказывает”.

В какой-то степени следы драк становятся символом идентичности, получают дополнительные интерпретации, т.е. кодируются и тогда в настоящем смысле становятся знаками. Московский юноша, которого я знала по прозвищу Майкл Какаду, вовсе не принадлежал к особо агрессивным молодежным сообществам; в описываемое время (конец 1980-х) он был битломан, и ему было 18 лет. Вот как он описывает получение своего прозвища в метровской тусовке: "После драки у меня был синяк под глазом. Я прихожу на тусовку. Мы сели на кольцевую линию метро и стали кататься по кругу: метровская тусовка, это придумали битломаны. Какая-то герла меня спросила:  Как тебя зовут?  Миша, можно Майкл". Майклов много, и стали придумывать прозвище, причем в первую очередь обратили внимание на синяк: "Одноглазый? Кот?"  но высунулся Кот и сказал:  Я уже есть. Пират?  Я ж Пиратом быть не могу, потому что я пацифист… Ну, с Пирата перекинулись на Какаду. Я подумал: пусть, как бы чего хуже не придумали". Примечательно, что рассказчик возводит свое прозвище (т.е. символ идентичности) к синяку, который в тот день был у него под глазом. Рассказ про этот синяк составляет, по сути, ядро интерпретации, которую он дает своему прозвищу.

В рассказах об армейских ритуалах "перевода" также подчеркивают остающиеся после них следы: "Год отслужили, т.е. мы как бы переходили уже из молодых в старослужащие. Называется "баночки"… сколько-то банок поставили. Это значит: живот задирают (т.е. одежду на животе.  Т.Щ.), там тебя держат и по животу бьют. Буквально там руки остаются, ну, синяки (в форме ладони)" (ТОФ, 1979  81). В сухопутной части, расквартированной в Лен.области, солдаты после первого года службы "торжественно переводились в слоны. Процедура, кстати, весьма болезненна. Солдатским ремнем по заднице шесть раз. Звездочки от бляхи держатся на ляжках две недели". У воина железнодорожных войск, получающего баночки табуреткой, "после полученной процедуры кожа на седалище становится темно-фиолетового цвета". Мотив следа после полученных ударов настойчиво подчеркивается буквально во всех рассказах, что указывает на его значимость, особенно заметную в контексте ритуалов посвящения (перевод, имянаречение и т.п.). В некоторых случаях следы имеют более или менее определенную форму (отпечаток руки, звезды на бляхе), но пока она еще менее значима, чем переживание боли, т.е. момент испытания.

Следующий способ маркирования тела, наиболее известный,  татуировка. Нанесение ее также связано с моментом посвящения в сообщество и осознанием своей идентичности. Социолог А. Топорова стала свидетелем нанесения татуировки молодой девушке  члену Ленинградского отделения НБП. На квартире у лидера местного отделения партии накалывали изображение групповго символа  гранаты "Лимонка": "“Лимонка”, “лимонка” на плече… Машинкой. Вот этой, не которая как бор-машина, а в виде ручки, накалывали черной тушью, переводку… Ну, естественно, она пила “анестезию”, а все – за компанию... При мне происходило… При этом я… говорила:  Ну ты подумай, что ты делаешь, это же на всю жизнь! – Она говорила:  Ну и что, партия – это на всю жизнь!.. Вот. Это как бы такой момент, важный момент, что вот… Г. (руководитель Ленинградского отделения НБП. – Т.Щ.) сказал, что:  Вот правильно, что на всю жизнь. Если человек просто потусоваться, он так не сделает. А если, говорит, он сделает, то это как бы… испытание. У меня просто был шок, когда я на все это смотрела, с татуировкой. Кровища льется, антисанитарные условия, ей 16, пойдет на всю жизнь. Она держалась, она не могла при этом показать. Может, ей и было больно, но не показывала. Потому что при этом те, которые ей сделали, ей говорят: – Выпей еще водки, и усни… И вот она выпила это и свалилась; ей докололи, она допила и свалилась спать…" Отметим несколько моментов этого эпизода. Первый: интерпретацию нанесения татуировки как знака принадлежности к партии, и более того  безвозвратной отдаче ей прав, в том числе на свое тело. С этим основным значением (самоидентификации) связан и второй момент: девушку спаивают, так что она утрачивает власть над своим телом: "выпила и свалилась", - превращаясь в пассивный объект воздействия со стороны группы. Третий момент тоже связан с принятием власти: необходимость скрывать боль, т.е. демонстрировать готовность тела принять даже боль (а в идеале и смерть), если это требуется партии.

Процедура нанесения татуировок в посвятительных обрядах обычно болезненна, так что изображение потом воспринимается как след перенесенной боли, преодоленного испытания. В местах заключения краску приготовляли из сажи пережженного кожаного каблука, смешенной с водой и мочой ("для дезинфекции"), иногда с добавлением цветной туши. Рисунок наносили по контуру с помощью примитивной машинки (моторчик от электробритвы с приводом к иголке, к которой подведен резервуарчик с краской). Известен и способ нанесения сложных рисунков с помощью досок, в которые уже заранее вбиты иглы по контуру изображений. Все эти иглы сразу опускаются на кожу и прижимаются к ней грузом. По отзывам очевидцев, процедура весьма болезненна, может наступить к потере сознания и шок. Болезненность процесса татуировки характерна для сообществ, культивирующих или, во всяком случае, использующих насилие. У хиппи и других представителей молодежной культуры, где также популярна татуировка, ее наносят обычно нетравматичными способами и с использованием анестезии.

