Аркадий и Борис Стругацкие. Обитаемый остров

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 ... 20

Глава десятая

Последнее совещание перед операцией Генерал собрал в замке

Двуглавой Лошади. Это были заросшие плющом и травой развалины

загородного музея, разрушенного в годы войны -- место

уединенное, дикое. Горожане не посещали его из-за близости

малярийного болота, а у местного населения оно пользовалось

дурной славой как пристанище воров и бандитов. Максим пришел

пешком вместе с Орди. Зеленый приехал на мотоцикле и привез

лесника. Генерал и Мемо-Копыто уже ждали их в старой

канализационной трубе, выходящей прямо на болота. Генерал

курил, а мрачный Мемо остервенело отмахивался от комаров

ароматической палочкой.

-- Привез? -- спросил он лесника.

-- Обязательно, -- ответил тот и вытащил из кармана тюбик

реппелента.

Все намазались, и Генерал открыл совещание. Мемо расстелил

схему и снова повторил ход операции. Все это было уже известно

наизусть. В час ночи группа с четырех сторон подползает к

проволочному заграждению и закладывает удлиненные заряды.

Лесник и Мемо действуют в одиночку -- соответственно с севера и

запада. Генерал в паре с Орди -- с востока. Максим в паре с

Зеленым -- с юга. Взрывы производятся одновременно в час ночи,

и сейчас же Генерал, Зеленый, Мемо и Лесник бросаются в проход,

имея задачей добежать до капонира и забросать его гранатами.

Как только огонь из капонира прекратится или ослабнет, Максим и

Орди с магнитными минами подбегают к башне и подготавливают

взрыв, предварительно бросив в капонир еще по две гранаты для

страховки. Затем они включают запалы, забирают раненых --

только раненых! -- И уходят на восток через лес к проселку, где

возле межевого знака их будет ждать Малыш с мотоциклом.

Тяжелораненные грузятся в мотоцикл, легкораненые и здоровые

уходят пешком. Место сбора -- домик лесника. Ждать на месте

сбора не более двух часов, после чего уходить обычным порядком.

Вопросы есть? Нет? Все.

Генерал бросил окурок, полез за пазуху и извлек пузырек с

желтыми таблетками.

-- Внимание, -- сказал он. -- По решению штаба план

операции несколько меняется. Начало операции переносится на

двадцать два ноль-ноль...

-- Массаракш! -- сказал Мемо. -- Что еще за новости!

-- Не перебивайте, -- сказал Генерал. -- Ровно в десять

начинается вечерний сеанс. За несколько секунд до этого каждый

из нас примет по две такие таблетки. Далее все идет по плану с

одним исключением: Птица наступает как гранатометчик вместе со

мной. Все мины будут у Мака. Башню взрывает он один.

-- Это как же? -- Задумчиво сказал лесник, разглядывая

схему. -- Это мне никак не понятно. Двадцать два часа -- это же

вечерний сеанс... Я же, извиняюсь как лягу, так и не встану,

пластом лежать буду. Меня же, извиняюсь, колом не поднимешь...

-- Одну минуту, -- сказал Генерал. -- Еще раз повторяю:

без десяти секунд десять все примут болеутолитель. Понимаете,

лесник? Болеутолитель примете. Таким образом, к десяти часам...

-- Знаю я эти пилюли, -- сказал лесник. -- Две минуты

облегчения, а потом совсем в узел завяжешься... Знаем,

пробовали.

-- Это новые пилюли, -- сказал Генерал. -- Они действуют

до пяти минут. Добежать до капонира и бросить гранаты мы

успеем, а все остальное сделает Мак.

Наступило молчание. Они думали. Туго соображающий Лесник

со скрипом копался в волосах, закусив нижнюю губу. Видно было,

что идея медленно доходит до него. Он часто заморгал, оставил в

покое шевелюру, оглядел всех просветленным взглядом и,

оживившись, хлопнул себя по коленям. Чудесный дядька, добряк, с

ног до головы исполосованный жизнью и так ничего в жизни не

понявший. Ничего ему не надо было, и ничего он не хотел, кроме

как чтобы оставили его в покое, дали бы вернуться к семье.

