Путь владимира нарбута: идейные искания и творческая эволюция

Вид материала

Автореферат

Содержание Вадим евгеньевич ковский Александр миронович ушаков Общая характеристика работы История вопроса. Цель исследования На защиту выносятся следующие положения Практическая значимость Апробация работы. Содержание работы Вторая глава Список работ, опубликованных по теме диссертации

Подобный материал:

• Тема пути в лирике Блока, 40.4kb.
• Ф. М. Достоевского 1876 г. Творческая эволюция и история текста специальность 10. 01., 36.2kb.
• Конкурс исследовательских краеведческих работ учащихся «Отечество», 478.79kb.
• А. Бергсон Творческая эволюция, 4032.2kb.
• Класс: 11 Зачёт №3 «Творчество Л. Н. Толстого» Лев Николаевич Толстой (1828-1910), 191.77kb.
• Идейные истоки и предыстория Реформации, 548.08kb.
• Тема урока: Жизненный и творческий путь Б. Л. Пастернака. Эволюция лирики Б. Пастернака, 229.69kb.
• Творческая эволюция булата окуджавы и литературный процесс второй половины, 521.55kb.
• Разработка урока по рассказу И. Бунина «Чистый понедельник» (11 класс) Тема: Духовные, 83.98kb.
• Творческая деятельность, 1688.28kb.

На правах рукописи


КОЖУХАРОВ Роман Романович


ПУТЬ ВЛАДИМИРА НАРБУТА:

ИДЕЙНЫЕ ИСКАНИЯ И ТВОРЧЕСКАЯ ЭВОЛЮЦИЯ


Специальность 10.01.01 – русская литература


АВТОРЕФЕРАТ

на соискание ученой степени

кандидата филологических наук


Москва 2009


Работа выполнена на кафедре новейшей русской литературы Государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Литературный институт имени А.М. Горького»


Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор

ВАДИМ ЕВГЕНЬЕВИЧ КОВСКИЙ


Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

АНАТОЛИЙ СЕРГЕЕВИЧ КАРПОВ


кандидат филологических наук, доцент

АЛЕКСАНДР МИРОНОВИЧ УШАКОВ


Ведущая организация: Московский государственный университет

им. М.В. Ломоносова


Защита состоится « »………………… 2009 года в …… часов на заседании диссертационного совета Д 212.109.01 по присуждению ученой степени кандидата филологических наук при ГОУ ВИО «Литературный институт им. А.М. Горького» по адресу: 123104, г. Москва, Тверской бул., д. 25.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Литературного института им. А.М. Горького по адресу: 123104, г. Москва, Тверской бул., д. 25.


Автореферат разослан « » ……………… 2009 г.


Ученый секретарь

Диссертационного совета М.Ю. Стояновский


ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ


Поэт-новатор, соратник Н. Гумилева, С. Городецкого, А. Ахматовой, О. Мандельштама, М. Зенкевича по акмеистическому цеху, выдающийся организатор литературного процесса, талантливый журналист и редактор, крупный общественный и партийный деятель Владимир Нарбут сегодня по-прежнему мало известен, а наследие его изучено далеко не достаточно.

Сложилась ситуация, при которой исследовательские изыскания по Нарбуту, развиваясь в пошаговом темпе, с продолжительными, порой необъяснимыми, паузами, а порой и с основательными научными достижениями, тем не менее, так и не переросли в устойчивый, последовательный интерес отечественных историков литературы к творчеству и судьбе поэта.

В диссертации предпринимается попытка осмыслить путь Нарбута во всей полноте и сложном взаимодействии разных его творческих ипостасей – поэта, критика, издателя, проследить эволюцию его идейно-эстетических исканий и противоречий в широком историческом контексте. Это изначально определило нацеленность работы на преодоление избирательного принципа исследования, когда сугубо конкретные, проблемные или стиховедческие аспекты творчества художника рассматривались вне более общих целей и задач.

Творческая эволюция Нарбута-поэта осуществлялась в русле непрекращающегося стилевого поиска и усложнения, вплоть до смыслового герметизма. Освобождая личность одного из самобытнейших поэтов XX века, феноменально откликнувшегося на тектонические разломы трагической эпохи русской истории, от ярлыков, слухов и легенд, диссертация стремится представить её в многогранности творческих устремлений и наметить перспективы контекстуализации его творчества.

История вопроса. По точному замечанию одного из исследователей, имя Нарбута по-прежнему скорее «на слуху», чем на своем заслуженном месте в ряду первых литературных величин. Лишь с появлением работ Л. Берловской, Р. Тименчика, А. Бирюкова, О. Лекманова, Н. Богомолова, И. Кукулина, а также защищенной в 2007 г. диссертации А. Миронова (первой диссертационной работе о Нарбуте¹), стало возможным констатировать наметившееся расширение и развитие представлений о судьбе Нарбута и его наследия.

Л. Гинзбург в своё время указывала на «великую несогласуемость» двух главных для русской интеллигенции ХХ века «комплексов»: «комплекса модернизма, индивидуализма, элитарной душевной жизни и комплекса народнической традиции и воли к справедливому общественному устройству»². Это наблюдение вполне приложимо к творчеству Нарбута. Возвращение в большую литературу творческого наследия того, кому Гумилев прочил «одно из самых значительных мест в послесимволической поэзии»³, вероятно, именно в силу этой «великой несогласуемости», затянулось на долгие десятилетия. И более того, несмотря на кардинальную (отчасти – в 1950-е гг., всецело – в конце 1980-х – начале 1990-х гг.) смену идеологических и вкусовых ориентиров отечественного литературоведения, отношение к творчеству Нарбута как явлению периферийному постепенно выработалось в устойчивый ракурс восприятия, в позицию. Лишь в последнее десятилетие (конца ХХ – начала XXI вв.) интерес к Нарбуту приобрел характер серьезных наблюдений и был отмечен рядом исследовательских публикаций, касающихся различных аспектов его творческой судьбы. Однако, этот сугубо научный, литературоведческий интерес существует на фоне прежнего отсутствия полновесных переизданий нарбутовской поэзии и комментаторской работы. Имя поэта широкому читателю до сих пор практически неизвестно.

Последний прижизненный поэтический сборник Нарбута «Александра Павловна» вышел в харьковском издательстве «Лирень» в 1922 году⁴. После этого в творческой биографии – одни «неявленные» вехи: подготовленная к печати в 1923 году и так и не увидевшая свет книга «Казненный Серафим»; собранный в 1930-е годы поэтический сборник «Спираль», гранки которого были рассыпаны в типографии; эпизодические публикации образцов «научной поэзии» в литературной периодике и загадочное молчание Нарбута-поэта. Фоном этого безмолвия стал стремительный карьерный взлет и ещё более стремительное падение Нарбута-общественного деятеля. В 1927 году Нарбут обращается в ЦКК ВКП(б) с требованием «оградить его от распространяемых» и «порочащих его сведений о прежней его литературной деятельности (сотрудничал в «Новом времени» и в бульварных изданиях, печатал порнографические произведения и что вообще является некоммунистическим элементом)»⁵. Ходатайство Нарбута не дало результатов. Поначалу, правда, оно было частично удовлетворено, но 21 сентября 1928 года его исключают из ВКП(б). На этот момент он уже год как смещен с руководящих постов, среди которых: председательство в правлении крупнейшего советского издательства «Земля и фабрика», заведывание подотделом секретариата ЦК ВКП (б), членство в центральном бюро секции работников печати Всеработпроса.

