Geum.ru

Р. Р. Вахитов Влиберальных кругах современной российской интеллигенции принято воспринимать Запад как некий идеал социальной организации, причем те же

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
Либеральный тоталитаризм: репрессивные механизмы современного западного
общества и их критический анализ в зарубежной философии ХХ века

Р.Р. Вахитов


В либеральных кругах современной российской интеллигенции принято
воспринимать Запад как некий идеал социальной организации, причем те же
люди, которые весьма и весьма скептически относились к усилиям советской
пропаганды создать идиллическую картинку о жизни в СССР, с поразительной
наивностью верят в штампы либеральной пропаганды, хотя ведь уже
элементарный здравый смысл говорит о том, что вряд ли можно во всем
доверять саморекламе какого-либо общества, в каких бы формах она ни
выражалась – будь то речи политиков или организованные туристические
мероприятия.

«Другой Запад»: западные интеллектуалы против капитализма
Надо сказать, что это безоговорочное и радикальное западничество наших
либералов напоминает анекдотическое стремление оказаться «святее самого
Папы Римского», поскольку на том же Западе отношение к рассуждениям о
«свободе капиталистического общества» и «прелестях западного образа жизни»
в кругах интеллектуалов зачастую весьма и весьма критическое. Разумеется,
речь идет не об однозначно политически ангажированных интеллектуалах вроде
политтехнолога Бжезинского, которые активно работают на внедрение в жизнь
определенной политической идеи в составе соответствующих организаций,
финансируемых государством, отнюдь, имеются в виду критически мыслящие,
оппозиционные интеллектуалы, которые стоят в стороне от ангажированной
государством «политики», щедро оплаченной различными фондами, и которые
стремятся проанализировать те или иные стороны жизни западного общества не
отталкиваясь от тех идеологических панегириков, что льются из уст
официозных политиков. Их «удельный вес» в «ин-теллектуальной мозаике»
Запада очень и очень значителен. Без концепций таких нонконформистски
мыслящих философов, как Герберт Маркузе, Теодор Адорно, Жан-Поль Сартр,
Луи Альтюссер, Ролан Барт, Жак Лакан, Жак Деррида, Юлия Кристева, Жан
Бодрийяр, Славой Жижек, Рене Генон, Юлиус Эвола, Карл Шмидт, Эрнст Юнгер,
Ален де Бенуа, невозможно представить современную зарубежную мысль. А ведь
это только «вершина айсберга» - философы, с которыми считается официозная,
академическая традиция Запада, как в силу их значительности, так и в силу
половинчатого, компро-миссного характера их протеста, а есть еще подводная
часть айсберга – «непримиримые нонконформисты», теоретики экстремальных
форм протеста, лидеры движения «шестидесятников» и малочисленных
андеграундных группировок (Ги Дебор, Тони Негро, Ульрика Майнхоф, Клаудио
Мутти, Хаким Бей и т.д.). Все они исповедуют различные политические и
философские взгляды - если идеалом одних является коммунистическое
общество, где будет достигнуто полное равенство людей и размонтированы все
репрессивные механизмы, включая те, что сегодня освящены авторитетом
культуры, то другие видят цель своих устремлений в реконструкции
традиционного общества, где все стороны жизни подчинены религиозному
мирочувствованию - но всех их объединяет признание анормального характера
общества капитализма, где рынок стал тотальным, в товар превратилось все –
люди, идеи, национальные интересы, целые страны и где пропагандистский
прессинг на общество достиг поразительных размеров, но при этом приобрел
скрытые неявные формы. Наиболее глубоко феномен этого «мягкого,
либерального тоталитаризма» изучен в работах так называемых «новых левых»
- генерации зарубежных мыслителей, стремящихся раздвинуть границы
классической «левой» за счет синтеза гуманистического содержания марксизма
с иными новейшими философскими направлениями – психоанализом,
структурализмом, экзистенциализмом (что, кстати, само по себе
свидетельствует о творческих потенциях и глубине марксизма, который никоим
образом не сводится к вульгарному сталинскому истмату и диамату, как
полагают постсоветские новоиспеченные антикоммунисты, судящие о марксизме
в меру своего невежества). «Новыми левыми» был вскрыт сам механизм
действия капиталистической идеологии, так что даже их извечные оппоненты -
западные неоконсерваторы-традиционалисты, не разделяя их положительных
идеалов, ценят критическую часть их учений и используют их наработки.
Кроме того немаловажно, что «новые левые» являются продолжателями традиции
гуманизма, берущей начало в европейском Просвещении, стало быть, их
критика либерализма и либерального общества есть критика изнутри и по сути
представляет собой самодеконструкцию либерального дискурса, если
пользоваться терминологией Деррида. Либерализм провозглашает ценности прав
и свобод человека, эмансипации общества от государства, равенства всех
перед законом, рационализации общественной жизни, «новые левые» же
показывают, что либеральное общество само не соответствует провозглашаемым
им же ценностям и незаметно для себя уподобляется тем обществам, которые
на уровне либерального офи-циоза подвергаются жесточайшей критике. Мы не
будем при этом задаваться вопросом: почему это происходит? – поскольку
ответ на него был бы связан с анализом кризиса самой метапарадигмы
Просвещения, провозгласившей идеалы прогресса, рационализма,
индивидуализма, эгалитаризма, и тем самым решительно порвавшей с
ментальным универсумом традиционного общества. Обсуждение этого возможно
лишь в рамках отдельной, большой работы, здесь же мы ставили перед собой
гораздо более скромную цель – разрушить чары «самовосхваляющего монолога»
современного капитализма при помощи тех, кто знал и изучал его изнутри.