Войну всю провел он в окопах и пуще атомных снарядов боялся

своего капрала, такого же деревенского мужика, но хитрого и

большого подлеца. Максима он очень любил, век благодарен был за

то, что Максим залечил ему старый свищ на голени, и с тех пор

уверовал, что пока Максим тут, ничего плохого с ним

приключиться не может. Максим весь этот месяц жил у него в

подвале, и каждый раз, когда они укладывались спать, Лесник

рассказывал ему сказку, одну и ту же, но с разными концами: "А

вот жила на болоте жаба, большая была дура, прямо даже никто не

верил, и вот повадилась она..." Никак не мог Максим представить

его в кровавом деле, хотя и говорили ему, что Лесник -- боец

умелый и беспощадный.

-- Новый план дает следующие преимущества, -- говорил

Генерал. -- Во-первых, нас в это время не ждут. Преимущество

внезапности. Во-вторых, прежний план разработан уже давно, и

достаточно велика опасность, что противнику он известен. Теперь

мы противника опережаем. Вероятность успеха увеличивается...

Зеленый все время одобрительно кивал. Хищное лицо его

светилось злорадным удовлетворением, ловкие длинные пальцы

сжимались и разжимались. Он любил всякие неожиданности -- очень

рисковый был человек. Прошлое его было темно. Он был вор и

аферист, ворами воспитанный, ворами вскормленный, ворами

выбитый; сидел в тюрьме, бежал -- нагло, неожиданно, как делал

все -- попытался вернуться к своему ворью, но времена

переменились, дружки не потерпели выродка, хотели его выдать,

но он отбился и снова бежал, скрывался по деревням, пока не

нашел его покойный Гэл Кетшеф. Зеленый был умница, фантазер,

землю полагал плоской, небо -- твердым, и именно в силу своего

невежества, взбадриваемого буйной фантазией, был единственным

человеком на обитаемом острове, который, кажется, подозревал в

Максиме не горца какого-то ("видал я этих горцев, во всех видах

видал"), и не странную игру природы ("мы от природы все

одинаковые, что в тюрьме, что на воле"), а прямо-таки пришельца

из невозможных мест, скажем из-за небесной тверди. Открыто он

Максиму об этом никогда не говорил, но намеки делал и относился

к нему с почтением, переходящим в подхалимаж. "Ты у нас главным

станешь, -- говаривал он, -- и вот тогда я под тобой

развернусь..." Как и куда он собирался разворачиваться, было

совершенно не ясно, ясно было одно: очень любил Зеленый

рисковые дела и терпеть не мог никакой работы. И еще не

нравилась в нем Максиму дикая его первобытная жестокость. Эта

была та же пятнистая обезьяна, натасканая на панцирных волков.

-- Мне это не нравится, -- сказал Мемо угрюмо. -- Это

авантюра. Без подготовки, без проверки... Нет, мне это не

нравится...