После знакомства с подробностями партийных разбирательств по делу Нарбута 1927-1928 гг. становится очевидным, что повсеместно звучавшие в рецензиях и статьях 1930-х гг. обвинения стихов Нарбута в «болезненно-сексуальной окрашенности»⁶ питаются не только материалом дореволюционных судебных преследований, но и отголосками формулировок, долетевших до чуткого слуха критиков из закрытых протоколов ЦКК ВКП (б).

Неким «программным» обобщением, квинтэссенцией антинарбутовской литературоведческой кампании, можно считать словарную статью о Нарбуте в Литературной энциклопедии, выходившей под редакцией В.М. Фриче в 1929-1935 гг⁷. Здесь поэт представлен как «сын помещика», воспевавший «все твари божие» вплоть до «погани лохматой», за «фетишизацией предметов» скрывавший «апологию капиталистического строя, характерную для всего творчества акмеистов». «Окончательно и бесповоротно» закрепляет пренебрежительное, «периферийное» отношение к его творчеству статья В. Кирпотина «Литература и советский период»⁸. Литературоведческий «приговор» был вынесен незадолго до ареста Нарбута в октябре 1936 года. В такой, весьма двусмысленной зависимости от контекста эпохи во многом будет складываться и посмертная судьба творческого наследия Нарбута.

Книги Нарбута не переиздаются и после его официальной реабилитации 1959 года. Единственный путь приобщения к творческой судьбе поэта – непосредственное знакомство с текстами, вживание, строка за строкой, в «твердую породу» (выражение Л. Озерова) нарбутовского стиха – по-прежнему закрыт для широкого читателя вследствие тотальной «раритетности» прижизненных нарбутовских изданий. Начавшие робко появляться после 1959 г. на страницах газет, журналов и монографий упоминания о Нарбуте, немногочисленные попытки литературоведческого осмысления масштаба личности и творчества автора, «вопиющего против гладкописи, против шаблона и общих мест»⁹, неизменно заслоняла непроглядная «пелена домыслов и мифов» по поводу его «таинственной и страшной» судьбы – судьбы «падшего ангела» и «исчадия ада» (повесть-воспоминание В. Катаева «Алмазный мой венец»). Постепенно «туман мифологизации» усиливался, сгущаясь под сводом «апокрифических», большей частью к беллетристике относящихся, источников, немало способствовавших созданию искаженно-шаржированного образа Нарбута, которыми до сих пор питаются любители окололитературных легенд и преданий. В этом ряду персонажей имя Нарбута соседствует с Бабичевым из романа Юрия Олеши «Зависть» и даже с булгаковским Воландом. С долей издёвки изображён Нарбут в повествовании Елены Афанасьевой¹⁰, где он в качестве главного действующего лица выведен под собственной фамилией.

Если до 1950-х гг. включительно Нарбут упоминается как «забытый акмеист»¹¹, вне новой советской литературы, то в 1960-е намечается иная тенденция. Нарбут – в числе небольшой группы других акмеистов - получает «пропуск» в советскую литературу, правда при необходимом условии – заочном «открещивании» от старой «акмеистической веры». В частности, А. Волков в монографии «Русская литература ХХ века» пишет: «В своем творчестве советских лет они отошли от эстетических принципов акмеизма, которые оказались чуждыми новой советской эпохе». Исследователи 1960-х гг. всё смелее включают Нарбута в контекст «разрешенных» к изучению как одного из тех поэтов (вместе с Городецким, Ахматовой), которые «постепенно вошли в советскую литературу»¹².

В 1964 году, в книге 1 «Максим Горький и советская печать», вышедшей в серии «Архив Горького», целый раздел отведен переписке Горького и Нарбута¹³. Опубликованное в разделе письмо Нарбута Горькому от 7 августа 1925 г. и ответ Горького из Сорренто от 17 августа 1925 г. в полной мере раскрывают масштаб личности Нарбута-издателя, наглядно иллюстрируя эпистолярную формулу Серафимовича о нем как о «собирателе литературы земли Союзной», а также воспоминания работника отдела печати ЦК ВКП (б) А. Аршаруни о Нарбуте как о руководителе «принципиальном и сведущем в делах не только поэзии, но и литературы вообще»¹⁴. Публикация эпистолярной подборки в серии «Архив Горького» ценна также данной в преамбуле ссылкой на статью Нарбута «Читатель хочет романтизма», опубликованную в №10 «Журналиста» за 1925 год. По сути, это отсылка к целому пласту мало изученной нарбутовской публицистики, разрабатывавшей насущные вопросы развития литературного процесса (на протяжении 1920-1930-х гг. статьи Нарбута регулярно выходили на страницах «Журналиста» - журнала теории и практики печати, органа Центрального и Московского бюро секции работников печати)¹⁵.

Исподволь намечаются два возможных пути возвращения поэта из небытия. Один, издательский «герменевтический», объективно необходимый: переиздание творческого наследия Нарбута, возвращение его самобытной поэзии к широкому читателю, литературоведческое изучение текстов произведений поэта. Второй путь - «биографический», в котором впоследствии возобладала мифологизация личности и судьбы самого поэта. В 1968 г. появляются воспоминания К. Паустовского, где образ Нарбута вновь дается в противоречивой «несогласуемости» личности и творчества¹⁶.

В этом же, 1968 году, в «Краткой литературной энциклопедии» помещена словарная статья о Нарбуте. Вехи биографии излагались здесь информационно сухо, однако были лишены оценочных ярлыков, а те немногие места, где содержались характеристики особенностей стиля поэта, интонированы положительно¹⁷.

Литературоведческие формулы 1930-1950 гг. звучали безапелляционно: поэт безвозвратно забыт, ибо, всецело принадлежа акмеизму с «его холодным эстетизмом и гербариями засушенных, собранных со страниц античных и средневековых антологий цветов»¹⁸, по определению является воплощением старого, «уходящего» мира. Вместе с тем, писал же Д. Мирский: «Абстрактные, расплывчатые, туманно-религиозные образы наводняют стихи Ахматовой, Гумилева… Мандельштам вместо конкретных предметов давал однословные сцепления ассоциаций». И только у Нарбута и Зенкевича отмечалось «последовательное выполнение акмеистической программы»¹⁹.