Антонио Грамши: теория гегемонии
Классический вариант марксистской парадигмы, как известно, ориентировался
на вскрытие механизмов экономической эксплуатации в капиталистическом
обществе. Не надо забывать, что условия жизни низших слоев населения и
прежде всего пролетариев на Западе времен Маркса, действительно были
ужасающими: рабочие влачили жизнь в нищете, трудились по 12-16 часов в
сутки без отпусков, больничных, причем, широко применялся труд детей,
иногда чуть ли не 5-8 летних. Не было профсоюзов, которые оградили бы
пролетариев от произвола хозяев, структур социального сектора –
поликлиник, детских садов. В рабочих кварталах царили болезни, алкоголизм,
повальная детская смертность. И ведь это еще условия жизни тех бедняков,
которым «повезло», потому что им досталась какая никакая, а работа, что же
говорить о толпах безработных, бродяг, разорившихся крестьян и
ремесленников. Добавим, что тяжелая, невыносимая участь западных
пролетариев 19 века, вообще говоря, описывалась с нескрываемым возмущением
не только марксистски-ми авторами - хотя сегодняшним российским
пропагандистам неконтролируемого рынка и не помешало бы их почитать,
особенно, книгу Энгельса о положении рабочего класса в Англии - но и
классиками английской и европейской литературы, к примеру, Диккенсом.

С другой стороны даже современные западные экономисты из числа апологетов
буржуазного общества, чрезвычайно высоко отзываются о марксистском анализе
механизма капиталистического производства. Марксу, действительно, удалось
блестяще показать и как работает машина капиталистической экономики, и в
чем состоит «секрет» капиталистической эксплуатации, которая, в отличие
от, например, эксплуатации феодальной, сразу же не видна, иными словами,
раскрыть тайну прибавочной стоимости, посредством которой буржуа лишает
пролетария им же заработанных материальных благ. Много было сделано
классиками марксизма и для разоблачения пропагандистских пассажей
буржуазных демократов о всеобщем равенстве, о правах гражданина, о влиянии
общества на власть - ведь все это при наличие богатства одних и нищеты
других, при всесилии монополий, ангажированной прессы и коррумпированных
государственных чиновников, короче говоря, в условиях классической
капиталистической демократии, становится пустой фразой. Во многом марксизм
и стал той теоретической силой, которую взяло на вооружение западное
рабочее движение, и именно благодаря ему оно смогло превратить свой
стихийно возникший протест в организованное сопротивление
капиталистической эксплуатации, что значительно ослабило «тиски»
экономического давления на рабочих и низшие слои населения. Все это – и
послабления со стороны капиталистов, напуганных международным
коммунистическим и социал-демократическим движением и массовыми
выступлениями профсоюзов, а также рост технологий и открытие новых рынков
вкупе с ограблением капиталистами колоний, постепенно делало положение
рабочих на Западе все более и более сносным (хотя кризисы, в одночасье
превращающие в нищих тысячи и тысячи людей, все таки бушевали там вплоть
до второй половины 20 века – вспомним американскую «Великую Депрессию»).
Итак, экономическая критика капитализма, инструментарий которой был
разработан классическим марксизмом, становилась в определенной мере
неактуальной для ситуации на Западе, хотя это не отменяло, разумеется, ее
важности как таковой – капиталисты не превратились вмиг в филантропов,
вспомнивших о нормах нравственности, просто бесчеловечное угнетение
рабочих в погоне за сверхприбылью перекочевало из Европы и Северной
Америки в страны Африки и Азии (между прочим, к сведению тех, кто верит в
пропагандистские рассказы о «цивилизованности» западных буржуа, можем
сообщить, что это продолжается по сей день: на заводах транснациональных
корпораций «Найк» и «Адидас» в третьем мире не соблюдаются элементарные
условия труда, до недавнего времени на предприятиях ТНК «Найк» в Малазии
применялся труд детей - за подробностями советуем обратиться на
русскоязычную интернет-страницу движения антиглобалистов
ссылка скрыта). Но на смену экономической эксплуатации
пришли другие, более изощренные формы репрессивного контроля и подавления.
Пожалуй, первым из западных «левых», произведшим анализ этого феномена,
был итальянский коммунист, герой Сопротивления, погибший в фашистских
застенках Антонио Грамши.