Ему никогда ничего не нравилось, этому Мемо Грамену, по

прозвищу Копыто Смерти. Его никогда ничто не удовлетворяло, и

он всегда чего-то боялся. Прошлое его скрывалось, потому что в

подполье он сначала занимал весьма высокий пост. Потом он

однажды попался в лапы жандармерии и выжил только чудом --

изуродованный пытками был вытащен соседями по камере,

устроившими побег. После этого, по законам подполья, его вывели

из штаба, хотя он и не внушал никаких подозрений. Он был

назначен помощником к Гэлу Кетшефу, дважды участвовал в

нападениях на башни, лично уничтожил несколько патрульных

машин, выследил и собственноручно застрелил командира одной из

бригад легиона, был известен, как человек фанатической смелости

и отличный пулеметчик. Его уже собирались сделать руководителем

группы в каком-то городке на юго-западе, но тут группа Гэла

попалась. Подозрений Копыто по-прежнему не вызывал, но он,

видимо, все время чувствовал на себе косые взгляды, которых не

было, но которые вполне могли быть: в подполье не жаловали

людей, которым слишком везет. Он был молчалив, придирчив,

хорошо знал науку конспирации и требовал безусловного

выполнения всех ее правил, даже самых незначительных. На общие

темы никогда ни с кем не говорил, занимался только делами

группы и добился того, что у группы было все: оружие, продукты,

деньги, хорошая сеть явок и даже мотоцикл. Максима он

недолюбливал. Это чувствовалось, и Максим не знал почему, а

спрашивать не хотелось: Мемо был не из тех людей, с кем

приятино откровенничать. Может быть, все дело было в том, что

Максим единственный чувствовал его вечный страх -- остальным и

в голову не могло придти, что угрюмый Копыто Смерти, запросто

разговаривающий с любым представителем штаба, один из

зачинателей подполья, террорист до мозга костей, может

чего-нибудь бояться.

-- Мне не понятны резоны штаба, -- продолжал Мемо, с

отвращением размазывая по шее новую порцию реппелента. -- Я

знаю этот план сто лет. Сто раз его хотели испытать и сто раз

отказывались, потому что это почти верная гибель. Пока нет

излучения, мы еще имеем шанс в случае неудачи улизнуть и

попробовать в другом месте. Здесь же - первая неудача, и мы все

погибли. Странно, что в штабе не понимают таких элементарных

вещей.

-- Ты не прав, Копыто, -- возразила Орди. - Теперь у нас

есть Мак. Если что-нибудь не получится, он сумеет нас вытащить

и, может быть, даже взорвать башню.

Она лениво курила, глядя вдаль, на болота, сухая,

спокойная, ничему не удивляющаяся и ко всему готовая. Она

вызывала у людей робость, потому что видела в них только более

или менее подходящие механизмы истребления. Она вся была как на

ладони -- ни в ее прошлом, ни в настоящем, ни в будущем не было

темных и туманных пятен. Происходила она из интеллигентной

семьи, отец погиб на войне, мать и сейчас работала учительницей

в поселке Утки, где раньше учительствовала и Орди, пока ее не

выгнали из школы как выродка. Она скрывалась, пыталась бежать в

Хонти, встретила за границей Гэла, переправлявшего оружие, и он

сделал ее террористкой. Сначала она работала из чисто идейных

соображений -- боролась за справедливое общество, где каждый

волен думать и делать что хочет, но семь лет назад жандармерия

напала на след и забрала ее ребенка заложником, чтобы заставить

ее выдать себя и мужа. Штаб не разрешил ей явиться: она слишком

много знала; о ребенке она больше ничего не слышала, считала

его мертвым, хотя втайне не верила этому, и вот уже семь лет ею

двигала прежде всего ненависть. Сначала ненависть, а потом уж

изрядно потускневшая мечта о справедливом обществе. Потерю мужа

она пережила удивительно спокойно, хотя очень любила его.

Вероятно, она просто задолго до ареста свыклась с мыслью, что

ни за что в мире не следует держаться слишком крепко. Теперь

она была, как Гэл на суде -- живым мертвецом, только очень

опасным мертвецом.

-- Мак -- новичок, -- мрачно сказал Мемо. -- Кто

поручится, что он не растеряется, оставшись один? Смешно на это

рассчитывать. Смешно отвергать старый, хорошо рассчитанный план

из-за того, что у нас есть новичок Мак. Я сказал и повторяю:

это авантюра.

-- Да брось ты, начальник, -- сказал Зеленый. -- Такая у

нас работа. По мне, что старый план, что новый -- все авантюра.

А как же по-другому? Без риска нельзя, а с этими пилюлями риск

меньше. Они же там под башней обалдеют, когда мы в десять часов

на них наскочим. Они там небось в десять часов шнапс пьют и

песни орут, а тут мы наскочим, а у них и автоматы, может, не

заряжены и сами они пьяные лежат. Нет, мне нравится. Верно,

Мак?

-- Я, это самое, тоже... -- сказал Лесник. -- Я рассуждаю

как? Ежели такой план даже мне удивителен, то уж легионерам

этим и подавно. Правильно Зеленый говорит: обалдеют они...

Опять же, лишних пять минут не помучаемся, а там, глядишь, Мак

башню повалит, и совсем хорошо станет. Да ведь как хорошо-то!