В 1977 г. в серии «Библиотека всемирной литературы» вышел I том «Советская поэзия». В него были включены пять «хрестоматийных» стихотворений Владимира Нарбута, посвященных революционной России. В этом же томе, в подборке Анны Ахматовой помещено её стихотворение «Про стихи» («Это – выжимки бессонниц…») с посвящением Владимиру Нарбуту²⁰. Литературоведение начала 1980-х гг. включило Нарбута в число поэтов, которых революция «выводила из замкнутого прежде круга абстрактно-схоластических суждений о некоем «новом искусстве» и «новом миросозерцании»²¹, открывая им иные творческие перспективы. Показателен круг этих авторов, футуристических по духу: «Велимир Хлебников и Николай Тихонов, Сергей Городецкий и Николай Асеев, Василий Каменский и Владимир Нарбут»²². В своей обзорной статье историк литературы В. Базанов, пожалуй, впервые за долгое время предпринимает попытку объективной оценки фигуры поэта, делая акцент на «раздвоении» авторской личности Нарбута.

Выводы В. Базанова во многом перекликаются и со статьей Л. Берловской «Владимир Нарбут в Одессе», годом раньше, в 1982 г. опубликованной в журнале «Русская литература». Эту статью в контексте развития «нарбутоведения» следует считать этапной. Исследование Берловской лишено мифологизации, основано на архивных источниках и текстах произведений Нарбута. Упоминаниями о Нарбуте сопровождаются и «Новые материалы и исследования» в 5-ти томах «Литературного наследства», посвященных жизни и творчеству Александра Блока. В четвертом томе, в разделе «Блок и литераторы», опубликовано письмо Нарбута Блоку, а также обширные выдержки из очерка Нарбута «О Блоке. Клочки воспоминаний», с комментариями Р. Тименчика, содержащими подробности издательской деятельности поэта (отмечено, в частности, его деятельное участие в выпуске журнала в 1911 г. «Gaudeamus», а в 1918-1919 гг. издание в Воронеже журнала «Сирена»²³). «Воронежскому» периоду, ставшему в биографии Нарбута этапным, посвятил свою статью А. Крюков²⁴.

1988-й – год столетия со дня рождения Нарбута (и пятидесятилетней годовщины его гибели) - ознаменовался юбилейной статьей Р. Тименчика ²⁵. Впоследствии Р. Тименчик подготовил статью о Нарбуте для библиографического словаря «Русские писатели. 1800-1917»²⁶. Нельзя не упомянуть и его небольшую, но до предела насыщенную материалом заметку «К вопросу о библиографии В.И. Нарбута», опубликованную в №11 журнала «De Visu» в 1993 году.

Рукопись первого отдельного посмертного издания произведений поэта была подготовлена Леонидом Чертковым к печати ещё в 1964 году, при самом активном участии В.Б. Шкловского и ближайшего друга Нарбута, акмеиста М. А. Зенкевича²⁷. Книга «Владимир Нарбут. Избранные стихи», снабженная предисловием и комментариями Леонида Черткова, вышла в Париже в 1983 году - спустя более 60 лет после последнего прижизненного издания нарбутовской книги «Александра Павловна». Впрочем, выход сборника не спровоцировал возобновления в литературе русского зарубежья устойчивого интереса к творчеству Нарбута. Публикация Леонида Черткова ознаменовалась лишь рецензионным, тем же годом датированным, откликом В. Бетаки²⁸. Таким образом, формула Д. Кленовского, еще в 1954 году причислившего Нарбута к авторам, «казненным молчанием»²⁹, и за рубежом оправдывала себя в полной мере. Вместе с тем, зарубежное литературоведение о Нарбуте было ознаменовано появлением двух работ, которые можно считать этапными в определении «направленческого» и мировоззренческого контекста нарбутовского творчества. В 1950 г. Л. Страховский, в статье «Three Sojourners in the Acmeist Camp: Sergei Gorodetsky, Vladimir Narbut, Mikhail Zenkevich»³⁰, обращает внимание на особое, «гостевое», место Городецкого, Нарбута и Зенкевича в лоне акмеизма. Эта точка зрения, а также тезис о влиянии творчества «синдика» Городецкого на поэзию своих младших товарищей по цеху, позже будут разрабатываться литературоведами в контексте вопроса об особом, «левом фланге» в акмеистическом лагере. Не менее значимой следует считать статью R.D.B. Thomson «The Vision of the Bog: The Poetry of Vladimir Narbut»³¹, где впервые задаётся концептуальный для современного нарбутоведения вектор богоискательства.

Через семь лет после подготовленного Л. Чертковым парижского издания, в 1990 году, на волне «возвращенной» литературы, сборник Нарбута большим тиражом выходит в СССР. Эта книга, выпущенная издательством «Современник» и снабженная большим предисловием и комментарием, стала первым наиболее полным собранием стихотворений поэта, увидевшим свет на его родине³². Параллельно с выходом сборника, в нью-йоркском «Новом журнале» появилась подборка Нарбута «Стихотворения: монастырские песни». Публикация ранних произведений Нарбута 1911-1913 гг. а также предпосланная подборке статья И. Померанцева ³³ акцентировали внимание на практически не изученной лирике поэта; к тому же впервые предпринималась попытка сосредоточиться на собственно «духовной» сфере творчества Нарбута. Попытка эта была связана и с обращением к проблеме стиля поэта, зарождения корневых черт его художественного мира воплощение которого было неотделимо от мучительного духовного поиска, осуществления «вочеловечения». В конце 1980 – сер.1990 гг. появились книги воспоминаний – Н. Мандельштам³⁴, Э. Герштейн³⁵, В. Шаламова³⁶, С. Липкина³⁷, где имя поэта упоминается достаточно часто (по крайней мере, в сопоставлении с предыдущими десятилетиями).

Эти публикации не только оживили линию «биографического» интереса к поэту, но и в какой-то мере наметили в ней «беллетристическую тенденцию» (например, статьи В. Беспрозванного³⁸ и О. Лекманова³⁹). Однако подлинными открытиями в биографическом направлении стали архивные исследования историка А.М. Бирюкова. Основанные на работе с документальными первоисточниками, эти изыскания прояснили детали последнего, «колмыского» этапа в трагической жизни Нарбута, отчасти известного по сохранившимся в архиве В.Б. Шкловского письмам Нарбута к жене из заключения. Опубликованный А. Бирюковым протокол последнего допроса поэта «о/у 4-го отделения УГБ УНКВД по ДС сержантом ГБ Моховым» в «карперпункте №2» Магадана 4 апреля 1938 г. и выдержки из других документов проливают свет на тайну гибели поэта, вокруг которой бытует несколько версий. В свете этих изысканий наиболее вероятной представляется версия, по которой Нарбута расстреляли 14 апреля 1938 года, в день его пятидесятилетия, в рамках исполнения на Колыме «ежовского» приказа №00447⁴⁰.

Ценные биографические сведения о детстве и юности поэта содержатся в воспоминаниях его родных, процитированных, в частности, в монографии П. Белецкого «Георгий Иванович Нарбут», посвященной старшему брату – выдающемуся художнику, «мирискуснику», родоначальнику украинской графики. Воспоминания сына поэта Романа Нарбута развернуто приводятся во вступительных статьях Н. Бялосинской и Н. Панченко к сборнику 1990 г., а также во вступлении к обширной подборке нарбутовских стихотворений, опубликованной в том же году внучкой поэта Т.Р. Нарбут совместно с В. Устиновским ⁴¹.

