Аркадий и Борис Стругацкие. Обитаемый остров

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 20

Глава четырнадцатая

Под утро Максим вывел самоходную баллисту на шоссе и

развернул носом на юг. Можно было ехать, но он вылез из отсека

управления, спрыгнул на изломанный бетон и присел на краю

кювета, вытирая травой запачканные руки. Ржавая громадина мирно

клокотала рядом, уставив в мутное небо острую верхушку ракеты.

Он проработал всю ночь, но усталости не чувствовал.

Аборигены строили прочно, машина оказалась в неплохом

состоянии. Никаких мин, конечно, не обнаружилось, а ручное

управление, напротив, было. Если кто и подрывался на таких

машинах, то это могло произойти только от изношенности котла,

либо полного технического невежества. Котел, правда, давал не

больше двадцати процентов нормальной мощности, и была порядком

потрепана ходовая часть, но Максим был доволен -- вчера он не

надеялся и на это.

Было около шести часов утра, уже совсем рассвело. Обычно в

это время каторжников строили в клетчатые колонны, наскоро

кормили и выгоняли на работу. Отсутствие Максима было, конечно,

уже замечено, и вполне возможно, что он теперь числится в бегах

и приговорен, а может быть, Зеф придумал какоенибудь объяснение

-- подвернулась нога, ранен или еще что-нибудь.

В лесу стало тихо. "Собаки", перекликавшиеся всю ночь,

ушли, наверное, в подземелье и хихикают там, потирая лапы,

вспоминая, как напугали вчера двуногих... Этими "собаками" надо

будет основательно заняться, но сейчас придется оставить их в

тылу. Интересно, воспринимают они излучение или нет? Странные

существа... Ночью, пока он копался в двигателе, двое все время

торчали за кустами, а потом пришел третий и забрался на дерево,

чтобы лучше видеть. Максим, высунувшись из люка, помахал ему

рукой, а потом, озорства ради, воспроизвел как мог то

четырехсложное слово, которое вчера скандировал хор. Тот, что

был на дереве, страшно рассердился, засверкал глазами, надул

шерсть по всему телу и принялся выкрикивать какие

-то гортанные оскорбления. Двое в кустах были,

очевидно, этим шокированы, потому что немедленно

ушли и больше не возвращались. А ругатель еще

долго не слезал и все никак не мог успокоиться:

шипел, плевался, делал вид, что хочет напасть, и

скалил белые клыки. Убрался он только под утро,

поняв, что Максим не намерен вступать с ним в

честную драку... Вряд ли они разумны в человечес-

ком смысле, но существа занятные, и вероятно,

представляют собой какую-то организаванную силу,

если сумели выжить из крепости гарнизон во главе

с принцем-герцогом... До чего же у них здесь мало

информации, одни слухи и легенды... Хорошо бы по-

мыться сейчас, весь извозился в ржавчине, да и

котел подтекает, кожа горит от радиации. Если Зеф

с Вепрем согласятся ехать, надо будет прикрыть

котел тремя-четырьмя листами, ободрать броню с

бортов...

Далеко в лесу что-то ухнуло, отдалось гулким эхом --

саперы-смертники начали рабочий день. Бессмыслица... Снова

бухнуло, застучал пулемет, долго стучал, потом стих. Стало

совсем светло, день выдался ясный, небо было без туч,

равномерно белое, как светящееся молоко. Бетон на шоссе блестел

от росы, а вокруг танка росы не было -- от брони шло нездоровое

тепло.

Потом из-за кустов, вылезших на дорогу, появились Зеф и

Вепрь, увидели танк и зашагали быстрее. Максим поднялся и пошел

им навстречу.

-- Жив! -- сказал Зеф вместо приветствия. - Кашку твою я,

брат, того... Не в чем нести, а хлеб принес, лопай.

-- Спасибо, -- сказал Максим, принимая краюху.

Вепрь стоял, опершись на миноискатель и молча смотрел на

него.

-- Лопай и удирай, -- продолжал Зеф. -- Там, брат, за

тобой приехали.

-- Кто? -- спросил Максим, перестав жевать.

-- Нам не доложился, -- сказал Зеф. -- Какой-то долдон в

пуговицах с головы до ног. Орал на весь лес, почему тебя нет,

меня чуть не застрелил... А я знай глаза таращю и докладываю:

так мол и так, погиб на минном поле, тело не найдено...

Он обошел танк вокруг, сказал: "Экая пакость... ", Уселся

на обочине и принялся свертывать цигарку.