-- сказал он вдруг, словно озаренный новой идеей. -- Ведь никто

же до нас башен не валил, только хвастались, а мы первые

будем... И опять же, пока они эту башню снова наладят, это ж

сколько времени пройдет! Хоть месяц поживем по-человечески...

Без приступов этих гадских...

-- Боюсь, что вы меня не поняли, Копыто, - сказал Генерал.

-- В плане ничего не меняется, мы только нападаем неожиданно,

усиливаем атаку за счет Птицы и несколько меняем порядок

отступления.

-- А если ты беспокоишься, что Маку одному всех нас будет

не вытащить, -- по-прежнему лениво проговорила Орди, глядя на

болото, -- так ты не забывай, что тащить ему придется одного,

от силы двух, а он мальчик сильный.

-- Да, -- сказал Генерал, глядя на нее. -- Это

правда... Генерал был влюблен в Орди. Никто,

кроме Максима этого не видел, но Максим знал, что это

любовь старая, безнадежная, началась она еще при Гэле, а теперь

стала еще безнадежнее, если это возможно. Генерал был не

генерал. До войны он был рабочим на конвейре, потом попал в

школу субалтерн-офицеров, воевал в пехоте, окончил войну

ротмистром. Он хорошо знал ротмистра Чачу, имел с ним счеты

(были какие-то беспорядки в каком-то полку сразу после войны) и

давно и безуспешно охотился за ним. Он был работником штаба

подполья, но часто принимал участие в практических операциях,

был хорошим воякой, знающим командиром. Работать в подполье ему

нравилось, но что будет после победы, он представлял себе

плохо. Впрочем, в победу он не верил. Прирожденный солдат, он

легко приспосабливался к любым условиям и никогда не загадывал

дальше, чем на десять-двадцать дней вперед. Своих идей у него

не было. Кое-чего он нахватался у однорукого, кое

-что перенял у Кетшефа, кое-что ему внушили в

штабе, но главным в его сознании оставалось то,

что вдолбили ему в школе субалтерн-офицеров. Поэ-

тому, теоретизируя, он высказывал странную смесь

взглядов: власть богатых надобно свергнуть (это

от Вепря, который в представлении Максима был кем

-то вроде коммуниста или социалиста), во главе

государства поставить надлежит инженеров и техни-

ков (это от Кетшефа), города срыть, а самим жить

в единении с природой (какой-то штабной мыслитель

-буколист), и всего этого можно добиться только

беспрекословным подчинением приказам вышестоящих

командиров, и поменьше болтовни на отвлеченные

темы. Два раза Максим с ним сцепился. Было совер-

шенно непонятно, зачем разрушать башни, терять

при этом товарищей, время, средства, оружие, если

через десять-двадцать дней башню все равно восс-

тановят, и все пойдет по-прежнему, с той лишь

только разницей, что население окрестных деревень

воочию убедится, какие гнусные дьяволы эти вырод-

ки. Генерал так и не сумел толком объяснить Мак-

симу, в чем смысл диверсионной деятельности. То

ли он что-то скрывал, то ли сам не до конца пони-

мал, зачем это нужно, но каждый раз он твердил

одно и то же: приказы не обсуждаются, каждое на-

падение на башню -- удар по врагу, нельзя удержи-

вать людей от активной деятельности, иначе нена-

висть скиснет в них и жить станет совсен уж не

для чего... "Надо искать Центр, -- настаивал Мак-

сим. -- Надо бить сразу по Центру, всеми силами!

Что у вас в штабе за головы, если они не понимают

столь очевидной вещи?" -- "Штаб знает, что делает,

-- веско отвечал Генерал, вздергивая подбородок и

высоко поднимая брови. -- Дисциплина в нашем поло-

жении -- прежде всего, и давай-ка без крестьянской

вольницы, Мак, всему свое время, будет тебе и

Центр, если доживешь..." Впрочем, он относился к

Максиму с уважением и охотно прибегал к его помо-

щи, когда лучевые удары застигали его в подвале у

лесника.

-- Все равно я против, -- упрямо сказал Мемо. -- А если

нас положат огнем? А если мы не успеем за пять минут, а

понадобится шесть? Безумный план. И всегда он был безумным.

