О. И. Киянская имперские идеи п. И. Пестеля задача

Вид материала

Задача

Содержание Колониальные павильоны

Подобный материал:

• В. С. Парсамов национальная идея у п. И. Пестеля, 622.23kb.
• А. И. Уткин единственная сверхдержава москва 2002, 8714kb.
• Задача курса студент должен знать основную проблематику философии и осознанно ориентироваться, 539.28kb.
• Сама задача утилизации аккумуляторного электролита ещё не решена,, 32.25kb.
• Программа курса лекций «Математические методы и модели исследования операций», 27.98kb.
• Т. М. Боровська кандидат технічних наук, доцент І. С. Колесник, 118.17kb.
• Агрессия, 115.6kb.
• Марокко Имперские города, 56.18kb.
• Образовательная программа послевузовского профессионального образования министерство, 279.06kb.
• Образовательная программа послевузовского профессионального образования министерство, 279.1kb.

О. И. Киянская

ИМПЕРСКИЕ ИДЕИ П. И. ПЕСТЕЛЯ

Задача данного доклада – проанализировать общественно-поли­ти­ческие идеи декабристов, выраженные в программном документе Южного общества, «Русской Правде», в связи с имперской идеологией ее автора – П.И.Пестеля.

Узнав о восстании на Сенатской площади, престарелый граф Ф.В.Ростопчин произнес знаменитую фразу: «Во Франции повара хотели попасть в князья, а здесь князья – попасть в повара». Подобные формулировки, конечно, никак не объясняют смысл движения декабристов. Как не объясняют его и общие фразы о том, что «первые русские революционеры» хотели принести себя в жертву ради дела освобождения крепостных крестьян –действовали «для народа, но без народа».

Между тем, о том, для чего на самом деле составлялся заговор декабристов, Пестель прямо говорит в «Русской Правде». Уже в преамбуле ко 2-ой ее редакции читаем: «Первоначальная обязанность человека, которая всем прочим обязанностям служит источником и порождением, состоит в сохранении своего бытия. Кроме естественного разума, сие доказывается и словами Евангельскими, заключающими весь закон христианский: люби Бога, и люби ближнего, как самого себя (курсив в текст. – О.К.), словами, вмещающими и любовь к самому себе как необходимое условие природы человеческой, закон естественный и, следственно, обязанность нашу» . Естественное право человека – право на жизнь – Пестель толкует «расширительно», понимая его прежде всего как «любовь к самому себе», законодательно закрепленное право на эгоизм.

Именно из таким образом понятого права на эгоизм проистекает важнейшая идея «Русской Правды» – идея всеобщего юридического равенства граждан перед законом. Ведь только в обществе равных возможностей эгоизм каждого гражданина может быть реализован в полной мере. «Все люди в государстве имеют одинаковое право на все выгоды, государством доставляемые, и все имеют ровные обязанности нести все тягости, нераздельные с государственным устроением. Из сего явствует, что все люди в государстве должны непременно быть пред законом совершенно ровны и что всякое постановление, нарушающее сие равенство, есть нестерпимое зловластие, долженствущее непременно быть уничтоженным», – писал автор «Русской Правды». Согласно предположениям Пестеля, сословное деление общества уничтожалось.

Однако юридическое неравенство подразумевает два предела: условно говоря, верхний и нижний. Применительно к России нижний предел неравенства являли собой бесправные крестьяне. Верхний же – государь император, который мог все. Естественно, что уравнение должно было приближаться к верхней границе, иначе вообще теряло смысл.

И те современники, которые усматривали в заговоре желание «князей» стать «поварами» и «сапожниками», конечно же, недальновидны и несправедливы. «В отношении дворянства вопрос о реформе ставится так: что лучше – быть свободным вместе со всеми или быть привилегированным рабом при неограниченной и бесконтрольной власти?.. Истинное благородство – это свобода; его получают только вместе с равенством – равенством благородства, а не низости, равенством, облагораживающим всех», – утверждал Н.И.Тур­генев, в данном вопросе совершенный единомышленник Пестеля⁴.

Однако для того, чтобы столь страстно желаемое юридическое равенство было реальным, необходимо было, прежде всего, освободить и дать права гражданства крестьянам. По Пестелю, «право обладать другими людьми как собственностью своею, продавать, закладывать, дарить и наследовать людей наподобие вещей, употреблять их по своему произволу без предварительного с ними соглашения и единственно для своей прибыли, выгоды и прихоти есть дело постыдное» Пестель прекрасно понимает, что для истинного освобождения крестьян одних «правильных» законов мало. Освобождение без земли окажется пустым звуком, приведет вчерашних крепостных к разорению. Между тем как «освобождение сие должно доставить лучшее положение противу теперешнего».