Для обозначения этого нового вида социального прессинга Грамши использует
термин «гегемония», позаимствованный им из русского марксизма, но
наполненный новым содержанием. Гегемония буржуазии осуществляется при
помощи целого ряда институтов – школ, профсоюзов, партий, ассоциаций,
которые исподволь внушают массам совершенно определенные идеи,
оправдывающие господство класса буржуазии и представляющие это ее
господство «ес-тественным, незыблемым порядком вещей». Причем, в качестве
проводника подобных идей выступает особая, взращенная правящей элитой
социальная группа – буржуазные интеллектуалы, сила воздействия которой
особенно велика вследствие того, что ее составляют во многом выходцы из
народа. Итак, главное средство гегемонии – создаваемая буржуазной
интеллигенцией и ей же проводимая в массы идеология, причем, она может
выражаться в самых различных формах – от прямых политических призывов до
полунамеков, содержащихся во внешне «аполитичных» произведениях литературы
или в одобренных министерствами учебных программах школ. Вне зависимости
от этого, все они направлены на формирование определенного – выгодного
гегемону образа мыслей. При помощи идеологии капитализму и удалось
преодолеть тот кризис, который, как казалось классикам марксизма, очень
скоро разрешится пролетарской революцией. Грамши обращается при этом к
политическим идеям Макиавелли, который учил, что власть, опирающаяся лишь
на силу штыков, и умеющая лишь запугивать население и уничтожать
инакомыслящих, только кажется сильной, на самом деле она слаба и крайне
неустойчива; сильна же власть, стремящаяся убедить людей в своей
легитимности, необходимости и даже естественности, а репрессивные меры
применяющая лишь в крайних случаях.

Таким образом Грамши предлагает марксистам переключиться с анализа
экономического базиса общества на критический анализ идеологической и
политической надстройки. Коммунистическая партия по Грамши должна
превратиться в интеллектуальный штаб, занятый разоблачением всех форм
буржуазного пропагандистского обмана. Только такими «молекулярными
ударами» по пропаганди-стским схемам, по убеждению Грамши, можно сокрушить
громаду современного капитализма. Коммунистам и всем противостоящим
капитализму силам, предупреждает Грамши, предстоит длительная, позиционная
война с буржуазной идеологической машиной и она будет похожа, скорее, не
на подготовку и осуществление народного восстания, а на методичную,
длительную диверсионную работу в тылу врага.

Несмотря на то, что сама фигура Грамши еще при его жизни и уж тем более
после смерти стала легендой, его идеи оказали на западную левую мысль не
такое влияние, о котором он мечтал и на которое мог бы рассчитывать.
Теория гегемонии не была воспринята массовыми рабочими партиями Запада,
тогда еще игравшими значительную роль в «большой политике» - в силу их
ортодоксальности, и забюрократизированности. Более того, Грамши был бы
возмущен узнав, что его теорию очень скоро стала активно изучать и
использовать ангажированная буржуазной системой интеллигенция – для того,
чтобы еще больше утвердить ту гегемонию, против которой боролся Грамши.
Однако, труд его все же не прошел даром – тема идеологической гегемонии
буржуазии получила своеобразное развитие у неортодоксальных западных
марксистов – так называемых «новых левых» и выросла в теорию «либерального
тоталитаризма».


