Geum.ru

Андрей Лазарчук, Михаил Успенский

Вид материалаКнига

Содержание


По дымному следу (Из рассказов дона Фелипе)
Подобный материал:
1   ...   56   57   58   59   60   61   62   63   ...   68
^

По дымному следу (Из рассказов дона Фелипе)



– Это я теперь в деревне вроде как самый главный, а приехал то позже всех.

Тогда, из болот, я уходил последним – и то ли свечку задел, то ли земля так неудачно повернулась: Очутился я опять же в болоте. Но как бы и в бане в то же время. Кое как выбрался – на третий день…

Вот представь: болото. Тростник какой то, осока, прочая гадость. Лягушки вот такие – тебе по пояс, пожалуй. И все время кто то кого то жрет, и думаешь только: слава Богу, не меня. А делаешь шаг – и вот те нате, хрен в томате: автострада, бензоколонка, машины едут. Ну, вылез я… руки, понятно, вверх: война же была, чужаков так и так в полицию сдавали; а в Америке этой человека в полицию сдать не западло, а гражданский долг. Долго со мной разбирались, но видно был по мне: из германского плена мэн. Пока переводчика нашли, я кое что смикитить сумел и легенду выстроил. Будто бы сидел во Франции, бежал через Испанию на панамском шипе. А панамцы эти долбанные меня нашли и за борт выбросили: И так я в это поверил, что панамцев до сих пор не люблю. И что ты думаешь: скушали мою брехню за милую душу: доверчивые были, это потом мы им ума разума вложили. Переводчик, бывший таксист парижский, Москаленко, так хорошо переводил, что мне только «да» и «нет» отвечать оставалось. Много я из его переводов о Франции да Испании узнал…

А потом – повезли меня в город Вашингтон к послу Майскому. По дороге Москаленко мой мне и говорит: ты, мол, лучше бы в посольство не ходил, поскольку там советская власть, а где советская власть, там и тюрьма неподалеку. Я бы, говорю, и сам рад не ходить, тем более что и командир велел: пока Сталин живой, домой не ворочаться. Да только что я могу сделать в чужой– то стране? Москаленко обещал помозговать, но уж очень все быстро произошло.

Я даже мявкнуть не успел…

Встречу нашу с послом даже для кино снимали. А назвался я, кстати, именем Пети Брагина, последнего нашего в бою павшего, он у нас из детдомовских, и рыла у нас с ним схожие: были. Да. И газетчиков всяких тьма, в блокноты строчат, на аппараты снимают. Рассказал им, как деревни жгут, как баб с детишками за то, что пленным еду приносят, убивают. Американцам, чтобы воевать, себя взвинтить нужно. Ну, взвинтил. Кино уехало, посол ручкой сделал, убрались журналисты – явилися чекисты. И – берут меня в оборот: как я в плен сдаться посмел и за сколько родину продал? Морду еще не бьют, но примериваются. Там у них в посольстве своя Лубяночка махонькая: подвал двухэтажный. И вот держат меня там, не выпускают. Допросы снимают. И чувствуя я, что завираться начинаю. Это вам не ФБР, переводчиков с русского им не требуется. В конце концов, понимаю я, что пришел мне форменный карачун: приперли к стенке в прямом и переносном. Получаюсь я по всем статьям предатель и шпион, и возразить нечего: И вдруг: приводят меня не в допросную, что в подвале же, а в кабинет начальника чекистского, тот, не моргнув глазом, конвоиров отсылает, дверь запирает и мне говорит: что ж ты, сукин сын Филипп Антонович Пансков, в запирашки со мной играешь? Тебе же Героя за гималайскую операцию присвоили! И тут, веришь ли, растерялся я.

Всего ждал, только не этого. Верно говорят: не повезет, так даже на родной сестре триппер поймаешь. А он, гад, на меня смотрит. И все понимает. И я уже все понимаю…

Не повезут меня ни в какую Россию, а пристрелят тут же и тут же зароют в подвале, как и не было никогда…

Встаю. Руки по швам. Служу Советскому Союзу!..

В общем, не успел он.

Запихнул я его в шкаф, в том же шкафу костюмчик понаряднее нашел, рубашечку, галстук, который завязывать не надо, штиблеты по ноге, макинтош, шляпу на глаза надвинул, сигару в зубы – я видел, начальник так ходил, – бумажник не забыл спионерить: и в коридор. Охранники меня, понимаешь ли, слишком близко подпускали…

Вышел на площадь, с полицейскими раскланялся, такси остановил и поехал на вокзал. Слова некоторые я уже понимал…

Нью Йорк тогда был тогда самый большой город в мире, и искать им меня пришлось бы очень долго.

Вышел из вагона, опять же в такси, говорю: синагога. Какая, спрашивает таксист.