Отсюда напрямую вытекает аграрный проект «Русской Правды» – пожалуй, важнейший и сложнейший для ее автора, вызывавший острую критику со стороны многих декабристов, в том числе того же Н.И.Тургенева. Этот проект хорошо известен историкам.

Пестель исходит из того, что земля «есть собственность всего рода человеческого», но не ставит под сомнение и важнейшее естественное право право частной собственности, в том числе и на землю. Он планирует разделение всей пахотной земли на две части: «Одна половина получит наименование земли общественной, другая земли частной». Граждане, приписанные к определенной волости, имеют право получить свои наделы из общественной земли «не в полную собственность, но для того, чтобы их обработывать и пользоваться их произрастениями». «Земли частные будут принадлежать казне или частным лицам, обладающим оными с полною свободою и право имеющим делать из оной, что им угодно».

Подобная система предусматривала и конфискацию значительной части помещичьей земли.

Идея всеобщего юридического равенства вполне воплотилась и в национальной программе «Русской Правды». Давно отмечено, что программа эта была крайне жесткой по отношению к населяющим Россию «инородцам». Так, например, новое революционное правительство должно было «содействовать» евреям «к учреждению особенного отдельного государства в какой-либо части Малой Азии», «силою переселить во внутренность России» «буйные» кавказские народы, изгнать из страны цыган, которые не пожелают принять христианство, истребить древние татарские обычаи многоженства и содержания гаремов. В итоге подобных действий национальности, подобно сословиям, должны быть уничтожены, «все племена должны быть слиты в один народ».

Ничего принципиально нового в этих представлениях нет. Как известно, подобной же позиции по отношению к инородцам придерживались и лидеры Французской революции конца XVIII века. Лозунгом революции в отношении евреев стали слова депутата Законодательного собрания Клермон–Тоннера: «Для евреев как личностей все права, для евреев как нации –никаких». А одним из последних декретов Учредительного собрания, принятым сразу же после принятия конституции, был декрет о личном равноправии евреев (27 сентября 1791 г.). Французская революция декретировала равноправие евреев, что и привело в итоге к ликвидации герметичности общин, непосредственному подчинению граждан власти. И когда в 1807 году император Наполеон созвал Синедрион – совещание высших еврейских лидеров страны – и поставил перед ним ряд вопросов, касающихся взаимоотношения евреев с государством, то выяснилось, что евреи вполне лояльны французскому правительству, исполняют законы Франции и считают себя полноправными гражданами страны.

Пестель в данном вопросе был верным последователем Французской революции, убежденным государственником, так сказать, этатистом.

Вообще любое национальное своеобразие (культурное, религиозное или политическое), согласно Пестелю, уничтожало принцип равных возможностей. И поэтому всем без исключения «инородцам» предоставлялся выбор: либо слиться с русскими, приняв их образ жизни и формы правления, либо испытать на себе много неприятностей – вплоть до выселения из страны. Все части России должны были связаны общностью русского языка, законодательства и традиций.

В историографии давно идут споры об источниках аграрного и национального проектов Пестеля, о том или тех философах или политиках, у которых южный лидер свои идеи заимствовал. Но вне зависимости от конкретных образцов, на который южный лидер ориентировался или от которых отталкивался, он прекрасно понимал, что провести все эти преобразования мирно невозможно. Однако введение новых законов, по Пестелю, «не должно произвести волнений и беспорядков в государстве». Государство обязано «беспощадную строгость употреблять противу всяких нарушителей общего спокойствия». Именно для того, чтобы предотвратить гражданскую войну, была нужна многолетняя диктатура Временного верховного правления. Опирающаяся на штыки и сильную полицию (явную –жандармерию, и тайную – «канцелярию непроницаемой тьмы») диктатура – самый действенный способ обеспечить «постепенность в ходе государственных преобразований». Так и только так Россия сможет избежать «ужаснейших бедствий» и не покориться вновь «самовластию и беззаконию».

Е. Н. Моисеева


^ КОЛОНИАЛЬНЫЕ ПАВИЛЬОНЫ

НА МЕЖДУНАРОДНОЙ ВЫСТАВКЕ 1889 г. В ПАРИЖЕ.

Взгляд французского обывателя


6 мая 1889 г. в Париже торжественно открылась Международная выставка. Международная выставка 1889 г. вошла в историю как выставка Республики, выставка Эйфелевой башни и, безусловно, как выставка колоний. Представлением колоний на выставке занималась колониальная администрация. Были созданы различные комитеты, местные колониальные власти оказывали помощь в подборке экспонатов. Была создана консультативная комиссия под председательством помощника Государственного Секретаря по делам колоний Эжена Этьена, будущего главы парламентской группы колониальной партии. Устроители колониальных павильонов на парижской выставке 1889 г. поставили перед собой цель показать французскому обывателю, который никогда не покидал и, возможно, никогда не покинет пределов метрополии облик главных французских владений; позволить среднему французу увидеть своими глазами африканские и индокитайские жилища, побывать в мечетях и на восточных базарах, послушать заморскую музыку, увидеть представителей всех человеческих рас.

