Geum.ru

Иван Сергеевич Тургенев. Отцы и дети

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   13   14   15   16   17   18   19   20   ...   27

XVIII




На следующий день, когда Одинцова явилась к чаю, Базаров долго сидел,

нагнувшись над своею чашкою, да вдруг взглянул на нее... Она обернулась к

нему, как будто он ее толкнул, и ему показалось, что лицо ее слегка

побледнело за ночь. Она скоро ушла к себе в комнату и появилась только к

завтраку. С утра погода стояла дождливая, не было возможности гулять. Все

общество собралось в гостиную. Аркадий достал последний нумер журнала и

начал читать. Княжна, по обыкновению своему, сперва выразила на лице своем

удивление, точно он затевал нечто неприличное, потом злобно уставилась на

него; но он не обратил на нее внимания.

- Евгений Васильевич, - проговорила Анна Сергеевна, - пойдемте ко

мне... Я хочу у вас спросить... Вы назвали вчера одно руководство...

Она встала и направилась к дверям. Княжна посмотрела вокруг с таким

выражением, как бы желала сказать: "Посмотрите, посмотрите, как я

изумляюсь!" - и опять уставилась на Аркадия, но он возвысил голос и,

переглянувшись с Катей, возле которой сидел, продолжал чтение.

Одинцова скорыми шагами дошла до своего кабинета. Базаров проворно

следовал за нею, не поднимая глаз и только ловя слухом тонкий свист и шелест

скользившего перед ним шелкового платья. Одинцова опустилась на то же самое

кресло, на котором сидела накануне, и Базаров занял вчерашнее свое место.

- Так как же называется эта книга? - начала она после небольшого

молчания.

- Pelouse et Fremy, Notions generales... - отвечал Базаров. - Впрочем,

можно вам также порекомендовать Ganot, Traite elementaire de physique

experimentale*. В этом сочинении рисунки отчетливее, и вообще этот

учебник...

______________

* Гано, "Элементарный учебник экспериментальной физики" (франц.).


Одинцова протянула руку.

- Евгений Васильевич, извините меня, но я позвала вас сюда не с тем,

чтобы рассуждать об учебниках. Мне хотелось возобновить наш вчерашний

разговор. Вы ушли так внезапно... Вам не будет скучно?

- Я к вашим услугам, Анна Сергеевна. Но о чем бишь беседовали мы вчера

с вами?

Одинцова бросила косвенный взгляд на Базарова.

- Мы говорили с вами, кажется, о счастии. Я вам рассказывала о самой

себе. Кстати вот, я упомянула слово "счастие". Скажите, отчего, даже когда

мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с

симпатическими людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то

безмерное, где-то существующее счастие, чем действительным счастьем, то есть

таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Или вы, может быть, ничего

подобного не ощущаете?

- Вы знаете поговорку: "Там хорошо, где нас нет", - возразил Базаров, -

притом же вы сами сказали вчера, что вы не удовлетворены. А мне в голову,

точно, такие мысли не приходят.

- Может быть, они кажутся вам смешными?

- Нет, но они мне не приходят в голову.

- В самом деле? Знаете, я бы очень желала знать, о чем вы думаете?

- Как? я вас не понимаю.

- Послушайте, я давно хотела объясниться с вами. Вам нечего говорить, -

вам это самим известно, - что вы человек не из числа обыкновенных; вы еще

молоды - вся жизнь перед вами. К чему вы себя готовите? какая будущность

ожидает вас? Я хочу сказать - какой цели вы хотите достигнуть, куда вы

идете, что у вас на душе? Словом, кто вы, что вы?

- Вы меня удивляете, Анна Сергеевна. Вам известно, что я занимаюсь

естественными науками, а кто я...

- Да, кто вы?

- Я уже докладывал вам, что я будущий уездный лекарь.

Анна Сергеевна сделала нетерпеливое движение.

- Зачем вы это говорите? Вы этому сами не верите. Аркадий мог бы мне

отвечать так, а не вы.

- Да чем же Аркадий...

- Перестаньте! Возможно ли, чтобы вы удовольствовались такою скромною

деятельностью, и не сами ли вы всегда утверждаете, что для вас медицина не

существует. Вы - с вашим самолюбием - уездный лекарь! Вы мне отвечаете так,

чтобы отделаться от меня, потому что вы не имеете никакого доверия ко мне. А

знаете ли, Евгений Васильевич, что я умела бы понять вас: я сама была бедна

и самолюбива, как вы; я прошла, может быть, через такие же испытания, как и

вы.

- Все это прекрасно, Анна Сергеевна, но вы меня извините... я вообще не

привык высказываться, и между вами и мною такое расстояние...