Подготовленная Л. Пустильник в №3 журнала «Арион» за 1995 г., публикация нарбутовских стихотворений и писем к М. Зенкевичу дала ещё одно, эпистолярное подтверждение – устами самого автора – глубокой укоренённости нарбутовского художественного мира в русском поэтическом авангарде. Ведь на стилевую и образную близость поэзии Нарбута к футуристам указывали ещё Брюсов⁴² и Шкловский. ⁴³ Р. Тименчик подчеркивал, что логика стилевого поиска футуристов была «параллельна и одновременна нарбутовской»⁴⁴. Однако посыл о новаторском, авангардистском по духу начале поэзии Нарбута литературоведением середины 1990-2000 гг. практически не был развит, несмотря на растущий читательский и литературоведческий интерес к русскому поэтическому авангарду.

Посмертная судьба поэзии Нарбута во многом объясняется его мучительными биографическими и идейно-эстетическими противоречиями. Сын помещика, потомок древнего казачьего дворянского рода – и… активнейший участник большевистского строительства. Тонкий лирик, чьи произведения (цикл «Большевик», книги «Казненный Серафим» и «Александра Павловна», поздние стихи «Воспоминание о Сочи-Мацесте», «Сердце», «Ты что же камешком бросаешься…») свидетельствовали об «элитарной душевной жизни», – и поборник эпического осмысления действительности. Сложнейший, трудно читаемый поэт – и «борец за простоту».

Эти мировоззренческие и эстетические противоречия, последовательно проявившиеся в поэтическом и критическом творчестве Нарбута, а также в артефактах его издательской деятельности, будучи исторически обусловленными, несли в себе скрытую угрозу самому существованию Нарбута-поэта. Вобравшая в себя всю полноту интенциональных аспектов, определивших, с одной стороны, направление идейных исканий Нарбута, а, с другой, - трагический исход его судьбы, творческая эволюция Нарбута стала непосредственным объектом нашего исследования.

Цель исследования состоит в том, чтобы проследить основные направления и раскрыть содержание идейно-эстетических исканий и творческой эволюции Нарбута. Избранная при этом установка на преодоление одностороннего восприятия мировоззренческих и эстетических аспектов жизни и творчества поэта, стремление к максимально объективному восприятию его художественного мира, имеет несомненную научную актуальность. Для достижения цели исследования было необходимо решить следующие задачи:

- определить общий ракурс восприятия творческого наследия Нарбута в контексте эпохи с учётом всей полноты мировоззренческих, идейно-эстетических и общественно-культурных противоречий поэта;

- очертить местоположение творчества Нарбута в литературном процессе (символизм, акмеизм, футуризм, экспрессионизм);

- показать глубокое своеобразие идейно-эстетических исканий Нарбута, с одной стороны, укоренных в поле христианской системы ценностей, а с другой, четко увязанных с идеей социального обновления мира;

- выявить степень соотношения «революционного» и «библейского» в поэтике Нарбута, зримо обнаружить «присутствие» в его поэтическом мировоззрении натурфилософских исканий; показать, как эти искания были восприняты и полемически усвоены сквозь призму учения Г. Сковороды, основанного на идее «сродности» и «христианского добронравия» совершенного человеческого общества;

- проследить эволюцию идейно-эстетических воззрений Нарбута (его движение к «быто-эпосу», а затем, обращение к лиро-эпическим жанрам), в контексте его критической и издательской деятельности;

Для решения поставленных задач в исследовании использовались методология историко-культурного анализа и герменевтики. Интерпретационный подход ко всей совокупности фактов творческой деятельности поэта сочетается в диссертации с архивными разысканиями, обращением к первопубликациям, осмыслением контекстов. Все это позволяет выявить ключевые проблемы творческой эволюции поэта, проследить процессы возникновения и преодоления идейно-эстетических противоречий, возникающих на протяжении всей писательской судьбы Нарбута.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Решающее влияние на становление поэтического стиля Нарбута оказывает, с одной стороны, его укоренённость в духовном пространстве «малой родины» – малороссийской Глуховщины, а, с другой, – погружение в гущу петербургской литературной жизни 1910-х гг. «Послесимволический» период в русской литературе, отмеченный сложными процессами появления, взаимовлияния и борьбы новых школ и направлений, обуславливает противоречивую, стремительную суть поэтических исканий Нарбута.

2. Начав творческий путь с «наследования символизму», развивая эстетическую программу в русле акмеизма, поэт в своей радикальной, соревновательной эволюции приходит к «натуро-реализму», созвучному исканиям нового искусства, «интонированному» глубоко своеобразными экспрессионистическими чертами. Однако, идейно-эстетические принципы, сформулированные в пору акмеистического содружества, остаются значимыми для его поэтического мировоззрения на протяжении всего жизненного пути.

3. Определяющим для Нарбута в контексте идейно-эстетических исканий становится отношение к лирическому и эпическому началам в поэзии и литературе. Динамика воззрений Нарбута-критика и организатора литературного процесса соотносится с «эпическим» масштабом социальных преобразований, характеризуется последовательным «наклоном к эпосу», который во многом ориентирован на наследие Гоголя и творчество Бунина.

4. Концептуальное присутствие в поэтике Нарбута «революционного» и «библейского» обусловлено значимой для мировоззрения поэта идеей социального обновления мира. Во многом оппозиционные, оба эти начала пересекаются в окрашенном провиденциальными предощущениями сквозном мотиве пасхальной «мудрой жертвы».

5. Поэтическая эволюция Нарбута ознаменована сложной траекторией движения по пути «прозаизации» к обретению жанра «быто-эпоса», который сменяется мощной, во многом стихийной, лирической рефлексией, отразившейся в последних прижизненных сборниках, стихах и письмах, написанных незадолго до гибели.

Практическая значимость диссертации обусловлена возможностью использовать ее основные положения при разработке вузовских общих и специальных курсов, посвященных творчеству поэтов акмеистического круга и, шире, - «постсимволического» периода; при чтении лекционных курсов по истории русской литературы первой половины ХХ в.; в исследовании творческих исканий и идейно-эстетической борьбы в процессе становления русской литературы на новом её историческом этапе.

Апробация работы. Основные положения работы изложены в публикациях по теме диссертации, в докладах на международных научных конференциях «Научно-литературные чтения, посвященные 150-летию со дня рождения И.Ф. Анненского» (Москва, Литературный институт им А.М. Горького, 2005), «Жизнь и творчество Георгия Иванова» (Москва, Литературный институт им. А.М. Горького, 2008). Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры новейшей русской литературы Литературного института им. А.М. Горького.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии, включающей в себя 191 источник.


СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ


Во введении аргументируется актуальность темы диссертации, ее научная новизна, рассматривается история вопроса, определяются цели и задачи, теоретическая и практическая значимость результатов работы, правомерность используемых в ходе исследования методов.