В Париж привезли 203 жителей Индокитая, 61 сенегальцев, 20 конголезца, 11 таитян, 10 канаков. Они были призваны оживлять колониальные павильоны и туземные деревни. Туземцам навязывали определённый тип поведения. Они должны были жить, не обращая внимания на взгляды белых, жить так, как если бы не было зрителей те 6 месяцев, пока длилась выставка. Русский очевидец в Париже писал: «В виду некоторого недоверия, которому в последнее время подпала колониальная политика во Франции» администрация колоний «пожелала поближе познакомить французов с внутренней жизнью, обычаями и нравами подчинённых им или состоящих под их покровительством африканских и азиатских народов и вместе с тем дать возможность узнать какие торгово-промыш­лен­ные выгоды они могут извлечь из своих колониальных владений».

Французская пресса со всех сторон освещала Международную выставку в Париже. Так, например, в журнале «Revue des deux Monde» рубрику, посвящённую в выставке, вели известный литературный критик Эжен-Мельхиор де Вогюэ и журналист де Варини. С октября 1888 г., когда полным ходом шла подготовка к выставке, начал выходить еженедельный, специальный иллюстрированный журнал «L’Exposition de Paris de 1889». Благодаря статьям, репортажам и иллюстрациям те, кто не мог побывать на выставке, могли всего за 50 сантимов познакомиться с ней.

В центре всей колониальной выставке на площади перед зданием Инвалидов красовался колониальный дворец (Центральный дворец колоний). В верхней галерее были собраны продукты колоний, например Антильских островов, Индийских владений, Новой Каледонии, для которых не были построены отдельные павильоны. Посетители дворца могли познакомиться там с работой колониальной администрации, со статистическими данными. Там была представлена коллекция географических публикаций, образцы полезных ископаемых, изделия колониальных мастеров, фотографии достопримечательных мест.

К центральному дворцу колоний примыкали специальные павильоны: павильоны Туниса, Алжира, Аннама, Тонкина, Кохинхины, Камбоджи; а также типы туземных деревень с населяющими их жителями: сенегальская, конголезская, мадагаскарская, кохинхинская, тонкинская, канакская, алжирская, кабилская и др. деревни. Ко всему прочему на выставке действовали туземные рестораны и театры, оранжерея, восточные базары, играли туземные оркестры, по Сене плавали индокитайские лодки. За цену одного билета можно было «проникнуть в страну мечты». Посетители терялись при виде этого многоцветия и многозвучия.

Французы знакомились с Империей посредством всех органов чувств: зрения, вкуса, слуха и даже обоняния. В воздухе, по словам очевидцев, витал запах восточных приправ, ванили, мускуса, кус-куса. «Этот характерный запах восточных стран», как его представляли себе европейцы.

Колониальные павильоны – это настоящие дворцы, построенные французскими архитекторами при содействии туземных мастеров, украшавших фресками, скульптурами и орнаментами фасады дворцов и внутреннее убранство. Перед дворцом Алжира, выполненного в мавританском стиле, расположились палатки кабилов, базар, кафе. Рядом с дворцом двадцати двухметровый минарет, копия алжирской мечети Сиди-Абд-ер-Рахмана. Дворец был разделён на три части, представлявших три провинции Алжира: Оран, Алжир и Константину. В залах дворца были представлены экспонаты продукции колонии, произведения ремесленников, на стенах висели карты с изображением дорог, диаграммы, сведения о населении и торговли. Это должно было вызвать интерес французских промышленников и коммерсантов. Целые семьи жили в огромных шатрах. Француженки могли войти на женскую половину и увидеть арабских женщин. Мужчин привлекали скачки арабов на лошадях. Берберы пели свои монотонные песни. Необычной, или, как тогда говорили, экзотичной для европейского уха была восточная музыка. «Восток нынче в моде», – писал французский корреспондент Лёнотр, проработавший на выставке несколько месяцев. Никогда не пустовал на выставке алжирский шатёр, где французы могли посмотреть знаменитый танец живота. Корреспонденту зрелище не понравилось, однако, он посмотрел его с начала до конца.

Одним из самых экзотических мест, куда устремлялись молодые и старые, бедные и богатые, и где все забывали о своих проблемах была на Марсовом поле улица Каира, настоящая восточная улица с белёными стенами, узкими дверями, арками, ремесленниками, изготовлявшими недорогие безделушки для любопытной публики. По улице бродили ослики, арабы сидели на корточках, играл египетский оркестр, желающие могли отведать настоящий кус-кус. Сказка Тысячи и одной ночи обрела реальность, как писали тогда многие очевидцы.