- Какое расстояние? Вы опять мне скажете, что я аристократка? Полноте,

Евгений Васильич; я вам, кажется, доказала...

- Да и кроме того, - перебил Базаров, - что за охота говорить и думать

о будущем, которое большею частью не от нас зависит? Выйдет случай

что-нибудь сделать - прекрасно, а не выйдет - по крайней мере тем будешь

доволен, что заранее напрасно не болтал.

- Вы называете дружескую беседу болтовней... Или, может быть, вы меня,

как женщину, не считаете достойною вашего доверия? Ведь вы нас всех

презираете.

- Вас я не презираю, Анна Сергеевна, и вы это знаете.

- Нет, я ничего не знаю... но положим: я понимаю ваше нежелание

говорить о будущей вашей деятельности; но то, что в вас теперь происходит...

- Происходит! - повторил Базаров, - точно я государство какое или

общество! Во всяком случае, это вовсе не любопытно; и притом разве человек

всегда может громко сказать все, что в нем "происходит"?

- А я не вижу, почему нельзя высказать все, что имеешь на душе.

- Вы можете? - спросил Базаров.

- Могу, - отвечала Анна Сергеевна после небольшого колебания.

Базаров наклонил голову.

- Вы счастливее меня.

Анна Сергеевна вопросительно посмотрела на него.

- Как хотите, - продолжала она, - а мне все-таки что-то говорит, что мы

сошлись недаром, что мы будем хорошими друзьями. Я уверена, что ваша эта,

как бы сказать, ваша напряженность, сдержанность исчезнет наконец?

- А вы заметили во мне сдержанность... как вы еще выразились...

напряженность?

- Да.

Базаров встал и подошел к окну.

- И вы желали бы знать причину этой сдержанности, вы желали бы знать,

что во мне происходит?

- Да, - повторила Одинцова с каким-то, ей еще непонятным, испугом.

- И вы не рассердитесь?

- Нет.

- Нет? - Базаров стоял к ней спиною. - Так знайте же, что я люблю вас,

глупо, безумно... Вот чего вы добились.

Одинцова протянула вперед обе руки, а Базаров уперся лбом в стекло

окна. Он задыхался; все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание

юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть

в нем билась, сильная и тяжелая - страсть, похожая на злобу и, быть может,

сродни ей... Одинцовой стало и страшно и жалко его.

- Евгений Васильич, - проговорила она, и невольная нежность зазвенела в

ее голосе.

Он быстро обернулся, бросил на нее пожирающий взор - и, схватив ее обе

руки, внезапно привлек ее к себе на грудь.

Она не тотчас освободилась из его объятий; но мгновенье спустя она уже

стояла далеко в углу и глядела оттуда на Базарова. Он рванулся к ней...

- Вы меня не поняли, - прошептала она с торопливым испугом. Казалось,

шагни он еще раз, она бы вскрикнула... Базаров закусил губы и вышел.

Полчаса спустя служанка подала Анне Сергеевне записку от Базарова; она

состояла из одной только строчки: "Должен ли я сегодня уехать - или могу

остаться до завтра?" - "Зачем уезжать? Я вас не понимала - вы меня не

поняли", - ответила ему Анна Сергеевна, а сама подумала: "Я и себя не

понимала".

Она до обеда не показывалась и все ходила взад и вперед по своей

комнате, заложив руки назад, изредка останавливаясь то перед окном, то перед

зеркалом, и медленно проводила платком по шее, на которой ей все чудилось

горячее пятно. Она спрашивала себя, что заставляло ее "добиваться", по

выражению Базарова, его откровенности, и не подозревала ли она

чего-нибудь... "Я виновата, - промолвила она вслух, - но я это не могла

предвидеть". Она задумывалась и краснела, вспоминая почти зверское лицо

Базарова, когда он бросился к ней...

"Или?" - произнесла она вдруг, и остановилась, и тряхнула кудрями...

Она увидала себя в зеркале; ее назад закинутая голова с таинственною улыбкой

на полузакрытых, полураскрытых глазах и губах, казалось, говорила ей в этот

миг что-то такое, от чего она сама смутилась...

"Нет, - решила она наконец, - Бог знает, куда бы это повело, этим

нельзя шутить, спокойствие все-таки лучше всего на свете".

Ее спокойствие не было потрясено; но она опечалилась и даже всплакнула

раз, сама не зная отчего, только не от нанесенного оскорбления. Она не

чувствовала себя оскорбленною: она скорее чувствовала себя виноватою. Под

влиянием различных смутных чувств, сознания уходящей жизни, желания новизны

она заставила себя дойти до известной черты, заставила себя заглянуть за нее

- и увидала за ней даже не бездну, а пустоту... или безобразие.