-- Странно, -- сказал Максим. -- Зачем? На доследование?

-- Может быть, это Фанк? -- негромко спросил Вепрь.

-- Фанк? Среднего роста, квадратное лицо, кожа шелушится?

-- Какое там! -- сказал Зеф. -- Здоровенная жердь, весь в

прыщах, дурак дураком -- легион!

-- Может быть, по приказу Фанка? -- спросил Вепрь. Максим

пожал плечами и отправил в рот последнюю корку. -- Не знаю, --

сказал он. -- Раньше я думал, что Фанк имеет какое-то отношение

к подполью, а теперь не знаю, что и думать...

-- Тогда вам действительно лучше уехать, - проговорил

Вепрь. -- Хотя, честно говоря, не знаю, что хуже -- мутанты или

этот жандармский чин...

-- Да ладно, пусть едет, -- сказал Зеф. - Связным у тебя

он все равно не будет, а так по крайней мере привезет хоть

какуюнибудь информацию... Если жив останется.

-- Вы, конечно, со мной не поедете, -- сказал Максим

утвердительно.

Вепрь покачал головой.

-- Нет, -- сказал он. -- Желаю удачи.

-- Ракету сбрось, -- посоветовал Зеф. -- А то взорвешся с

ней... И вот еще что. Впереди у тебя будут две заставы. Ты их

проскочишь легко, только не останавливайся. Они повернуты на

юг. А вот дальше будет хуже. Радиация ужасная, жрать нечего,

мутанты, а еще дальше -- пески, безводье...

-- Спасибо, -- сказал Максим. -- До свидания.

Он вспрыгнул на гусеницу, отвалил люк и за-

лез в жаркую полутьму. Он уже положил руки на рычаги,

когда вспомнил, что еще остался один вопрос. Он высунулся из

люка.

-- Слушайте, -- сказал он. -- А почему истинное назначение

башен скрывают от рядовых подпольщиков?

Зеф сморщился и плюнул, а Вепрь грустно ответил:

-- Потому что большинство в штабе надеется когда-нибудь

захватить власть и использовать башни по-старому, но для других

целей.

-- Для каких -- других? -- Мрачно спросил Максим.

Несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза. Зеф,

отвернувшись, стараттельно заклеивал языком сигарету. Потом

Максим сказал:

-- Желаю вам выжить. -- и вернулся к рычагам.

Танк загремел, залязгал, хрустнул гусеницами и покатился

вперед.

Вести машину было неудобно. Сиденья для водителя не было,

а груда травы и веток, которую Максим набросал ночью, очень

быстро расползлась. Обзор был отвратительный, разогнаться как

следует не удавалось -- на скорости тридцать километров

двигатель начинал греметь и захлебываться, горела смазка.

Правда, проходимось у этого атомного одра была прекрасная.

Дорога или не дорога -- ему было все равно, кустов и неглубоких

рытвин он не замечал вовсе, поваленные деревья давил в крошку.

Молодые деревца, проросшие сквозь растрескавшийся бетон, он с

легкостью подминал под себя, а через глубокие ямы, заполненные

черной водой, переползал, вроде бы даже фыркая от удовольствия.

И курс он держал прекрасно, повернуть его было весьма нелегко.

Шоссе было довольно прямое, в отсеке грязно и душно, и в

конце концов Максим поставил ручной газ, вылез наружу и удобно

устроился на краю люка под решетчатым лотком ракеты. Танк пер

вперед, словно это был его настоящий курс, заданный давней

программой. Было в нем что-то самодовольное и простоватое, и

Максим, любивший машины, похлопал его по броне, выражая

одобрение.

Жить было можно. Справа и слева уползал назад лес, мерно

клокотал двигатель, радиация наверху почти не чувствовалась,

ветерок был сравнительно чистым и приятно охлаждал горящую

кожу. Максим поднял голову и взглянул на качающийся нос ракеты.

Пожалуй, ее действительно нужно сбросить. Взорваться она не

взорвется, давно "протухла", он обследовал ее еще ночью, но

весит она тонн десять, зачем такое таскать? Танк полз себе

вперед, а Максим принялся лазить по лотку, отыскивая механизм

крепления. Он нашел механизм, но все заржавело и пришлось

повозиться; и пока он возился, танк дважды съезжал на поворотах

в лес и принимался, завывая, ломать деревья, и Максиму

приходилось спускаться к рычагам, успокаивать железного дурака

и выводить его на дорогу. Но в конце концов механизм сработал,

ракета тяжело мотнулась, ухнула на бетон и грузно скатилась в

кювет. Танк подпрыгнул и пошел легче, и тут Максим увидел

первую заставу.