В первой главе «Поэзия Владимира Нарбута: художественная идеология и проблемы стиля» исследуются ключевые идейно-содержательные и эстетические аспекты поэзии Нарбута в контексте становления его стиля.

В первом разделе «Становление поэтического стиля Владимира Нарбута» прослеживаются истоки формирования уникального художественного мира автора «Аллилуи» и «Плоти». Генезис поэтического мировоззрения Нарбута неразрывно связан с историей его семьи – дворянского казачьего рода Нарбутов. Ожившие предания казачьей вольницы, вспоившие романтический пафос «Тараса Бульбы»; мелкопоместный быт Нарбутовки - «хутора близ Глухова», весь уклад которого пронизан народными поверьями, «духом Диканьки», выверен по неторопливо-природному, «миргородскому» ритму, сквозь усыпляющую будничность которого прорываются и пугающая метафизика «Страшной мести» и «Вия», и сабельные высверки ратного прошлого. Малая родина становится «альфой и омегой» мировоззрения поэта, его «Гиппокреной», напитавшей форму и смыслы нарбутовской поэзии, внушившей его стилю тот самый «хохлацкий» дух, который позволял критикам сопоставлять Нарбута с Гоголем «в русском эпосе». Неслучайно уже в советский период Нарбуту предъявят обвинение в «украинском национализме». Мотивы малой родины в полной мере проявятся в первом поэтическом сборнике Нарбута «Стихи. Книга I», напечатанном в 1910 году в Санкт-Петербурге. Вошедшие в сборник стихи насыщены «картинами природы», топографически привязанными к конкретному месту на карте Российской империи: Глуховщине, Нарбутовке. На первый план выходит аллитерационная перекличка с названием Глухова – города, возле которого Нарбут родился и вырос, в котором окончил гимназию. Перекликаются с Глуховым названия стихотворений первой книги - «В глуши» и «Захолустье». Много позже, в 1930-е годы, составляя сборник избранных стихотворений «Спираль», раздел, куда включены стихи из первого сборника 1910 года, Нарбут назовёт «В городе Глухове». Более того, он усиливает «топографический» акцент в этом разделе, открывая его сразу двумя эпиграфами – из «диканьской» повести Гоголя «Страшная месть» и из поэмы И.П. Котляревского «Энеида».

В 1911-1912 гг. для Нарбута чрезвычайно актуализируется проблема эстетической программы, что находит отражение в его поэтической и критической деятельности. Этот период его творчества неразрывно связан с самым активным участием в заседаниях «Цеха поэтов», ставшего основой формирования акмеистической литературной школы. Поэтическим артефактом, воплотившим новый, акмеистический, или «адамистский», принцип «мужественно-твердого и ясного взгляда на жизнь» (Гумилев) становится вторая книга Нарбута «Аллилуйя» (1912).

Нащупывая свой стилевой путь, Нарбут, вместе с М. Зенкевичем и, отчасти, Городецким, составляет «левый фланг» акмеизма и вскоре объявляет о походе против «синдиков» - Гумилева и Городецкого, под сенью «Гоголя и Бодлера», а также о желании сблизиться с кубофутуристами. «Натуро-реалистические», «виевские» искания Нарбута оказываются параллельны вектору развития «послесимволического» искусства, в первую очередь, футуризма. Однако, эстетические принципы и дружеские узы, сложившиеся в акмеистическом кругу, остаются для Нарбута значимыми на всем протяжении его творческого пути.

Во втором разделе «Проблема соотношения лирики и эпоса в поэзии Нарбута. Обретение «быто-эпоса» прослеживаются эстетические и мировоззренческие мотивы последовательной эволюции поэта в сторону «быто-эпоса», а затем, во многом стихийное, возвращение к лирике. Созданный Нарбутом окказиональный жанр стал своеобразным итогом целого периода в его творчестве, отмеченного напряженным духовным поиском. Характерное для интенции поэта «натуро-реалистическое», «земляное» мироощущение проступает уже в дебютном сборнике 1910 г. «Стихи. Книга I». В установке на зрительно-обонятельно-осязательный подход в восприятии окружающего мира, Нарбут ориентируется на Бунина, однако, в этом, живописном, подходе доминирует созерцательное начало. Второй сборник Нарбута «Аллилуйя» подчеркнуто демонстрирует деятельное вторжение поэтического «Я» в окружающую действительность. Указанный поэтом в качестве направления собственной творческой эволюции, «наклон к эпосу» становится эстетическим средством «поиска существа» бытия.

Поэтические открытия Нарбута в жанре быто-эпоса во многом повлияли на направление исканий его соратника по левому крылу акмеизма М. Зенкевича, в частности, на его разработку проблемы «прозостиха». Нарбут, последовательно обращаясь в своих критических статьях и рецензиях к проблеме соотношения лирики и эпоса, в поэзии шел дальше теоретических изысканий. Книги Нарбута, написанные в начале 1920-х гг. (изданные в 1922 г. сборники «Александра Павловна» и «Пасха», подготовленный к печати в 1923 г. сборник «Казненный Серафим») открыли качественно новые грани нарбутовской поэтики, ознаменовав его поворот от «быто-эпоса» к лирической стихии. Это проявилось и в пристальном интересе к лиро-эпическому жанру поэмы, и в новаторском сплаве лирического и эпического начал, и в структуре композиции (архитектоника частей поэмы «Александра Павловна» и сборника «Казненный Серафим»), а также в идейно-содержательном плане.

В трехчастной структуре «Казненного Серафима» (своеобразные главки «На рассвете. Праведником», «Казнь», «После гибели») проступают композиционные и жанровые открытия нарбутовского быто-эпоса «Плоть». По сути, это цельное произведение, объединенное авторским сверхзамыслом: исповедально, от первого лица явить осуществление души, дать его во всей полноте – от истоков детства и через кульминационные точки «столкновения с миром», оставившие незаживающие меты в душе лирического героя, чей образ практически сливается с образом автора. По аналогии с жанровой уникальностью «Плоти», сборник «Казненный Серафим» можно было бы назвать «лиро-эпосом», однако лиризм здесь особого свойства. Вместо заданного исповедальным ракурсом откровенного читателю явлено сокровенное. Триптих «Казненный Серафим», несмотря на сжатость поэтического пространства, оказывается удивительно однонаправлен и созвучен поступи «трилогии вочеловечения» Блока. Отсюда прямое обращение к тематике, ритмам и интонации автора «Ямбов».

Имманентный «мятеж сокровенного», ознаменованный созданием лирических шедевров – тетраптиха «Большевик», поэмы «Александра Павловна», триптиха «Казненный Серафим» - оказывается «не соответствующим эпохе». Это провоцирует ситуацию отказа от поэзии, затянувшуюся для Нарбута на долгие годы. После протяженного творческого молчания поэт предпринимает попытку вернуться в большую литературу. «Лирический подъем», которым отмечен трагический конец поэта, контрастно усиливает мотив экзистенциального отчаяния обреченной пасхальной жертвы, – один из доминантных в художественном мире Нарбута.