Г. Маркузе: общество нетеррористического тоталитаризма
Представители Франкфуртстской школы или фрейдомарксисты, были, пожалуй,
одними из первых западных философов, всерьез занявшихся разработкой
дефениции и теории тоталитаризма. Уже мыслители, принадлежащие к старшему
поколению франкфуртцев – Адорно и Хоркхаймер выдвинули тезис о связи
научной рациональности и политического тоталитаризма, развитие которого
привело их к выводу о том, что фашизм есть своего рода диалектический плод
парадигмы Просвещения: гипертрофия рацио привела к само-раскрытию в этой
рациональности ее иррациональной, мифологической природы. На основе этого
тезиса строилась социально-философская теория франкфуртцев, описывающая
репрессивные механизмы современного общества во всех его разновидностях
(фашизм, коммунизм, неолиберализм). Младшая генерация школы – Маркузе,
Фромм, Хабермас как раз и занимались изучением этой стороны жизни
современного социума, причем, наиболее яркой фигурой тут был, наверное,
Маркузе – признанный властитель умов оппозиционно настроенной западной
молодежи 60 – х годов, идейный лидер студенческих бунтов, получивших
название «революции трех М» (Маркс, Мао, Маркузе), создатель идеологии
Великого Отказа, оказавшей огромное влияние на западную контркультуру –
движения хиппи, панков, битников, рокеров, экологистов, неоанархистов и
т.д. Можно сказать, что Маркузе довел до логического за-вершения
«критическую теорию общества» франфуркстской школы и именно этим он и
интересен для исследователя репрессивных механизмов постмодернистского
капитализма.

Маркузе вполне разделяет положение Адорно и Хоркхаймера о тоталитарном
характере науки и техники Нового времени. Наука экспериментального типа
уже заражена вирусом фашизма. На место гармонии с природой, к которой
стремились люди дотехнологической цивилизации, и которая реализовывалась в
мифе и религиозных мировоззренческих установках, рационалистическая
парадигма Просвещения предлагает модель «Абсолютный Господин – Абсолютный
Раб». Согласно ей, человек призван полностью покорить природу, низвести ее
до пассивного и безгласного материала, служащего удовлетворению наших
многообразных потребностей. При этом употребляются самые жестокие методы:
так, один из основных инструментов этой науки – эксперимент, который
представляет собой не что иное как пытку природы (Галилей говорил, что
эксперимент – это «испанский сапожок», который надевается на природу, для
того, чтобы вырвать у нее ее секреты).

В конце концов саморазвитие этой логики приводит к политическому
тоталитаризму. Человек ведь тоже - часть природы, так что из тезиса: «мы
должны полностью подчинить себе природу» прямо вытекает тезис: «мы должны
научиться управлять обществом и человеком». Прогресс порождает
тоталитаризм, классическая механи-ка и паровая машина рождают Освенцим.

Таким образом, Маркузе исходит из выведенного еще стар-шими франкфуртцами
определения тоталитаризма, согласно которому он характеризуется не только
наличием государственного прессинга на человека – иначе не было бы никакой
разницы между тоталитаризмом и классическим древним деспотизмом, но еще и
особым мирочувствованием, замешанным на тотальной рациональности.
Тоталитаризм есть порождение нашего времени, привыкшего все раскладывать
по полочкам, подгонять под общий, рационалистический аршин, делать все
абсолютно прозрачным и абсолютно предсказуемым. Идеал тоталитарного
проекта – общество-машина, где люди выполняют роль винтиков, разумеется,
ничего подобного не могло и прийти в голову человеку античности или
средних веков, когда господствовало совершенно иное, органическое
понимание космоса и общества, для этого должна была произойти научная
революция. Итак, в основаниях тоталитаризма лежит абсолютизация
рациональности и если в этом обществе и проявляются иррационалистические
феномены – факельные шествия, сожжения книг, абсурдные обвинения в
шпионаже, то это расплата за гипертрофию рацио, диалектическое
перерождение «логоса» в «мифос».

С точки зрения Маркузе, переход общества западного типа к тоталитаризму
произошел с началом 1 мировой войны – именно тогда началось формирование
опирающихся на научную рациональность механизмов общественного контроля
(до этого власть не ставила себе целью подчинить себе умы и волю всех
граждан, причем, методичным единообразным способом, и удовлетворялась
необхо-димым, эпизодическим политическим и идеологическим насилием).
Однако тоталитаризм по Маркузе можно подразделить на два типа –
военно-полицейский, открытый, к которому он относил советский и фашистский
режимы, и либеральный, нетеррористический, мягкий, окончательно
сформировавшийся в Европе и особенно в США после 2 мировой войны. Маркузе
не считает их взаимоисключающими, они в разной степени могут срастаться и
дополнять друг друга – так, противостояние между США и СССР в «холодной
войне» Маркузе рассматривал как симбиоз двух тоталитарных режимов, которые
за счет создания образа врага и его пропагандистской эксплуатации лишь
поддерживают и укрепляют друг друга.