На опушке стояли две большие палатки и автофургон, дымила

полевая кухня. Двое легионеров, голые до пояса, умывались --

один поливал другому из манерки. Посреди шоссе стоял и глядел

на танк часовой в черной накидке, а справа от шосее торчали два

столба, соединенные перекладиной, и с этой перекладины свисало

что-то длинное и белое, почти касаясь земли. Максим спустился в

отсек, чтобы не было видно клетчатого балахона, и выставил

голову. Часовой, с изумлением поглядывая на танк, отходил к

обочине, потом растерянно оглянулся на фургон. Полуголые

легионеры перестали умываться и тоже глядели на танк. На грохот

гусениц из палаток и из фургона вышли еще несколько человек,

один в мундире с офицерскими шнурами. Они были очень удивлены,

но не встревожены; офицер показал рукой на танк и что-то

сказал, все засмеялись. Когда Максим поравнялся с часовым, тот

крикнул ему что-то неслышное за ревом двигателя, и Максим в

ответ прокричал:

-- Все в порядке! Стой где стоишь!.. Часовой тоже ничего

не услышал, но на лице его выразилось удовлетворение. Пропустив

танк, он снова вышел на шоссе и встал в прежней позе. Было

ясно, что все обошлось.

Максим повернул голову и увидел вблизи то, что свисало с

перекладины. Секунду он смотрел, потом зажмурился, присел и без

всякой необходимости схватился за рычаги. "Черт меня дернул

смотреть, -- подумал он. -- Не надо было смотреть. Ехал бы себе

и ехал, ничего бы не знал... -- Он заставил себя открыть глаза.

-- Нет, -- подумал он, -- смотреть надо. Надо привыкать. И надо

узнавать. Нечего отворачиваться. Я не имею права

отворачиваться, раз уж взялся за это дело. Наверное, это был

мутант. Смерть не может так изуродовать человека. Вот жизнь

может. Она и меня изуродует, от этого никуда не денешся, и не

надо сопротивляться, надо привыкать. Может быть, впереди у меня

сотни километров дорог, уставленных виселицами..."

Когда он снова высунулся из люка и поглядел назад, заставы

уже не было видно -- ни заставы, ни одинокой виселицы у дороги.

Хорошо бы сейчас ехать домой... Так вот ехать, ехать, а в конце

-- дом, мама, отец, ребята... Приехать, проснуться, умыться и

рассказать им страшный сон про обитаемый остров... Он попытался

представить себе Землю, но у него ничего не получилось, только

было странно подумать, что где-то есть чистые, веселые города,

много умных, добрых людей, все друг другу доверяют... "Ты искал

себе дело, -- подумал он. -- Ну вот, у тебя теперь есть дело --

трудное, грязное, но вряд ли ты найдешь где-нибудь когда-нибудь

другое дело, столь же важное..."

Впереди на шоссе показался какой-то механизм, медленно

ползущий в ту же сторону -- на юг. Это был небольшой гусеничный

трактор, тянущий за собой прицеп с металлической решетчатой

фермой. В открытой кабине сидел человек в клетчатом комбинезоне

и курил трубку; он равнодушно посмотрел на танк, на Максима и

отвернулся. "Что это за ферма? -- Подумал Максим. -- Какие

знакомые очертания... -- Потом он вдруг понял, что это секция

башни. - Столкнуть бы ее сейчас в канаву, -- подумал он. -- И

проехаться по ней пару раз взад-вперед..." Он оглянулся, и

выражение его лица, видимо, очень не понравилось водителю

трактора -- он вдруг затормозил и спустил одну ногу на

гусеницу, как бы готовясь выпрыгнуть. Максим отвернулся.

Минут через десять он увидел вторую заставу. Это был

аванпост огромной армии клетчатых рабов, а может быть, и не

рабов как раз, а самых свободных людей в стране, -- два

временных домика с блестящими цинковыми крышами, невысокий

икусственный холм, на нем серый приземистый капонир с черными

щелями амбразур. Над капониром уже поднимались первые секции

башни, а вокруг холма стояли автокраны, тракторы, валялись в

беспорядке железные фермы. Лес на несколько сотен метров вправо

и влево от шоссе был уничтожен, на открытом пространстве

кое-где копошились люди в клетчатых комбинезонах. За домиками

виднелся длинный низкий барак. Перед бараком сохло на веревках

серое тряпье. Немного дальше, у шоссе, торчала деревянная вышка

с площадкой; по площадке прохаживался часовой в серой форме, в

голубой каске, и стоял пулемет на треноге. Под вышкой толпились

еще солдаты; у них был вид людей, изнемогающих от комаров и

скуки. Все курили.