В третьем разделе «Проблема соотношения «евангельского» и «революционного» в поэзии Нарбута» рассматриваются понятия, ключевые для творческой интенции поэта. Ответ на вопрос, оппозиционны они или противоречиво связаны, является одним из первостепенных для понимания сути нарбутовского творчества. В литературоведческих работах о Нарбуте в контексте его мировоззрения сложилось устойчивое восприятие его художественного мира сквозь призму натурфилософских взглядов, восходящих к стоицизму. Такой ракурс вполне объясним – хотя бы уже потому, что поэт воспринял и плодотворно воплотил в «Аллилуйе» некоторые мысли Григория Сковороды. Неслучайно Леонид Чертков охарактеризовал его дореволюционные стихи как творчество «поэта-пантеиста». Однако ключевыми в учении Сковороды являются идеи Бога и высшей, «символической», реальности, воплощением которой является Библия. Таким образом, сквозь призму одной только натурфилософии, вне христианской линии, любые попытки объяснения художественного мира Нарбута невозможны. Эта линия оставалась для поэта стержневой на всём протяжении его творческого пути.

Уже к моменту выхода в свет в 1910 г. первой поэтической книги «Стихи. Книга I», эстетические поиски Нарбута самым тесным образом увязаны с напряженными духовными исканиями. «Движение к быто-эпосу» - 1909-1913 гг. – сопряжено с увлечением Нарбута темой монашества и ухода «от мира в скит», нашедшее отражение в целом ряде стихотворений, опубликованных в журналах «Русский паломник», «Пробуждение», «Сельский вестник», «Страж», «Современный мир» в 1911-1913 гг. В «Аллилуйе» (1912) особенно явственно проявится влияние трактатов и диалогов, «вирш» Сковороды, тесно переплетающихся с народной «травестийной» культурой, пронизанных духом антиклерикализма, обличением стяжательства и культа «золотого тельца», стремлением к совершенному человеческому обществу, построенному на основе «сродности».

Мотивация во многом загадочного, фатального для Нарбута и его родных поступка – приятия большевизма – кроется не только в «большей», по сравнению с другими акмеистами, «чувствительности к социальным контрастам» (Л. Чертков). Одним из глубинных стимулов движения поэта к революции было стремление всеми силами приблизить новую жизнь, корневое обновление бытия. Нарбут настойчиво проецирует на послереволюционную лирику евангелические сюжеты. Отсюда и неизбывное присутствие библейского контекста во многих стихах этого периода. Этот контекст присутствует даже в богоборческом стихотворении «Первомайская Пасха». В равной степени без системы христианских ценностей не обойтись и при попытке постижения смысловых пластов одной из вершин нарбутовской лирики – сборника «Казненный Серафим». Даже в самом названии сборника «Аллилуйя», в эпиграфике первого его издания со всей очевидностью присутствует христианский контекст.

В центростремительных вихрях революции 1917 г. и гражданской войны, диаметрально противопоставленные полюса оппозиции «старое-новое», «обреченное смерти – нарождающееся» обрели в творческом сознании поэта четкую социально-политическую окраску. Однако проекция противопоставления старого и нового на христианскую систему ценностей не потеряла для Нарбута своей актуальности. Более того, поэтическое осмысление Нарбутом бурных послереволюционных событий, связанных с немыслимой кровью, раскаленных до трагедийного накала, будет неотделимо от образов и символики, неисчерпаемых семантических рядов Нового Завета. Программное для творчества Нарбута этого периода стихотворение 1918 г. «Россия» акцентировано подчеркивает, что эпитет «новый» в словосочетаниях «новая жизнь» и «Новый Завет» в понимании автора неразрывно связаны общей семантикой. Ключевой в творчестве Нарбута становится тема богоизбранности России, погруженной в «вихри… бичующего Лихолетья», во многом перекликаясь с идейно-тематическими открытиями «Двенадцати» и «Скифов» Блока. В круг сокровенных нарбутовских мотивов, окрашенных евангельскими тонами, необходимо включить и тему «очеловеченного» мертвеца, жаждущего воскрешения, мучительного союза «музы с совестью».

Точкой пересечения противоречивых, зачастую диаметрально противоположных концептов становится понятие, осмысленное и воспринятое поэтом, прежде всего, в духовном поле. Смысловое наполнение этого, ключевого для Нарбута понятия, отразившего многогранную глубинную суть его художественного мира, рассматривается в четвертом разделе «Любовь как концептуальное начало поэтики Нарбута в контексте евангельской системы ценностей». В «тождественно-оппозиционном» треугольнике «жизнь-смерть-любовь», краеугольном для мироощущения поэта, все три понятия оказываются в динамичном, непрерывно разворачивающемся процессе «взаимоисключающей взаимозависимости». С одной стороны, «Аллилуйя», пропетая Божьему миру, с её осененной свыше физиологией. С другой, «загубленная, как летопись», жизнь, где «мутная мука» страсти дарует лишь минутную иллюзию забытья, где единственное избавление – в неотвратимой жертве пасхального агнца с надеждой на воскрешение. В этой амбивалентной динамике смыслов (жизнь – благо, смерть — страх; жизнь – мука, смерть – избавление) именно любовь остается для Нарбута высшей и единственной «скрепой» между бытием и небытием, залогом искупления и надежды. Такое восприятие органично вписывает нарбутовскую концепцию любви в христианскую систему координат, причем для Нарбута одной из «системообразующих» хорд здесь опять-таки является контекст этой темы в учении Сковороды.

Деятельное познание мира – суть природы творчества самого поэта – выходит за рамки какого-то «персонального» контекста, будь то стоицизм или учение Сковороды, обретая глубоко личностные, и одновременно, масштабные контуры собственно нарбутовского художественного мира. С точки зрения идейно-тематических исканий, развернутой аллегорией которых, собственно и является стихотворение «Бродяга», показательна концовка произведения. Оттолкнувшись от «истоков» стоицизма и философии Сковороды, лирический герой в итоге погружается в христианское духовное поле. Здесь достаточно зримо звучит ключевой для нарбутовской лирики мотив любви как сокровенного евангельского понятия, причем, в понимании Нарбута восприятие единственной «авторской» заповеди Христа – «Да любите друг друга» (От Иоанна, 15,12) глубоко укоренено в любви к женщине, в стихии чувственного. В системе координат нарбутовского художественного мира евангельский и, шире, библейский контекст не только не противоречит любовной страсти, наоборот, тесно с нею увязан, парадоксально соединяя заповедь Спасителя «Пребудьте в любви моей» (От Иоанна, 15, 9) с эротизмом, «чресленным началом» (В.Розанов), чувственностью Ветхого Завета.