Говорю: эни. Любая, мол. Ну, он разворачивает машину и останавливается на другой стороне улицы…

С евреями договориться оказалось не так уж легко, но и не слишком трудно.

Много, говорю, я вашего брата спас, выручайте теперь и вы меня. В общем, был я через месяц эмигрантом из под Варшавы по имени Беня Блашкович. А потом еще чуть чуть – и принял меня Военно морской флот в свои объятия.

Чтоб в морской пехоте служить, язык в тонкостях знать необязательно. Райт, лефт, стенд стил, йес, сэр! – ну и еще пара слов. Главное, слова короткие. Не то что у нас: «Побатальонноперваяротанаместеостальныенаправомарш!»

Подготовочка моя сказалась: определили в особое диверсионно– разведывательное подразделение «Шадоуз». Про него даже сейчас не пишут.

Готовили нас ни больше ни меньше, как для захвата в плен Муссолини, Гитлера и Сталина. Правда, в натуре ставили перед нами задачи попроще и помельче калибром. Да и Скорцени нас опередил в одном эпизоде. Встречались мы тут с ним лет пятнадцать назад, старый стал, обрюзг, форму не держит. Ну, посидели, выпили хорошо: что мне теперь то с ним делить? Вот. Но золотой запас Германии наши ребята прихватили, не дали вывезти…

А у меня тоже приключение было. Переподчинили меня на срок генералу Доновану. Ему запонадобилось у джерри одну штуку выкрасть, а его ребята слабоваты для этого дела оказались. Меня и сбросили в Тирольских горах. Во– от. А тюк с оборудованием в озеро упал и утоп. И оказался я с одним пистолетиком да с двумя обоймами патронов: Замок у немцев там был переоборудованный, черный эсэс его себе облюбовал. В замке эта хренотень и хранилась. Так я и не знаю, чего они так за эту железку бились: Сколько я доберманов одних перестрелял да перерезал – до сих пор перед собаками стыдно. Однако же – добыл, отвез Доновану, обменял на «медаль Конгресса».

Но все хорошее когда нибудь кончается. Кончилась и война – и уволили меня в запас в начале октября сорок пятого. Мог я по закону о солдатских правах даже высшее образование получить бесплатно, да как то неудобно: и возраст не тот, и слов я мало нужных для колледжа знаю: Короче, осел я в Майами и стал в доках работать. Грузчиком. Как в самом коротком анекдоте. И даже чуть не женился, да как то пронесло. Полгода прошло, и что ты думаешь: затосковал я по службе.

Но, видно, бабка мне в детстве как надо подгадала, потому что стали как раз вербовать у нас резервистов для полярной эскпедиции на юг. По дурному Земля устроена: Я успел записаться. Старый знакомый мой, сержант Грейнджерфорд, как меня узрел, так и заорал на адмирала: каким трюмным матросом?! В штурмовую группу! С выслугой, надбавками и хрен знает чем еще. Я еще себе думаю: зачем попу гармонь? Что будет делать в Антарктиде штурмовая группа?

Пингвинов жучить? Но молчу, жру усиленный паек и гоняю на тренировках тех, кто повоевать не успел. Тяжело, говорю, в учении – легко в гробу…

Крейсер наш назывался «Оклахома сити». Адмирал Бирд, Ричард Ивлинович, держал на нем свой флаг. Мужик он был простой, доступный, в кубрик наш спускался и байки свои травил. И, между прочим, носил такую же, как у меня, «медаль Конгресса». Для американцев он и по сю пору кто то вроде Водопьянова или Отто Юльевича Шмидта. Первым долетел до Северного полюса, потом через Атлантику – вторым после Линдберга: И вот он знакомится с личным составом, собирает ветеранов и под топ секретом сообщает: экспедиция наша не просто научная, а военно научная, и даже больше военная, потому что, по сведениям разведки, нацисты оборудовали в Антарктиде тайную базу, где продолжают создавать свое супероружие и где, есть такая информация, скрывается настоящий Гитлер. Которого, вроде бы, простая пуля не берет – и именно так его можно отличить от ненастоящего: И очень мне это напомнило десятилетней давности напутствие товарища Агранова, так напомнило, что захотелось прыгнуть за борт да и плыть своим ходом до теплого города курорта Майами: Но только были мы уже в ревущих сороковых – и даже не годах, а широтах.

Очень мне не нравилось и то, что кораблей в нашей экспедиции было тринадцать. Но потом догнал нас «Генерал Грант», старый эсминец, переделанный в научное судно. Сразу камень с сердца упал. Следуем двумя колоннами в виду побережья, легкие суда к берегу шастают, разведку ведут. С авианосца каждый день «корсар» взлетает: Наука! Но вот в один день пришвартовывается к нам катер с «Гранта», и я начинаю думать, что жизнь – это сплошной роман «Десять лет спустя». Потому что поднимается на борт с катера мой партизанский командир Николай Степанович…