"Ну, здесь я тоже проеду без хлопот, -- подумал Максим. --

Здесь край света и всем на все наплевать". Но он ошибся.

Солдаты перестали отмахиваться от комаров и уставились на танк.

Потом один, тощий, на кого-то очень похожий, поправил на голове

каску, вышел на шоссе и поднял руку. "Это ты зря, -- подумал

Максим с сожалением. -- Это тебе ни к чему. Я решил здесь

проехать и я здесь проеду..." Он соскользнул вниз, к рычагам,

устроился поудобней и поставил ногу на акселератор. Солдат на

шоссе продолжал стоять с поднятой рукой. "Сейчас я дам газ, --

подумал Максим, -- взреву как следует, и он отскочит... А если

не отскочит, -- подумал он с внезапным ожесточением, -- что ж,

на войне, как на войне..."

И вдруг он узнал этого солдата. Перед ним был Гай --

похудевший, осунувшийся, заросший щетиной, в мешковатом

солдатском комбинезоне.

-- Гай... -- Пробормотал Максим. -- Дружище... Как же я

теперь?

Он снял ногу с газа, выключил сцепление, и танк

остановился. Гай опустил руку и неторопливо пошел навстречу. И

тут Максим даже засмеялся от радости. Все получалось очень

хорошо. Он снова включил сцепление и приготовился.

-- Эй! -- Начальственно крикнул Гай и постучал прикладом

по броне. -- Кто такой?

Максим молчал, тихонько посмеиваясь.

-- Есть там кто? -- В голосе Гая появилась некоторая

неуверенность.

Потом его кованые сапоги загремели по броне, люк слева

распахнулся, и Гай просунулся в отсек. Увидев Максима, он

открыл рот, и в ту же секунду Максим схватил его за комбинезон,

рванул к себе, повалил на ветки под ногами и прижал... Танк

взревел ужасным ревом и вранулся вперед. "Разобью двигатель,"

-- подумал Максим. Гай дергался и ворочался, каска съехала ему

на лицо, он ничего не видел и только брыкался вслепую, пытаясь

вытащить из-под себя автомат. Отсек вдруг наполнился громом и

лязгом -- по-видимому, в тыл танку ударили автоматы и пулемет.

Это было безопасно, но неприятно, и Максим с нетерпением

следил, как надвигается стена леса, все ближе, ближе... И вот

первые кусты... Кто-то клетчатый шарахнулся с дороги... И вот

уже вокруг лес, и пули уже не стучат по броне, и шоссе впереди

свободно на многие сотни километров.

Гай наконец вытащил из-под себя автомат, но Максим содрал

с него каску и увидел его потное оскаленное лицо и засмеялся,

когда ярость, ужас и жажда убивать сменились на этом лице

выражением сначала растерянности, потом изумления и, наконец,

радости. Гай пошевелил губами, видимо сказал "массаракш!".

Максим бросил рычаги, притянул его к себе, тощего, заросшего,

обнял, прижал от избытка чувств, потом отпустил и, держа его за

плечи, сказал:

-- Гай, дружище, как я рад!

Ничего решительно не было слышно. Он глянул в смотровую

щель: шосее было прямое по-прежнему, и он снова поставил ручной

газ, а сам вылез наверх и вытащил за собой Гая.

-- Массаракш! -- сказал помятый Гай -- это опять ты!

-- А ты не рад? Я вот ужасно рад! -- Максим только сейчас

понял, как ему не хотелось ехать на юг в одиночку.

-- Что все это значит? -- крикнул Гай. Первая радость у

него прошла, и он с беспокойством оглядывался по сторонам. --

Куда?! Зачем?!

-- На юг! -- крикнул Максим. -- Хватит с меня твоего

гостеприимного отечества!

-- Побег?!

-- Да!

-- Ты с ума сошел! Тебе подарили жизнь!

-- Кто это подарил мне жизнь? Жизнь моя! Принадлежит мне!

Разговаривать было трудно, приходилось кричать, и как-то

невольно вместо дружеской беседы получалась ссора. Максим

соскочил в люк и уменьшил обороты. Танк пошел медленнее, но уже

не ревел и не лязгал так громко. Когда Максим вылез обратно,

Гай сидел насупленный и решительный.

