Андрей Лазарчук, Михаил Успенский
| Вид материала | Книга |
СодержаниеКрасный идол на белом камне. (Техас, 1936, июнь) |
- Андрей Лазарчук, Михаил Успенский, 3458.41kb.
- Ирина Адронати, Андрей Лазарчук, Михаил Успенский, 4128.01kb.
- Составить генеалогическое древо Владимира Мономаха, 88.98kb.
- Михаил Успенский, 2949.71kb.
- Михаил Успенский, 3187.78kb.
- Уистоков горной школы в начале ХХ века стояли известнейшие ученые-горняки, 313.7kb.
- Анна андреева андрей Дмитриевич, 986.66kb.
- Основные категории политической науки (Раздел учебного пособия), 334.4kb.
- Кинетика растворения триоксида урана в 30 ном тбф в углеводороном разбавителе, насыщенном, 88.64kb.
- План: Успенский собор; Архиерейский дом; Высокий уровень древней культуры рязанского, 240.41kb.
Красный идол на белом камне. (Техас, 1936, июнь)
"Дорогой Николас!
Вы, вероято, удивлены, что письмо мое отправлено не через нашего друга Натаниеля, а посредством совершенно постороннего человека. Но этому есть серьезные причины, в которые, думаю, не мне Вас посвящать.
Врачи говорят, что жизни моей остается один последний год. Поэтому я просто обязан доверить Вам сведения, которые могут представлять для Вас определенный интерес. Вы спросите: почему я «обязан», а для Вас это только «может представлять интерес». Дело в том, что я до сих пор не знаю по настоящему, насколько серьезно Вы восприняли мои откровения. Я чувствую в Вас человека, который с одинаковой простотой и легкостью способен как верить истово и слепо, так и сомневаться во всем, даже в собственном существовании.
Возможно, все это окажется чрезвычайно важно для Вас и Вашего дела (которое я уже начинаю считать – слишком поздно, не так ли? – нашим общим делом), а возможно Вы просто бросите мое письмо в ящик своего письменного стола, где уже лежит тысяча подобных, и забудете обо всем назавтра же. Тем не менее, я – повторюсь – обязан свою часть долга исполнить, а уж Ваше дело принимать решение. Суть проблемы в том, что один из моих многочисленных кореспондентов, приятный молодой человек по имени Роберт Эрвин Говард, проживающий ныне в городе Кросс Плэйнс, штат Техас, располагает сведениями, которые я после той нашей памятной беседы счел совершенно секретными, сакральными, а он со свойственной молодости легкомысленностью делает их достоянием гласности. Не знаю, из каких источников он почерпнул все это, но то, что он пишет, совершенно совпадает с тем, что я не пишу. Он выпускает книжки в ярких обложках, которые никто, кроме нас с вами, не может принимать всерьез, но некоторые детали, которые Вы мне в свое время собщили (так же, может быть, не подозревая даже о том, что важность их чрезвычайна), говорят сами за себя. И я очень боюсь, что он уже взят на прицел.
Я не хочу, чтобы с ним что то случилось, он весьма умен, неравномерно, но глубоко образован и пользуется в своем городке заслуженным уважением.
Может быть, Вам имело бы смысл побеседовать с ним и предупредить его, чтобы не писал лишнего? Боюсь, кроме Вас, сделать это некому, а мое болезненное (и обострившееся за последний год) чутье подсказывает мне, что речь идет о нешуточных проблемах. Как вы знаете, мое представление о сокрытом мире сформировалось из ночей кошмаров и проведенных в библиотеке дней – и так всю жизнь; мистер же Говард пользуется, как мне кажется, одной только интуицией. Мы оба чувствуем опасность, угрожающую всему человечеству, и понимаем, что исходит она не от людей – во всяком случае, не только от людей. Наивными представлениями о том, что человечеству присущ инстинкт самоубийства, нам только затуманивают разум.
Надеюсь, что письмо найдет Вас, а Вы найдете меня – разумеется, после того, как повидаетесь с мистером Говардом. И, если Господь будет так любезен, мы с Вами и с Натаниэлем проведем еще один чудесный день.
Искренне Ваш: Говард Лавкрафт."
Мне кажется, он перечитал письмо дважды, потом молча сложил, засунул в конверт и подал мне. Здоровеный парень, на голову выше меня и вдвое шире в плечах. Кремовая рубашка с короткими рукавами из того неровного хлопка, который никогда не знает утюга, застиранные джинсы с побелевшими швами на широком поясе и низкие сапожки из неокрашенной кожи. И, разумеется, стетсон.
Этакий о'генриевский ковбой. Меньше всего похожий на писателя и мыслителя.
– Все это совершенно непонятно, – сказал он. – Мистер Лавкрафт прислал мне еще более взволнованное письмо… Понимаете, я его очень уважаю, считаю моим учителем, но…
– Вы подозреваете, что он сошел с ума?
– Ну, не то чтобы так прямо, но что то все таки в этом роде… Ведь я то все придумываю просто так, для интереса… и драконов, и людей змей, и этого здоровенного дубину Конана. Просто чтобы напомнить мужчинам, что они мужчины. А он, похоже, уверен, что это всерьез…
– Не только он. Я тоже.
Он посмотрел на меня с некоторой жалостью.
– Давайте поговорим об этом чуть позже. Тут очень жарко.
– Я успел заметить…
Хотя в помещении вокзала и тянуло сквознячком, жару это не могло перебить. А когда мы вышли, то показалось, что навстречу нам распахнулась дверца пылающей печи. На площади бил жидкий фонтан, но капли воды, мне показалось, испарялись прямо в воздухе. Все было окутано мрачноватым маревом.