Если советский тоталитаризм Маркузе исследовал в работе «Советский
марксизм», фашистский – в некоторых разделах книги «Разум и революция», то
изучению неолиберального тоталитаризма был посвящен его труд «Одномерный
человек». Эта книга начинается фразой, в которой как в фокусе собран ее
основной смысл: «В развитой индустриальной цивилизации царит
комфортабельная, умеренная, демократическая несвобода, свидетельство
технического прогресса». Созданы мощнейшие механизмы подавления
скептицизма и протеста в самом зародыше – телевидение, радио, газеты, шоу,
реклама, лотерея. Повсюду царит лояльное «счастливое Сознание», которое
удовлетворено контролируемым комфортом, убаюкано ложной свободой и не
желает пользоваться даже доступными ему критическими институтами. В этом
обществе почти не преследуют за убеждения, потому что почти нет людей,
которые умеют мыслить самостоятельно и располагают собственными
убеждениями. Везде царит культ унификации – покупают те товары, которые
рекламируются, повторяют те мысли, которые признаны «прогрессивными»,
одеваются в те вещи, которые объявлены модными. Создана целая система
искусственных потребностей, при помощи которых человека вовлекают в
бешенную гонку по кругу, составляющую бессмысленную суть общества
постмодернистского капитализма. Если ты не купишь новый приемник и новые
джинсы, тебя не признают достаточно «продвинутым». Но для того, чтобы их
купить, нужно заработать деньги. А их можно заработать, трудясь на фирме,
в концерне, на фабрике и производя все новые и новые приемники и джинсы.
Или в газете, в пиар-компании, на ТВ и рекламируя эти приемники и джинсы.
Мода меняется, нужно за всем поспевать, в итоге человек абсолютно доволен
своей жизнью, абсолютно лоялен к своему правительству и имеет только одно
беспокоящее его желание – потреблять, потреблять и еще раз потреблять.

Такого человека Маркузе характеризует как «одномерного», указывая на
отсутствие в его духовной конфигурации «объемности», «сложности». Легко
заметить, что это - псевдоним «человека масс» Хосе Ортеги-И-Гассета,
торжествующей посредственности, самодовольного мещанина, который не
способен к творческой деятельно-сти, но при этом уверен, что весь мир
существует лишь для него, что свет в лампах загорается сам по себе, по
законам природы и не стоит за ним труд, душевные драмы и озарения тысяч
ученых и инженеров, пот миллионов рабочих. Маркузе с горечью констатирует,
что в современном западном обществе таких большинство и что в этом смысле
пролетарий ничем не отличается от буржуа, средний интеллектуал – от
продавца пылесосов. И владелец фирмы и негр-коридорный смотрят одни и те
же телепрограммы, напевают одни и те же популярные мелодии, они –
представители одной и той же культуры, называемой поп- или мас-культурой,
хотя правильнее было бы ее обозначит как посткультура. Она поглотила
классическую литературу, живопись, театр, переварила все и в итоге
получилось мессиво, которое напоминает поп-артовские картины, где
изображе-ния Джоконды соседствуют с приклеенными на холст окурками. В этой
«одномерной культуре» нет места Истине, Добру, Красоте – это для нее
анахронизмы, пережиток феодализма, в ней есть только товар, который
вовлекает в свое поле и поглощает все, политические взгляды отныне –
товар, талант – товар, красивое лицо – товар, гениталии – товар, почки –
товар, дети – товар… Парадигма товара все унифицирует, денежное исчисление
все усредняет, разница между законом против наркотиков и партией героина
здесь измеряется в долларах.

Маркузе называет мир «одномерных людей» «обществом без оппозиции». Здесь и
вправду нет принципиальных противников этого строя, а если кое-кто и
называет себя так, то с ним легко договориться. Для каждого есть своя цена
– для одного портфель министра, для другого – престижная литературная
премия. Ассортимент этого общества велик, недаром его называют «обществом
потребления», однако, в полном согласии с законами диалектики, оно и самое
бедное, ведь оно может предложить только товары и ничего кроме товаров…
Свобода, которой это общество так кичится в общем-то иллюзорна, это
свобода выбора между пепси - и кока-колой, демократической и
республиканской партией, короче, между товарами примерно одного качества.