-- Удлиненные заряды мы применяем впервые, -- сказал

Генерал, с трудом отрывая взгляд от Орди. -- Но если брать

прежние способы прорыва через проволоку, то судьба операции

определяется примерно через три-четыре минуты. Если мы

застигнем их врасплох, у нас еще останется одна или даже две

минуты в запасе.

-- Две минуты -- время большое, -- сказал Лесник. -- За

две минуты я их там всех голыми руками передавлю. Добежать бы

только.

-- Добежать бы... Да-а... -- с какой-то зловещей

мечтательностью протянул Зеленый. -- Верно, Мак?

-- Ты ничего не хочешь сказать, Мак? -- спросил Генерал.

-- Я уже говорил, -- сказал Максим. -- Новый план лучше

старого, но все равно плох. Дайте я все сделаю сам. Рискните.

-- Не будем об этом, -- сказал Генерал раздраженно. -- Об

этом -- все. Дельные замечания у тебя есть?

-- Нет, -- сказал Максим. Он уже жалел, что снова затеял

этот спор.

-- Откуда взялись новые таблетки? -- спросил вдруг Мемо.

-- Таблетки старые, -- ответил Генерал. -- Маку удалось

немного улучшить их.

-- Ах, Маку...

Копыто произнес это таким тоном, что всем стало неловко.

Его слова можно было понять так: новичок, да еще не совсем наш,

да еще и пришедший с той стороны, а не пахнет ли дело засадой,

такие случаи бывали...

-- Да, -- резко сказал Генерал. -- И довольно разговоров.

Приказ штаба. Изволь подчиняться, Копыто.

-- Я подчиняюсь, -- сказал Мемо, пожав плечами. -- Я

против этого, но я подчиняюсь. Куда же деться...

Мак грустно смотрел на них. Они сидели перед ним, очень

разные -- в обычных условиях вряд ли бы им пришло в голову

собраться вместе: бывший фермер, бывший уголовник, бывшая

учительница... То, что они собирались сделать, было

бессмысленно; пройдет несколько часов, и большинство из них

будут мертвы, а в мире ничего не изменится, и те, кто останется

в живых, в лучшем случае получат передышку от адских болей, но

они будут изранены, измучены бегством, их будут травить

собаками, им придется отсиживаться в душных норах, а потом все

начнется сначала. Действовать с ними заодно было глупо, но

покинуть их было бы подло, и приходилось выбирать глупость. А

может быть, здесь вообще нельзя иначе, а если хочешь что-нибудь

сделать, приходится пройти через глупость, через бессмысленную

кровь, а может быть, и через подлость придется пройти. Жалкий

человек... Глупый человек... Подлый человек... А что еще можно

ожидать от человека в таком глупом, подлом, жалком мире? Надо

помнить только, что глупость есть следствие бессилия, а

бессилие проистекает от невежества, от незнания верной

дороги... Но ведь не может же быть так, чтобы среди тысячи

дорог не нашлось верной! "По одной дороге я уже пошел, - думал

Максим. -- Это была неверная дорога. Теперь надо пойти по этой,

хотя уже сейчас видно, что это тоже неверная дорога. И может

быть, мне еще не раз придется ходить по неверным дорогам и

забираться в тупики. А перед кем я оправдываюсь? -- Подумал он.

-- И зачем? Они мне нравятся, я могу им помочь, вот и все, что

мне нужно сейчас знать..."

-- Сейчас мы разойдемся, -- сказал Генерал. -- Копыто идет

с Лесником, Мак -- с Зеленым, я -- с Птицей. Встреча в девять

ноль-ноль у межевой отметки, идти только лесом, без дорог.

Парам не разлучаться, каждый отвечает за каждого. Идите.

Первыми уходят Мемо и Лесник. -- Он собрал окурки на лист

бумаги, свернул и положил в карман.

Лесник потер колени.

-- Кости болят, -- сообщил он. -- К дождичку. Хорошая

нынче будет ночь, темная...

Blog

Аркадий и Борис Стругацкие. Обитаемый остров

Содержание

Глава десятая