У автостоянки молодой негр подогнал машину: темно вишневый «плимут».
– Пожалуйста, мистер Роберт, – с белозубой улыбкой сказал он. – Как вы и просили, держали в тени…
– Спасибо, Сэм, – Говард бросил ему монету. – Кто выиграл сегодня?
– «Мышонок» Брюстер.
– Это просто смешно…
В машине было еще более жарко, чем под солнцем. Пахло одеколоном, кожей и бензином.
– Сейчас поедем, и будет легче, ветерок обдует…– говорил он, выруливая на шоссе. – Представляете, какая то сволочь сегодня утром исцарапала машину. И добро бы какое нибудь ругательство, а то – знак Иджеббала Зага! И откуда они узнали, как он выглядит…
– Кто узнал?
– Мальчишки, кто же еще?
– Никогда не слышал о таком знаке:
– Разумеется: я ведь сам его придумал. Знак, подчиняющий животных… – и он указательным пальцем изобразил на стекле замысловатый иероглиф.
– И вот такую штуку нацарапали мальчишки?..
– А кому это еще надо? Они вечно крутятся вокруг дома, свистят, спрашивают, дома ли Конан… правда, машину до сих пор не трогали… и я вообще полагал, что нахожусь как бы под их защитой.
– М да. А вам не кажется, что машина – это современное животное?
– И вполне человекоядное. Тем приятнее его укрощать.
Мы неслись по прямой голубоватой ленте шоссе. Встречные машины пролетали с визгом. По обе стороны тянулись кукурузные поля, где то вдалеке, окруженные пирамидальными тополями, краснели крыши и поднимались силосные башни.
Наверное, именно здесь снимали советскую кинохронику…
– Это Техас. Он вам должен понравиться. Вы знаете, что Техас – свободная страна? – спросил вдруг Говард. – Если все пойдет так, как идет, лет через пять мы расторгнем договор со Штатами.
– Насколько я помню, это не так просто сделать, – сказал я.
– Штаты не устоят против нас… Нам даже воевать не придется. Впрочем, вам это, наверное, не так уж интересно.
– Как сказать. Все, что задевает интересы одной приличной организации, мне интересно. А выход Техаса из состава Штатов нас весьма бы озадачил. Это противоречит нашим прогнозам.
– А какова роль во всем этом мистера Лавкрафта?
– Он вычислил нашего противника…
Говард внимательно посмотрел на меня, покачал головой, потом вновь вернулся к созерцанию дороги. Поза его была напряженная.
– Николас, старайтесь не принимать меня слишком всерьез, – сказал он чуть погодя. – Я недавно похоронил мать, и пока что…
– Извините, Роберт.
– Вы то здесь при чем…
Минут десять мы ехали молча. Справа промелькнул поселочек из пяти шести домиков и открытой закусочной под полосатым навесом. Рекламные щиты предлагали нам пить только «кока колу», заправляться только у «Шелла» и мыться только мылом «Спейс». И еще был плакат: «Это Техас! Люби его, понял?». Дорога впереди начинала полого спускаться, уходя в тень аллеи из могучих серебристых тополей. А еще дальше на вершине плавного холма виднелись крыши городка…
– А ваша мать жива, Ник?
– Да. Но я давно не видел ее…
– Это вы зря. Так вот живешь, живешь, а потом… А главное – непонятно почему…
Как интересно, – сказал Говард, оглядываясь. – Тот «фордик» может выжать сорок миль, только падая с отвесной скалы. Тем не менее от нас он не отстает.
Ганстеры или полиция.
– С вашей полицией я дела еще не имел, – сказал я, – а один знакомый гангстер у меня уже есть.
– Не люблю ни тех, ни других, – сказал Говард и уселся поплотнее. Мотор взревел.
Воздух, горячий и плотный, ударил в щеку, затрепетал – как будто бы над ухом развевалось маленькое знамя. – Говорите прямо, Ник, что вы хотите от бедного сочинителя?
– Вы в одиночку занялись очень опасным делом, Роберт! – из за ветра я почти кричал. – Я приехал, чтобы прикрыть вашу спину!
– От тех парней, что сзади?
– Может быть! А может быть, от тех, которые впереди! Еще не знаю!
– Здесь не Чикаго! Этим парням придется иметь дело не только с нами!
– Может быть, да, может быть, нет! Даже техасцы предпочитают иметь дело с теми врагами, в которых верят!
– Ничего не понимаю!
– Вы докопались до какой то тайны! И на вас обратили внимание!
– Ник, закройте окно! Ни черта не слышно!
Я поднял стекло. Оглянулся. «Фордик» приотстал, но упрямо держался в кильватере.
– Наверное, это души Бонни и Клайда все никак не успокоятся…– Говард усмехнулся одними губами. – Ладно, Ник, про опасные дела мы поговорим в более спокойной обстановке…
Он поднял стекло со своей стороны и еще вдавил педаль.
Мы влетели в аллею, как в ущелье меж белых, будто старая кость, стволов.
Солнце замелькало. Чуть зеленоватая листва давала призрачную тень. Мне остро вспомнилось вдруг детство – Тифлис? Поповка? – и я бегу мимо штакетника и стучу палкой по доскам, и запах полыни, и летящий жук…
Огромный жук, сверкнув в последний миг золотом, пулей врезался в стекло машины и размазался, на миг став похожим на страшную зеленую пятерню.
Говард издал густой горловой звук. Мне показалось, что лицо его превратилось в меловую маску. Потом меня бросило на него, и моментально замерзшим взглядом я долго видел летящий на нас тополинный ствол с ярко красным по затеси знаком Иджеббала Зага…