-- Я обязан тебя вернуть, -- объявил он.

-- А я обязан тебя утащить, -- объявил Максим.

-- Не понимаю. Ты совсем сошел с ума. Отсюда бежать

невозможно. Надо вернуться... Массаракш, возвращаться тебе тоже

нельзя, тебя расстреляют... А на юге нас съедят... Провались ты

пропадом! Связался я с тобой, как с фальшивой монетой...

-- Подожди, не ори, -- сказал Максим. -- Дай я тебе все

объясню.

-- Не желаю ничего слушать. Останови машину!

-- Да подожди ты, -- уговаривал Максим. -- Дай рассказать.

Но Гай не желал, чтобы ему рассказывали. Он требовал, чтобы эта

незаконно похищенная машина была немедленно остановлена и

возвращена в зону. Максима дважды, трижды и четырежды обозвали

болваном, вопль "массаракш!" перекрывал шум двигателя.

Положение, массаракш, было ужасным. Оно было безвыходным,

массаракш! Впереди, массаракш, была верная смерть. Позади,

массаракш, тоже. Максим всегда был болваном и психом,

массаракш, но эта его выходка, массаракш, надо полагать,

последняя, массаракш и массаракш!..

Максим не мешал. Он вдруг сообразил, что поле последней

башни кончается, вероятно, где-то здесь, скорее всего, оно уже

кончилось. Последняя застава должна находиться на самой границе

крайнего поля... Пусть парень выговаривается, на обитаемом

острове слова ничего не значат... "Ругайся, ругайся, а я тебя

вытащу, нечего тебе там делать... Надо с кого-то начинать, и ты

будешь первым. Не хочу, чтобы ты был куклой, даже если тебе это

нравится -- быть куклой..."

Изругав Максима вдоль и пеперек, Гай соскочил в люк и

принялся там возиться, пытаясь остановить танк. Это ему не

удалось, и он выбрался обратно, уже в каске, очень молчаливый и

деловитый. Он явно намеревался спрыгнуть и уйти обратно. Он был

очень сердит. Тогда Максим поймал его за штаны, усадил рядом и

принялся объяснять положение.

Он говорил больше часа, прерываясь иногда, чтобы выровнять

движение танка на поворотах. Он говорил, а Гай слушал. Сначала

Гай пытался перебивать, порывался соскочить на ходу, закрывал

уши, но Максим говорил и говорил, повторял одно и тоже снова и

снова, объяснял, втолковывал, убеждал, и Гай, наконец, начал

прислушиваться, потом задумался, приуныл, залез обеими руками

под каску и шибко почесал шевелюру; потом вдруг сам перешел в

наступление и принялся допрашивать Максима, откуда все это

стало известно, и кто докажет, что все это не вранье, и как

можно во все это поверить, если это очевидная выдумка... Максим

бил его фактами, а когда фактов не хватало, клялся, что говорит

правду, а когда и это не помогало, называл Гая дубиной, куклой,

роботом, а танк все шел и шел на юг, все глубже зарываясь в

страну мутантов.

-- Ну хорошо, -- сказал наконец Максим, остервенев. --

Сейчас мы все это проверим. По моим расчетам, мы давно уже

выехали из поля излучения, а сейчас без десяти десять. Что вы

делаете в десять часов?

-- В десять ноль-ноль -- построение, -- мрачно ответил

Гай.

-- Вот именно. Собираетесь стройными рядами и надрываетесь

от готовности пролить кровь. Помнишь?

-- Эта готовность у нас в сердце, -- заявил Гай.

-- Эту готовность вбивают в ваши тупые головы, -- возразил

Максим. -- Ничего, вот мы сейчас посмотрим, какая у тебя там в

сердце готовность. Который час?

-- Без семи, -- мрачно сказал Гай. Некоторое время они

уехали молча. -- Ну? -- спросил Максим. Гай посмотрел на часы и

неуверенным голосом затянул: -- Вперед, легионеры, железные...

Максим насмешливо посмотрел на него.

Гай сбился и перепутал слова.

-- Перестань на меня глазеть, -- сердито сказал он. -- И

вообще, какое может быть пение вне строя?

-- Брось, брось, -- сказал Максим. -- Вне строя ты,

бывало, орал не хуже, чем в строю. Смотреть на вас с дядей

Кааном было страшно. Один орет "Железных ребят", другой тянет

"Славу Творцам", а тут еще Рада... Ну, где твоя готовность жечь

и резать во славу Творцов?