Азия – колыбель человечества предстала перед французами во всём своём великолепии. Французские компании, занимавшиеся добычей полезных ископаемых в Тонкине и Аннаме, представили свои экспонаты. Франция только что завоевала Тонкин, к нему необходимо было привлечь взгляды не столько простых обывателей, сколько серьёзных капиталистов, потенциальных инвесторов. Новая колония требовала новых капиталов. Тонкинский павильон должен был отразить преимущества Тонкина, показать выгоды, которые можно было извлечь из новой территории.

Туземные деревни, по мнению устроителей выставки, лучше самых талантливых книг могли познакомить европейца с обычаями жителей Азии и Африки. В сенегальской и конголезской деревнях часто можно было услышать возгласы: «Вот так обезьяна! Чудовище! Боже, какой он страшный»! Во всём этом было что-то от зоопарка. На парижской выставке были и курьёзные ситуации. Однажды жители конголезской деревни забаррикадировались и перестали пускать посетителей, от которых они устали. Все эти экзотичные колониальные павильоны и деревни охраняли туземные солдаты. 10 сипаев, 12 сенегальских стрелков, 6 сенегальских спаги, 10 стрелков сакалавов из Диего-Суарец, 20 тонкинских стрелков, 10 аннамитов.

Какой-нибудь одинокий посетитель, блуждающий среди пышного многоцветия французских павильонов, встречающий на своём пути чёрных, жёлтых, арабов в разноцветных одеяниях, говорящих на разных языках, вдыхающий ароматы восточных пряностей, слегка оглушённый раздающейся с разных сторон музыкой, мог представить себя за тысячу миль от Парижа, в незнакомом волшебном мире, и ему потребовалось бы добраться до берега Сены, чтобы осознать своё местоположение.

Любопытство привлекало французов на выставку. Чувства, которые возникали у них там, были разными. Многие добропорядочные буржуа испытывали чувство собственного превосходства: «это наши рабы», – говорили они; удивления, иногда отвращения: «не входите в эти шатры, там полно микробов». Поль Боннетэн – автор многих работ по Индокитаю отмечал общее невежество пришедшей на выставку публики. Организаторы выставки попытались развеять это невежество и пробудить интерес французов к колониям. Серьёзная информация и развлекательные моменты в равной мере присутствовали на колониальной выставке. Облик Империи был воссоздан. Выставка лучше любой книги знакомила французов с Империей, но с той Империей, которую показали организаторы этой выставки. Сенегальская деревня, словно вырванная из Сенегала и пересаженная на землю метрополии, ещё не давала полного представления обо всей территории французского Сенегала, так же, как образчики тонкинских пород древесины не давали полного представления о джунглях Индокитая. Туземцы, привезённые на выставку, были такими же экспонатами. Глядя на них, зрители представляли себе народы Чёрной Африки, Магриба и Индокитая, по ним они судили об этих народах. По двадцати представителям некоторых племён Конго судили обо всех конголезцах.

В умах европейцев рождались стереотипные образы колонизируемых. Образованный и талантливый человек – литературный критик Эжен-Мельхиор де Вогюе в статье, посвящённой выставке писал о «добрых неграх с открытыми и сияющими лицами». В начале ХХ в. эти негры на рекламных афишах будут рекламировать с белозубой улыбкой мыло и шоколад. Лица жёлтых представлялись европейцам «более закрытыми», иногда более жестокими. «Взгляды европейцев и взгляды азиатов, – писал де Вогюе, – пересекаются, но не проникают друг в друга,… они не несут одни другим частицы своей души, как бывает между людьми одной расы, когда те смотрят друг на друга». Невозможность взаимопонимания между расами признавали все. Некоторые из посетителей выставки пытались проникнуть во внутренний мир туземцев, но безуспешно. Вопрос, который больше всего интересовал их: что туземцы думают о нас белых и о Франции? До чего же были удивлены французы, когда узнавали, что никакого чувства восхищения и преклонения Франция у них не вызывала. Лёнотр назвал азиатов «абсолютно равнодушными». «Из всех этих китайцев, арабов, сенегальцев, аннамитов, индийцев, яванцев, с которыми на протяжении трёх месяцев я пытался завести разговор, – писал он, – ни один из них не интересовался по-настоящему тем необыкновенным зрелищем, которое доставило им путешествие по Франции». Де Вогюе писал, что туземцы видят европейский мир, но он не проникает им в душу. «Они уедут с глубоким презрением к нашим нравам, со смирившимся страхом перед нашей силой».