Значение татуировки как символа самоидентификации с сообществом просматривается и в семантике наносимых изображений. Чаще всего это групповой символ: у нацболов  "лимонка", в армии  символы родов войск (у артиллеристов перекрещенные пушечные стволы, у летчиков  самолетик и т.д.). В местах заключения их относительно постоянные обитатели  воры  татуируют себе изображения котов (КОТ  "Коренной Обитатель Тюрьмы"), ангелочков в кандалах и Мадонну с младенцем (означает: "Дитя тюрьмы", "Родился в тюрьме"), а также надпись "Не забуду мать родную", причем "мать", как объясняют воры,  это тоже тюрьма.

В криминальной среде наносятся также знаки статуса, указывающие место человека в структуре сообщества (каста, масть, срок отсидки и проч.). Мы здесь не будем перечислять все сюжеты тюремных татуировок, отсылая читателя к имеющимся в открытом доступе каталогам. Здесь же мы обратим на место их расположения: какие части тела маркируются знаками сообщества? Это тоже зависит от статуса человека. Знаки высшего статуса в тюремной иерархии  вора в законе (правильного, честного вора, пахана) наносят на плечи ("погоны" и "эполеты") и грудь (подключичные звезды)  на те самые места, где располагаются настоящие знаки отличия: погоны и ордена. Опущенным же выкалывают непристойные или закодированные знаки их падения на ягодицах, спине, а также на лице: на лбу, между бровей, на щеках, веках и под глазами, как бы воспроизводя клеймо, которым когда-то метили каторжан. Эта операция нередко проделывается насильно, после процедуры опускания. Само изображение бывает максимально упрощено: грубое изображение черта, музыкального инструмента, глаза на ягодицах, либо вообще синее пятнышко, имитирующее синяк под глазом или между бровей, т.е. татуировка возвращается к символике побоев, только в этом случае она имеет не героическое, а позорящее значение. Клеймо на лицо наносится для того, чтобы сразу ясен был статус опущенного, т.е. его незнание грозит потерей статуса всем прочим: если кто-нибудь случайно возьмет что-нибудь у опущенного, сядет есть после него или заговорит с ним, то сам попадет в эту же категорию.

В остальном же опять просматривается уже упомянутая телесная матрица социальной структуры: верх тела  высшие места в иерархии, телесный низ  низшие ступени. Лицо выпадает в данном случае из этой схемы потому, что было задействовано внешними инстанциями (прежний обычай клеймения каторжан и разбойников).

Середина тела: грудь (кроме самого верха, где располагаются звезды) и живот используется разными категориями заключенных для нанесения обычно больших изображений, целых картин, которые могут указывать их место в горизонтальной структуре сообщества: преступную специализацию (масть), количество и сроки отсидок и проч. Всеми категориями используются как место нанесения татуировок пальцы, руки, однако богатая татуировка рук должна быть, если придерживаться этой схемы, характерна для бойцов различных ОПГ. Это отчасти подтверждают наблюдения вне тюремной среды. Члены молодежных объединений, которые идентифицируют себя как "боевиков", "бойцов", "солдат партии", украшают татуировкой, прежде всего, плечо. Национал-большевики накалывают на плече уже упоминавшуюся "лимонку", иногда в сочетании с языками пламени и стрелами молнии, а также партийными лозунгами "Да, Смерть!", а также серп и молот, свастику, руку, сжатую в кулак и прочую символику насилия и агрессии. Скинхэды изображают свастику или череп. Впрочем, последние иногда наносят тату и на выбритую кожу головы.

Посредством татуировки сообщество маркирует тела своих членов, и, в частности, те их части, на использование которых (и контроль их функций) оно в первую очередь заявляет свои права.

Татуировка связана с ситуацией насилия, во-первых, ситуацией нанесения, перенесенной болью, нередко символикой изображений (татуировка "синяков", сцен и символов насилия: оружия, кулаков, хищных птиц и оскаленных звериных морд). Однако, здесь все-таки символ уже отделяется от самого тела: основной упор переносится с кодирования формы и свойств тела на объяснение изображения. Соответственно, значение физического насилия и боли падает, так что, в принципе, можно обойтись и без них, что и происходит в тату-салонах, с их процедурами обезболивания.

Продолжая тему маркирования тела, отметим еще символику загрязнения, также связанную с актом насилия. Ритуал "опускания" в тюрьме производится через запомоивание: обитатели камеры, касаясь лица жертвы половыми членами, стараются испачкать спермой глаза, уши, волосы несчастной жертвы. После этого он становится чушком, чучеком, чертом  т.е. "нечистым" (в ритуально-символическом смысле), и прикосновение к нему или бывшему у него предмету "загрязняет" (т.е. снижает статус) любого другого человека. Символика "загрязнения" просматривается и в других терминах насилия: поливать (избивать), втереть, вмазать (ударить) и т.п.

Маркирование тела нанесенными на него знаками (татуировка, загрязнение, можно добавить еще пирсинг  продевание сережек, скарификацию  нанесение шрамов, раскраску, распространенные в молодежной культуре) можно рассматривать как вариант социокультурного формирования тела. Однако, здесь уже знаком служит не само тело или его функция, а нанесенное на его поверхность изображение: знак отделяется от своего содержания. Сообщество уже не формирует прямо путем физических воздействий органы и функции тела, а лишь обозначает контроль над ними, отмечая тело своими символами. Впрочем, они нередко обозначают телесные функции  правила функционирования тела, а тем самым и свои контроль над ним. Действительно, наиболее распространенные мотивы татуировок (тех, что служат групповыми символами, наносятся с санкции группы или во время ритуала)  это мотивы насилия/агрессии, секса (определенных его моделей, зависящих от статуса этого человека)  т.е. телесных функций. Но татуировка только обозначает эти функции, а сама их не выполняет и физически не формирует (за исключением, может быть, болевой выносливости). Результат насилия уже не