И откуда в этом мире появиться настоящей свободе, настоящим
оппозиционерам, ведь властная элита здесь располагает мощнейшими
механизмами подавления, скрытой идеологией, «растворенной» в кино,
рекламе, шоу, сильной именно тем, что большинство людей этого общества
искренне убеждены, что никакой идеологии в нем не имеется, что они живут в
«свободном мире».

Маркузе, подобно другим франкфуртцам – например, Фромму, стремился постичь
суть психологии этого «одномерного человека» и пришел к неутешительному
выводу, что ее следует характеризовать как фашизоидный тип сознания. Его
основные черты – ограничен-ность, самодовольство, ненависть к другому,
непохожему, оригинальному. Всякая несхожесть сразу же включается в
идеологический дискурс, начинает работать на него, становится товаром,
поглощается – как, например, гомосексуализм или пацифизм. Примером такого
государства «скрытого фашизма», где властвует агрессивное, ханжеское
большинство для Маркузе и других франкфуртцев служили США.

В молодые годы Маркузе жил надеждой в изменение положения вещей, в
революционный заряд «изгоев», «люмпенов», вышвырнутых на обочину в
обществе потребления, в очистительную силу сюрреалистического,
авангардистского искусства, предназначенного развеять пропагандистские
чары, в действенность Великого Отказа от всех буржуазных ценностей. Но
затем, после неудавшихся студенческих революций 60-х, он все больше и
больше стал видеть будущее в черном цвете и постепенно отошел от политики
и с головой погрузился в академическую науку. Однако его анализ общества
«либерального тоталитаризма» стал классическим образцом современной
критической социальной теории, с которой, может быть, не все согласны, но
от которой все же невозможно просто так отмахнуться, так как она ставит,
действительно, «больные» вопросы и указывает на реально существующие
проблемы.


Р. Барт: размонтирование мифологии капитализма
Другим выдающимся теоретиком «новой левой» был французский философ,
критик, литературовед, один из «столпов» западного структурализма и
постструктурализма Ролан Барт. Делом своей жизни он считал разрушение
миражей и мифов буржуазной пропаганды, для чего и предназначались
разработанные им техники и методы. Но если в первой половине своей жизни
или в так называемый «структуралистский период» Барт еще сохранял связь с
марксизмом и верил в освобождение народа посредством коммунистической
революции, то после Мая 68-го он переходит на позиции постструктурализма и
приходит к крайне пессимистическому выводу о «естественности несвободы»,
который был им выражен в скандально знаменитой фразе «язык – это фашист»
(имеется в виду, что уже говоря на каком-либо языке, человек подвергается
цензуре со стороны этого языка, он не волен высказать что угодно, он может
сказать лишь «разрешенное языком»). Единственной «территорией свободы» для
Барта позднего периода является игра, обман тоталитарности языка при
помощи смены угла зрения, скольжения из дискурса в дискурс. На место
политической революции приходит «Революция Текста», перманентное взрывание
пропагандистского дискурса, становящееся самоцелью и не предполагающее
установления другого, господствующего дискурса, например,
коммунистического – и в этом Барт шел в одном и том же направление с
французскими постмодернистами – Деррида, Делезом, Бодрийяром и др.

Но нас будет интересовать здесь в большей степени ранний Барт, поскольку
именно тогда сложилась его «новая критика идеологии», без которой уже
немыслима современная семиотика.

Классическая теория идеологии, созданная еще Марксом, ут-верждала, что
идеология есть не что иное как «ложное сознание», система идей,
навязываемая одной частью общества всему обществу и приживающаяся в силу
особенностей бытия этого общества. Любопытно при этом, что именно данную,
«школьную» трактовку идеологии берут на вооружение апологеты либерального
общества – Поппер, Арон, и, не подвергнув ее даже подобию критического
анализа, кладут в основу своей концепции «конца идеологии». Это может
показаться парадоксом, но именно рьяные критики марксизма выступают
большими марксистскими догматиками, чем сами марксисты, которые,
отталкиваясь от реалий современного капитализма, стремятся
подкорректировать и развить несколько устаревшее марксово определение.
Так, мы уже видели, что с точки зрения Маркузе явная «открытая идеология»
наличествует лишь при военно-полицейском тоталитаризме, либеральный же
тоталитаризм использует более изощренные, нерациональные формы
идеологического давления, уже здесь рушится старое понимание идеологии
лишь как системы идей. Собственно, анализом этих скрытых, нерациональных
форм идеологии и занимался Барт, который пришел в той же мысли независимо
от Маркузе и даже, видимо, раньше его – изучая современную западную
литературу и язык.