Пребывание поэта «в миру», в эпицентре событий, на пике изломов эпохи – вот, по Нарбуту, путь к высшему просветлению, к озарению светом любви. Принимать мир как данность, во всей полноте его «вещных» проявлений, - такова «акмеистическая», по сути, установка автора быто-эпоса «Плоть». Нарбут закрепляет её композиционно. Выстраивая свой быто-эпос, в духе «Аллилуйи», как галерею главок-картин (даже и во внешнем убранстве вышедшего в1920 г. в Одессе быто-эпоса «Плоть» соблюдается принцип «картинной галереи» - название каждого из стихотворений, размещенных не подбором, а постранично, дается внизу, в квадратных скобках, словно подпись к картине), автор предпосылает им два стихотворения-пролога, в которых формулируются мировоззренческие постулаты Нарбута периода «быто-эпоса».

Тема чувственных отношений мужчины и женщины становится одной из ключевых в поэтике Нарбута. Для поэта искреннее чувство во всей полноте его проявления – это неотъемлемая часть любви Божественной, осененной и авторитетом Библии, и самим Создателем. Обращение именно к этому контексту позволит Нарбуту создать шедевры любовной лирики – тетраптих «Большевик», сборники «Александра Павловна» и «Казненный Серафим». Однако неадекватная трактовка нарбутовских образов его современниками обернулась роковыми обстоятельствами: флером нездорового скандала, который то явно, то подспудно преследовал поэта на всем протяжении его творческой биографии и оказался спроецирован на посмертную судьбу его творческого наследия.

В пятом разделе рассматриваются «Трудности контекстуализации» творческого наследия Владимира Нарбута». Процесс выработки устойчивой литературоведческой линии изучения одного из самобытнейших авторов в русской литературе ХХ века по-прежнему затруднен. Как на одну из веских причин, «консервирующих» подобную ситуацию, исследователи указывают на «трудность контекстуализации» (И. Кукулин) творчества Нарбута. В разделе предпринимается попытка рассмотреть многоаспектный характер данной «трудности», вбирающей в себя целый спектр эстетических, мировоззренческих, исторических вопросов.

Оппозиционность многих ключевых аспектов идейных исканий Нарбута определила сложную траекторию его творческой эволюции, которая проходила порой через полярные, взаимоисключающие точки. Это проявлялось, с одной стороны, в «модернистско-акмеистическом» «формализме» лирики Нарбута, а с другой – в деятельной пропаганде художественного творчества, понятного трудящимся массам, в настойчивом продвижении в критических статьях и рецензиях «наклона к эпосу», доминирования эпического начала в литературе.

Центробежное размежевание эстетических взглядов Нарбута на творчество во многом было обусловлено глубокими мировоззренческими противоречиями, которые наглядно проявились в попытках примирить евангельские идеи с большевистским пафосом обновления жизни (пример – в оксюмороне названия одного из программных стихотворений Нарбута «Первомайская Пасха»). Оппозиционность как основная черта идейно-эстетической природы личности и творчества Нарбута, во многом определила сложность и неоднозначность трактовок его уникального поэтического стиля.

Вторая глава диссертации «Нарбут – литературный критик и издатель» посвящена идейно-эстетическим исканиям поэта в свете его критической, издательской, общественной деятельности, исследуемой в масштабе литературного процесса 1910-1920-х гг. В первом разделе «Значение и место Нарбута-критика в контексте его поэтического наследия» доказывается, что «критическая» составляющая не только дополняет и «оттеняет» собственно творчество Нарбута-поэта и организатора литературного процесса, но является одной из самодостаточных ипостасей его многогранной творческой интенции. Рецензии и критические отзывы становятся для него своеобразной эстетической трибуной, где он впервые озвучивает новые для себя принципы, обозначает те или иные векторы своего непрерывного стилевого поиска.

В динамике осуществления творческого мировоззрения поэта анализируется пласт нарбутовской критики до- и послереволюционного периода. Критические статьи Нарбута, как правило, предельно четкие и ясные в формулировках творческих и идейных позиций и взглядов их автора, зачастую содержат «на поверхности» то, что сокрыто в глубине его самобытного поэтического творчества, давая ключи к постижению столь непростых идейно-содержательных контекстов создателя жанра «быто-эпоса», автора «Аллилуйи», «Плоти» и «Казненного Серафима». В критических статьях и рецензиях достаточно четко отразилась эволюция эстетической программы Нарбута, вызревшей в рамках акмеистической школы, обретшей в ходе «атаки на символизм» центростремительную динамику. Развиваясь по пути «наклона к эпосу», эта эволюцияв своей «левой» траектории соотносилась с идейно-эстетическими установками футуристов, а, в период борьбы литературных группировок и «социального заказа» - с установками ВАППа. Попытка поэта уйти «от пролеткультовских раздоров», по пути переосмысленного романтизма, оборвалась трагически, на «лирическом подъеме».

Критические взгляды Нарбута не всегда зеркально проецировались на его поэзию. В этом несовпадении, на отдельных отрезках его творческой биографии – диаметральном (например, 1923-1928 гг., время переезда в Москву и сотрудничества в «Журналисте»), также проступает сложная, противоречивая архитектоника нарбутовского художественного мира, отторгающего любые попытки однозначных оценок.

Во втором разделе «Нарбут – издатель и редактор» рассматриваются этапы издательской и редакторской деятельности поэта, принципы, которыми он при этом руководствовался, сложная и противоречивая взаимосвязь нарбутовских издательских установок с его идейно-эстетическими воззрениями. Особое внимание уделяется участию Нарбута в качестве редактора и издателя в выпуске журналов «Gaudeamus» (1911), «Нового журнала для всех» (1913), двухнедельника «Сирена» (1918), «украинскому» (1919-1923) и «московскому» (1923-1928) периодам его деятельности в ипостаси организатора литературного процесса.

Организаторский и издательский талант Нарбута обуславливает стремительный рост его карьеры в середине 1920-х гг., на фоне «невостребованности эпохой» и непонимания читателями его поэзии. Этому периоду посвящен третий раздел «Нарбут как поэт «нового искусства» в эпоху «социального заказа»: попытки совместить «борьбу за простоту» и элитарную душевную жизнь». Проблема «непонятности» своих стихов, с которой сталкивается Нарбут, неразрешимое внутреннее противоречие между элитарной душевной жизнью поэта и запросами «читающих рабоче-крестьянских масс», провоцируют ситуацию отказа от поэтического творчества. С этой ситуацией практически совпадает по времени переезд Нарбута из Харькова в Москву весной 1923 г. На новых постах – руководителя подотдела секретариата ЦК ВКП (б), председателя правления крупнейшего советского издательства «Земля и Фабрика», члена Центрального бюро секции работников печати – груз общественной ответственности Нарбута возрастает на порядок, что повлияло и на изменение отношения к собственному творчеству. Внутренние мотивы этих перемен достаточно зримо проступают при рассмотрении обширного корпуса критических статей и рецензий, опубликованных Нарбутом в 1920-е гг. в журнале «Журналист», чему в разделе уделяется особое внимание. Свои взгляды на литературу Нарбут излагает в целом ряде публикаций, в частности, в статьях «Лаура в частушке»⁴⁵, «Советский писатель в цифрах и фактах»⁴⁶, «Книжно-журнальное дело»⁴⁷, «Надо размежеваться»⁴⁸ и «Читатель хочет романтизма»⁴⁹. Здесь он выступает исключительно в ипостасях издателя, государственного и общественного деятеля. С этой точки зрения заслуживает внимания послание Нарбута «Pro domo sua. (Письмо из Харькова)», помещенное в первом номере «Журналиста» за 1922 год. Содержание его касается самых насущных нужд украинских газетчиков, хотя форма изложения всё ещё сохраняет изощренный синтаксис, риторические фигуры, спроецированную на мифологию образность, то есть признаки поэтического стиля автора.