-- Не смей, -- сказал Гай. -- Ты не смеешь так говорить

про Творцов. Даже если то, что ты рассказываешь, правда, это

значит, что Творцов просто обманули.

-- Кто же их обманул?

-- Н-ну... Мало ли...

-- Значит, Творцы не всемогущи?

-- Не желаю на эту тему разговаривать, -- объявил Гай. Он

приуныл, сгорбился, лицо его еще больше осунулось, глаза

потускнели, нижняя губа отвисла. Максим вдруг вспомнил Фишту

Луковицу и красавчика Котру из арестантского вагона. Они были

наркоманами, несчастными людьми, привыкшими употреблять

особенно сильные наркотические вещества. Они страшно мучались

без своего зелья, не пили, не ели, а дни напролет сидели вот

так же, с потухшими глазами и отвисшей губой.

-- У тебя болит что-нибудь? -- спросил он Гая.

-- Нет, -- уныло ответил Гай.

-- А что ты так нахохлился?

-- Да так как-то... -- Гай оттянул воротник и вяло

повертел головой. -- Нехорошо как-то... Я лягу, а?

Не дожидаясь ответа, он пролез в люк и прилег там на

ветки, поджав ноги. "Вот оно как, - подумал Максим. -- Это не

так просто, как я думал. -- Он забеспокоился. -- Лучевого удара

Гай не получил, из поля мы выехали почти два часа назад... Он

же всю жизнь живет в этом поле... А может быть, ему это вредно

-- без поля? Вдруг он заболеет? Надо же, дрянь какая..."

Он смотрел через люк на бледное лицо, и ему становилось

все страшнее. Наконец он не выдержал, спрыгнул в люк, выключил

двигатель, выволок Гая наружу и положил на траву у шоссе.

Гай спал, бормоча что-то во сне, сильно вздрагивал. Потом

его начал бить озноб, он скрючивался, сжимался, словно стараясь

согреться, засовывал ладони под мышки. Максим положил его

голову себе на колени, прижал пальцами его виски и постарался

сосредоточиться. Ему давно не приходилось делать психомассаж,

но он знал, что главное -- отвлечься от всего, сосредоточиться,

включить больного в свою, здоровую систему. Так он сидел минут

десять или пятнадцать, а когда очнулся, то увидел, что Гаю

лучше, лицо порозовело, дыхание выровнялось, он больше не мерз.

Максим устроил ему подушку из травы, посидел некоторое время,

отгоняя комаров, а потом вспомнил, что им еще ехать и ехать, а

реактор течет -- для Гая это опасно, надо что-то придумать. Он

поднялся и вернулся к танку.

Ему пришлось основательно повозиться, прежде чем он снял с

проржавевших заклепок несколько листов бортовой брони, а затем

он набивал эти листы на керамическую перегородку, отделявшую

реактор и двигатель от отсека управления. Ему осталось

прикрепить последний лист, когда он вдруг почувствовал, что

вблизи появились посторонние. Он осторожно высунулся из люка, и

внутри у него похолодело и съежилось.

На шоссе, шагах в десяти перед машиной стояли три

человека, но он не сразу понял, что это люди. Правда, они были

одеты, и двое держали на плечах жердь, с которой свисало

окровавленной головой вниз небольшое копытное животное, похожее

на оленя, а на шее у третьего, поперек цыплячьей груди, висела

громоздкая винтовка непривычного вида. "Мутанты, -- подумал

Максим. -- Вот они, мутанты..." Все рассказы и легенды,

слышанные им, вдруг всплыли в памяти и сделались очень

правдоподобными. Сдирают с живых кожу... Людоеды... Дикари...

Звери. Он стиснул зубы, выскочил на броню и поднялся во весь

рост. Тогда тот, что был с винтовкой, смешно перебрал

коротенькими ножками, выгнутыми дугой, но не двинулся с места.

Он только поднял руку с двумя длинными многосуставчатыми

пальцами, громко зашипел, а потом произнес скрипучим голосом:

-- Кушать хочешь?

Максим разлепил губы и сказал:

-- Да.

-- Стрелять не будешь? -- поинтересовался обладатель

винтовки.

-- Нет, -- сказал Максим, улыбаясь. -- Ни в коем случае.

Blog

Аркадий и Борис Стругацкие. Обитаемый остров

Содержание

Глава четырнадцатая