Центральное понятие концепции Барта – миф, которое наиболее подробно
рассмотрено в его знаменитой книге «Мифологии». Под мифом Барт понимает
здесь не архаичные сказания, а знаковые системы, направленные на
сохранение существующего политического порядка, или на создание
«псевдофюзиса» (т.е. на представление хрупкого и изменчивого,
искусственного установленного социального строя естественным, природным
порядком вещей). И это не обязательно должны быть рациональные схемы или
словесные тесты. Барт – один из основателей современной семиотики, науки о
знаках, которая стремится обнаружить «законы языка» в любой знаковой
системе, будь то одежда, архитектура, живопись, литература и т.д. Так Барт
указывал, что «идеологически нагруженными» являются и рисунки на рекламных
плакатах, это тоже своего рода текст, но на правах слов здесь выступают
«иконические знаки» – изображения, при помощи которых и вкупе со слоганом
и осуществляется воздействие на зрителя, навязывание ему определенного
чувства, ракурса понимания и идеи ( в одной из классических своих работ –
статье «Риторика образа» Барт показывает идеологическое «второе дно» вроде
бы вполне безобидной … рекламы помидор; любой современный россиянин,
проанализировав рекламные ролики, которые ежедневно и ежечасно показывают
по ТВ может увидеть то же самое, особенно показательна, например, реклама
«Миринды»).

Р. Барт разработал и специальную интеллектуальную технику для
размонтирования этих мифов, основанную на структуралистской концепции
текста, которая утверждает, что новые, подспудные, а значит, и
мифологические, пропагандистские смыслы теста возникают вследствие
столкновения, особой конфигурации ее элементов. Соответственно
ликвидировать пропагандистский смысл можно разорвав связь частей в
системе, расчленив и сопоставив элементы теста.

Другим важным вкладом Ролана Барта в теорию идеологии стала его концепция
идеологизированности самого языка. Миф или, что для Барта то же самое,
идеология возникают не только при со-ставление тестов особого рода, они
коренятся в самом слове, точнее говоря, в его коннотате, оценочной,
нелогической, социальной части значения. Итак, выходит, что язык – это не
просто некий инструмент для выражения мыслей, который «нейтрален» по своей
природе и при помощи которого можно произвести и идеологический прессинг,
и критику идеологии, отнюдь! – язык сам идеологичен. Отсюда следовало, что
победить какую-либо идеологию, используя ее язык невозможно, от критики на
ее языке она только крепнет. То есть Барт своим собственным путем пришел к
тому же выводу, что и Маркузе: в обществе либерального тоталитаризма нет и
быть не может настоящей, не бутафорской оппозиции – в данном случае по той
причине, что здесь при всем многообразии партий и взглядов господствует
лишь один язык или же одна и та же идеологическая матрица, на которую
нанизывается все – от рекламы чипсов до партийных дискуссий.

Исследования Ролана Барта положили начало целой научной школы критики
идеологии или «анализа дискурса», наиболее вы-дающимися представителями
которой во Франции 2 половины ХХ века являлись Мишель Пешо и Патрик Серио.


Э. Ги Дебор: общество спектакля
Если Герберт Маркузе и Ролан Барт признаны академической наукой, включены
в учебные программы и почитаются и изучаются студентами и профессорами, то
еще один крупный теоретик «новой левой» – Ги Эрнест Дебор мало известен
отечественным интеллектуалам. Скорее всего, виной тому то обстоятельство,
что в отличие от Маркузе и Барта, которые при всем своем радикализме,
оставались все же всю жизнь типичными кабинетными учеными, Ги Дебор –
профессиональный революционер, герой западной контркультуры и
политического авангарда. Он не удовлетворялся сочинением критических
статей и лично участвовал в студенческой революции 68 года, на его счету
несколько эпатажных акций, представляющих собой некую смесь политической
акции и перфоманса (самая известная – античаплиновская демонстрация в
Париже), наконец, он создатель и лидер Ситуационистского Интернационала
(СИ), ставившего своей целью культурную революцию на Западе, которая
расчистила бы путь для революции политической. Это члены СИ были в первых
рядах революционных студентов в мае 68 –го, захвативших в свои руки
Парижский университет и объявивших его независимой от правительства де
Голя республикой – «народной, автономной Сорбонной». Это члены СИ сочинили
и отправили от имени «Оккупационного Комитета Народной Сорбонны»
знаменитую телеграмму в ЦК КПСС, где говорилось, что человечество станет
счастливым только тогда, когда последнего капиталиста задушат кишками
последнего чиновника-бюрократа. Наконец, идеология СИ составляла и один из
истоков западной контркультуры, так, известно, что основателем первой
панк-группы «Секс-пистолз» был член СИ.