К своему поэтическому кредо Нарбут возвращается в своей последней издательской и редакторской работе – подготовке и выпуску в 1936 г. мемориального сборника об Э. Багрицком. Предисловие к этому сборнику, а также письма Нарбута из магаданского лагеря Дальстрой, стали своеобразным завещанием поэта, попытавшегося избавиться перед трагическим концом от груза «грубых, непоэтических дел».

В заключении работы подводятся итоги проведенного исследования, определяются перспективы дальнейшей работы.

В поэтическом творчестве и жизненном пути Нарбута ярко воплотились глубинные противоречия одной из самых сложных, не поддающихся односложным трактовкам, эпох в русской истории и истории русской литературы. «Не придуманная», неискусственная, «дыханием почвы и судьбы» обусловленная кровная связь со своим временем («суровой пристегнуто ниткой»), провиденциальные предощущения «мудрой жертвы» наполняют поэзию Нарбута трагедийным звучанием. Неизбывный фон экзистенциального отчаяния наделяет наследие автора «Аллилуйи», «Плоти», «Советской земли», «Александры Павловны» и «Казненного Серафима» чертами глубокого своеобразия, выделяя его и в первом ряду русских поэтов ХХ века. И современники Нарбута, и современные исследователи наследия поэта справедливо отмечают «совершенно особое место» его стиля в историко-литературном контексте становления литературных школ и направлений русской поэзии первой трети ХХ в. Творческая интенция автора «быто-эпоса», с одной стороны, развивала векторы мировоззренческих и эстетических открытий символизма, восходящих, прежде всего, к Анненскому, Брюсову, Блоку и Белому; с другой, зримо обозначала в акмеизме «натуро-реалистическую» линию, питающуюся токами русской и украинской прозы, наследием Гоголя, Сковороды, Льва Толстого. Эта, «левофланговая», «виевская» (по определению самого поэта) линия культивировалась в рамках авторской идейно-эстетической «программы», вырабатывавшейся в лоне теснейшего «родового» взаимодействия лирики и эпоса, парадоксальным образом находя в современной Нарбуту литературе созвучие и в творчестве «синдика» «Цеха поэтов» Городецкого, и «традиционалиста» Бунина, и в формально-эстетических исканиях футуристов. Сопричастность нарбутовских воззрений и их поэтического воплощения руслу русского поэтического авангарда становится настолько тесной, что автор «Аллилуйи» попадает в ряд той самой «инженерной литературы», которую футуристы используют, как «каркас», «зерна» для своего творчества.

Весьма перспективной для дальнейшего исследования видится проблема поэтической переклички идейно-эстетической системы художественного мира Нарбута с творчеством поэтов-современников, как близких к «акмеистическому» кругу (Мандельштам, М. Зенкевич, Г. Иванов), так и футуристов (Хлебников, Крученых, Маяковский, ранний Пастернак), а также с поэзией Есенина (тема Махно и «мужичьего бунта» в творчестве обоих поэтов, идейно-тематическое созвучие поэм «Анна Снегина» и «Александра Павловна»), Заболоцкого и «обериутов» (линия «Капитана Лебядкина» в русской поэзии, заданная нарбутовским эпиграфом к поэме «Александра Павловна» и подхваченная «обериутами»). Вопрос о творческих влияниях в контексте идейно-эстетических исканий Нарбута выходит за рамки отечественной литературы, вбирая в поле пристального внимания и наследие «проклятых поэтов», в первую очередь, поэзию Бодлера и Рембо, и поэтику немецких «экспрессионистов» и автора сборников «Морг» и «Плоть» Готфрида Бенна. В свете этих сопоставлений продуктивной видится разработка проблемы «подспудного экспрессионизма», выработанного в творчестве Нарбута в период «быто-эпоса». Формальные поиски Нарбута, его открытия в области метрики и ритма, техники стихосложения, воздействие этих открытий на последующее развитие русской поэзии в целом, заслуживают отдельного серьезного исследования не в меньшей степени, чем изучение идейно-содержательных пластов его поэзии (на что было нацелено данное исследование).

Сделанный в работе акцент на мировоззренческих и идейно-содержательных аспектах творчества Нарбута представлял на сегодняшний день, с точки зрения автора диссертации, первостепенную важность, имея в виду общее состояние «нарбутоведения». Широкий историко-литературный и общекультурный контекст значения творческого наследия Нарбута, место поэта в первом ряду фигур, оказавших не только внутреннее, идейно-эстетическое, но и внешнее, организующее, воздействие на развитие русской литературы ХХ века, становится очевидным и при обращении к его критической, редакторской и издательской деятельности. Исследование творческих исканий Нарбута во всем разнообразии и полноте его художественных и общественных ипостасей, позволяет полнее представить личность этого незаурядного поэта-новатора, издателя и литературного критика, общественного деятеля, чьё дарование по-прежнему требует самого пристального, глубокого и систематического изучения, неотъемлемого от дальнейших усилий в деле публикации его творческого наследия.


СПИСОК РАБОТ, ОПУБЛИКОВАННЫХ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ:

1. Кожухаров Р.Р. Недостижимость «простоты»: О творческих противоречиях Владимира Нарбута// Вестник Литературного института им. А.М. Горького. – 2007. – №2. – С. 154–174.
   
2. Кожухаров Р.Р. Наследники «благороднейшего»: К вопросу об истоках акмеизма в контексте творчестве И. Анненского// Иннокентий Федорович Анненский. Материалы и исследования./ По итогам международных научно-литературных чтений, посвященных 150-летию со дня рождения И. Анненского. – М.: Литературный институт им. А.М. Горького, 2008. – С. 357–370.
   
3. Кожухаров Р.Р. Трагический оксюморон: К 120-летию со дня рождения и 70-летию со дня гибели Владимира Нарбута// Литературная газета. – 2008. – №16. – С. 15.
   
4. Кожухаров Р.Р. В ожидании Нарбута/ Р.Р. Кожухаров// Иные берега/ Журнал о русской культуре за рубежом. –2008. – №2. – С. 50-58.
   
5. Кожухаров Р.Р. Георгий Иванов и Владимир Нарбут: полюса «акмеистического» мировоззрения/ Сборник материалов Международных научно-литературных чтений, посвященных Георгию Иванову. – М.: Литературный институт им. А.М. Горького, 2009. – Объем 0,5 авт.л. – В печати.
   
6. Кожухаров Р. Владимир Нарбут между большевизмом и христианством// Вопросы литературы. – 2009. – №3. – С. 468-472.