При всем своем скандально-революционном ореоле Ги Дебор, действительно,
серьезный социальный философ, создавший одну из самых глубоких концепций,
описывающих современный капитализм – концепцию «общества спектакля»,
изложенную в одноименной книге.

Современный капитализм, по Ги Дебору, перешел в новую стадию своего
развития, в которой господствует зрелище и Спектакль. В Спектакль тут
превращается все – политические дебаты в парламенте, террористические
акты, продажа уцененных товаров. Спектакль властно вторгается в жизнь,
деформирует ее, наполняя своими смыслами, т.е. идеологией и начинает
выдавать себя за саму жизнь. Телезритель, который смотрит программу
новостей, по инерции продолжает думать, что ему рассказывают о реальных
новостях, тогда как на самом деле – это не что иное как специально
смонтированный и продуманный Спектакль со своими постоянными сюжетами
(авиакатастрофы, теракты, любовные похождения телезвезд). Разумеется,
жизнь не состоит из всего этого, но беда в том, что человек в обществе
Спектакля уже не различает где кончается Спектакль и начинается
реальность, Спектакль здесь настолько тотален, что в него начинают верить
даже те, кто его создают.

Спектакль обладает особым «магическим» действием, он как бы гипнотизирует
человека, превращает его в пассивного наблюдателя, лишает его языка,
выбора, мыслей, предлагая ему свой язык, свой выбор, свои мысли. Причем,
не нужно думать, что здесь имеется в виду лишь ТВ – Спектаклем является и,
например, архитектура современного города (так, особенно «нагружены»
пропагандой сакральные для капиталистического дискурса сооружения –
скажем, здания банков). Спектакль, по Ги Дебору являет собой апогей
открытого Марксом капиталистического отчуждения, человек здесь теряет не
материальные блага, как при экономической эксплуатации, а самого себя,
творческую суть, делающую его человеком. Спектакль превращает человека в
пассивный, послушный объект манипуляции, в вещь, в товар. И уничтожив
человека, превратив его в один из своих персонажей, Спектакль достигает
своей истинной цели – самосозидания и самосохранения, ведь Спектакль, по
Ги Дебору, есть именно нескончаемый хвалебный монолог капиталистического
общества.

Победить Спектакль, согласно Ги Дебору, можно лишь при помощи Ситуации,
авангардистского действа, родившегося из освобождения творческой энергии
человека. Здесь можно услышать отзвук одного из лозунгов революции 68-го
года – «Свободу воображению!». Типичная Ситуация – политический перфоманс,
но в идеале Ситуации должны проникнуть во все сферы жизни и стать ее
основой, матрицей нового, истинно социалистического общества (подобно всем
«новым левым» Ги Дебор считал советский строй не социализмом, а особой
формой тоталитаризма, прикрывающейся коммунистическими лозунгами). Жизнь
человека свободного, антибуржуазного общества, по Ги Дебору, представляет
собой выстраивание отношений с другими людьми не по законам Спектакля, а
по творческой логике Ситуации. Общение здесь перестает быть торгом и
становится творчеством, люди превращаются из рациональных индивидуалистов
в иррациональных художников. Общество, которым управляют Советы, состоящие
из свободных, творческих индивидов – вот социальный идеал Ги Дебора.

Вне зависимости от осуществимости политической части его программы,
думается, что его анализ современного западного общества весьма
плодотворен и позволяет удовлетворительно объяснить многие его феномены.


Заключение
В этой статье я ставил себе целью лишь ознакомление с теориями
классической «новой левой», философов другого, оппозиционного Запада. Для
серьезного изучения их идей, разумеется, необходимо обращение к
оригинальным произведениям. Тем не менее, даже этого экскурса, кажется
достаточно, чтобы увидеть не только глубину, но и чрезвычайную
актуальность многих их концепций в условиях нашей постсоветской,
российской действительности.